Император и дуракНа полу с мозаиками, которые лично выбирал принцепс, лежат трое: мужчина, женщина, ребенок. Благословенная тишина царит в галерее. Риму нет дела до них. Но и им уже нет дела до Рима. И в этом великое благо, подаренное смертью…
Но послышались робкие шаги издали. Кто? Неужели хоть кто-то из людей захотел отдать дань былому величию? Коснуться поцелуем холодной руки? Сказать о любви?
А! Ну, конечно! Среди здоровых и благополучных нет таких. Они у ног нового владыки Рима. Здесь только существо, именуемое Порциусом. Недочеловек, бедняга, дурачок…
— Калигула! — говорит он мертвому владыке. — Калигула! Вставай!
В одной руке дурачок держит неизменную миску с полбой. Другою касается плеча принцепса.
Мокро повсюду: и плечо, и грудь, и живот мокрые. И цезарь мокрый, и женщина его, что склонилась над ним. Все в красном. Это цвет крови. Порциус знает. Это красивый цвет. Только он что-то значит. Он значит плохое!
— Калигула, — робко спрашивает Порциус, и в голосе его слышна еще непролитая слеза. — Ты уже не самый главный? Они так сказали. Они смеялись…
Ответа нет. Принцепсу все равно, что они смеялись. Это важно Порциусу, но что такое этот Порциус? Он ведь от рождения умер. Порциуса нет, его и не было как человека. Никогда!
Вне себя, дурак тормошит того, кто не слышит. Отставив миску с полбой подальше, теребит принцепса, дергая за плечо. Он хочет быть услышанным! Ему это нужно. Тот, кто не считает Порциуса человеком, он не знает, что у Порциуса может быть горе. Он не знает, что у Порциуса болит в груди, слева, что Порциус умеет плакать…
Нет ответа от того, кто Порциуса баловал, а может, и любил. И дурачок решается на крайнее средство. Это самое важное, самое главное в жизни. От этого никто не может отказаться. Он бросается к миске с полбой, которую бросил в стороне.
— Вот, Калигула, вот, — говорит он, плача. — Возьми полбу. Полба вкусная, Калигула, возьми! Порциусу не надо! Порциус совсем не голодный!
Тишина в ответ. Тишина в галерее. Там, над ней, безумствует Рим. А здесь тишина и покой, уже навеки…
в свое оправдание могу только сказать, что будет вторая и третья часть.
Рокот еще не доигран и не раскрыт.
Будем читать)
Я понимаю, что не все это видят. Пусть другие видят что-то другое, хорошо, если хоть что-то. Но Рани — необходима здесь.
Да, каждый видит своё — не поспоришь.
это слова, которые стоят для меня много. дорого. очень дорого… ) потому что я больше всего боялась написать розовые сопли для пятнадцатилетних романтичных барышень ))
Да какие уж сопли — герои не знают куда от жестокого автора деться).
сказать спасибо за такую рецензию — ничего не сказать… это нечто! я сижу вся в мурашках и просто невероятно счастлива. и… так прочувствовать все, так точно выразить… просто аплодирую стоя. громко и до слез. Спасибо!
Нет проблем — я счастлив, что рецка доставила тебе столько положительных эмоций). Да и сам я прочел твой роман с удовольствием).
Не знаю, успею ли перечитать всех до конца конкурса, но постараюсь.) А шкурный интерес у меня тоже есть: новые знакомства и новые читатели — это тоже дорогого стоит).
Пы.Сы. Меня, кстати, удивляет столь малое число гостей конкурса — наполучать отзывов на готовый роман, при этом отделавшись парой рецензий — это ведь шикарно.
Тогда к спорным в любом тексте можно отнести именно наиболее индивидуальные качества, а к бесспорным отнести универсальные качества «за-пять-минут-бестселлер»
Абсолютно согласен. Сюда можно к примеру отнести вычурность стиля. Часто бывает, что нагруженный прилагательными и метафорами текст ругают за цветастость, а кто-то наоборот ею восхищается. Может быть и обратная ситуация.
Однако есть читатели, ищущие в произведении как раз индивидуальные качества (думаю, если Вам понравилась эта книга, относитесь именно к ним))
Да, признаюсь, я любитель всего необычного). Лишь бы необычное было качественным).
Есть тип читателей, которым рефлексии кажутся скучными, а то и раздражающими. Читатели все разные, и единого мнения тут нет… Потому я и отнёс этот пункт в спорные. Так же как и натурализм. Для кого-то он ничё так (например, я), а кто-то его не приемлет.
Но послышались робкие шаги издали. Кто? Неужели хоть кто-то из людей захотел отдать дань былому величию? Коснуться поцелуем холодной руки? Сказать о любви?
А! Ну, конечно! Среди здоровых и благополучных нет таких. Они у ног нового владыки Рима. Здесь только существо, именуемое Порциусом. Недочеловек, бедняга, дурачок…
— Калигула! — говорит он мертвому владыке. — Калигула! Вставай!
В одной руке дурачок держит неизменную миску с полбой. Другою касается плеча принцепса.
Мокро повсюду: и плечо, и грудь, и живот мокрые. И цезарь мокрый, и женщина его, что склонилась над ним. Все в красном. Это цвет крови. Порциус знает. Это красивый цвет. Только он что-то значит. Он значит плохое!
— Калигула, — робко спрашивает Порциус, и в голосе его слышна еще непролитая слеза. — Ты уже не самый главный? Они так сказали. Они смеялись…
Ответа нет. Принцепсу все равно, что они смеялись. Это важно Порциусу, но что такое этот Порциус? Он ведь от рождения умер. Порциуса нет, его и не было как человека. Никогда!
Вне себя, дурак тормошит того, кто не слышит. Отставив миску с полбой подальше, теребит принцепса, дергая за плечо. Он хочет быть услышанным! Ему это нужно. Тот, кто не считает Порциуса человеком, он не знает, что у Порциуса может быть горе. Он не знает, что у Порциуса болит в груди, слева, что Порциус умеет плакать…
Нет ответа от того, кто Порциуса баловал, а может, и любил. И дурачок решается на крайнее средство. Это самое важное, самое главное в жизни. От этого никто не может отказаться. Он бросается к миске с полбой, которую бросил в стороне.
— Вот, Калигула, вот, — говорит он, плача. — Возьми полбу. Полба вкусная, Калигула, возьми! Порциусу не надо! Порциус совсем не голодный!
Тишина в ответ. Тишина в галерее. Там, над ней, безумствует Рим. А здесь тишина и покой, уже навеки…
Рокот еще не доигран и не раскрыт.