Подлая копипаста с жежешечки про знакомых нам афтаров.

Дословно слямзено отсюдова

Мой френд Мээс принес ссылку на неэпически прекрасный диалог. Реплику самого Мээса привожу практически целиком: «Вот как все выглядит на самом деле.

Джек Лондон. „Дьяволы на Фуатино“, часть 2-я.

Недоговорив, он быстро обернулся, рука его метнулась к поясу и обратно, и большой кольт наставился на человека, который, пригибаясь к земле, выбежал из-за кустов и бросился к Грифу. Но Гриф не спустил курка, и человек, подбежав, кинулся ему в ноги и разразился потоком каких-то несуразных, жалобных звуков. Гриф узнал в нем того беглеца, который получасом раньше вылез из камбуза „Валетты“ и скрылся в зарослях. Подняв его, он стал внимательно следить за его судорожными гримасами — у этого человека была заячья губа — и только тогда начал различать слова в этом невнятном бормотании.

Васильев. „Зеркало миров“, пролог.

Ислуин замер на полуслове, быстро обернулся и приготовился метнуть нож. Но удержался. Пригибаясь к земле, из-за кустов выбежал человек и бросился к разведчикам, кинулся в ноги. Ислуин узнал в нем того самого беглеца, который вылез с корабля и скрылся в зарослях. Подняв его с колен, он стал внимательно следить за судорожными гримасами — у этого человека была изуродована губа, причём недавним ударом. Хотя всё уже почти зажило.

И в следующих строках также видно явное сходство.  

Джек Лондон:

— Спасите меня, хозяин, спасите! — кричал человек по-английски, хотя он, несомненно, был уроженцем Океании. — Я знаю вас, спасите меня.

Дальше последовали совсем уже дикие бессвязные вопли, которые прекратились лишь после того, как Гриф взял его за плечи и сильно встряхнул.

— Я тоже узнал тебя, — сказал Гриф. — Два года назад ты служил поваром во французском отеле в Папеэте. Все звали тебя Заячьей Губой.

Человек неистово закивал.

— Теперь я кок на „Валетте“. — Губы его дергались, он брызгал слюной и плевался, делая отчаянные усилия говорить внятно. — Я знаю вас. Я видел вас в отеле. И в ресторане „Лавиния“. И на „Киттиуэйк“. И на пристани, где стояла ваша „Марипоза“. Вы капитан Гриф. Вы спасете меня. Эти люди — дьяволы. Они убили капитана Дюпюи. Меня они заставили отравить половину команды. Двоих они застрелили на мачте. Остальных перебили в воде. Я все про них знаю. Они похитили девушек из Хуахине. И взяли на борт беглых каторжников из Нумеа. Они грабили торговцев на Новых Гебридах. Они убили купца в Ваникори и украли там двух женщин. Они…

Но Гриф уже не слышал его. Из-за деревьев, со стороны залива, донеслась сухая дробь выстрелов, и он бросился к берегу. Пираты с Таити в компании с преступниками из Новой Каледонии! Шайка отъявленных головорезов! А теперь они напали на его шхуну! Заячья Губа бежал за ним по пятам, и, не переставая брызгать слюной и плеваться, старался докончить свой рассказ о преступлениях белых дьяволов.

Васильев:

— Спасите меня, господин, спасите! — хрипел человек. — Спасите меня.

Дальше последовали совсем уже дикие бессвязные вопли, которые прекратились лишь после того, как Яуднгейр взял его за плечи и сильно встряхнул.

— Я узнал тебя, — сказал гном. — Ты помощник боцмана с барка „Весёлый рассвет“.

Человек неистово закивал.

— Полгода назад я перешёл боцманом на „Золотую ленту“, — он застонал. — Будь проклят день, когда я согласился уйти с „Весёлого рассвета“. Вы спасете меня. У нас на борту ночной демон. Мы взяли пассажиров… Они убили капитана. Они…

Но гномы и Ислуин его уже не слышали. Со стороны бухты донёсся гром и грохот взрывов, треск лопающихся на защите корабля боевых заклятий. Пираты нашли способ нейтрализовать защиту и напали на шхуну! Все трое кинулись к морю. Боцман мчался за ними по пятам, не переставая брызгать слюной и молить.

Все же я думаю, стоит выслушать самого Васильева.

Кстати, подобные „плагиаты“ частенько встречаются у современных популярных авторов, они называют это литературной игрой».

Потом подтянулись товарищи, вооруженные википедией и «процыцыровали»: «Подражание, пародия, заимствование идей (без копирования конкретных технических решений или фрагментов произведения, поскольку сами идеи не могут являться объектом авторского права), эмуляция и цитирование плагиатом не являются». Аккуратно забыв, что в другом месте той же википедии (раз уж мы приводим ее как самый большой авторитет) сказано: «Плагиат — это заимствование чужой работы, будь то преднамеренно или непреднамеренно, как своей, ради собственной выгоды». Так как будем смотреть на использование чужого текста абзацами (пусть и слегка урезанными): как на подражание с эмуляцией или как на заимствование чужой работы для собственной выгоды?

Помню, в один из моих первых постов о фикоперах заползло елейно-наглое существо и, по-простому назвав Кристофера Приста, автора альтернативной истории мира Герберта Уэллса, Простом (оговорка по Фрейду?), буквально потребовало с меня четкое определение плагиата. Эдак незатейливо, на коленке, разрешить вопрос, от которого и у юристов, и у искусствоведов голова болит веками. Ну и, как водится, вместо благодарности получить от надутого сетевого ничтожества длиннейший ряд претензий. С тех пор так и повелось: нет-нет, да и забежит какое-нибудь мурло с требованием решить очередную гигантскую юридически-искусствоведческую задачу — безвозмездно и доходчиво для мурла. Причем каждому нужен повод не для размышлений, а исключительно для развязывания холивара — на моей территории и со мной же в роли опускаемого. Сами понимаете, с первыми я была холодна, но вежлива, а через пару лет стала бить на поражение без намека на вежливость.

Меня нельзя заставить и даже спровоцировать, что бы вы себе ни воображали, малоуважаемые любители холиваров и халявы. Я пишу о чем угодно только тогда, когда мне этого хочется. Сейчас как раз такой момент: мне захотелось поговорить о плагиате. Все забаненные могут сплясать джигу-дрыгу, а могут сесть на пол и поплакать. Итак, начнем, пожалуй.

Все знают, что самая успешная писательница вообще всего навсегда везде Джоан Роулинг, устав от прессинга издателей-рвачей, пошла на попятный и украсила своим именем фанфик — Harry Potter and the Cursed Child by J.K. Rowling, John Tiffany, Jack Thorne. Очень, я бы сказала, заурядный фанфик (да, я прочла сюжет и фрагменты — не буду портить удовольствие тем, кто ждет эту вещь, но предупреждаю: не надейтесь на интересное чтение, в фанфикшене вы читали сотни подобных перепевов). И теперь у защитников плагиата как такового и фанфикшена в частности появился новый роскошный аргумент в духе «Проста читала? Дура! В койку!»: а как же такой и сякой чувак, написавший продолжение того и сего, но официально признанный «первоавтором», издатый на бумаге, практически классик?

Да никак. В вопросе воровства чужих сеттингов, героев, кусков текста и прочего всё решает талант. Всё, кроме юридического аспекта. Мольер попятил в «Проделки Скапена» целую сцену из Сирано де Бержерака, а когда поймали, ответил фразой из того же Скапена: «Я беру своё добро всюду, где его нахожу» (фр. «Je prends mon bien où je le trouve»). И Шекспир о сцене, уведнной им у другого драматурга, высокомерно заявил: «Это девка, которую я нашел в грязи и ввел в высший свет». Литература прощает гениям «девок, подобранных в грязи». Для некоторых удачных сцен в неудачных произведениях подобное воровство — поистине спасение от забвения. Отчего воровство не перестает быть воровством, дорогие мои!

Что, неожиданный вывод? У критиков и писателей (равно как и у крытегов с пейсателями) вопрос на деле стоит не «Что такое плагиат?», а «Кому можно воровать?». Да никому. И Мольеру с Шекспиром тоже нельзя, и Присту, и Еськову, и кого вы там еще кидаетесь припоминать, наивно веря, что эти имена известны только вам. Так что надежду на получение списка, который вы могли бы пополнить знаменитыми мастерами сиквелов, приквелов и римейков, может расстрелять или засунуть себе в… антресоли.

Не стоит делать вид, будто талантливые писатели не воруют. И гении воруют, и, что самое забавное, будут воровать. Почему? Ответ содержится в речи Поля Валери о «Долине Иосафата», где толпятся писатели, бывшие и нынешние:

Всякое новое теряется в другом новом. Любая иллюзия собственной оригинальности здесь вмиг исчезает. Душа омрачается и в мыслях, хотя и с болью, но с болью странной, смешанной с глубоким состраданием и иронией, обращается к тем миллионам собратьев по перу, тем бесчисленным агентам духа, каждый из которых в свой час ощущал себя свободным творцом, причиной причин, обладателем абсолютной истины, единственным и неповторимым источником, и вот он, который дни свои провел в корпении, лучшие часы отдавая на то, чтобы остаться различимым в вечности, теперь изничтожен этой неисчислимостью и навсегда поглощен постоянно растущим столпищем равных себе.

Осилили, нет? Даже если нет, готовьтесь разбирать эту сентенцию по камушкам. Ибо в ней сокрыта та самая причина, которая толкает нас и на попытки самовыразиться письменно (так и хочется сказать «ручно»), и на воровство у себе подобных. Иллюзия собственной оригинальности не испаряется с окончанием пубертата. Но с годами долиной Иосафата приходит осознание своей далеко не первой свежести по части идей — приходит, ничуть не умаляя свежести восприятия оных. Однако второе, увы, не компенсирует первое. Мы начинаем искать средств для передачи своего чувства от чужих слов в странно извращенном виде — как чужого чувства от наших слов. Это наивно, словно мысли юной Клеопатры из пьесы Бернарда Шоу…

Клеопатра. А он согласится стать моим мужем, если я предложу ему? Как ты думаешь?

Цезарь. Весьма вероятно.

Клеопатра. Только мне не хочется просить. А ты не можешь его уговорить, чтобы он попросил меня и чтобы он не знал, что я этого хочу?

Цезарь (тронутый ее невинностью и полным непониманием характера этого прекрасного молодого человека). Бедное дитя!

Клеопатра. Почему ты так говоришь, будто жалеешь меня? Может быть, он любит кого-нибудь другого?

Цезарь. Опасаюсь, что да.

Клеопатра (глотая слезы). Тогда, значит, я буду не первая, кого он полюбит?

Цезарь. Не совсем первая. Он пользуется большим успехом у женщин.

Клеопатра. Ах, мне так хотелось бы быть первой! Но если он полюбит меня, я заставлю его убить всех остальных. Скажи мне, он все так же прекрасен? И его круглые сильные руки все так же сверкают на солнце, словно мрамор?

Цезарь. Он прекрасно сохранился, особенно если принять во внимание, сколько он ест и пьет.

… и столь же опасно. Вспомните, что из этого невинного существа выросло. Так же и из нашего желания быть столь же умными и впечатляющими, как большие прям культовые фигуры, вырастает всякое. Из чьего-то желания — произведение с заимствованиями, но настолько оригинальное в плане идей и стиля, что заимствования простительны, особенно при взгляде на долину Иосафата. Из чьего-то — унылое фикописево, которому везет и безликое творение пары невнятных чуваков официально признается «мамой Ро» как продолжение «Гаррипоттерианы». Притом, что:

а) ворох продолжений ничуть не хуже этого валяется на любом сайте фанфиков по ГП, ждет, пока в поиск вобьют опции «дети главных героев», «джен», «психология», «учебные заведения» и «ангст»;

б) даже откровенно плагиаторская «Таня Гроттер» Дмитрия Емца интереснее данной поделки, а между тем адвокаты Роулинг забили эту серию ногами и добились запрета на ее издание в ряде стран.

Бесполезно прикрывать срамные места литературы, называя фиговый листок литературной игрой, экспериментом, пасхалкой. Все-таки магия наименований не работает, иначе в США не случилось бы возрождения ку-клукс-клана, применение идиотского слова «афроамериканец» спасло бы мир от нового витка расизма. Ан нет, слова лишь загоняют чувства под спуд, ничего с ними, чувствами, не делая.

Особенно хорош фиговый листок в виде случайно-дословного цитирования, когда речь идет об абзацах.«Сотая доля процента лишь то, на чём он попался. Но теперь никуда не денешься от вопроса: а сколько ещё того, на чём пока не попался? Впрочем, у заступничков вопросов не возникает: да хоть и пойман, всё равно не вор, при условии, что он из своего курятника», — ехидствует Мээс. — «Зачем — для меня такая же загадка. По лени и воспитанной тусовочкой своих привычке к безответственности и безнаказанности? Из желания поиметь в своём твАрении хоть пару качественно сделанных абзацев и осознания, что самому их написать не под силу? Даже угадывать не возьмусь: …но мышление устриц — это какой-то мрак (специально для аффтаров, буде они сюда забредут: вот примерно так может выглядеть цитата)».

Можно нечаянно вспомнить фразу или словосочетание. У меня, признаюсь, в «Личном демоне» мелькнуло выражение о кошачьем хвосте, толстом, словно полено. В каковую фразу немедля клещами вцепилась Сетелиза Епономарева, бывший втопкин критик и писькин-рушный журналист, большой знаток литературы: «Но иногда автора еще и заносит. Приведу несколько цитат» — и привела ведь, невзирая на аллюзию привела, чина-звания не пощадила (написать, что ли, что это Гоголь, а то опять… приведут?)! И только через несколько лет в моей памяти всплыло описание кота Василия, мучающегося склерозом несказанно: «пушистый хвост, толстый, как полено, то смотрел в зенит, то судорожно подергивался, то хлестал его по бокам».

Ну давайте, устройте мне аутодафе за сравнение хвоста с поленом (неоднократно использованное и моей бабушкой, которая Стругацких точно не читала, но про кота нашего говорила: «хвост поленом наел»). Однако я все равно буду настаивать: автор, не имевший ни таланта, ни ума, ни чутья, чтобы наполнить заимствованное у собрата своим собственным смыслом и духом, украл фрагмент или идею — так же, как клиент, влюбившийся в девицу из борделя, но не имеющий денег ее выкупить, девицу крадет. И если вор, по выражению Вильяма нашего Шекспира, введет девку, поднятую из грязи, в высший свет, его преступление оправдано. Оставшись, тем не менее, преступлением.

Мировое информационное поле не забывает грехов великих людей и судит их даже за то, что другим не просто прощает — и не замечает, кто там чего тырит из анналов мировой мудрости. Однако снисходительное отношение к плагиату, который ничем, кроме как плагиатом, не является, вызывает какую-то блошиную возню вокруг отдельных слов, осколков идей, эмуляций и сублимаций. То и дело читаешь дивные по своей дотошности разборы, где и когда встречался в искусстве человек, хромавший неотличимо от главгероя (нет, отгадка не «Это сотона приходил, ликом черен и прекрасен!» и не «Дратути, доктор Хаус!»), да отчего чихание героинина кота звучит как «фхтагн» (это я только что придумала, не красть! сама использую). Таковы последствия безграмотности и непонимания, что есть художественный прием, а что — уголовный.

«Принципиальность» бурно травестируется в Сети — точно представление кукольного вертепа в сравнении со святыми, ангелами и демонами из Библии. Однажды нагло (то есть без ссылки) процитировав:

а) слова «жвачка» и «привееет» плюс выражение «обнаружить себя в романе»,

б) образ юной школьницы, интрижка с которой ужасает взрослого человека,

я была изобличена как преступница, обворовавшая журнал с дайри. Замечу, не раз мною рекомендованный журнал, ссылки я на него ставила раза четыре. И вот, не смогла припомнить, где мне встретился образ школьницы со жвачкой и привееетом. Ведь пост с этим прекрасным видением автор написал за два года до моего, а гугл ничего вразумительного на эти страшно редкие слова и выражения не выдал… Но все равно, я почти уголовница, меа кульпа, меа максима кульпа. Диарейные на радостях бухали несколько дней, полагаю.

Напоследок скажу: плагиат (не реминисценция с аллюзией) имеет под собой разные цели, но практически всегда предполагает немалый объем краденого — сцена или несколько, ряд художественных образов, вселенная, наконец. А зачем красть дюжину легко узнаваемых фраз, да еще у классика? Что, написать самостоятельно «пригибаясь к земле, выбежал из-за кустов», «спасите меня, хозяин, спасите», «вы спасете меня» — для нынешнего автора задача непомерная? Хотя… сравнив оригинал: «Заячья Губа бежал за ним по пятам, и, не переставая брызгать слюной и плеваться, старался докончить свой рассказ о преступлениях белых дьяволов» и подделку: «Боцман мчался за ними по пятам, не переставая брызгать слюной и молить», могу сказать одно: перед нами один из тех поваров, которым дай отличный стейк, они из него кастрюлю овсянки приготовят. Это анти-чудо, что они творят с живым и энергичным текстом Лондона! Который на глазах перевоплощается в типичное СИшное писево.

Когда воруют, это нехорошо, весьма нехорошо. Но когда воруют, чтобы бездарно проебать — нехорошо вдвойне, господа самиздатовские «литераторы».

P.S. Может, не надо больше комментариев о Роулинг? Пост вообще-то о другом. Захоти я поругать фикообразное продолжение «Поттерианы», писала бы именно об этом, не обрамляя столь упоительную тему ненужными умствованиями.