а ер? куда ер-то?БЫЛЬ-НЕБЫЛИЦА Разговор в парадном подъезде
ОффтопикШли пионеры вчетвером
В одно из воскресений,
Как вдруг вдали ударил гром
И хлынул дождь весенний.
От градин, падавших с небес,
От молнии и грома
Ушли ребята под навес —
В подъезд чужого дома.
Они сидели у дверей
В прохладе и смотрели,
Как два потока все быстрей
Бежали по панели.
Как забурлила в желобах
Вода, сбегая с крыши,
Как потемнели на столбах
Вчерашние афиши…
Вошли в подъезд два маляра,
Встряхнувшись, точно утки,—
Как будто кто-то из ведра
Их окатил для шутки.
Вошел старик, очки протёр,
Запасся папиросой
И начал долгий разговор
С короткого вопроса:
— Вы, верно, жители Москвы?
— Да, здешние — с Арбата.
— Ну, так не скажете ли вы,
Чей этот дом, ребята?
— Чей это дом? Который дом?
— А тот, где надпись «Гастроном»
И на стене газета.
— Ничей,— ответил пионер.
Другой сказал: — СССР.
А третий: — Моссовета.
Старик подумал, покурил
И не спеша заговорил:
— Была владелицей его
До вашего рожденья
Аделаида Хитрово.—
Спросили мальчики: — Чего?
Что это значит «Хитрово»?
Какое учрежденье?
— Не учрежденье, а лицо!—
Сказал невозмутимо
Старик и выпустил кольцо
Махорочного дыма.—
Дочь камергера Хитрово
Была хозяйкой дома,
Его не знал я самого,
А дочка мне знакома.
К подъезду не пускали нас,
Но, озорные дети,
С домовладелицей не раз
Катались мы в карете.
Не на подушках рядом с ней,
А сзади — на запятках.
Гонял оттуда нас лакей
В цилиндре и в перчатках.
— Что значит, дедушка, «лакей»?
Спросил один из малышей.
— А что такое «камергер»?—
Спросил постарше пионер.
— Лакей господским был слугой,
А камергер — вельможей,
Но тот, ребята, и другой —
Почти одно и то же.
У них различье только в том,
Что первый был в ливрее,
Второй — в мундире золотом,
При шпаге, с анненским крестом,
С Владимиром на шее.
— Зачем он, дедушка, носил,
Владимира на шее?..—
Один из мальчиков спросил,
Смущаясь и краснея.
— Не понимаешь? Вот чудак!
«Владимир» был отличья знак.
«Андрей», «Владимир», «Анна» —
Так назывались ордена
В России в эти времена...—
Сказали дети: — Странно!
— А были, дедушка, у вас
Медали с орденами?
— Нет, я гусей в то время пас
В деревне под Ромнами.
Мой дед привез меня в Москву
И здесь пристроил к мастерству.
За это не медали,
А тумаки давали!..
Тут грозный громовой удар
Сорвался с небосвода.
— Ну и гремит!— сказал маляр.
Другой сказал: — Природа!..
Казалось, вечер вдруг настал,
И стало холоднее,
И дождь сильнее захлестал,
Прохожих не жалея.
Старик подумал, покурил
И, помолчав, заговорил:
— Итак, опять же про него,
Про господина Хитрово.
Он был первейшим богачом
И дочери в наследство
Оставил свой московский дом,
Имения и средства.
— Да неужель жила она
До революции одна
В семиэтажном доме —
В авторемонтной мастерской,
И в парикмахерской мужской,
И даже в «Гастрономе»?
— Нет, наша барыня жила
Не здесь, а за границей.
Она полвека провела
В Париже или в Ницце,
А свой семиэтажный дом
Сдавать изволила внаем.
а вот зачeмЗнаменитый роман «12 стульев» должен был стать проектом Валентина Катаева, который, собственно, придумал сюжет. Предполагалось, что «молодежь», т.е. Ильф и Петров, станут «литературным неграми»; правда, Катаев великодушно пообещал вынести их имена на обложку рядом со своим. Однако «негры» оказались столь яркими и независимыми талантами, что Катаев от участия в проекте быстро отказался.
Первая публикация Гийома Аполлинера — фельетон «Что делать?» в газете «Матэн», — написана им для известного в то время (и совершенно позабытого сейчас) журналиста, чьим литературным негром Аполлинер тогда был.
Известный автор детективов Полина Дашкова рассказывает, что побывала в шкуре «литературного негра» в самом начале своей карьеры. Правда, чужим именем был подписан ее перевод романа Агаты Кристи, а не авторский текст.
Александр Галич, после того как его в 1972 г. исключили из Союза кинематографистов, был вынужден стать «литературным негром»: анонимно работал над чужими киносценариями, чтобы заработать на жизнь.
Известный режиссер Геннадий Полока («Республика ШКИД», «Возвращение броненосца») в интервью «Крымской правде» признается, что в молодости долгое время был «литературным негром», «дописывал, а иногда и целиком писал сценарии за крупного кинодраматурга».
Игорь Губерман утверждает, что «при советской власти писал „негритянские“ книги за членов Союза писателей. С ними издательство заключало договор (поскольку они — члены Союза), а мыслей и дыхания, чтобы закончить книжку, не хватало. Тогда писатель все деньги отдавал „неграм“ (в одной только Тарусе таких „литературных негров“ жило человек десять). Мы получали деньги, зато у писателя прибавлялось название в списке».
Известны ли случаи «восстания» литературных негров против «рабовладельцев»?
Самый знаменитый бунт литературного поденщика связан с именами Александра Дюма-отца (1803-1870) и его сотрудника Огюста Маке. Во время создания знаменитой трилогии Дюма о мушкетерах Огюст Маке, молодой историк с ярким воображением, подбирал исторические реалии для каждой главы, а позднее сам писал тексты глав и приносил их своему патрону для окончательной редакции. Дюма-отец неплохо относился к своему негру: он оплачивал его труд и даже позволял подписывать собственным именем написанные по мотивам совместных романов пьесы — «Юность мушкетеров» и «Мушкетеры»(по «Двадцать лет спустя»). Знаменитый писатель снисходительно требовал лишь добавления на программке: «В соавторстве с Александром Дюма». Для того чтобы подтвердить собственный вклад в знаменитые романы Дюма, Маке потребовал судебного разбирательства. В качестве доказательства был предложен первый, принадлежащий Маке, текст главы «Казнь» из романа «Три мушкетера». Ни по силе, ни по экспрессии этот текст не выдержал сравнения с текстом Дюма. Огюст Маке позднее писал романы под собственным именем, но они не имели успеха. Своим бунтом литератор добился своего: каждая энциклопедия в статье «Дюма» вынуждена упомянуть имя Маке. Но, увы, не как полноправного соавтора, а как литературного сотрудника знаменитости.
(Использованы выдержки из статьи Светланы Кирилловой «Бунт литератора». «Московские новости», 13.06.2000)
Существуют ли художественные произведения о тяжкой доле «литературных негров» в современной России?
Этой теме посвящен детективный роман Полины Дашковой «Золотой песок».
не пройдёт и полгода, и что кто вспомнит? а? — свой и мой
большая половина, по крайней мере
Разговор в парадном подъезде
В одно из воскресений,
Как вдруг вдали ударил гром
И хлынул дождь весенний.
От градин, падавших с небес,
От молнии и грома
Ушли ребята под навес —
В подъезд чужого дома.
Они сидели у дверей
В прохладе и смотрели,
Как два потока все быстрей
Бежали по панели.
Как забурлила в желобах
Вода, сбегая с крыши,
Как потемнели на столбах
Вчерашние афиши…
Вошли в подъезд два маляра,
Встряхнувшись, точно утки,—
Как будто кто-то из ведра
Их окатил для шутки.
Вошел старик, очки протёр,
Запасся папиросой
И начал долгий разговор
С короткого вопроса:
— Вы, верно, жители Москвы?
— Да, здешние — с Арбата.
— Ну, так не скажете ли вы,
Чей этот дом, ребята?
— Чей это дом? Который дом?
— А тот, где надпись «Гастроном»
И на стене газета.
— Ничей,— ответил пионер.
Другой сказал: — СССР.
А третий: — Моссовета.
Старик подумал, покурил
И не спеша заговорил:
— Была владелицей его
До вашего рожденья
Аделаида Хитрово.—
Спросили мальчики: — Чего?
Что это значит «Хитрово»?
Какое учрежденье?
— Не учрежденье, а лицо!—
Сказал невозмутимо
Старик и выпустил кольцо
Махорочного дыма.—
Дочь камергера Хитрово
Была хозяйкой дома,
Его не знал я самого,
А дочка мне знакома.
К подъезду не пускали нас,
Но, озорные дети,
С домовладелицей не раз
Катались мы в карете.
Не на подушках рядом с ней,
А сзади — на запятках.
Гонял оттуда нас лакей
В цилиндре и в перчатках.
— Что значит, дедушка, «лакей»?
Спросил один из малышей.
— А что такое «камергер»?—
Спросил постарше пионер.
— Лакей господским был слугой,
А камергер — вельможей,
Но тот, ребята, и другой —
Почти одно и то же.
У них различье только в том,
Что первый был в ливрее,
Второй — в мундире золотом,
При шпаге, с анненским крестом,
С Владимиром на шее.
— Зачем он, дедушка, носил,
Владимира на шее?..—
Один из мальчиков спросил,
Смущаясь и краснея.
— Не понимаешь? Вот чудак!
«Владимир» был отличья знак.
«Андрей», «Владимир», «Анна» —
Так назывались ордена
В России в эти времена...—
Сказали дети: — Странно!
— А были, дедушка, у вас
Медали с орденами?
— Нет, я гусей в то время пас
В деревне под Ромнами.
Мой дед привез меня в Москву
И здесь пристроил к мастерству.
За это не медали,
А тумаки давали!..
Тут грозный громовой удар
Сорвался с небосвода.
— Ну и гремит!— сказал маляр.
Другой сказал: — Природа!..
Казалось, вечер вдруг настал,
И стало холоднее,
И дождь сильнее захлестал,
Прохожих не жалея.
Старик подумал, покурил
И, помолчав, заговорил:
— Итак, опять же про него,
Про господина Хитрово.
Он был первейшим богачом
И дочери в наследство
Оставил свой московский дом,
Имения и средства.
— Да неужель жила она
До революции одна
В семиэтажном доме —
В авторемонтной мастерской,
И в парикмахерской мужской,
И даже в «Гастрономе»?
— Нет, наша барыня жила
Не здесь, а за границей.
Она полвека провела
В Париже или в Ницце,
А свой семиэтажный дом
Сдавать изволила внаем.
Этаж сенатор занимал,
Этаж — путейский генерал,
Два этажа — княгиня.
Еще повыше — мировой,
Полковник с матушкой-вдовой,
А у него над головой —
Фотограф в мезонине.
Для нас, людей, был черный ход,
А ход парадный — для господ.
Хоть нашу братию подчас
Людьми не признавали,
Но почему-то только нас
Людьми и называли.
Мой дед арендовал
Подвал.
Служил он у хозяев.
А в «Гастрономе» торговал
Тит Титыч Разуваев.
Он приезжал на рысаке
К семи часам — не позже,
И сам держал в одной руке
Натянутые вожжи.
Имел он знатный капитал
И дом на Маросейке.
Но сам за кассою считал
Потертые копейки.
— А чаем торговал Перлов,
Фамильным и цветочным!—
Сказал один из маляров.
Другой ответил: — Точно!
— Конфеты были Ландрина,
А спички были Лапшина,
А банею торговой
Владели Сандуновы.
Купец Багров имел затон
И рыбные заводы.
Гонял до Астрахани он
По Волге пароходы.
Он не ходил, старик Багров,
На этих пароходах,
И не ловил он осетров
В привольных волжских водах.
Его плоты сплавлял народ,
Его баржи тянул народ,
А он подсчитывал доход
От всей своей флотилии
И самый крупный пароход
Назвал своей фамилией.
На белых ведрах вдоль бортов,
На каждой их семерке,
Была фамилия «Багров» —
По букве на ведерке.
— Тут что-то дедушка, не так:
Нет буквы для седьмого!
— А вы забыли твердый знак! —
Сказал старик сурово.—
Два знака в вашем букваре.
Теперь не в моде твердый,
А был в ходу он при царе,
И у Багрова на ведре
Он красовался гордо.
Была когда-то буква «ять»…
Но это — только к слову.
Вернуться надо нам опять
К покойному Багрову…
вот чо надо видеть!
а кто, как ты думаешь, в центре экспозиции? догадайся с трёх раз
кста, на эфе конкурс видела?
полковник наш рождён был хватом
как он шагающий экскаватор-то остановил !!!
Первая публикация Гийома Аполлинера — фельетон «Что делать?» в газете «Матэн», — написана им для известного в то время (и совершенно позабытого сейчас) журналиста, чьим литературным негром Аполлинер тогда был.
Известный автор детективов Полина Дашкова рассказывает, что побывала в шкуре «литературного негра» в самом начале своей карьеры. Правда, чужим именем был подписан ее перевод романа Агаты Кристи, а не авторский текст.
Александр Галич, после того как его в 1972 г. исключили из Союза кинематографистов, был вынужден стать «литературным негром»: анонимно работал над чужими киносценариями, чтобы заработать на жизнь.
Известный режиссер Геннадий Полока («Республика ШКИД», «Возвращение броненосца») в интервью «Крымской правде» признается, что в молодости долгое время был «литературным негром», «дописывал, а иногда и целиком писал сценарии за крупного кинодраматурга».
Игорь Губерман утверждает, что «при советской власти писал „негритянские“ книги за членов Союза писателей. С ними издательство заключало договор (поскольку они — члены Союза), а мыслей и дыхания, чтобы закончить книжку, не хватало. Тогда писатель все деньги отдавал „неграм“ (в одной только Тарусе таких „литературных негров“ жило человек десять). Мы получали деньги, зато у писателя прибавлялось название в списке».
Известны ли случаи «восстания» литературных негров против «рабовладельцев»?
Самый знаменитый бунт литературного поденщика связан с именами Александра Дюма-отца (1803-1870) и его сотрудника Огюста Маке. Во время создания знаменитой трилогии Дюма о мушкетерах Огюст Маке, молодой историк с ярким воображением, подбирал исторические реалии для каждой главы, а позднее сам писал тексты глав и приносил их своему патрону для окончательной редакции. Дюма-отец неплохо относился к своему негру: он оплачивал его труд и даже позволял подписывать собственным именем написанные по мотивам совместных романов пьесы — «Юность мушкетеров» и «Мушкетеры»(по «Двадцать лет спустя»). Знаменитый писатель снисходительно требовал лишь добавления на программке: «В соавторстве с Александром Дюма». Для того чтобы подтвердить собственный вклад в знаменитые романы Дюма, Маке потребовал судебного разбирательства. В качестве доказательства был предложен первый, принадлежащий Маке, текст главы «Казнь» из романа «Три мушкетера». Ни по силе, ни по экспрессии этот текст не выдержал сравнения с текстом Дюма. Огюст Маке позднее писал романы под собственным именем, но они не имели успеха. Своим бунтом литератор добился своего: каждая энциклопедия в статье «Дюма» вынуждена упомянуть имя Маке. Но, увы, не как полноправного соавтора, а как литературного сотрудника знаменитости.
(Использованы выдержки из статьи Светланы Кирилловой «Бунт литератора». «Московские новости», 13.06.2000)
Существуют ли художественные произведения о тяжкой доле «литературных негров» в современной России?
Этой теме посвящен детективный роман Полины Дашковой «Золотой песок».
Это скорее способ распределения, чем собстна питания.