Я закрыл свой замок на замок,
Дождь пошёл и замок мой замок,
Нет теперь не замка у меня и нет замка,
Оба сделаны были они из песка.
<code>2
Кобыла упала.
Упала с лошади.
Зевак уж немало.
На что все ропщете?
Лошадные будни —
Топтаться по кругу.
Кусают их трутни
И мухи подлые.
А я лошаденку
Овсом попотчую.
И даже кобылу
Привечу очинно.
Чейта коте не допонил.
Не могу этта обценить заметку писатильницы, вещающей
,, Я уже ребят в ЧС пачками отправляю и сейчас уже их оттуда даже достану, покажитесь народу, великие герои''
Коте слепой? 
эко оно как
В.Ф. Ходасевич
1927
В защиту немудрых стихов любят говорить: — Еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть глуповата. Обычно на этом спор обрывается. И нападающий, и защитник не знают, что сказать дальше. Первый — потому что не решается возражать Пушкину, второй — потому что и сам в душе с Пушкиным не согласен. Оба чувствуют, что здесь что-то «так, да не так».
Это странное слово Пушкина не выяснено, не вскрыто. Лет двадцать тому назад, в «Весах», анонсировалась статья Брюсова: «Должна ли поэзия быть глуповатой?» — да так и не появилась.
В чем же дело, однако? Неужели поэзия — «религии сестра земная» — не только может, но и должна быть глуповата? Неужели сам Пушкин думал, что
Лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется —
и поэт станет говорить глуповатости? И как мог сам он отдать всю жизнь делу, для него заведомо глуповатому? Или он лгал, притворялся? И если лгал, то когда: тогда ли, когда писал о глуповатой поэзии, или когда писал «Пророка»? Как примирить все это? Или же попросту Пушкин в своем афоризме сболтнул, не подумав: сам, ради красного словца, сказал глуповатое, если не вовсе глупое, — и притом как раз о предмете, в котором он почитается великим авторитетом?