Когда эхо войны тебя догоняет через десять спокойных лет,
А тебе двенадцать всего минуло — это очень и очень больно.
И сейчас весна, но смотри. Ты видишь? Облетает сакуры цвет,
И как будто бы саваном лепестки укрывают твой дворик школьный.
Ты и рада бы дальше, сильнее, выше, но сломалось что-то внутри,
Заржавели пружины и шестерёнки, и так медленно бьётся сердце.
Десять лет минуло. Ты слышишь? Десять. И казалось всё позади,
Но есть в мире вещи, которые, друг, не обходятся без последствий.
Дай же Боже нам — не повторить Хиросиму и Нагасаки,
Чтобы больше не видеть, как много боли и молитвы в детских глазах.
И летят твои журавли над миром, маленькая Садако,
И несут на крыльях они надежду и мольбу на всех языках.
«Всего тысяча белых бумажных птиц, и отступит болезнь навеки».
Так гласит легенда, и ты её, как спасательный ловишь круг.
Только жизнь течёт из тебя рекой, с каждым днём тяжелее веки,
И последний журавлик с одним крылом выпадает из мёртвых рук.
Может быть, «сенбазуру» всего лишь ложь, и так глупо верить в легенду.
Но полёт журавлика строг и прям над сожжённой войной землёй,
Он крыла свои простирает вдаль, укрывая детей от смерти,
И его протяжная песня-крик — всему миру укор немой.
Дай же Боже нам — не повторить Хиросиму и Нагасаки,
Чтобы больше не видеть, как много боли и молитвы в детских глазах.
И летят твои журавли над миром, маленькая Садако,
И несут на крыльях они надежду и мольбу на всех языках.
