Под музыку Вивальди

Сытое урчание мотора успокаивает. Дворники с трудом справляются потоками, фары утыкаясь в водяную стену, краем выхватывают у темноты край дороги, кусты и деревья мелькают за обочиной белесыми привидениями. В салоне пахнет дорогой кожей и негромко звучит музыка. Вивальди, «Summer», «Летняя гроза».

«Если моё искусство символично, то символ этот — только один: свобода женщины и эмансипация её от закосневших условностей, которые лежат в основе пуританства», — написала Айседора Дункан.

Движение, импульс, пластика — они сиюминутны и эфемерны, как кусты на обочине, они мелькают и не несут никакой информации, они не фиксируются сознанием и скрывают что-то таинственное, мрачное, неистовое, страшное. Они возопят к первобытным инстинктам. Остановиться, разогнать наваждение, убедиться в реальности, рассмотреть, пощупать и убедиться — нельзя, некогда, незачем. Щелчок зажигалки, и ароматный дымок поплыл по комнате. Кофе и сигарета, черный, крепкий, без сахара, и крепкая сигарета, впрочем, я предпочитаю «Беломор» — он более гармонично вписывается в антураж кабинета и соответствует моему имиджу.

Только вот курить его не сахар, и «Беломор» я достаю в основном при визитёрах.

Марина неслышно подошла сзади, села на колени, потерлась щекой о щетину и, запустив руку в отворот халата, нежно пощипала густую поросль.

— Марин, мне надо поработать.

— А я соскучилась, — Марина берёт мою чашку, делает глоток, смешно морщится и решительно ставит подальше от края стола. Берёт у меня из пальцев сигарету, делает вид, что затягивается, гасит её в пепельнице.

— Солнышко, мы скоро поедем на остров, там будут только пальмы и песок, только ты и я. Но мне надо закончить.

— Я тебе верю. Я в тебя верю. У тебя всё получится, — Марина касается губами лба, распущенные, неуловимо пахнущие свежестью волосы щекочут нос.

Девочка и море. Бездушная стихия надвигается неукротимо, бессмысленно, пугающе. Нет никакой возможности остановить, замедлить движение. Всё происходит само по себе.Тёплый песок, ласковая вода. Приближается, подкрадывается, подкатывает.Неукротимо, бессмысленно, пугающе надвигается не только море.

В сущности, море — только метафора, символ, аллегория и не более. Точно также накатывается любая другая стихия. Точно также накатывается сильная эмоция, страсть.

— Марина, ты сегодня во сколько освободишься?

— В девять, если не произойдёт ничего неожиданного.

— А что неожиданное может произойти?

— Смешной. Может произойти неожиданное всё что угодно.

Вот и поговори с ней. Она постоянно ставит меня в тупик. С самого начала. До встречи с Мариной я был совершенно другим человеком. Встречался с непонятно кем, вёл какие-то дела, у меня была куча обязательств. Иронично и небрежно действовал по правилам и их нарушал, рисковал и ничем особо не дорожил.Встреча состоялась в один из не самых благоприятных периодов. Её периодов, у меня-то как раз никаких периодов не было, а у неё всё периодами. Я у неё тоже период. Наверное.

То есть, я хочу сказать, что я себя до встречи с Мариной не помню. Потому что это был не я. Или наоборот, никакого «до встречи» не было, она была всегда, с самого начала, просто я об этом не подозревал. Почему-то я сразу понял, что её зовут Марина. Так бывает.

Не сказав ни слова друг другу, только встретившись глазами, мы уже знали, мы знали друг про друга всё. И знали всё, что произошло, и всё, что произойдёт. Это, наверное, глубоко сидящий в мозге, где-то в районе гипофиза рудиментный орган, или даже не орган, просто определённым образом замкнутая цепочка нейронов, несущая древнее тайное знание. Которое вдруг просыпается в такой вот момент. Или не просыпается никогда.

Мне совершенно не хочется думать о мистике, предначертаниях, судьбе — без разных эзотерических теорий каждому однажды даётся шанс. Который почти никто не использует.Марина. Девушка-скандал, девушка-проблема, девушка-катастрофа. Есть люди, живущие в какой-то своей вселенной, в которой всё происходит не так. Она и сама не знает, как.

Люди, приспособленные к жизни, каждый день встают утром, пьют кофе и идут работать работу. В перерыв съедают бизнес-ланч и продолжают работать работу. Потом совершают какие-то кульбиты, чтобы было чем наутро поделиться с сослуживцами, и мирно засыпают в постельке, чтобы утром выпить кофе и идти работать работу. Таких много. Таких большинство. Я и сам такой был, и оставался бы таким до сих пор, если бы не Марина.

Где мой «Беломор»? Где-то ещё оставалась пачка. В этот самый момент мне необходима хорошая затяжка крепчайшего табака, без примесей, без добавок, мне совершенно необходима добрая порция нефильтрованного дыма. Роман закончен, но я понимаю, что в нём всё неправда.

Всё не так. Потому что этот роман, он про Марину. Она его не читает, она не умеет читать романы. Я несколько раз пытался рассказать ей, но она не хочет слышать. Она живёт в другой вселенной, где романы не читают, где их проживают.

Вдруг, как-то сразу понимаю, что Марины больше не будет. Я увидел её взгляд. Её последний взгляд. Как я сразу не понял? Марины больше не будет. Она всё решила. Она прыгнула. Она поставила точку. Может не надо так гнать? Всё равно уже ничего не изменить. Марины уже нет. Нет в моей вселенной, и никогда больше не будет. Она так решила, и ничего уже изменить нельзя.

Сытое урчание мотора успокаивает. Дворники с трудом справляются потоками, фары утыкаясь в водяную стену, краем выхватывают у темноты край дороги, кусты и деревья мелькают за обочиной белесыми привидениями.

В салоне пахнет дорогой кожей и негромко звучит музыка. Вивальди, «Summer», «Летняя гроза».