Вы об этом уже писали -15. Голосование

не читайте вслух

Громадное блюдо луны закатывалось за многоэтажку, бросая серебристые лучи в открытое настежь в июльскую духоту окно. Несмотря на безветрие занавески колыхались. Из квартиры доносился равномерный скрежет лопастей вентилятора. Из темноты комнаты до окна пыталось доползти лоснящееся чёрное ребристое тело с неестественно продолговатым черепом и остроконечным хвостом. Когти шестипалой лапы скребли и оставляли глубокие царапины на дереве паркета. Лучи луны успели выхватить из темноты безглазую пасть, из которой вместо языка с истошным визгом вырывалась наружу ещё одна пасть. Не успев добраться до окна, тело начало распадаться на чёрный пепел. Потоки воздуха, гонимые опрокинутым вентилятором, закружили воронкой растворяющиеся частицы. Когда ксеноморф полностью исчез, остался слизистый кровавый след, ведущий к перевёрнутому торшеру, осколки лампочки которой лежали рядом с раскрытой книгой. Луч перешагнул книгу, забрался выше и застыл на лице, искаженном от ужаса и боли. Остекленевшие глаза смотрели в потолок, а тело, в объятиях высокого, обитого кожей, кресла, остывало в неестественной позе. Сломанные ребра торчали, как раскрытый бутон из разорванного изнутри живота. Выплюнутые внутренности сползли с колен в лужу крови под ногами. Тишину, в которую погрузилось пространство, нарушили тяжелые шаги в лестничном пролёте и нетерпеливый стук в дверь:

— Откройте, полиция! — раздался бас, который прервал дребезжащий старушечий голос:

— Он никогда не доставлял беспокойства. Вы бы слышали эти крики, до сих пор мурашки.

— Идите к себе и запритесь! — повелел бас, — Санчес, взламываем!

Послышался тихий хлопок, дверь сотряслась и приоткрылась. Двое вооруженных людей, разбивая темноту, целясь лучами фонариков, осторожно осмотрелись. Не обнаружив опасности, невысокий сухощавый молодой человек в пропотевшей рубашке нажал на выключатель. Свет на мгновение ослепил посетителей:

— Как чувствовал, что это наш случай, — сокрушенно и одновременно с задоринкой произнёс Санчес, поднимая книгу. Он показал корешок напарнику, полицейскому постарше, с явной сединой на висках, который стоял возле кресла и смотрел на жертву:

— Чужой! Те же руны, то же издательство…

— Да, но это что-то новенькое, тот, что на видео убивал иначе.

Санчес подошел к напарнику и брезгливо поморщился:

— Выглядит ужасно. Оно похоже прямо из живота — пыфф, — он рукой сымитировал, как ксеноморф вылезает из жертвы.

— Надо с этим заканчивать, — пробасил Девис, — нам нужны доказательства или придётся ждать следующего полнолуния.

— Никогда бы не подумал, что книга может убить! — Санчес вертел в руках вещдок, переиздание «Чужого» Фостера.

— Где команда Митчела? — Девис явно нервничал.

— Они на задании, — ответили ему из-за зеркала.

— Эти идиоты не верят во всю серьёзность положения, — пробурчал под нос Девис.

— Не переживай, напарник, справимся, в соседней комнате 20 вооруженных людей.

— Не отшучивайся, Санчес, эта тварь за минуту распотрошила с десяток людей.

— Давай уже начинать, — взмолился загорелый сухощавый брюнет, который искусно прикрывал страх и неверие за отчуждённой улыбкой.

— Ты уверен, что хочешь быть чтецом?

— Ну, не тебе же с плюсовыми лупами уступать.

— Ладно, — нехотя согласился Девис и постучал кулаком по бронежилету напарника, — пару минут, думаю, продержимся, — и уже выходя из комнаты допроса, уточнил, — ты ведь отметил, где читать не стоит?

— О, да, я не позволю этой твари распороть мне пузо, — улыбаясь, Санчес вновь показал рукой, как ксеноморф вылезает из живота.

Девис вышел из комнаты и запер железную дверь на ключ. В смежной комнате ожидали 20 человек, и всё же Девису казалось, что этого недостаточно. Огнемёт из оружейной на минусовом этаже пригодился бы, но ему не выдали разрешение. В комнате послышалось перешёптывание сомневающихся в исходе, которое тут же умолкло под тяжелым взглядом Девиса, напарник которого рисковал жизнью. Все пристально наблюдали в зеркало Гезелла за Санчесом. Молодой офицер удобно устроился на металлическом стуле, закинул ноги на стол и уткнулся в книгу. Прошло полчаса. Час. Ничего не происходило. Полицейские начали терять терпение.

— Может время неправильно подсчитали? — кто-то выразил сомнение. Девис нажал на кнопку связи:

— Санчес, ты там точно читаешь?

— Аха, — только и произнес увлеченный книгой чтец.

— Давай вслух.

Что-то начало меняться. Голос Санчеса звучал приглушённо, словно встречал препятствия. Девис подошёл к стеклу. Тень, которую отбрасывал чтец, стала темнее и заметно плотнее, словно собиралась из едва заметных частиц, витающих в воздухе. За стеклом происходила чертовщина, к которой присутствующие не были готовы. На их глазах за мгновение в комнате реализовалась тварь из одноимённого фильма:

— Санчес, — проорал Девис по связи, — оно за тобой.

Санчес откинулся, чтобы рассмотреть опасность, доставая оружие и роняя книгу, но не удержал равновесие и грохнулся о пол, как раз миновав когтистую лапу нападающей твари. В то же самое время раздались выстрелы, звуки ломающегося зеркала и визг задетой пулями твари. Лёжа на спине, Санчес никак не мог поймать движущуюся с невероятной скоростью мишень. Лоснящееся ребристое тело чужого ускользало от выстрелов. Зеленоватая жижа из раны разбрызгалась вокруг. Она прожгла ткань одежды Санчеса и оставила ожоги на теле. Металлические стол и стулья зияли дырами от проевшей кислоты. Железная дверь обнажила глазницы в коридор. Тварь изо всех сил попыталась выбить дверь, но она не поддалась, зато метал, измазанный кровью существа, стал плавиться. Девис выбежал из комнаты, предвидя следующий шаг монстра, и столкнулся с двухметровой тварью. Санчес, воспользовавшись замедлением, выпустил несколько пуль. Тварь метнулась, сбив хвостом Девиса, распоров ему бронежилет и оставив рану на бедре. Оно направилось к обидчику и отбросило его об стену, но Девис с полицейскими разрядили в него очередь. Тварь, почувствовав прореху, бросилась через зеркальный проём в соседнюю комнату, из которой раздался истошный крик. В мгновение ока оно нанесло смертельные раны дюжине людей, выбралось наружу, понеслось на толпу стреляющих, разметая их, как кегли, и свернуло за угол. Послышались крики и выстрелы на лестничном пролёте. Выбираясь из груды искалеченных тел, Девис запихнул за пояс ещё пару пистолетов и проверил пульс Санчеса. Тот шевельнулся. Везунчик отделался ожогами.

— Как ты? — Санчес кивнул — нормально, — идём, мы должны его остановить.

— Сколько времени прошло? — поднимаясь, спросил чтец.

— Больше пяти минут, — направив оружие вперед собой, они двинулись к лестнице, этажом ниже доносилась возня, выстрелы и крики.

— Почему он не исчезает? — терзался подозрениями Санчес.

— Мы его остановим! — не давал ему домыслить Девис— Оружейная!

— Понял! — оживился чтец.

Они спустились вниз, Девис готов был наставить оружие на охранника, чтобы тот ему открыл дверь, но здесь творилась суматоха, полицейские спешно вооружались. Напарники схватили по огнемёту и ринулись обратно. Искореженные и перевёрнутые столы, окровавленные трупы, оборванные лампы, стены, изрисованные кровью чужого и его жертв. Откинув труп, ксеноморф направился на полицейских, которые не растерялись и выпустили в него струи огня. Тварь подалась назад и ринулась в зарешеченное окно, которое разлетелось на осколки, но решетка не поддалась. Ксеноморф затаился за столами, но ему некуда было бежать от огня. Визг твари заглушал все звуки, горящая плоть чадила и тошнотворно воняла. Подтянулись остальные вооруженные полицейские и открыли огонь. Гильзы бесшумно падали под ноги стреляющих в оглушающем гуле. Вдруг чужой в два прыжка, сквозь стену пуль, оказался возле разбитого окна, решётки которой уже расплавились.

— Не дайте ему уйти, — Девис слишком поздно понял задумку твари. Ксеноморф выпрыгнул из окна 4-го этажа и приземлился невредимым, как кот на четыре лапы, всё ещё находясь пол градом пуль.

— Девис, — окликнул напарника чтец, сжимая в руке пистолет.

— Не смей, Санчес, — понял намерение напарника Девис.

— Не дай этому повториться, друг.

Девис ринулся к напарнику, но раздался выстрел, и тело чтеца рухнуло на пол.

Через секунду прекратилась стрельба. Выбежавшие наружу полицейские разводили руками:

— Куда оно делось?

— Оно растворилось.

Девис сидел над телом Санчеса, кусал губы в кровь, но не мог сдержать слёз.

Здесь начинается повесть. Вестись она будет сбивчиво, неразборчиво, пренебрежительно ко всем мыслимым (и немыслимым также) законам физики, логики, композиции и прочей чепухи, населяющей этот злосчастный осколок мироздания, ошибочно называемый Жизнью.

Например, здесь не будет героев. Нет, они, безусловно будут, но… Назвать их главными не поднимается рука, хотя, кто вам сказал, что я это пишу? Быть может, мне всё это снится. И вы мне снитесь. Определённо. Вы мне снитесь, и я не хочу видеть этот сон. Мне опротивело ваше выражение лица, ваша постоянная полуулыбка, ваше безразличие взгляда (вы одинаково ровно смотрите на распоротую лягушку, сквозь несчастное тело которой пропускают электрический ток, и смеющегося в люльке младенца), ваши скрещенные на груди руки — вы словно постоянно возносите мольбы оглохшим от причитаний и желаний небесам. Сколько можно?! Как только вы изволите исчезнуть, я смогу безболезненно продолжить своё повествование. Ах! Наконец-то. На чём я остановился? На героях? На их отсутствии? Так вы определитесь, милочка, о чём я говорил! Нет, это не имеет ровным счётом никакого значения. А спрашивал я вас из одного лишь желания как-то поддержать разговор. Нельзя же просто так стоять и молчать. Иначе можно домолчаться до её остановки, а потом давиться невысказанными словами, плеваться невоплощёнными образами и исходить тёплым, томным, как парное молоко желанием… «Не возжелай жены ближнего своего». Вы, случаем, не замужем? Ах, какая незадача… А я так надеялся пасть… Впрочем хватит обо мне. Давайте о вас. Нет, Боже упаси! Я не пишу никакой повести, я не писатель. Я просто пассажир, обычный пассажир, который разговаривает с вами в этом переполненном ядовитым ожиданием и протухшими мечтами автобусе. Извольте же рассказать о себе.

Записываю. Не замужем. Зовут Инга. Двадцать три года. Блондинка. Люблю блондинок. Что вы сказали? Вам выходить? И?.. Не хочу ли я выйти вместе с вами? Нет. Удивлены? Не стоит. Я всего лишь следую правилам Истории. Не мне нарушать её извечный бег. Прощайте, Инга. Сохрани вас Господь от следующей встречи со мной.

Инга вышла на остановке с приветливым названием «Злобинский переулок» и уверенной походкой направилась к газетному киоску. Всегда, когда она оказывалась волею случая на растреклятом переулке, девушка заглядывала в окошко газетного киоска в слепой надежде увидеть вместо лица заплывшей жиром, недоброжелательной грымзы, любимым времяпрепровождением которой был переучёт, добродушное личико смышленого, коротко стриженного пацанёнка. На вид ему было лет пятнадцать — семнадцать, но глаза выдавали в нём человека старше тебя на жизнь, а то и больше. Он всегда улыбался, всегда открыто смотрел тебе в глаза и, кажется, действительно был рад каждому, кто заглядывал в небольшое окошко — единственный контакт с окружающим миром, не считая задней двери киоска. Звали паренька Марат. А может Ашот. А может…

Инга всегда путалась в этих буквенных дебрях, сочетаниях звуков, которые причудливым образом сливаются в имя… Оно ничего не значило для двадцатитрёхлетней особы. Ровным счётом ничего. Часто она уходила в себя настолько, что забывала, как её зовут, и ощущала в такие моменты ни с чем не сравнимую лёгкость, как будто разом смогла сбросить тяготившую её долгие, безрадостные годы ношу… Поскольку имя данного субъекта не представляет для нас сколько-нибудь значительного интереса, назовём его просто — Парень.

Парень всегда улыбался Инге, наверное, был в неё влюблён. Почему? А почему бы и нет? Пусть будет хоть немного света в этой запутанной, точнее прозрачной, как горный хрусталь, и оттого ещё более пугающей истории.

К слову сказать, надежды Инги в очередной раз не оправдались: газетами заведовала всё та же, заполнявшая студенистой массой тела почти весь киоск, с трудом передвигающаяся на бочкообразных ногах, женщина. «Вам чего?» — грозно спросила она, сверля девушку недобрым взглядом, усиленным треснувшими от обилия яда линзами очков.

«Ничего», — скомкано ответила девушка и отшатнулась от киоска с плохо скрываемой гримасой брезгливости на лице. Старуха что-то пробурчала в ответ, но Инга уже не слышала — она, цокая острыми каблучками по местами проложенному асфальту, уверенной и быстрой походкой шла в направлении своего дома. Красть у Инги было нечего — сумочка была практически пуста (там лежала косметичка, помада, студенческий билет, пара тетрадок и фото Марата, которого мы уже окрестили Парнем, в боковом кармане бумажника. Зачем она его сфотографировала, Инга не знала) — поэтому девушка абсолютно не опасалась за свою жизнь на пути к дому, чей лёгкий, золотистый свет (мама не спит — ждёт дочку, приготовила суп, лёгкий салат, нажарила котлет — Инга всегда любила котлеты, села смотреть телевизор) манил, звал, обещал все тридцать три наслаждения райского сада, из которых самым манящим для Инги был сон. Сон разума рождает чудовищ.

Потная рука зажала рот и нос Инги, в спину упёрлось что-то твёрдое и острое, стало трудно дышать. Резкая вспышка боли. Ещё одна. Ещё. Ещё. На пятой она сбилась со счёта и потеряла сознание. Последнее, что она помнила привкус соли на губах и чей-то знакомый голос: «Прости»…

Марат отпустил Ингу. Безжизненное тело рухнуло в грязь с характерным всплеском. С ножа капала кровь. Она казалась чёрной в изменчивом свете Луны. Весь мир казался чёрным, вечная ночь, и капли ночи стекают дождём на распластанный холст тела. Он постоял так с минуту. Затем привычным движением перевернул труп. Куртка пропиталась дождевой водой, набухла — заклинило молнию. Парень ругнулся и стал орудовать ножом. Содрав таким образом с уже начинающего холодеть тела одежду, Марат вонзил нож чуть ниже грудины, перехватился поудобнее и рванул рукоять на себя. Затем руками, помогая себе безотказным лезвием, вынул из распоротой полости все внутренности, вынув же, собрал в пакет и с тяжёлым вздохом поднялся.

Он шёл, не страшась, что его кто-нибудь заметит, не волнуясь о кровавой цепочке следов, тянущейся за ним — начинался дождь. Верный союзник лжецов и убийц. Единственным светлым пятном в этом царстве мрака был злосчастный газетный киоск. Туда и шёл окровавленный мальчик.

— Мама, открой. Я принёс.

— А, пришёл всё-таки! Мама, как всегда была права. Мама никогда ничего плохого не посоветует. Мама любит своего сыночка…

Марат отрешённо слушал жадное чавканье матери и вспоминал каждую чёрточку лица Инги, каждый её жест, каждое слово… И становилось немного грустно. Но юноша знал, что завтра наступит новый день, что мама опять захочет есть, что он — единственный кормилец и должен заботиться о своей семье…

Так начиналась повесть.

Ленивый Муз

Василий захотел стать писателем. Страстно, до зуда. Он и сам удивлялся внезапно возникшей тяге к писательскому ремеслу. А всё началось после его встречи с бывшим одноклассником, Серёгой Ковалёвым. Болтали они долго, и вот, в процессе беседы, Серёга и похвалился, что он теперь не кто-нибудь, а самый, что ни на есть, писатель, и что у него уже огромная аудитория читателей, пусть, в основном и женского пола, но зато благодарных и восторженных. А под конец дал Василию адрес литературного сайта и свой псевдоним — Серж Коваль. «Сергей Ковалёв, — так объяснил он, — звучит не слишком звучно».

Придя домой, Василий чисто из любопытства сунулся на этот сайт, нашёл Сержа, правда, читать его опусы не стал, зато прочитал комментарии, и по сему выходило, что Серж Коваль пишет исключительно шедевры. А какие же имена были у поклонниц! По одним лишь именам воображение сразу рисовало образы восхитительные и обольстительные!

Вот тогда Василий и загорелся этой идеей — а стану-ка и я писателем! Но проще захотеть, нежели сделать. И первое, обо что он споткнулся — неблагозвучные имя и фамилия — Василий Бочкин.

Своё имя он невзлюбил с детства. И зачем только родители назвали его в честь покойного деда?

«Дали какое-то кошачье имя», — с упрёком говорил он.

«Глупый ты! — возражал ему отец. — Василий переводится, как царь! Базилевс! А ты, говоришь, кот!»

«Ну да… — продолжал ныть Вася, — это если кота назвать Василием, то он будет и царь, и базилевс, а если человека так назвать, то будет — кот!»

И вот теперь Василий-Базилевс ломал голову над тем, как бы ему назваться? Покрутив и так, и этак своё имя, он придумал производное — Ивась. Но… Ивась Бочкин?

Василий поморщился. Получалась какая-то бочка ивасей. Вася вспомнил, что вроде бы, есть такие селёдки, правда, не знал, как будет называться одна селёдка — ивася или ивась?

А потому решил не рисковать и поискать, как будет Василий на других языках? И в результате остановился на немецком варианте — Базиль.

На его счастье, при регистрации, вовсе не обязательно было лепить к имени ещё и фамилию. И Василий стал Базилем. Потом и аватарку нашёл — симпатичного такого мачо в шляпе и с сигарой.

И оставалось дело за малым — что-то написать. Вот тут Вася и приуныл. В школе он учился на троечки, и по-русскому языку на ту же троечку, да ещё и с натяжкой. Но ведь и Серёга учился ничуть не лучше!

Меж тем, летний вечер наполнил комнату ароматами и лёгкой прохладой, было удивительно тихо — все разъехались по дачам, и всё благоволило к созданию чего-то необыкновенного, но… в голове новоявленного Базиля было пусто.

«Тут без этой? Как её там?.. — попытался он вспомнить самый необходимый элемент творчества. — А! Без Музы — никуда…»

И тут со стороны окна раздался какой-то странный звук. Василий повернул голову к окну и ахнул — на подоконнике сидел кот! Откуда он взялся? Квартира Василия находилась на шестом этаже, не иначе свалился откуда-то сверху.

Несмотря на обиду на своё имя, животных Вася любил, а потому, решив спасти кота, он осторожно стал подходить к подоконнику и звать: «Кис-кис…»

При этом «кис-кис», кот фыркнул, встряхнулся, и Василий увидел на его спине два маленьких крылышка! Он в ужасе попятился от окна:

— Кис-кис… тьфу! Свят-свят… — пробормотал он.

Кот презрительно на него посмотрел и спрыгнул с подоконника.

— Ну, что переполошился, — презрительно сказал он человеческим голосом, — сам же меня звал. Вот я и явился.

— К-кто явился? — запинаясь спросил Василий. — Ты кто?

— Муз я! — сердито ответил кот. — Тебе ведь нужен Муз?

— А-а… да-а… — всё ещё испуганно, но и не без недоверия подтвердил Василий, — нужен. Но ведь Муза — это такая… — и он постарался изобразить руками нечто женское — а ты — кот!

— То — Муза, — кивнул головой кот, — а я — Муз!

Василий вздохнул — в конце концов, какая разница, кто ему будет надиктовывать будущие шедевры?

Он вновь уселся за компьютер и, уставившись в девственно чистый вордовский лист, сказал:

— Я готов! Диктуй!

— Что?! — услышал он за спиной. — Диктуй? Ты писателем или секретарём заделаться собрался?

Василий обернулся — кот уже запрыгнул на диван и лежал на нём вытянувшись и раскинув лапы в стороны.

— А… а как же я писать-то буду? — растерянно пробормотал Вася. — И, главное, что? Ведь у меня и до тебя не было ни единой мыслишки, а теперь и с тобой тоже нет.

— А вот так и начни, — подсказал ему кот, — начни с того, как ты сидел без этой самой мыслишки, как услышал звук с подоконника, как увидел меня…

— Ага! — обрадовался Василий. — Понял. Это я сейчас… — и он застучал по клавишам. Пусть пока медленно, но уверенно.

Записав всё то, что случилось с ним до того момента, как кот дал ему совет, он вновь обернулся к коту — тот, кажется, уже уснул.

— Эй! — окликнул его Василий. — Я всё записал, а дальше что?

Муз недовольно приоткрыл один глаз и сказал:

— А дальше пиши, как я тебе дал совет — описать всё, что было до этого совета…

— Что?! — вытаращил глаза Василий. — Это что же получается? Идёт бычок, за ним тянется мочало, начинай сказку сначала?! Так что ли?

— Какой ещё бычок? И, вообще, с чего ты взял, что Музы всё делают за самих писателей? Музы лишь дают вдохновение. Вот гляди на меня и вдохновляйся! — и Муз снова смежил веки.

Василий, открыл в негодовании рот, но так и не нашёлся, что ответить.

«Вдохновляйся… — обиженно подумал он, — не Муз, а лентяй какой-то… Кот, как кот, разве что с крылышками. Был бы Учёный, глядишь, сказку бы какую рассказал, а я бы записал…»

И тут Вася вспомнил детство и бабушку — ох, и сказочница была! И не читала ведь сказки — сама сочиняла! Получше любого кота! А что если и написать о том, что Муз к нему прилетел сказки рассказывать?

Вася вспомнил «Тысячу и одну ночь» — одну из немногих книг, которые он прочитал. Там Шахерезада рассказывала сказки, а у него их будет рассказывать кот. Вот те самые бабушкины сказки. Это же целый сборник выйдет! Пусть не тысяча и одна ночь, а сто и одна ночь. А заканчивать кот свои сказки тоже будет на самом интересном месте! И пусть все эти дамы с такими прекрасными псевдонимами каждый раз будут стонать: «Проду! Базиль, проду!»

Василий радостно потёр руки и принялся печатать. Наконец, первая сказка без конца была готова.

— Ну, как? — раздался голос у него за спиной. — Написал? У-у… это что такое? Никак земляника на траве.

— Какая такая земляника? — удивился Василий, но глянув на монитор, понял. Весь текст пестрел красным и зелёным. Не хватало лишь двойки, а то и кола в конце текста.

— И что мне делать? — огорчённо спросил он Муза.

— Как что? Вспоминать правила, исправлять, расставлять знаки препинания.

— А ты на что?! — возмутился Василий. — Сочинял я сам, печатал сам, теперь ещё и ошибки исправлять самому?! А ты только лентяйничать будешь?

— Ну-у… что печатал ты сам — это да, я бы так точно не напечатал. А вот сочинял… ты ведь не сочинял, а вспоминал. А кто тебе эту мысль подкинул? Кто тебе сказал — смотри на меня и вдохновляйся? Вот ты и вдохновился. Сказки-то у тебя там кто рассказывает?

Крыть Васе было нечем.

— В общем, — продолжил Муз, — ты давай работай, а я пошёл.

— Постой! — испугался Василий. — Куда это пошёл? А как же я? Всего лишь одну сказку и написал, и ту без конца.

— Так я же не совсем ухожу, — усмехнулся Муз, — а лишь до завтра. Как там? Сто и одна ночь? — и засмеявшись, он взмахнул крыльями и вылетел в окно.

С их первой встречи прошёл месяц. За это время Василий научился довольно грамотно писать, пусть и с помощью всевозможных подсказок, и, наконец, настал тот день, когда он выложил на сайт свою первую сказку. И почти сразу же снискал расположение прекрасных читательниц, которых подкупил и образ таинственного мачо, и звучный и чуть кошачий псевдоним, но главное — это наличие самого кота-сказочника.

— Ах, автор! — писали ему они. — Когда же ваш котик расскажет нам, чем закончилась эта история, и так хочется почитать уже следующую!

Василий же, читая эти комментарии, весело стучал по клавишам. Правда, сам он по-прежнему думал, что его труды не имеют ничего общего с развалившимся на диване Музом. Это он трудится, а Муз — лентяй-лентяем.

Книги вверх по течению

Когда появляется книга?

В тот момент, когда её выпустили в издательство.

Неправильно.

В тот момент, когда автор поставил последнюю точку.

Неправильно.

В тот момент, когда автору пришла идея.

И…

… и тоже неправильно.

… если кто будет говорить, что книга появляется в тот момент, когда автор её придумал – вы такого сразу поднимайте на смех, а то и вовсе предайте анафеме. А кто про издательство будет завирать, с тем вообще говорить не о чем.

Книга появляется в момент своей наивысшей славы, когда она у всех на устах, когда становится достаточно энергии, чтобы осознать себя, чтобы понять – я есть.

Особенно интересно это происходит у книг, которые почти никто не читает, у книг, которая едва-едва найдет пару десятков читателей, если и не того меньше – вот если человек, читая книгу, что-то почувствует, что-то вспыхнет в душе – вот тогда книга оживает, оглядывается на саму себя, говорит себе – я есть.

Отдельный вопрос – как оживают книги, которые никто не прочел – и тем не менее, им это как-то удается, какое-то странное непостижимое самоосознание. Этот секрет до сих пор не разгадан, и многие книги дорого бы отдали, чтобы узнать, как такое происходит.

Осознав себя, книга ждет – иногда несколько лет, иногда десятилетия, а то и века – пока не канет в забвение или не исчезнет совсем, пока последний экземпляр не рассыплется в прах в забытом всеми хранилище или не вспыхнут в пламени пожара. И вот когда книга совсем перестает быть – тогда-то она и начинает действовать…

Книга плывет против течения времени – это сложно, плыть против течения, не каждой книге это удастся, кое-кто и сгинет в бесконечных бешеных времяворотах, кто-то не мог подняться во времяпадах – до истоков добираются единицы, а еще меньше книг понимает, где они, эти истоки, какого именно человека выберет книга себе в создатели. Тут-то между книгами начинаются настоящие побоища, — каждый тянет сознание автора в свою сторону, каждый кричит – мое, каждый врывается в сны автора, беспокойные, тревожные, непонятные. Кто-то хитрит, да много кто – кто-то, поднимается как можно выше против течения, подхватывает автора в самой ранней юности, когда человек еще сам толком не знает, кто он, что он, какой он – тут-то и появляются мысли, огромные, всеобъемлющие, после которых хочется весь мир перевернуть, мысли, которые готовы сами рваться на бумагу в обход человека – не могут, рассыпаются бессвязными фразами. Человек комкает записи, не то, не то, не то, бросает в костер, но рукописи не горят.

Годы идут, автор плывет по времени, тут-то и поджидают его другие книги, осторожные, вкрадчивые, они не набрасываются на человека, они выжидают, заметит их автор или нет – писатель еще сам должен поискать книги, которых еще нет, еще сам должен заметить, поймать, ухватить за длинный ускользающий хвост, разматывать по ниточкам, осторожно раскладывать на бумаге. и не с первого раза, и не со второго, а с какого-то не пойми какого – появля… то есть, книга не появляется, книга уже была, она появилась уже давно, а теперь она проходит новый этап своей жизни, уже вместе с автором – в будущее все дальше и дальше, летят книги, машут страницами. И мечется первая книга, глупая, торопливая книга, которая поспешила, и теперь рассыпалась в пух и прах, осталась горьким воспоминанием, юношеской мечтой, к которой не хочется возвращаться. Книга беспокойно мечется, в отчаянии бросается от автора к автору, ищет хоть кого-нибудь – не находит…

Один из вариантов развития событий любимой книги, прочитанной мной сотни раз еще в школе.

С самого утра солнце проникло во все окна старинного особняка и к полудню заливало спальню ярким светом.

Миледи с вызовом всмотрелась в свое отражение в большом овальном зеркале. Темно-голубые глаза оттеняли прекрасные сапфировые серьги. Кардинал Ришелье никогда не скупился на дорогие подарки своим преданным слугам.

«Слугам!» – миледи тряхнула головой, и волосы золотым дождем рассыпалась по полуобнаженным плечам молодой женщины. Она была одета в скромное домашнее платье, которое придавало молодой женщине особое очарование. Миледи обворожительно улыбнулась своему отражению: Анна де Бейль, леди Винтер, Шарлотта Баксон, графиня де ла Фер, сколько имен она поменяла за свои 26 лет жизни! Но истинного могущества она достигла только теперь, когда все ее имена слились в одно, и враги называли ее просто Миледи.

Она любила рисковать, ходить по острию ножа, балансировать на краю пропасти. Иначе жизнь была бы просто невыносимо-скучной. Кардинал Ришелье щедро оплачивал свои щекотливые поручения. Но всегда держался на расстоянии как со слугой, а не как с партнером по рискованной игре. «Ну и черт с тобой, святой отец! – миледи нахмурилась и до боли закусила губу. – Я тебя все равно обыграю. И тогда посмотрим, как слетит с тебя все твое высокомерие. И как наконец ты перестанешь обожествлять эту австрийскую курицу – королеву! И высокородный лорд Бэкингем тоже за все ответит»! Ведь не прошло еще и полугода с той самой прогулки по лондонскому озеру. Тогда Бэкингем засыпал все днище лодки белыми розами, посадил в нее миледи, и они катались до рассвета. И Бэкингем, щекоча ее нежную кожу своей широкой бородой шептал: «Моя королева я все сделаю, чтобы ты была счастлива».

А сейчас у Бэкингема другая королева. Эта австрийская ведьма словно его околдовала. Бэкингема как будто подменили. Он принимает из ее рук алмазные подвески и молится на них в своем лондонском замке, как на святыню.

Миледи впилась ногтями одной руки в ладонь другой. Боль судорогой пробежал по всему телу. Миледи вздрогнула. «Ну ничего! Скоро я буду править Францией! Нужно просто чуть-чуть потерпеть!»

– Его величество король Франции! – слуга распахнул настежь двери.

Миледи склонилась в поклоне, открыв более чем нужно глубокое декольте.

– Дорогая! – король Людовик XIII громко стуча каблуками, буквально ворвался в спальню миледи. В руке он держал синий бархатный футляр, вышитый серебряными лилиями.

–Да, сир! – миледи чуть приподняла голову и окутала короля взглядом, полным обожания. А весь ее облик выражал покорность и смирение.

Король откинул крышку футляра. На бархатной подушечке, переливаясь магическим светом, красовались те самые алмазные подвески.

–Ох! –выдохнула миледи. –Слова застряли у нее в где-то горле, и никак не хотели выходит наружу.

–Ты достойна любых сокровищ мира! – Король подошел почти вплотную к миледи. – А эти жалкие подвески только маленькая часть того, что я готов тебе отдать.

Мои стихи…

мои стихи… это птицы, вылупившиеся из «яиц», которые я выносила… они разные — есть и белые лебеди, есть и гадкие утята… большинство из них молчаливые, но есть и звучащие… они разлетаются по всему миру — их читают и на Украине, и в России, и в Испании, и в Израиле, и, наверное, еще где-то, где я даже не знаю… некоторые из них я дарила в руки адресатам, прямо в клетке, считая что их будут любить и ценить… но в большинстве случаев дверцы оказывались распахнутыми, птицы, вероятно, покинули эти места… остальные же я сразу отправляла в свободный полёт и потом они уже сами находили себе сердца, где их привечали… надеюсь что они радуют кого-то, украшают кому-то минуты грусти или просто приносят отдых душе…

параллаксовое

навеяно романом Ganymede Eossky «Параллакс 606»

Погружённый во тьму, оглушён тишиной

с терпким запахом жжёной резины;

сдавлен болью чужой, ощутимой, живой,

Многорукая тело пронзила.

Обездвижен в объятиях липких тенёт,

Ожидает удачу в романе.

Но битумная жижа всю память крадёт.

Забывает о ней, забывает.

Убаюкивает тишина. Тишина.

Мысль разбудит, из тьмы вырывая,

то, что нужен сейчас; что рискует она

и миры в «одиночку» спасает.

Всё забытое выплывет в свете квазар.

Мрак уйдет мотыльковою стаей.

Он вернётся иным, нам сюжет подсказал

скоро срок тишины истекает.

Автор пишет главу, он продумал финал

реверсирует время, потери

минимальны, флешбеки он нам обещал,

мы читаем и верим, и верим.

Романтический этюд

Безуспешно пытаюсь найти слова,

Над блокнотом и ручкой теряю власть,

А где-то вдали изумрудные спят острова,

Их пляжам так хочется волн ободряющих ласк.

Я путаю сны и реальности выспренный плен,

Не могу отличить горечь кофе от пресности слёз,

А где-то вдали ржавеют в порту корабли,

И голос так ломок, как пепел усталых волос.

С моей головы опадают с листвою стихи,

Я в ветреный день стараюсь остаться в пределах квартиры,

А где-то вдали паруса наполняет Зефир,

Блестят серебром неприступные льды Антарктиды…

Книги

Каждый из нас обречён стать писателем.

Раз уж родился — пиши обязательно.

Пишем мы все: кто – роман, кто – рассказ…

Кто-то великое, кто-то и фарс.

Кто-то с ошибками, правил не ведая,

Кто-то, напротив, всем правилам следуя,

Каждое слово читает раз пять

Прежде чем дальше продолжить писать.

Совесть иль, может, боится он критика?

Кто-то взывает: «Идею подкиньте-ка!»

И не дождавшись – творит плагиат.

Нет своих мыслей — чужими богат.

Кто-то решает: «Довольно мне пыжиться…

Чушь написал!..»

И в огонь летит книжица…

Только забыл, что она не сгорит,

Вместе с другими на полке стоит

Болью, пустою надеждой пропитана…

Кто-то читает, штампует – прочитано!

Нет хэппи-энда у книг, лишь «конец».

Или же есть? Раз читатель Творец?..

Книги иные читаем запоем мы…

Часто скорбим, расставаясь с героями…

Разные книги. Порой лишь строка…

Там и моя, что пишу я пока…

Каждую строчку — сполна

Каждое слово – крепко,

Чтобы на все времена,

Чтобы на веки веков.

Каждую строчку – в щипцах,

Каждое слово – чтоб в кровь,

Чтобы до боли в сердцах,

Чтобы смятенье умов.

Каждую строчку – чтоб ниц,

Каждое слово – в упор,

Чтобы до первых страниц

И подступающих зорь.

Каждую строчку – на взлёт,

Каждое слово – как сталь,

Чтобы – и на эшафот,

Чтобы – и на пьедестал.

Чтобы вести до конца

Через века и миры,

Каждое слово в сердца

Каждую строчку – навзрыд.

В стиле Пушкина

Писал, мечтал и оживали

Передо мною чередой —

Знакомых образов едва ли

Я позабуду этот строй

Всех тех, кого любил, желал,

Кому стихи я посвящал —

Веселых барышень беспечных,

Легко скользящих на балах,

Матрон степенных, безупречных,

Отцов семейств, изящных дам,

Флиртующих то тут, то там,

Друзей, врагов непримиримых,

Страстей и нег желанный пир…

Как рано я покинул мир…