Он

Солнце души его угасало, и мрак ночи медленно наступал. Ничто не могло изменить это, ни он сам, ни никто другой. Цветы духовного храма его завяли, засохли, поникли и не один дождь на свете не мог пролить жизнь на них. Тучи страха и ужаса заволокли рассудок, и не один ветер не мог разогнать их. Почва под ногами сотрясалась и медленно уходила прочь, и ни одни цепи не могли удержать ее. Пожар горя его разгорался все быстрее и быстрее, и ни один водопад с чистой, прозрачной водой не мог потушить его.

Холодное сердце не могла растопить ни одна блудница мира, ни одно жалкое существо, это был осколок льда, не преклонный не перед чем и не перед кем. Он был непоколебим, как могучая скола. Пропасть гнева была бездонна — черная, как саван смерти, зияющая дыра испускала жуткий холодок, мелкими иглами подкрадывающийся в сознание, не способное более сопротивляться.

Он пытался, боролся, противился, но это только все усугубляло. Ворота рая закрылись пред лицом его навсегда, а в аду не нашлось   такого места, где б муки и страдания привели его к раскаянию. Он скитался, скитался между ненавистью к себе и ненавистью к другим, окружающим его людям. Они больше не говорили с ним, оставили бесплодные попытки. Они обходили его стороной, не заходили на его территорию. Они не смотрели в его красные воспаленные, опухшие глаза, не смотрели на изможденное, больное тело в язвах. Нет. Они перестали замечать его, словно он был маленькой тленной пушинкой, скитающейся в воздушном океане, или микроскопической песчинкой среди безжизненной пустыни, где маленькие жучки и те были редкими гостями.

В миллионной доле это они сделали его таким. Из-за них он стал зверем, у которого из пасти капала пена, который прислушивался к каждому шороху, навострив острые уши, зубы которого давно сточились, потому что жрал он одни кости. Из-за них он стал птицей, заклевывающей собственных птенцов, когда они только проклевывали яичную скорлупу; птицей, точившей острые когти о черепушки себе подобных.

Все это происходило не за один день, месяц и даже не за один год. Он становился таким, просыпаясь, каждое утро и вглядываясь на себя в зеркало. Он всегда отыскивал в себе недостатки, и всегда находил их, будто бедняк, просивший монету у добродушного богача. Всегда находил их, и всегда это выводило его из себя. Ища в себе урода и находя его, злость наполняла его, а когда эта маленькая чаща любви и терпимости к самому себе переполнялась, он разбивал ее вдребезги. Он рвал волосы на голове и одежду на теле, он рыдал, захлебываясь собственными солеными слезами. Когда же вместе со злостью приходило отчаяние, он брал холодное лезвие ножа и делал больно самому себе. Тогда крики его разносились на мили, крики боли и страданий, телесных и душевных.

Он – это маленькая частица нас самих. Он – это капля воды в океане, волны которого бьются о берег нашей души; он – это зеленый лепесток высокого дерева, растущего в огромном лесу нашего сознания; он – это одна из миллиона звезд, бледный свет которой слабо виден на небосводе нашего разума.

Но иногда, он – это еще один из нас…