«переводимость» поэзии начинается и заканчивается именно там, где заканчивается и начинается поэзия
оспаривать это — просто не понимать, что такое поэзия
перевод «нормального» (в смысле поэтического) чатверостишия в приличных академических изданиях обычно сопровождается четырёхстраничными комментариями
это касается и переводов «с русского на русский» — к тому же «Слову о полку Игореве» комментарии составляют изрядный том, тогда как сам текст — 5-6 страниц
почти то же касается поэзии Державина, Карамзина, Ломоносова наконец
вы понимаете об чём это говорит?
или мне перевести «с русского на русский»?
переведу, мне не трудно
это говорит о том, что стихотворение (даже и четверостишие) помимо рифм (что в принципе непереводимо), аллитераций, звукоподражательства и музыкальности (которую при изрядной сноровке можно подобрать или сымитировать) содержит ещё и разные смысловые и культурологические заморочки, которые называются аллюзиями, реминисценциями, разными другими нехорошими словами, которые иностранцу, не встроенному в «этот» культурный контекст не понять без комментариев, и естественно не ощутить «до муращек, до судорог...»
а если он, благодаря одарённости или гениальности «переводчика» мурашек и судорог и чего там ещё таки словит — так это будут, скажем, при переводе, ну например, Багрицкого «Смерть пионерки», Светлова «Гренада», Симонова «Жди меня и я вернусь»… так это будут его родненькие немецкие, французские, японские, малагасийские мурашки, которые вообще-то совсем другой породы…
Проще сказать если, наш Буратина к ихнему Пиноккио весьма косвенное отношение имеет, и волшебник изумрудного города к «стране Оз» и даже наш винни-пух — это не ихний винни пух
Ученик Лозинского и впоследствии муж его внучки Наталии Толстой Игнатий Ивановский вспоминал неожиданные слова учителя:
— Признаться, я очень мало читал чужие переводы. Как-то всегда хотелось прочесть в подлиннике. Вот почему у меня встречаются очень важные пробелы в знании мировой литературы: то времени не было прочесть, то под рукой был только перевод[1].
Ивановский также писал, что «в доме Лозинских читать переводы было не принято. Хочешь прочесть Лопе де Вега — выучи испанский»
наверное
это я скаску вспомнил
волк и семеро козлят
козлят, если чо — это глагол
мну тоже хлебом не корми, дай про дринные руки напочитать
я ваще всю эту хню бы запретил, одного гая оставил — он же всё равно лучше пишет
я эта… догоню его и ещё раз поблагодарю
четвертовать и колесовать
и кол осиновый
ну эта вы ещё мою фигню не читали
по первое — нужно
а можно аж по тринадцатое
а вот неча игнорировать МП
когда они все тут соберутся, мы им индульгенцию выпишем
тада Не Кысь
Кысь !
неп'еменно отловить!
гуманиська, да?
а вдруг?
я эта… не тока пейсатель, но чейтатель
а читать я давно-давно умею и люблю
а вот это пойдёт?
я полагаю, что оно самое то, да (часть четвёртая, глава шестая, сами понимаете чего, алки нету, но близко — 26775 -знаков и пробелов)
«переводимость» поэзии начинается и заканчивается именно там, где заканчивается и начинается поэзия
оспаривать это — просто не понимать, что такое поэзия
перевод «нормального» (в смысле поэтического) чатверостишия в приличных академических изданиях обычно сопровождается четырёхстраничными комментариями
это касается и переводов «с русского на русский» — к тому же «Слову о полку Игореве» комментарии составляют изрядный том, тогда как сам текст — 5-6 страниц
почти то же касается поэзии Державина, Карамзина, Ломоносова наконец
вы понимаете об чём это говорит?
или мне перевести «с русского на русский»?
переведу, мне не трудно
это говорит о том, что стихотворение (даже и четверостишие) помимо рифм (что в принципе непереводимо), аллитераций, звукоподражательства и музыкальности (которую при изрядной сноровке можно подобрать или сымитировать) содержит ещё и разные смысловые и культурологические заморочки, которые называются аллюзиями, реминисценциями, разными другими нехорошими словами, которые иностранцу, не встроенному в «этот» культурный контекст не понять без комментариев, и естественно не ощутить «до муращек, до судорог...»
а если он, благодаря одарённости или гениальности «переводчика» мурашек и судорог и чего там ещё таки словит — так это будут, скажем, при переводе, ну например, Багрицкого «Смерть пионерки», Светлова «Гренада», Симонова «Жди меня и я вернусь»… так это будут его родненькие немецкие, французские, японские, малагасийские мурашки, которые вообще-то совсем другой породы…
Проще сказать если, наш Буратина к ихнему Пиноккио весьма косвенное отношение имеет, и волшебник изумрудного города к «стране Оз» и даже наш винни-пух — это не ихний винни пух
Они никогда в этом не признаются
Ученик Лозинского и впоследствии муж его внучки Наталии Толстой Игнатий Ивановский вспоминал неожиданные слова учителя:
— Признаться, я очень мало читал чужие переводы. Как-то всегда хотелось прочесть в подлиннике. Вот почему у меня встречаются очень важные пробелы в знании мировой литературы: то времени не было прочесть, то под рукой был только перевод[1].
Ивановский также писал, что «в доме Лозинских читать переводы было не принято. Хочешь прочесть Лопе де Вега — выучи испанский»