Два сапога № 38. Голосование.

Дождь льёт уже третий день. На улицу просто так не выйти. Да и не хочется. Дорожки в саду у дома раскисли. На газонах воды по щиколотку. А под крыльцом уже квакают лягушки. Мерзко и сыро…

Но почему же на душе так светло и радостно? Неужели из-за этого серого безобразия, которое прибилось с жалобным писком к порогу дома в первый и самый яростный из этих трёх дней?

Бабушка всегда говорила, что кошка оживляет дом. Наверное, в этом есть какое-то рациональное зерно — у меня действительно появилась причина вставать по утрам. Раньше такой причиной была только привычка…

Котёнок тихо урчит на коленях. На стене гулко тикают бабушкины ходики. В камине потрескивает огонь. В окно барабанит дождь. Солнце ещё не село, но на улице уже темно из-за низко нависших туч…

Вдруг резкий стук в дверь разорвал полусонное моё состояние. Котёнок встрепенулся, выгнул спинку и легко царапнул тонкими коготками колено, не переставая при этом урчать. Подхватил его на руки и направился к двери. Открыл, не спрашивая.

На пороге стояла девушка — промокшая и продрогшая, в грязной изорванной одежде,со слипшимися волосами. Она часто мотала головой, стряхивая крупные капли с носа.

Я посторонился, придерживая котёнка у груди левой рукой, а правой держась за ручку двери. Девушка несмело шагнула в дом.

— Проходи, — сказал я хрипло, и мой голос показался мне чужим и незнакомым.

Она сделала ещё пару шагов и остановилась. Я запер дверь, и в этот момент грянул гром. Девушка вздрогнула и затравленно оглянулась на меня. Я жестом указал на кресло у камина, где только что сидел сам, и отправился в ванную за полотенцами и сухой одеждой. Котёнка посадил на пол.

Когда я вернулся в комнату, маленький паршивец уже лежал на коленях моей гостьи и урчал с утроенной силой, удовлетворённо закрыв глаза. Я ухмыльнулся и подал девушке полотенце. Она лишь виновато улыбнулась и принялась сушить волосы…

— Ты вся промокла, — сказал я. — Давай принесу тебе что-нибудь переодеться?

Я зашёл в комнату сестры, которая иногда гостит у меня. Вяло порылся в гардеробе, не думая, что смогу найти что-то подходящее. Но вдруг под руки попала яркая цветастая тряпка, хотя я помнил: сестра предпочитала одежду мышиных оттенков.

Вернулся в комнату и замер на пороге. Ливший, не переставая столько дней, дождь кончился, и солнечные лучи весело врывались в комнату, золотистым нимбом окружали волосы девушки, падавшие водопадом на её округлые плечи. Я смотрел и не мог понять, какого цвета у неё глаза: они то обжигали глубокой синевой штормового океана, то становились прозрачно-голубыми, как вода в горном ручейке.

— Вот, — я смущённо сунул ей свёрток с одеждой, стараясь не смотреть на неё. — Пойду, чай заварю.

Когда вернулся с кружкой, увидел её, стоящую у окна. Лёгкий цветастый шифон струился по её ладной фигурке, скорее подчёркивая прелести, чем скрывая.

— Как звать-то тебя? И как оказалась здесь? — поинтересовался я.

Она присела в кресло, стиснула в руках кружку с чаем, будто все ещё пыталась согреться

— Нина. Приехала по объявлению, — голос прозвучал неожиданно мягко и глубоко, что пробрал до глубины души. — Сошла на станции. Но потом заблудилась.

— Какому объявлению? — не понял я.

— Вы искали натурщицу. Вот, решила попробовать, — она по-детски застенчиво улыбнулась. — Вы ведь художник?

Я действительно рисую, но только пейзажи, никогда не занимался портретами и объявлений не давал. Почему эта девчушка решила прийти ко мне? Но что-то мешало сказать ей об этом.

— Ну, раз так, давай я сделаю наброски. На улицу выйдем, там света больше.

Толкнул дверь и зажмурился. С высокой голубизны неба на меня обрушился яростный поток солнечного света, раздробился в ослепительную россыпь на траве и листве. Я вдохнул полной грудью воздуха, который лишь после дождя бывает таким пьяняще свежим, напоенным пряным ароматом влажной земли, цветущих акаций и тополей. А над лесом стояла огромная радуга.

Обернулся. Девушка стояла с котёнком на руках в дверном проёме и казалась феей, пришедшей из таинственного леса, чтобы разогнать не только тучи на небе, но и сизую хмарь в моей душе.

Я никогда не ощущал такого вдохновения, как в этот день. Словно посетила меня не обычная девушка, а спустилась с небес настоящая муза. Делал один набросок за другим, пытаясь поймать то неуловимое в Нине, что делало её такой необыкновенной.

Она переночевала у меня, и утром я отвёз её на станцию, обещая позвонить по номеру телефона, который она оставила, и сообщить, когда портрет будет готов.

И вот, через неделю, когда моё творение удалось закончить, я решился набрать номер.

— Да, я слушаю, — после долгих гудков в трубке раздался незнакомый женский голос, но это была не Нина.

— Нину Завьялову, пожалуйста.

— Нину? — голос в трубке дрогнул. — А кто вы такой?

— Я — художник, Александр Глебов. Нина приходила ко мне неделю назад, чтобы я написал её портрет. Сейчас он готов. Она может приехать и посмотреть, что получилось. Я хотел бы выставить его вместе с моими другими работами на персональной выставке.

В трубке повисло долгое молчание.

— Нина не сможет приехать к вам, — глухо отозвались на той стороне. — Она умерла год назад.

— Но как?! — не поверил я.

Долгие гудки.

И теперь, когда меня оставляет вдохновение или накатывает депрессия, готова затопить душу тьмой, я смотрю на портрет улыбающейся девушки в цветастом сарафане и благодарю Бога, который подарил мне такой удивительный день летнего счастья. Чтобы я смог вновь обрести веру в себя.

В детстве мне часто снился один и тот же сон. Шпарит ослепительно яркое июльское солнце. Просачиваясь сквозь кроны деревьев, его лучи дробятся в мириады золотых пылинок. На высокой синеве кудрявятся лёгкие как пух облачка, подсвеченные снизу золотисто-розовым. Я бреду по узкой тропинке по корням, зарываясь по щиколотку в пыльной земле. Изящно вырезанные глянцевые листочки задевают меня, шепчут что-то ласковое и нежное. Ветер, такой же ласковый и приятный, ерошит волосы, забирается под рубашку, заполняя воздух густым ароматом свежей травы, влажной земли. И, кажется, я вижу, как вылупляются в жирной рыхлой земле из семян ростки, тянутся бледно-зелёными стебельками к солнцу изо всех сил.

Выхожу на край леса, за ним на поле ходит сине-зелёными волнами ковыль. И от широкого простора заходится сердце от радости. С тихим шорохом начинает сыпаться дождь, серебристой пылью заполняя воздух.

Но вдруг темнеет. Нависает свинцовой тяжестью небо. Ветер, только что ласкавший, словно мать в детстве, жестоко пронизывает до костей. Дождь усиливается, превращаясь в ледяной ливень с градом. С шумом обрушивается на меня, прижимая к земле. Градины больно бьют по голове, плечам.

От горизонта угрожающе надвигается грязно-белая махина ледника. Он приближается, а в голове сверлит мысль: надо бежать, бежать, но я стою, парализованный, и лишь наблюдаю, как ледник громоздится все выше, слои ломаются, налезают друг на друга. Я падаю на землю, сворачиваюсь в комок, пытаясь защититься. Острая боль пронзает тело, слезы жгут глаза. Гортанный крик, и я просыпаюсь, дрожащий, раздавленный ужасом. Господи, это был только сон.

Разве мог я знать тогда, что это кошмар станет реальностью?

Они услышали, что их позвали, и отправились в путь. Впервые они хоть кому-то оказались нужны, хоть такие, бескрылые. Я двигался строго на запад, ориентируясь по сигналам местного радио, по пути к небольшому отряду прибивались новые группы, а неглубокие ручейки слились в полноводную реку. Говорят, в каждом падении уже заложен подход к возрождению, а сейчас получилось падение. Проходя вдоль руин из разбитого прошлого в это было не трудно поверить. Останки сбережений, идей пылились под ногами изгоев. Кто же они, беглецы от кошмаров реальности, или избранники?

По пути странники видели страшные вещи. Как немногие из выживших, сохранивших рассудок и прекрасные крылья сражались друг с другом ради скудных ресурсов, ради винтершергрессена. Это новое слово в науке, особый ресурс, исполнявший желания крылатого. Только маленький пул обречённых бескрылых, как всегда притворился, что счастлив. Глядя на снимках на счастливых крылатых трудно поверить, что их стремления приблизили катастрофу, но желаний оказалось так много, что они раскололи планету. Ледники погребли уже многие города, и скоро раздавят рядом с кромкой воды и последнего человека. Ведь крылатый, насколько б он не был силён, не сумеет лететь много дней над океаном. Никогда не наступит здесь лето крылатых, слишком много теперь винтершергрессена в атмосфере.

Нашу колону не трогали, наверно, считали отнимать у бескрылых уж слишком бесчестным. Кто-то из нас нёс еду, кто-то патроны, противогаз, или сумки, или другие ненужные вещи. Но большинство несли этот предмет, заменяющий крылья. Я, например, нёс гитару, и свои стихи-творчество. С ними тоска от бескрылья чуть отступала, и этот голос в динамиках придавал для нас смысл жизни. Через много недель мы дошли, неприметная дверь приоткрылась в горах, а за шлюзом был лифт, приводящий в подземную базу. Внутри нас уже поджидали солдаты с учёными.

— Ледники должны отступить через триста лет. Правительство хочет собрать всех бескрылых на базе, и заморозить для возрождения цивилизации. Впереди вас будет ждать бесконечное счастье бескрылых.

Где-то там, далеко в небесах, на головы Человечества пришло лето. По земному времени 1 июня. Здесь же сизые тучи отделяли заснеженные луга от всего остального космоса.

Мелкая аграрная планетка, тысячи лет назад выпавшая из цивилизации, подлежала бы зачистке, вывозу руд и уничтожению, если бы не представлявшее научный интерес население планеты. Именно поэтому в сие облачное утро профессор Шолфёнберг и почётный работник культуры Ререрн пили чёрный чай в специально отведённой Вождём для науки избе.

– А всё-таки это – Человек Земной, – вещал Шолфёнберг. – Скелет видите? – Перед ними висела рентгеновская голограмма существа с непропорционально тонким и длинным скелетом, напоминающим человеческий, но руки от локтя разделялись на две части с двумя и тремя пальцами на конце каждой соответственно. – Всё это вполне реально за столько-то лет.

– Ну сколько вам повторять, Наум Фридрихович, что даже мифология кутниатов ничем не пересекается с человеческой, не говоря уже о былинах, повествующих о явно ксенической цивилизации. А самые ранние из этих былин оцениваются двадцать восьмым веком.

– Можете оценивать что угодно чем угодно, но прошлогодняя археология ничего не нашла.

– Теперь останки архаичного летающего аппарата – ничего?

– С них до сих пор не могут считать хоть какую-нибудь информацию…

Опять начался снегопад. Хлопья снега обжигали кожу разгорячённого кутниата. Жвихш со всех ног мчался по сугробам. Об этом обязательно надо было рассказать Небесным Учителям. Вскоре показалась заветная избушка.

Дверь распахнулась самым непосредственным образом.

– Жвихш? В чём дело? – спросил Ререрн вбежавшего аборигена на местном наречии.

– О Учителя… Там… – Жвихш задыхался. – О Материнская вечность! Лето… Лето пришло!

Шолфёнберг и Ререрн переглянулись.

– Не может быть, – покачал головой профессор. – Облачный слой слишком плотный. На этой широте никогда не настанет лето.

– Может, они называют «летом» что-то другое? – предположил Ререрн. – Пойдёмте посмотрим!

Они вышли из избы и замерли в изумлении. В облаках образовалась изрядная прореха, сквозь нее на заснеженные поля золотым потоком лились лучи местного светила. Снег стремительно таял, повсюду звенели ручьи, а из мокрой черной почвы прямо на глазах появлялись и устремлялись вверх зелёные ростки.

Все обитатели деревни собрались на краю поля. Они прыгали, размахивали своими невероятными конечностями, что-то нестройно пели – и смотрели вверх.

В небе кружила крошечная темная точка. Она летела по кругу и, казалось, разгоняла облака. Или не казалось? Голубая прореха делалась все больше и больше.

— Что это? – ахнул Ререрн. – Они умеют летать?!

Шолфёнберг бросился за дом, где в импровизированном ангаре лежал найденный археологами деревянный агрегат. Во всяком случае, вчера он был там.

Подоспевший Ререрн тоже заглянул в опустевший ангар и покачал головой.

– Невозможно! Эти обломки не могут летать!

Он сходил в избу за биноклями, и оба землянина уставились в небо сквозь электронные окуляры.

«Обломки» летали. Кутниаты искусно заменили испорченные детали и натянули на остовы крыльев красное с черными пятнами полотно. Два крепких парня – каждый в четыре руки – налегали на рычаги, приводя крылья в движение, а третий, сидя впереди, делал руками странные пассы, как будто кидал что-то в облачные массы.

– Жвихш, – Ререрн подозвал гонца, замершего в стороне и благоговейно взиравшего в небо. – Что они там делают?

– Учителя не знают? – изумился парень. – Воршшх – шаман. Он дает тучам орму. Тучи уходят – приходит лето! Кутниаты думали, учителя сделают это, когда нашлась карах. Но учителя не делали, поэтому кутниаты сами… Слава Предвечной Матери! Карах снова летает! Мы боялись, что она утрачена навсегда. Но теперь лето вернется к нам!

– Понятно, – буркнул Ререрн.

– Что такое орма? – поинтересовался Шолфёнберг.

– Понятия не имею, – честно признался культуролог.

– А что они поют? Я ничего не могу разобрать. Может, стоит активировать переводчик?

На экране высветился перевод песни:

«Насекомое небольшого размера с красными выпуклыми надкрыльями должно полететь в верхние слои атмосферы и принести оттуда продукты питания, изготовленные из размолотых плодов злаковых растений…»

– Полная бессмыслица! – констатировал Ререрн. – И вы, профессор, по-прежнему утверждаете, что кутниаты имеют земное происхождение?!

И вот она – ночь…

“Them” взорвались в моих ушах привычным сочетанием барабанной дроби и мелодичной ритм-гитары, затем развязный самоуверенный голос Вэна Моррисона поведал миру: “Wow, here’s come…Here comes the niiiiight”. Последние слова он повторил ещё один раз в сопровождении подпевающих музыкантов, как бы до конца уверяя своих слушателей в непреложности этого факта.

Да, именно такая развязность и самоуверенность человека, не знавшего сердечных поражений, и была мне – человеку, столкнувшемуся с подобным поражением – сейчас нужна. И хотя дальше песня повествовала об обманутом чувстве и ожидании, я не слушал слова, а только голос – и музыку.

На высоте всегда есть ветерок – даже когда внизу безветрие. Пусть даже это – всего лишь некое движение, колебание, дуновение…Вот это самое летнее движение-колебание-дуновение и овевало сейчас лицо человека – меня, – стоявшего на краю крыши. Руки впивались в поручень напоясного ограждения, а глаза всматривались по очереди в обе бездны.

Я не собирался никуда прыгать – просто в съёмной “однушке” было душно, а я любил простор и свежий воздух, поэтому часто выбирался на крышу многоэтажки, в которой жил, и стоял – или сидел, обхватив колени руками – и наслаждался: цветом ночного города, запахом ночного неба, странной умиротворённостью ночного мира… Кроме того, ночью мне всё всегда казалось чем-то нереальным, искажённым, полубессонным. И всё, что случится в такой атмосфере, будет естественно и правдиво. А в последнюю неделю к этому желанию добавилось и желание убежать – от одиночества. То есть – желание поддаться возможности убежать от одиночества…

— Говорят, что если долго смотреть в бездну, то бездна сама начинает всматриваться в тебя, – неожиданно произнёс у меня за спиной низковатый женский голос.

Я вздрогнул, резко обернулся. Незнакомка тихонько рассмеялась. Стройная, гибкая фигура в легком полупрозрачном белом платье, волна длинных русых волос, падающая на лицо, босые ноги… Издали она была похожа на привидение. Но нежный теплый запах духов и живое тепло ее тела не оставили сомнений в материальности. Повинуясь внезапному порыву, я сделал несколько шагов, обнял девушку, подхватил на руки. Хотелось ее защитить от ночного холода, унести, увести. Она оказалась не против, охотно ответила на поцелуй. Через несколько минут съемная «однушка» стала для нас самым уютным уголком реальности.

Мог ли предположить тогда, чем обернется такое естественное желание вырваться из постылого одиночества, и какая бездна ждет впереди? Кто-то из друзей считал, что мог. Кто-то говорил, что в такой ситуации нет шансов. А сам я думаю, что это была судьба.

Утром я нашел на кухне под чашкой ароматного, только что сваренного кофе записку «Не ищи меня. Будь счастлив». Смешно. Как я мог быть счастлив без нее?! Как я мог не искать её — ту единственную, которая понимала меня без слов, которая чувствовала мои мысли и предвосхищала желания?! Мне было трудно забыть даже тех, что были до неё. А после, когда я узнал, что рай на земле существует… Как не радует грубая бязь после шелковых простыней, так не мила становится обычная жизнь после чудесной сказки.

Почему я не спросил даже её имени? Почему не записал номер телефона, адрес, е-мейл? Когда мы были вместе, это не пришло в голову. Казалось, что знакомы всю жизнь и связаны навечно. «Любимый», — шептали её губы. «Любимая», — вторило моё сердце. Души парили где-то за пределами банальных условностей. Не догадался даже сфотографировать на мобильный. И теперь совершенно не представлял, как организовать поиски.

Несколько ночей я просто бродил по крыше в надежде, что моя ночная фея вернется. Потом стал обходить все квартиры в доме, потом в соседних домах, логично рассуждая, что босиком она бы далеко не ушла. Увы, никто даже не слышал ни о ком похожем.

Жизнь потеряла смысл, отчаяние черной бездной окутало меня. Не мог ни работать, ни есть, ни спать, даже дышать стало трудно. Обращался к и психологам, и гадалкам, но никто не мог помочь.

И вот снова я стою у края крыши. “Them” в моих ушах бьется привычным сочетанием барабанной дроби и мелодичной ритм-гитары, затем развязный самоуверенный голос Вэна Моррисона как в ту памятную ночь зовет мою душу куда-то за грань привычного… Я вспомнил до мельчайших подробностей нашу встречу и повторял всё, как ритуал. Последняя надежда, хрупкая, как первый осенний ледок. Когда потеряно всё, остается только верить.

— Говорят, что если долго смотреть в бездну, то бездна сама начинает всматриваться в тебя, – произнёс у меня за спиной такой желанный, родной женский голос.

— Да, — ответил я, оборачиваясь, — Знаю.

Директор школы буравил меня угрюмым взглядом, я отвечала ему непроницаемой буддийской улыбкой. Виолетта Юрьевна размахивала перед нами пачкой детских рисунков и вещала, что поведение Кирилла — не просто вопиющее хулиганство, а повод обратиться к психологу. Так как ребенок за лето стал совершенно неуправляем, дерзким и неадекватным, и ему не место приличной школе. В подтверждение она демонстрировала рисунки сына и пересказывала его колкие замечания. Минут через 10 истеричные нотки в голосе педагога стали так явственны, что школьный психолог очнулась от сонного забытья и сочла своим долгом вмешаться.

— Согласитесь, Светлана Ивановна, — обратилась она ко мне, — Когда ребенок десяти лет на уроке рисования по теме «Летнее счастье» вместо парка развлечений, берега моря или, в крайнем случае, домика в дерене изображает жуткого черного дракона, грязно-серое облако, пронизанное кроваво-красными молниями, и Медузу Горгону и поясняет, что его счастье — всё лето их не видеть, это как минимум настораживает. Какие отношения у вас в семье? Как вы провели лето?

— У нас всё в порядке, Ирина Альбертовна. В семье все живы и здоровы, конфликтов нет. Мы были летом на море и в парке развлечений. В свою очередь, согласитесь, что рисует Кирилл хорошо, талантливо. На счет сюжетов я с ним поговорю, конечно. Но не вижу ничего плохого в том, что ребенок десяти лет знает мифы Древней Греции и любит истории про драконов. Хотя Виолетта Юрьевна возможно права, и нам с мужем стоит поискать для сына другую школу, где его способности смогут раскрыть в полной мере.

— Ну зачем же так горячиться, Светлана Ивановна, — директор встал из-за стола и подошел ко мне, — Мы делаем всё необходимое для всестороннего развития мальчика. Он — наша гордость: спортсмен, победитель предметных Олимпиад и разных творческих конкурсов. Мы собрались здесь, чтобы помочь…

Дальше я не слушала, полностью закрывшись щитом от воздействия.

Да, определенно, нужно что-то решать. Кир, конечно, переборщил, нарисовав этих троих столь карикатурно-точно. Нельзя так подставляться! Пыльно-книжная серость в сполохах подавленной похоти и ходячий серпентарий не страшны. А вот старый дракон — серьезный противник, он сразу всё понял.

Я сосредоточилась легонько тронула татуировку на запястье. Пальцы пронзила резкая боль… За все придется платить, и я знала, что цена моего поступка — два сикля радости и счастья, которые исчезнут из моей жизни.

Мой призыв был услышан. В кабинет без звука вошел ещё один человек — худощавая коротко стриженая дама с короткой иссиня-черной. Я заметила татуировку Ордена на её холеной руке. Присутствующие вопросительно уставились на неё.

— Вороницына Маргарита Павловна, ГОРОНО, небольшая инспекция, — произнесла она, вынимая из дорогой сумки объемистую папку.

Туча побледнела, перехватила рисунки и поплыла в сторону выхода. Медуза уставилась на незваную гостью со сладенькой улыбочкой, но казалось, что она хочет превратить её в камень.

Старый дракон заподозрил неладное:

-С нашей школой работает Мария Ивановна. Она здорова, все нормально?

Чиновница смерила его холодным взглядом и процедила:

— Борьба с коррупцией. Сидорова временно отстранена от исполнения своих обязанностей.

Кто-то испуганно ахнул.

Директор молчал. Я глянула через Нечто и увидела Истинную Сущность происходящего. Под красным небом Дракон готовился к схватке с огромной нахохленной птицей. Он шипел и раздувал ноздри. Она смотрела на него злым немигающим взглядом.

Я вынырнула в нашу реальность.

— Светлана Ивановна, спасибо за интересную беседу, можете идти, — директор все же нервничал, это стало заметно по его манере говорить.

— Нет, Светлана Ивановна, останьтесь, я хочу видеть, как в школе работают с родителями. продолжайте.

— Мы хвалили мальчика Светланы Ивановны, ученика четвертого класса. Он потрясающий талантливый ребенок. Возхникли мелкие, незначительные, почти незаметные нарекания по поводу дисциплины.

Дама вскинула тонкую бровь:

— В вашем отчете о проделанной работе за прошлый год написано, что школа приветствует индивидуальный подход к каждому ученику?

— Да, конечно, индивидуальный подход. Мы провели большую работу — тесты, исследования, беседы и опросы. И пришли к выводу, что мальчик гиперактивен и нуждается в наблюдении специалиста.

— Ваша школа поддержала идею инклюзивного образования. Была выделена. Где дети с особенностями развития? Ученик начальной школы с небольшой гиперактивностью, которого за это ругает директор?

Рукой с покрытыми черным лаком ногтями она постукивала в такт своим словам, директор вжимался в кресло, его улыбка становилась все более жалкой.

— Вы не представили акт о готовности школы к учебному году. Есть акт пожарных, СЭС, ветеринарной инспекции. А ГИБДД? Смотрим дальше. Все учителя оформили медкнижку.

Директор немного расслабился.

— Но я не нахожу справки об отсутствии уголовной судимости и венерических заболеваний учителей музыки и труда для девочек. Иванова Г.Г, 62 года и Качалова В.Н, 68 лет. Где поурочный план? Результаты теста по ОБЖ. Ваша школа продемонстрировала не лучшие результаты. Но они были не засчитаны, потому что работа датирована не седьмым апреля, как следовало бы, а десятым. Это грубые нарушения, и школа, и директор могут подвергнуться дисциплинарным взысканиям.

Я наблюдала за происходящим чуть прикрыв глаза через Нечто. Дракон был похож на раненую ячщерицу. Он пытался спрятаться в черных скалах. Птица уносила его оторванный хвост и мои два сикля радости.

Хэмстери задумчиво смотрела в белое небо из-под скального навеса. Сверху падали огромные пушистые снежинки – не каждая поместится на ладони. Красиво!.. Но если эта красота к вечеру не прекратится, то выйти уже будет невозможно – пещеру окончательно завалит снегом. Она поежилась. Выбор невелик: выбраться наружу и замерзнуть – или остаться внутри, в тепле, но никогда больше не увидеть солнца, не подняться в небо… А что будет с лесом?!

Волшебной силы лесных эльфов не хватало на то, чтобы справиться с неожиданной зимой. А крошечными ручками много ли снега разгребешь?

«Может, вернуться? – подумала Хэмстери, оглядываясь. – Никто ведь не заставляет».

Из пещерки поднималась чуть заметная сизая струйка дыма. Там было тепло. Господин Фликер поддерживал огонь в очаге, а Моулетта обещала к возвращению сестры заварить чудесный чай – у них еще осталось несколько прошлогодних смородиновых почек…

Хэмстери решительно натянула на голову капюшон, тряхнула крыльями и взлетела. Уворачиваясь от снежных хлопьев, она пыталась держать курс на юг…

Этой весной эльфы, как обычно, старательно готовили лес к лету. Уже зазеленели травы, развернулись листья, раскрылись первые цветы… А потом вдруг вернулась зима.

Как-то утром незнакомая белая сова пролетела через лес, ухая:

— Лето отменяется! У-ху! Лета не будет! У-ху! Будет только зима! Всегда только зима! У-ху-ху!

Эльфы пытались догнать вестницу, но не смогли: сова мчалась, словно ее нес стремительный северный ветер. А к вечеру того же дня небо затянуло тучами, похолодало и пошел снег… Скрылись под сугробами цветы и трава. Ломались ветки деревьев, не выдерживая тяжести снега. Обливаясь слезами, эльфы велели деревьям скинуть листву.

День за днем лесные обитатели с надеждой смотрели в небо – не прекратился ли снегопад? Нет, он не прекращался. Становилось все холоднее. Но страшнее мороза был надвигающийся голод. Прошлогодние запасы давно закончились, а новые взять было негде.

И тогда Хэмстери вспомнила, что ей рассказывала бабушка.

Лишь добраться до жилища южного ветра и попросить вернуть весну. Но сказать проще, чем сделать. Сначала нужно выбраться из леса, преодолеть ледяной ветер, не погибнуть под снежными заносами. И, пожалуй, самое сложное — не сбиться с пути в снегопад.

Хэмстери летела из последних сил, стараясь улететь от пещеры как можно дальше. Теперь все зависело только от нее. Чем скорее она найдет южный ветер, тем больше будет шансов выжить у ее народа. О том, что ей это не удастся, Хэмстери даже думать не хотелось – если из этой затеи ничего не выйдет…

С заходом солнца пришлось сделать остановку в покинутом беличьем дупле. В глубине еще было немного пуха, которым белки выстилают пол своего жилища. Хэмстери зарылась в него с головой и свернулась калачиком, пытаясь уснуть. В свисте ветра слышались невнятные звуки музыки, становившиеся все громче и отчетливее, постепенно заглушая завывания снежной бури…

И вдруг Хэмстери поняла, что она уже не в дупле, а на залитой солнцем поляне, покрытой густой травой. Что в воздухе летали шумные мухи и пчелы, и витали ароматы цветов и влажной земли. И музыка – веселая, быстрая, неудержимая – наполняла ее неизъяснимым спокойствием и радостью.

— Что ты здесь делаешь, маленькая эльфийка?

Хэмстери огляделась. Откуда доносился этот теплый голос?

— В лес вернулась зима, — с горечью ответила она.

— Зима? В лес?! – удивился голос.

— Да, — со слезами на глазах ответила Хэмстери. – Ее принесла белая сова…

Она не договорила, как вдруг музыка оборвалась, и солнечный день померк и растаял.

Хэмстери снова была в дупле, но теперь снаружи слышались птичьи трели. Солнечный лучик ласково грел ее щеку, а теплый южный ветер нежно перебирал волосы…

Считали дни. В городе каждый день одинаковый: встали, приготовили, поели, в поликлинику или магазин сходили, вернулись, приготовили, пообедали, телевизор посмотрели. и уже спать пора. Каждый день смотрели прогноз погоды – не станет ли теплей, не пора ли уже ехать. Когда же лето?

Участок выдали ещё в институте. Она давно мечтала о дачке. Сначала в другом посёлке предлагали. Там и газ был, и электричество, дорога хорошая – асфальт. Но деда же все знают. Ему не надо ничего, только бы дома сидеть со своими книгами. Пока он думал, там быстро одна из бухгалтерии подсуетилась. И им достался этот участок.

Они приехали – молодые ещё, дочка подросток. Красота! Тишина. Только птицы поют, ветер траву колышет. До дома на двух электричках надо было ехать, добирались три часа. Сначала ночевать было негде. Потом домик для инструментов построили, там можно было на полу спать.

Земля оказалась тяжелой, потребовалось много труда. Но потом и картошечка пошла, и огурчики, и яблочки. Она всегда говорила о бедности, о том, что они не могут позволить себе купить овощи на рынке.

Увозить урожай на электричке тяжело, приходилось урожай раздавать соседям. Собрали деньги, купили десятилетний “москвич”. Сразу расходы – ремонтировать гараж. Он так нервничает за рулем, а ему нельзя нервничать. Зато сами себе хозяева — когда захотели, сели и поехали! Вот только пробки… В прошлый раз ехали шесть часов.

Но им казалось, что дача стоила таких жертв. Они жили ради неё. Дочка выросла, они вышли на пенсию, у друзей – свои дела и болячки, все старенькие уже. Но порой все приезжали к ним на дачу, жарили шашлык, сидели на скамейке под яблоней и увозили с собой пакет огурцов. Только что с грядки, свои, никакой химии!

Каждую зиму она думала, что куда посадит. Волновалась – не забрался ли кто в домик. Пять лет назад выбили окно, унесли все алюминиевые ложки и кастрюли.

С февраля в городской квартире подоконники заняты рассадой. В магазине она то и дело заглядывает в садовый отдел – то тяпку купит, то перчатки, то пожалуется на подорожавшие семена.

В конце апреля они наконец-то переезжали на дачу.

Она вставала рано и сразу шла во двор – то полоть, то сажать, то копать, то красить. Врачи запрещали, сил было мало, она быстро уставала. В голове звенело, руки-ноги отнимались. Но разве можно пройти мимо, если что-то не сделано? Больше всего раздражал муж, который делать ничего не хотел, ссылаясь на больную спину. Ему лишь бы в город удрать. То у него какие-то студенты, то защита, то экскурсия.

Её серьёзно подводило здоровье. Началось с сердца, потом к нему прибавились тромбы на ногах. Врачи говорили, что это – с непривычки к физической работе. Но какая ж тут непривычка-то, если она, считай, с самой молодости на этой даче, вынянчила её, на руках взлелеяла?

По утрам она уже не могла вставать. Тело ныло, просило, умоляло, требовало отдыха. Каждое утро начиналось с пытки, схватки, боя, битвы – сама с собой, со своим здоровьем, со своей уже хронической усталостью. Каждое утро усталость отступала, сдаваясь в плен женскому упрямству. Зато как благодарны ей были её грядки – ухоженные, взлелеянные, каждую осень приносящие невиданный урожай на зависть соседям!

Временами работа представлялась ей верным оружием для борьбы со своим возрастом. А неожиданный её результат по-прежнему уезжал в багажнике старенького “москвича” в жаркую и пыльную городскую квартиру и поровну делился между местным холодильником и дочкиной семьёй.

Однажды, когда на грядках не было работы, она надумала разбить под окнами цветник. Но в этом году цветами заниматься было уже поздно, поэтому она занялась изучением матчасти. Вскоре в домике появились пособия по цветоводству. В городе она не вылезала из интернета, подбирая цветы для своего будущего цветника – ей хотелось, чтоб он цвёл от весны до осени. И вскоре у неё под окном появились астры, примулы, георгины, ночная фиалка, хризантемы всех видов… По вечерам, когда она распахивала окно, запахи ночной фиалки наполняли комнату. Она вдыхала их и улыбалась. И ей казалось, что в этот миг отступают даже её болезни.

В один из таких вечеров, когда она, как обычно, наслаждалась тонким ароматом ночной фиалки, её вдруг посетила простая мысль: “А что будет с её дачей, когда она умрёт?”

Муж? Ему это всё не нужно, у него – спина со студентами. Дочка? Зять хорошо зарабатывает, обеспечивает всем. Да и времени у них нет на природе возиться – только как потребители, а не хозяева. И хоть доказывай, что здесь же – всё натуральное, естественное, хоть не доказывай…

Ей стало грустно и одиноко – чуть ли не в первый раз за всю жизнь. Она тихо вышла из дома и стала медленно ходить по своим грядкам, по цветнику. Любовалась плодами своих трудов, гладила цветы, что-то шептала гордо цветущей картошке. И в глазах скапливались непрошеные слезинки.

Утром муж проснулся – он ночевал в этот раз на даче. Прошёл на кухню – никого. Обошёл весь дом – никого. Недоумение сменялось страхом. Он вышел во двор, прошёлся по грядкам. Никого.

Она лежала лицом вниз возле георгин, обнимая их руками, как бы закрывая собой от всяческих посягательств на её труды. Муж присел, осторожно перевернул её и поразился выражению счастья и покоя, застывшему на её лице. Он давно не видел, чтобы она так смотрела.

И, сидя над ней, он заплакал, поздно прозревая.

Приехавшие «скорая» и милиция констатировали внезапную смерть. Оторвался тромб. А один из врачей, вздохнув, сказал:

— Счастливая смерть. Вот бы мне так…

Шарф Виракочи

Яркий свет проходил от окна, и ложился по подоконнику. Каждый раз как снежинки касались окна, появлялся оранжевый всполох, а Велюше казалось, что он сможет сплести из него солнечный шарфик, и тогда лето вернётся. Глядя на улицу, Велька всегда представлял, что это был не тепловой купол окна, а особая магия, магия предков, магия инков.

В представлении инков главный бог Виракочи поднимался до Солнца, и сплетал из него нити. А затем опускался на землю, на особом станке ткал из них полотно, укрывал им Страну, и тогда лето царило над всею землёю. А когда полотно истончалось, приходили назад ливни и грозы. Прославляли все Виракочи, приносили богатые жертвы. Позавидовал ему злой Супай, и послал своих слуг, что б украсть тот станок, и сокрыть его части в неведомом мире.

Велькин папа работал культуроэкологом. Целыми месяцами он склонялся над снимками и голоэкранами, а потом пропадал в экспедициях. Лишь однажды Велька побывал вместе с ним в древнем храме высоко в горах, навсегда запомнив эту легенду, что отец прочитал с Интиуатана, исполинского камня, на который могли привязать раньше Солнце.

Пусть Велька не был древним жрецом, не общался с богами и духами, и прожил не в Стране Горных Предков, а родился в Сибири, в этот раз изучил ритуалы по отчётам отца, и по книгам из дома на чужих языках, на которых общался свободно, всё же, в доме культуроэколога древняя речь была почти столь же привычна, как русский. Ну а сделать гномон оказалось легко, всё же, правила оптики везде одинаковы, и потому пропорции солнечных часов, выпиленных лобзиком, повторили пропорции обелиска из древнего храма. А Велька был уверен. В этот раз он решил провести ритуал, чтоб создать солнечный шарфик, и укрыть им, хотя бы свой город.

Из окна вырывался оранжевый свет и разбивался гномоном. Когда тень обелиска пересеклась с тенью мальчика, Велька уколол палец, и капнул на обелиск своей кровью. Ну а затем жрец должен был произнести заклинание:

— Я очень хочу связать солнечный шарфик для того, что бы хоть так привязать отца к дому. И над нашим городом зимой будет светить солнце.

Подвал старого коттеджа опять озарил сверкающий золотой свет. Уже немолодой культурэколог, отец Вельки, только что вернулся из семилетней экспедиции и дремал после обеда. Как же не хотелось его единственному сыну, чтобы скоро он снова покинул дом…

Сверкание в подвале усилилось. Гномон начал просто… расходиться по швам. Поражённый Велька не в силах пошевелиться следил за феерией. Магия действовала. Гномон раздетелся в щепки, которые зависли в воздухе на пару мгновений, а затем слетелись обратно, сформировав некое подобие ткацкого станка. На ватных ногах Велька приблизился к бывшему гномону и положил руку на магическую древесину. Тут же нити, более похожие на белых и золотых призраков сами заскользили, натянулись и принялись выписывать странный квадратный узор, полотно в письменах инков. Всё творилось само собой под остекленелым взглядом Вельки.

Всё творилось само собой под остекленелым взглядом Вельки. Нити замерли, свечение в подвале стало ровным. Еле успел новоиспечённый шаман подумать, что всё произошло и это и есть тот самый шарф, как толчок земли показал ему обратное. С плоскости шарфа вылетела вверх исра, застыла и начала разрастаться. Вот она размером с муху, вот — с абрикос, миг и уже футбольный мяч парит над магическим станком. Зарождалось новое солнце. Небольшое, ровно, что бы хватило на весь город. Тем временем оно уже не помещалось в подвале. и светило рванулось вверх, прожигая всё на своём пути.

Многочисленные ожёги покрыли тело Вельки, одежда истлела, он упал и последнее, что он увидел — мчащийся вверх шар. Новоиспечённый шаман потерял сознание. Теперь магическое солнце было неуправляемо. Оно неслось в космос.

Велька очнулся в городской больнице через неделю. Грандиозный пожар уже потушили. Он единственный, кто выжил во всём квартале, состоявшем из старинных деревянных коттеджей. Теперь там уже только поле. Отец Вельки навсегда стался в собственном доме. Как и остальные сто пятьдесят человек. Богатые жертвы требуют боги огня.

***

Когда-нибудь море будет безбрежным,

И волосы ветер рассыплет небрежно,

И думать серьезно совсем бесполезно,

Такой вокруг свет и покой.

Когда-нибудь небо будет бескрайним,

Покажется все далеким, случайным,

Все станем простым, понятным, фатальным,

Как небо над головой.

Безбрежное море, бескрайнее небо,

И птица в зените, и шорох песка, —

В мечте так спокойно, и так безответно…

…Реальность усталостью давит на плечи!

И время не лечит, не лечит, не лечит!!!

И собранность камнем…

На улице вечер…

Усталость. Работа. Тоска…

Правила игры поймай тролля

1. Играющим троллем может стать любой из участников голосования.

2. Тролль пишет разбор всех(!) произведений, выставленных на голосование в текущем конкурсе. При этом нецензурная лексика, шутки ниже пояс и т.д. – не допускаются. Топы троллей не публикуются, они принимаются в качестве топа тайного голосования.

3. Тролль присылает в личку ведущему свой тролльский разбор.

4. Ведущий публикует этот разбор анонимно в комментариях.

5. Участники обсуждения высказывают предположения, кто является троллем. Ведущий в обсуждении не участвует, не подсказывает, на наводящие вопросы не отвечает.

6. Участники обсуждения могут назвать ведущему только три(!) имени, на которые ведущий отвечает «да» или «нет». Форма вопроса: «Ведущий, истинное имя тролля — ……..?»

7. Если тролль не угадан – он считается «непойманым». Непойманый тролль получает моральное удовлетворение. Иных призов не предполагается.

8. Если до конца голосования ведущему не названы три имени торлля, тролль объявляется «неуловимым Джо».

9. Если тролль угадан, то он считается «пойманным» и отдается на растерзание общественности.

10. На этом игра заканчивается до следующего тролльского разбора, присланного в личку ведущего.