Зансе-Сханс[1] (нидерл. Zaanse Schans) — музей под открытым небом в муниципалитете Занстад в Нидерландах, недалеко от его центра, города Зандама.

На территории музея расположены ветряные мельницы и другие образцы голландского деревянного зодчества XVII—XVIII веков. В некоторых домах расположились музеи, магазины, однако большинство из них заселены. Здания, всего около 30 домов, были перевезены из разных уголков страны в конце 60-х годов XX века. В музее можно посетить мастерскую по изготовлению традиционной голландской обуви, старинную сыроварню и мельницы, которые были отреставрированы и функционируют до сих пор.

Список мельниц

«De Huisman» — мельница для производства горчицы

«De Gekroonde Poelenburg» — лесопилка

«De Kat» («Кошка»)- краскомольная мельница

«De Zoeker» — маслобойная мельница

«De Bonte Hen» («Рябая курица»)- маслобойная мельница

«Het Jonge Schaap» («Молодая овечка») — лесопилка

«De Os» — маслобойная мельница

«Het Klaverblad» («Клеверный лист») — лесопилка

«De Windhond»

«De Hadel»

… у меня со входной дверью был негласный уговор: она должна была точно быть дома в восемь утра, когда я выходил на работу, и в шесть вечера, когда я возвращался домой, а также в выходные во второй половине дня. В остальное же время входная дверь могла гулять, где ей вздумается, заходить в кафе и магазины, совершать небольшие покупки (что было очень удобно) и даже ездить верхом. Так было до того момента, когда на моем пороге появился констебль – и когда я уже готовил фразы о том, что никто не запрещает дверям гулять, где им вздумается, страж порядка огорошил меня фразой, что…

— … вы знаете, что за последние два месяца в городе пропали не меньше сорока человек?

— Это ужасно… но при чем здесь я?

— Вы не при чем…

— Тогда почему же…

— … а вот ваша уважаемая дверь…

— А что она?

— Вы знаете, сколько человек прошли через неё?

— Хотите сказать… – я едва не задохнулся, — вошли в мой дом?

— Нет-нет, что вы, не ваш дом, а в дверь!

— Когда она… гуляла по улице?

— Совершенно верно. Вошли, и… не вышли.

— Что же… вам придется подождать до восьми утра, когда дверь вернется домой.

— Ничего страшного, я подожду.

Констебль действительно уселся на крыльцо, и я даже передал ему через окно чашечку чая. Однако, часы на башне пробили шесть, минутная стрелка перевалила через четверть седьмого, а дверь так и не появлялась.

— Может… с ней что-то случилось? – осторожно предположил я, — попала под машину… – и тут же одернул себя, ожидая гневной тирады, что вот, отпускаете свои двери куда ни попадя, а потом случается… но Констебль сказал совсем другое:

— Может… дверь поняла, что за её разоблачили?

— Разобла… что вы имеете в виду?

— … дверь явно что-то замышляла, когда приглашала к себе людей…

Я так и не узнал, что замышляла дверь – то ли она уводила людей к их мечте, то ли наоборот, жадно проглатывала человеческие души. Дверь так и не вернулась домой, и мне пришлось выходить и входить через окно – до того момента, как окно однажды вечером попросило отпустить его на вечер где-нибудь до полуночи…

… ближе к вечеру я добрался до города, гадая, что ждет меня за его воротами – или меня выставят вон, или любезно откроют двери и позволят погреться у очага и переночевать в теплой постели. Однако, чем ближе я подходил к городу, тем больше убеждался, что мне не придется ни с кем ни о чем договариваться: город был пуст. Не так пуст, как бывают пусты города в отпускной сезон или поздно вечером, когда уже все расходятся по домам. Город был пуст, как бывает пуст город, из которого ушли все жители перед сезоном Странствий. Сам сезон Странствий должен был начаться еще не сейчас, до него оставалась пара дней, так что я мог поселиться в городке хотя бы до послезавтра – пока дома не завозятся и не отправятся в дальние края, куда людям нет хода. Я выбрал для себя второй дом от перекрестка, отсюда можно было увидеть маленький скверик и книжный магазин. Странствия немало утомили меня, поэтому я заснул, прежде чем моя голова коснулась подушки. Стоит ли говорить, что когда я проснулся, дом уже вышагивал по дороге, ведущей неведомо куда, и мне не оставалось ничего кроме как смотреть из окна на проплывающие мимо равнины. Никто еще не был там, в этих краях, да можно ли было там вообще находиться человеку…

… это только со стороны кажется все просто так, — запряг луну, а то и сам верхом сел – и поскакал-поплыл-полетел по небу, только ветер в ушах свистит. А вот если бы вы сами попробовали… да вас и не пустит никто, а то мало у нас народу расшибались насмерть, головы себе разбивали оземь. А все потому, что уметь надо. А кто умеет? А? То-то же…

Перво-наперво ищу, где луна поднимется этим вечером – туда прихожу заранее, туда заранее же приношу поклажу, терпеливо жду. Когда темнеет, появляется луна — и тут тоже важно не прыгать на неё с разбега, а дать луне осмотреться, обнюхаться, протянуть луне руку с кусочком серебра. А вот потом, когда луна потихоньку пойдет по небу, вот тогда можно уже взваливать на неё тюки, которые надо доставить из городка на одном краю света в городок на другом краю света.

Это еще смотреть надо, какая луна – если полная, круглая – так это значит, луна в полную силу, много чего может унести. Только тут осторожным надо быть, луна круглая, с неё и упасть можно, и потерять поклажу. А если луна надкушенная с краешку, а то и вовсе тонкий месяц – так на нем удержаться проще, только и унести он может мало, слабоват месяц для больших поклаж.

Еще важнее запомнить, когда луна начнет таять, успеет она дойти до земли, или растворится высоко-высоко – а то можно и свалиться откуда-нибудь ниоткуда где-нибудь нигде. Мне пару раз так приходилось спрыгивать с луны, в спешке сбрасывать поклажу, надеяться, что там не окажется чего-нибудь такого, хрустально-звенящего, от чего останутся одни осколки.

Больше всего мне нравятся вечера, когда месяц совсем тонюсенький, и нести на нем надо всего-ничего – в такие вечера по-настоящему отдыхаю, иногда так замечтаюсь, что уже забуду, куда ехал на месяце. Хотя тут тоже осторожным надо быть, подгадать время, когда месяц тоненький, но не настолько, чтобы не удержаться и свалиться с тончайшей изогнутой линии месяца.

Но особо я выделял вечера и ночи, когда из-за неприметного холма поднималась вторая луна, о которой никто не знал, она сама словно бы ничего о себе не знала. Силы этой луны не хватило бы даже чтобы поднять меня, и мне оставалось только идти с ней рука… не об руку, у луны нет рук. Никто не знал о наших полуночных прогулках, это была моя с ней маленькая тайна, такая же маленькая, как сама луна…

… стелим скатерти, накрываем столы в маленьком кафе под открытым небом. Ждем гостей.

Гости прибывают в половине пятого, сходят по трапу, мы встречаем их на берегу. Показываем остров и руины разрушенного святилища, в который раз повторяем легенду о том, что на этот остров якобы прибывают только мертвые, погибшие в бесконечной пучине океана. Ведем гостей к столу, прячем под перчатками истлевшие кости, под масками и париками – голые черепа.

Вечереет, гости садятся на свой корабль, они еще не знают, что это корабль-призрак, они пожимают нам руки своими руками, с которых еще не сошла плоть, — очередной туристический лайнер тает в тумане где-то над океаном, потому что призраки не скользят по воде, а парят в воздухе сумерек…

Первого сентября приходила осень – останавливалась на пороге, ставила на крыльцо потрепанный чемодан, стучалась в дом. Мы не знали, что такое осень, но на всякий случай, а потом уже по привычке открывали дверь, приглашали к столу, наливали чашку чаю.

По вечерам приходила луна, заглядывала в окна, мы подозревали, что она пишет историю нашей жизни, но луна загадочно молчала. Мы закрывались от неё занавесками, луна заглядывала в щелочки, мы боялись, что она расскажет про нас какую-нибудь страшную тайну, даром, что никакой страшной тайны у нас не было, а вдруг…

Иногда приходил торговец, у которого не было имени – вернее, было, но он бережно прятал его в складках плаща. Однажды мне удалось разглядеть кусочек его имени, выскользнувшего из-под плаща, но оно было написано на непонятном языке и непонятными знаками. Торговец выкладывал перед нами свой нехитрый товар – жизни, тысячи жизней, мириады жизней. Мы не знали, что такое жизни, но каждый раз вежливо смотрели, перебирали все до последней — должен же был кто-то их смотреть. Чтобы не обижать торговца, мы даже покупали пару-тройку жизней, — торговец всякий раз повторял, что каждый может взять только одну, только одну – ставили на полку, вставляли в рамку, вешали над кроватью, а то и осторожно закладывали между страницами книг. Никто из нас никогда не пользовался жизнями, да и честно сказать, мы не знали, что с ними делать…

… был у нас и еще один обычай – в конце сентября мы отправлялись в мир, где случилось то, что случилось. Уходили на неделю, хотя кто-то ухитрялся оставаться на целый месяц, а некоторые наоборот, бывали в мире, где случилось, где-то пару часов, и возвращались обратно. Их пытались прищучить, что ты, в самом деле, ну и что, что ты с ними в ссоре, это ты здесь с ними в ссоре, в мире, где ничего не случилось, а в мире, где случилось, они тебя ждут, собирают на стол, заваривают чай, покупают на ужин что-то такое особенное, чего в жизни не покупали.

Кто-то пытался остаться подольше, а то и насовсем – тех тоже одергивали, это не ваш мир, в вашем мире ничего не случилось, а там случилось, там нельзя, понимаете? Ну можно, только осторожно, совсем чуть-чуть, а не так вот, насовсем, у вас же мужья и жены, родители и дети в мире, где не случилось, а вы…

Хуже всего пришлось тому поколению, которые… ну как вам сказать… Мужья из мира, где не случилось, приходили в мир к женам, где случилось, а потом… В общем, эти дети как бы не существовали, и не как бы тоже не существовали, один как-то даже в школу одно время ходил…

… мы хотели, чтобы наши дети остались здесь, в мире, где все случилось, — а то и так народу почти не осталось, а так хоть будут дети, которых нет. Власти относились неодобрительно – до того момента, как решили повторить то, что случилось, звали наших детей – пойдемте, пойдемте, вы…

Нам пришлось срочно сооружать какие-то поселки для своих детей, которых не должно было быть. А со следующего года перестали ходить в мир, в котором снова случилось. В первых числах на этот раз апреля собирались на семейных торжествах, вспоминали что-то, толком даже не могли сказать, что…

— … и за что я вам плачу? За что я вам плачу, спрашивается?

Герр Герр кричит на офцера Офицера так, будто он сам лично ему заплатил за охрану порядка, а порядок украли, вот и доверяй охрану порядка всяким там всяким…

— Я на вас нажалуюсь офицеру! – не унимается герр Герр.

— Позвольте, я и есть офицер.

Герр Герр краснеет, как перезрелый помидор, брызжет соком:

— … нет, ладно бы у герра Шмитда… или у герра Штрауба… или у герра Баума… или у герра Шимдтштрауббаума… но у меня! У герра Герра! Немыслимо!

Герр Герр снова в отчаянии показывает на разбитую витрину с таким пафосом, как бдуто от одного его жеста разбитая витрина снова соберется по осколочкам и встанет на свое место. Витрина сжимается под взглядом герра Герра, но при всем своем желании не может вернуться назад.

— Вы хоть понимаете, что сюда невозможно пробраться снаружи? – снова взрывается герр Герр, — не-воз-мож-но!

Больше всего герр Герр возмущается, что случилось невозможное – это ж куда годится, это же конец порядку, так, глядишь, и сам порядок украдут, вот так проснутся утром добрые бюргеры, а порядка-то и нет.

— Она не была разбита изнутри, — говорит Офицер.

— Что вы имеете в виду? Уж не хотите ли вы сказать, что…

— … она не была разбита изнутри.

— Уж не хотите ли вы сказать, что вор тайно пробрался…

— … видеокамеры не показали никакого вора.

— И мои замки… мои прекрасные замки! Начнется рабочий день, магазин откроется – он должен открыться, понимаете? И придут туристы, и что я им скажу? А? Что я им скажу?

Офицер теряется на минуту, потом тут же находит себя в лабиринте узких улочек, на то он и офицер. Отчаянно пытается понять, про какие замки говорит герр Герр, а ведь не бедный человек, если у него не одно родовое поместье, а штук несколько, ну так кто ему запретит…

— Мои замки… Да вы даже представить себе не можете, чего здесь только не было! Драхенбург! Эльц! Гогенцоллер! Нойшванштайн!

Офицер не верит своим ушам, еще пытается что-то возразить, хотя какое тут может быть «возразить», герр Герр не тот человек, чтобы ему возражать, и вообще…

— … Монсвальт…

Тут уже Офицер не выдерживает, вспыхивает, как спичка:

— Но… позвольте, его же не существует!

— … да как не существует, если он стоял вот здесь! – герр Герр в гневе показывает на прилавок.

Офицер задумывается, не позвонить ли в психиатрическую помощь, и тут же хлопает себя по лбу, осененный:

— Вы продавали сувениры, не так ли?

— Совершенно верно, ну а что же, по-вашему? Уж не подумали ли вы, что я продаю настоящий Нойшванштайн, наше величайшее достояние? Это все эти виноваты…

— Кто эти?

— Ну, эти… эти самые…

Герр Герр не договаривает, кто – эти самые, офицер снова настороженно смотрит на витрину:

— Боюсь, все намного сложнее… в магазин никто не входил, а витрина разбита изнутри!

— … не желаете ли экскурсию?

— А...?

Пытаюсь понять, что я вижу, вроде бы пока в Голландии был, ничего такого не пробовал, или нет, заходил же в какую-то крохотную кафешечку за чашечкой кофе, мало ли чего они мне в этой чашечке поднесли, судя по цене, которую они с меня содрали, там не кофе был в этой чашечке, ой, не кофе… вот и мерещится теперь не пойми что…

— … не желаете ли экскурсию?

— Нет, не отстанет глюк, так и будет за мной шариться, крохотный замок на пустоши, совсем крохотный, мне по пояс…

— Э-э-э…

— … всего пять евро…

Хочу ретироваться, тут же спохватываюсь, задумываюсь, а почему бы и да…

— … уважаемые туристы, перед вами уникальный замок двенадцатого века…

— Разве вы настоящий?

— А… разве нет?

— … но, насколько мне известно, настоящий замок…

… герр Герр, мы нашли ваши замки.

— Отлично, а то я уже думал… Это… это еще что такое? Это что такое, я вас спрашиваю, а?

— Позвольте, это…

— … ваши замки, герр Герр…

— Да вы что, издеваетесь? Вы что, издеваетесь, я спрашиваю? Это же… это… От них одни обломки остались, вот что!

— Ну что же, скажите спасибо тому негодяю, который раскрыл замкам правду!

— Какую еще правду?

— Правду о том, что должны сделать замки, чтобы стать настоящими… Скажите спасибо тому, кто рассказал им о сражениях, о битвах…

— … и что мне теперь со всем с этим делать? Как я их должен продавать? Вы хоть понимаете, что я разорен?

— Ну… я полагаю, что на руины замков тоже найдутся покупатели…

— Он полагает! Вы посмотрите на него, он полагает! Где порядок, я вас спрашиваю? Где порядок?

Герр Герр смотрит на офицера так, будто это он виноват, что пропал порядок, что он сию минуту должен достать из кармана порядок и вернуть его на место…

… эта книга предназначена прежде всего для замков – чтобы замки могли прочитать и узнать правду о самих себе, о том, что должен делать настоящий замок…

— … вы… это вы писали?

— Да, я хотел помочь замкам…

— Ну ничего себе, вот уж помогли так помогли! В жизни не думал, что замки будут строить свой город!

— А разве это запрещено законом?

— Нет, но… – офицер понимает, что ничего не может сделать, действительно, нет такого закона, чтобы замкам строить свои города, и даже порядок не нарушен, город-то по всем нормативам построен, не придерешься…

… собираются на ежегодное празднество, посвященное отбытию очередного города сувенирных замков в дальнее странствие к чужим землям под чужими солнцами…

… легенда сбросила с себя плащи и доспехи, со звоном и грохотом упавшие на кафель, и забралась в до краев наполненную ванну, даже не замечая, как вода льется на пол, и по ней уже плывут какие-то фрегаты в поисках дальних берегов. Легенду все еще мелко трясло, но она заставила себя не думать ни о чем, ни о чем, долго растирала себя мочалкой, на который лила и лила какой-то новомодный гель, «Легендариум», специально для легенд, сделает ваши легенды неотличимыми от правды, как написано на флаконе, ну-ну, врите, врите больше. Легенда долго расчесывала и мылила волосы все тем же Легендариумом, пока не стала похожа, ну если не совсем на правду, то на такую полуправду, в которую готовы поверить заскучавшие туристы на экскурсии.

Легенда наконец-то расслабилась и расправила крылья. Ничего, она им всем еще покажет, всем, всем, всем, которые не верят, которые посмеиваются, которые… зря, что ли, она создавала себя из пустоты, из ничего, у других легенд были хоть какие-то зачатки, да какие зачатки, они вообще появились на всем готовеньком, так в сердцах думала про себя легенда. То ли дело она, еще несуществующая, отчаянно выискивала, из чего её вообще появиться – из темной рощи, которую однажды проезжал рыцарь, имени которого история не сохранила, и его путь пересекся с путем другого рыцаря из другого княжества. Ну и что, что они даже не поссорились, ну и что, что первый рыцарь ехал через лес за тысячу лет до того, как второй рыцарь ступил под своды леса. Это не мешало легенде рассказывать о величайшем сражении, которое длилось три дня и три ночи, и разумеется, оба рыцаря погибли, и это послужило началом величайшей войны между двумя княжествами. Или наоборот, княжества воевали, когда встретились их рыцари… Легенда каждый раз рассказывала по-разному, ну так на то она и легенда.

Легенда закуталась в полотенце, насухо вытерла золотые волосы и золотые крылья, долго сидела на уютном диванчике в ванной перед зеркалом, раскрашивала себя, чтобы стать настоящей легендой. Ничего, она им ещё всем покажет, этим всем, которые в неё не верят, она ещё войдет в учебники истории, как настоящая правда. Зря, что ли, она выбиралась из деревенских захолустий, пробивалась в столицах, плясала на празднествах, рассказывая саму себя? Она покажет этим… которые пришли на все готовенькое, которых сразу признали фактами, а ведь они ни разу не факты, а нате ж вам, гордо смотрят со страниц учебников истории… Она покажет им всем, её ещё узнает весь мир, осталось только убрать последнего свидетеля, который, кажется, ни о чем не подозревает…