Глава 1. Знакомство

Не знаю, как в других семьях, а в нашей, сколько я себя помню, царило одно-единственное непреложное правило: долг жены — следовать за своим мужем, куда бы он не отправился. Так сказать, быть с ним и в радости, и в горе, какими бы тяжелыми не были обстоятельства. По-сути, очень даже хорошее правило, позволявшее папе громко стучать кулаком по столу, изображая из себя главу семейства, а маме — увиливать от принятия каких либо решений напрямую и вести подпольные оборонные действия.

Но это всё было потом. Потом, когда у мамы и папы появилась я, а пока меня не было, правило оставалось Правилом с большой буквы, и подчиняться ему следовало беспрекословно.

Однако, как очень любили поговаривать соседки дома № 56 по улице Гоголя — муж мужу рознь. Одно дело, последовать за ласковым и любящим человеком («Посмотрите вот на Петра Силыча», — с уважением добавляли они, вспоминая папу моего друга Андрея), и другое — уехать вслед за грубым и злым мужчиной. «Грубый и злой мужчина» — это они о моём будущем папе, да-да. И нельзя сказать, чтобы они преувеличивали.

Митю я знаю с самого маленького возраста. Знаю, что он сааааамый красивый мальчик из всех, кого я когда-либо видела в жизни. С маленького возраста — это, конечно, с моего маленького возраста, потому что Митя старше меня на два года, и к моменту нашего знакомства ему было целых семь(!) лет; для нас, девчушек четырёх-пяти, он считался одним из «больших».

Ну, да это сейчас не главное. Главное, что у Мити, как и у меня, родителей не было, и жил он с обожавшими его бабушкой и дедушкой, с большой прохладцей реагировавших на то, что их обожаемый внук вытворял во дворе. А о том, что и как он вытворял, вы ещё услышите.

Но и это не главное. Главное то, что родители у Мити вообще-то были. Я лично узнала об этом из подслушанных разговоров старших, когда мы с Катюшей и Ксюшей бегали играть к нему домой. А уж последние недели об их возвращении гудел весь двор. Два поколения соседей, чьи дети, а теперь уже и внуки, столько лет прожили бок о бок, только и обсуждали семью Буйновских… Молодую семью. Понятно, что до бабушки с дедушкой никому и дела не было.

И главной темой обсуждения была операция, в результате которой Митин папа лишился ноги.

— Бедная девочка, — говорили обычно про Митину маму и «сочувственно» качали головами. Любопытство перевешивало всё на свете, а потому даже те, кто прежде не обращал на них никакого внимания, непременно добавляли: — Оставить сына и ехать с мужем в такую даль! Шутка ли — Литва! И как он теперь будет, без ноги-то? Наверняка сядет на шею родителям.

Тут же приплетались не самые лестные факты из его биографии, а именно то, что его отец был пьяницей, и что уже лет пятнадцать мало кто знал, где он пропадает, и что в школе Дима задирал каждого встречного и поперечного, а в шестнадцать лет вообще сбежал из дома.

— А как же Митин дедушка? — спросила я у своей бабушки. — Разве не он — папа Митиного папы?..

В пору нашего детства тему разводов взрослые старались не упоминать даже шепотом, словно она была заразной болезнью, а потому бабушка в ответ только щелкнула меня по носу:

— Вырастешь — узнаешь, а пока не задавай глупых вопросов!

Глупых мы с девчонками не задавали, и почему-то решили, что Митин дедушка, который живёт вместе с Митиной бабушкой — это, наверное, папа Митиной мамы. Такая вот детская логика.

Каждый день мы прибегали к Мите домой и спрашивали: «НУ ЧТО-О?..» — а он в ответ забавно собирал губы в одну такую недовольно-насмешливую линию и фыркал: «Ничё». В отличие от бабушки с дедом, соседей и нас, любопытной мелюзги, сам Митя относился к возвращению родителей с большой прохладцей, не ликовал и не огорчался, а с видом обречённого ждал решения своей судьбы. Честно говоря, мы тоже ждали, потому что среди соседей ходили страшные слухи о том, что родители теперь захотят жить вместе с Митей («Ну ващееее», — кривились мы), а то и заберут его в другую квартиру, в другой район!!!

На этом моменте почти все девочки распускали нюни, а мальчики устраивали ничем не спровоцированные внеочередные драки, потому что представить наш двор без Мити, хоть тот и был жутким хулиганом, мы просто не могли.

В отличие от Мити, соседи и бабушка с дедушкой с нетерпением ждали их приезда. Соседей терзало любопытство: какими стали мальчик и девочка, ещё десять лет назад носившиеся по этому вот самому двору, а потом болтавшиеся по палисадникам, взявшись за руки?..

— Дима рос таким же хулиганом, как и Митя, а Маша всегда была гордячкой, — подслушали мы с Катей разговор тёти Светы, главной сплетницы нашего двора, с соседкой бабушки Ани. Её слова нас немного успокоили. Тётю Свету мы активно ненавидели, а потому отрицательную характеристику Митиным родителям выслушали с огромным удовольствием. Вот если бы она их похвалила, тогда стоило призадуматься…

На самом деле, о его родителях мы кое-что знали. Знали, что папа у Мити военный, и что его мама ездила везде вместе с ним, только вернулась домой, чтобы родить Митю. И сначала Митя вовсе не жил с бабушкой и дедушкой, а жил вместе с ними. Воспоминания у Мити о родителях были весьма обрывочными.

— Помню, как папа орал матом на солдатов… Помню, как я им разбил кофейник… Помню, что у папы усы длинные, а у мамы не очень…

— Ооооо! — восторженно вздыхали мы, слушая Митины ностальгические воспоминания.

Благодаря озорному чувству юмора бабушки Ани, дошла до нас история о том, что, когда Митя ходил на горшок по-большому и звал маму вытереть ему попу, то папа всегда «издевался над ребёнком». Надо было видеть, как бабушка Аня разыгрывает сие действие в лицах:

— Мама, я пакакил!

— Митя, она не слышит!

(Мама торопливо домывает грязную кастрюлю)

— МАМА, я пакакиил!!!

— Она не слышит, громче!

(Мама торопливо смывает мыльную пену)

— МА-МА-Я-ПА-КА-КИИИИИЛ!!!

— ГРООООМЧЕЕЕ!!! …………… (неконтролируемые взрывы смеха)

Бам! — летит в папу влажное полотенце, и мама, вытирая руки подолом платья, устремляется к своему воющему в голос сыну. О том, что он «пакакил», знал весь их небольшой военный городок.

— Ты что, ему попу вытереть не мог? Я посуду мыла, неужели сложно?!

Папе, конечно, не сложно, но упустить тааакооое удовольствие?.. А бабушка Аня, так как она именно его мама, не упускала удовольствия вдоволь посмеяться над этой историей, рассказав её кому-нибудь. Например, Мите. Или друзьям Мити, коими мы и являлись. У Мити с чувством юмора тоже всё было в порядке, поэтому он мстил бабушке за предательство исподтишка. Например, перетаскивал любимых собак из её коллекции и закапывал в палисаднике. Ещё и землю ногой пинал. На моё предложение поставить над «могилками» крестики покрутил пальцем у виска.

— Ты совсем дура, или как? Они же не живые!

«Не живые»! Ха! Что они понимают, эти мальчишки? Живой собаке и я бы крестик поставить не предложила.

Словом, возвращения Митиных родителей мы ждали со смешанным чувством страха и восторга. Мне Митя по-секрету сказал, что увезти себя из двора он не даст. «Я тогда из дома сбегу», — пообещал Митя, и я по сей день глубоко убеждена, что слово своё он бы сдержал.

Теплым июньским утром, когда малышня просыпается и весело чирикает в своих постельках, у третьего подъезда остановилась незнакомая машина «ТАКСИ», откуда вышла молодая пара, муж и жена.

Мужчина — очень высокий и сильный — глядел на двор умным взглядом из-под густых светлых бровей. Первые шаги его в сторону родного дома были несколько неуверенными — и если бы хоть один любопытный нос торчал в окне, то непременно закачался вслед за ним. Четыре года они мотались по военным госпиталям в надежде спасти его ногу, но из этого ничего не вышло. Помню, что как-то услышала от той самой тёти Светы:

— Да, а каково ей, бедняжке! Её-то родители уже умерли, а тут и сын, и никуда не уйдёшь… Бедная, бедная девочка! С инвалидом и так не просто, а уж если вспомнить его характер…

Меж тем, нисколько не заботясь о мнении досужих сплетников, из машины в буквальном смысле слова выпорхнула «бедная девочка» — и сонный двор затаил дыхание.

Насколько муж её был суров и серьёзен, настолько сама Маша Буйновская (а маму Мити звали именно так) с первого взгляда поражала красотой и открытостью. Всё в ней было ладно: и задорный тёмный хвостик, скакавший где-то у шеи; и весёлая улыбка, когда она взяла мужа под руку; и поцелуй, которым она прикоснулась к его плечу; и признание — искреннее и тёплое — прозвеневшее песней радости на весь двор:

— Дома!!! Дима, мы с тобой дома!

Муж в ответ буркнул что-то неразборчивое и стал вытаскивать вещи из багажника. Их оказалось довольно много.

— Ты, Дима, постой, а я за папой сбегаю; они с Митей помогут! — защебетала девушка (она выглядела сущим ребёнком рядом с грозным мужем, хоть ей и было уже почти тридцать лет). Но Дима, человек крайне упрямый, что-то буркнул, закинул на спину огромную сумку, взял в правую руку чемодан, и, делая решительные и осторожные шаги, направился к подъезду.

Забегая вперёд, скажу, что именно в этот момент Митин папа — хоть я и не знала, что это он — покорил моё сердце. Сидя в густых зарослях палисадника, я прямо-таки любовалась его огромной спиной и сияющей лысиной, а папа Мити, не зная, что за ним наблюдают, упрямо шел вперёд, неся тяжелый чемодан, хотя у него не было ноги, а в нашем доме не было лифта.

Меж тем Митина мама расплатилась с таксистом, сгребла вещи в одну большую кучу и подставила своё загорелое лицо лучам просыпающегося Солнышка. От удовольствия она зажмурилась и что-то тихонько запела. Больше всего Маша радовалась возможности хоть одну минутку этого радостного дня провести с самой собой; а потому очень удивилась, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд.

Пристальный взгляд, как вы поняли, принадлежал именно мне. Попускав слюни в сторону большого дядечки, скрывшегося в подъезде, я схватила свою куклу под мышку и выползла из палисадника.

— Здравствуйте! — прозвенел на весь двор мой тоненький голос. — Давайте я вам помогу?

Не знаю, является ли стеснительность достоинством или недостатком, но я ею никогда не страдала. За пределами двора в мою жизнь могли войти зло и ненависть, но здесь, на залитой Солнцем площадке, им места не было, поэтому я без всякого стеснения обратилась к незнакомой тёте. Обернувшись, «незнакомая тётя» увидела меня: маленькую светловолосую девочку, чуточку пухленькую, на молочно-белом лице которой расцветала широкая улыбка, с озорным блеском в зелёных глазах.

— Привет, — поздоровалась она со мной таким же весёлым и радостным голосом, — а тебя мама искать не будет?

Всякий раз, когда кто-то упоминал моих родных родителей, я чувствовала себя неловко… так, словно на меня дул холодный ветер. Зябко поежившись, я дотронулась плечом до уха и объяснила:

— Моя бабушка сейчас уехала к своей подружке, тёте Ире. Конечно, бабушка зовёт её просто «Ира». Я раньше её жалела, ведь у неё нет своих внуков, и детей, и даже мужа, но моя бабушка как-то сказала, что неизвестно, кого бы пришлось жалеть, если бы они у неё были. Однажды я сказала: «Можно я буду звать вас бабушка Ира? Ведь тётями я зову тётю Сашу и тётю Марину, а они намного моложе вас; вот тетя Саша только в прошлом году закончила анспира…» — тут я запнулась. — Анспирин… Аспир… Анаспир…

— В общем, то, где после института, и про которое дядя Петя сказал: «…деньги не ветер», — нашла я выход из положения, — Я не спрашивала, куда они выкидывали деньги, но тёте Саше очень нравилось. Да… а тётя Ира рассердилась, и сказала, что всегда будет тётей. И сказала, что о возрасте говорят только неприличные люди. На это я ответила, что тогда она сама неприличная — в конце концов, она первая спросила, сколько мне лет! Тут она мне посоветовала держать язык на привязи, и что моей бабушке не повезло! А мне кажется, вполне повезло, бывают дети и хуже. Я, например, никогда бы не стала есть козявки, а есть одна девочка, которая ест, фууууу…. А вы как думаете?

— Фууууу, — согласилась тётя, и в том, как он сказала «фууу», мне почудилось что-то знакомое. Я посмотрела на неё… подошла поближе… а потом буквально заорала:

— ОЙ! Вы — Митина мама? ВЫ — МИТИНА МАМА!!! — и от переполнившей меня непонятной радости запрыгала на месте и захлопала в ладоши.

От неожиданности Митина мама и сама засмеялась, а потом сделала то, чего никогда не делал никто из взрослых: схватила меня за руки и запрыгала вместе со мной.

— А ты знаешь моего Митю? — поинтересовалась она.

— Конечно, знаю! — отрапортовала я. — Я вам в прошлом году за него письмо писала, когда он свинкой болел. Под диктовку…

Ну да, под диктовку. И от себя чуточку добавила, чтобы было трогательней.

Видимо, письмо и в самом деле было «трогательным», потому что, вспомнив о нём, Митина мама расхохоталась до слёз. Это письмо и по сей день хранится у них с папой в большой коробке. «Здарствуйте мама и

Папа

привет вам от бабушки Мити дедушки нет дома

он на работе точка .

Двойков нет нихажу в школу. Вчира играли в карты дома бабушка жулничила и я сказал что больше сней играт небуду.

Алиса она пишит вам писмо приходит каждый ден хочет заболеет тожы но не забыливает свинка балезнь пративная и всё чешетца за шеий и голову мыли давно а типерь нилзя».

Дальше шла «трогательная» часть:

«Митя савсем здаров. У нево уже уши пачти видны и пильмени он кушать может а ни как всреду кагда ево сташнило как вызраравет мы его нибудим дразнит он же балел а ни нибалел».

Митин папа это письмо потом ещё пару месяцев носил в часть, почитать бойцам для поднятия боевого духа.

— Значит, ты маленькая Митина подружка, — подытожила Митина мама. Я сразу выпрямилась по стойке смирно и важно кивнула:

— Ага. Только я вспомнила, что мне бабушка сказала с чужими людьми на улице не разговаривать.

— Бабушка права, — сочувственно покачала головой Митина мама, отчего кудрявый хвостик смешно запрыгал — ну прям как пружинка. «Интересно, а если отрезать прядку и приделать своей кукле, он также будет прыгать?..» — промелькнуло у меня в голове.

— И что же нам делать?

— Надо познакомиться, — нашла я простое решение, и, взяв двумя пальчиками подол своего бело-голубого платьица, присела. — Алиса Темнова. Восемь лет, но пока ещё семь. Только прививки мне не делают, у меня на них аллергия, — сообщила я сразу всю необходимую для первого знакомства информацию.

— Тётя Маша, — хрюкнула Митина мама в ответ, отчаянно пытаясь сохранять положенный моменту серьёзный вид. Я прищурилась.

— Вы не очень-то похожи на тётю… Вы больше похожи на принцессу из сказки, — выдала я имеющийся в моём арсенале «компелмент».

— Правда? — обрадовалась Митина мама. — Помню, когда мне было семнадцать лет, моя старшая сестра приехала к нам со своим сыночком и сказала ему: «Это твоя тётя Маша». У меня чуть инфаркта не случилось. А теперь я люблю, когда меня детишки тётей Машей называют… и буду рада, когда однажды назовут «бабушкой».

Я слушала её, открыв рот. Во-первых, запоминала новое слово «инфаркт», во-вторых, впервые в мою восьми-но-пока-семилетнюю голову пришло осознание, что и я когда-нибудь стану старой семнадцатилетней тётей… От знакомства с моим рёвом Митину маму спасла бабушка Аня, высунувшая голову из окна кухни и провозгласившая на весь двор:

— Машенька! Родная! Дима в туалет пошел, не жди его, подымайся, а я послежу, чтобы никто вещи не растащил!!!

С проворством и силой, каких трудно ожидать при взгляде на мою невысокую пухленькую фигурку, я подхватила две сумки и твердым шагом направилась к подъезду.

Митина мама к тому времени оправилась от культурного шока, и, пока мы поднимались, рассказала, что они с Митиным папой жили в маленьком городке, где всего двадцать домов, где все друг друга знали и даже двери в квартиры не запирали. Я отнеслась к этой информации с недоверием. Это хорошо, если ты просто в игрушки играешь или там пластинки слушаешь. А если, допустим, в туалете сидишь, или в ванной…

Я размышляла над этим целых два лестничных пролета, а потом Митину маму уже ничто не могло спасти, даже сообщение, что в их городке на соседней улице жили инопланетяне. Потому что, как говорила подруга моей бабушки Надя Рощинская, я родилась страшной болтушкой. Руки у меня были заняты сумками, но рот-то свободен, вот я и пользовалась им по мере своих скромных сил.

— У нас дома тоже нет лифта, — выбалтывала я, — и тут тоже нет, а я была в одном доме, где есть, там бабушка Надя живёт, Рощинская. И мы с её внуком Мишкой стали кататься на лифте — ну, забегаешь туда, нажимаешь кнопку — девятый этаж — и ееедееешь, ееедееешь себе, а не то, что пешком! Бабушка предупреждала, чтобы мы не баловались, но мы просто ничего не могли поделать, и катались, и застряли, и пришлось ждать электрика, пока он нас вытащит. А электрик был пьяный, потому что, понимаете, уже было почти четыре часа, а он честно всех предупредил, что трезвый он только до обеда, пока у него голова с похмелья болит. Но он нас всё равно вытащил… правда, он сначала хотел дверь вручную открыть и Мишку через эту дыру за руки вытянуть, но бабушки ему не дали, сказали, что лучше пусть мы так и сидим в лифте до утра. Представляете — ДО УТРА! В ЛИФТЕ! С Мишкой! А у меня даже куклы с собой не было!

— Кошмар, — выдохнула Митина мама.

— Ну, они нас всё-таки вытащили, и поставили в угол. Они нас спрашивали, зачем мы это делали. Мы объяснили, что вообразили, будто это запуск ракеты, и мы оба летим на Луну, вот разве они не хотят, чтобы их внуки были знаменитыми космонавтами?.. а баба Надя всё плакала и плакала, а моя бабушка сказала, что в следующий раз она меня лучше в погребе оставит сидеть, чтобы я себе там воображала, что хочу, а из погреба достать всё-таки легче, чем из лифта, потому что, понимаете, моя бабушка трезвая и после обеда тоже. То есть она всегда трезвая, — поправилась я. — Бабушки вообще пьяными не бывают, а дедушки бывают. Но не Митин дедушка, конечно, — снова поправилась я, вспомнив о нашей догадке, что бабушки Анин муж — это папа Митиной мамы. — Он напивается только на первое мая, и всегда вывешивает флажок за окном, и говорит, что коммунисты самые лучшие люди.

О том, что коммунисты самые лучшие люди, Митин дедушка говорил при каждом удобном случае, так что эти неизвестные коммунисты казались нам чем-то вроде ангелов, сошедших с небес. И когда первоклашки делали на уроке труда подарки на 23-е февраля, мы с Катей придумали для её любимого папы и моего любимого дяди Пети отличную открытку, гордо подписав:

«Дорогой мой папа и Дяди петя!

Желаем тибе аставатца камуннистом до конца дней твоих!»

Дядю Петю после прочтения открытки до самого восьмого марта валерьянкой отпаивали.

— …мне нравится имя Митя, и Катя тоже, и Ксюша, а вот Алиса — не нравится, — выдавала я тем временем, — похоже на колобок — такое же круглое. Мне бы вот хотелось, чтобы меня звали Анастасия, или Арина, или уж Наташа… вот когда у меня будут дети, один ребёнок, я ему красивое имя выберу. Я уже придумала — Ульяна.

— Ммм, — промычала Митина мама, представив себе этого «дети, который один ребёнок, и он — Ульяна». Зрелище, вне всякого сомнения, произвело на неё впечатление, потому что она решила перевести тему: — А мне очень даже нравится твоё имя, и оно сказочное. Ты про Алису Селезнёву читала? У меня есть книжка, я могу тебе дать.

— Читала, — фыркнула я с пренебрежением. Взрослые, что с них взять. — Да это не сказка, она же просто летала в космосе с отцом. От неё не замирает в сердце… вот здесь… — я остановилась и ткнула куда-то в область желудка.

— Сказка ты моя ожившая, — ласково позвала меня Митина мама, так, что я зарделась и если бы могла — то замурчала, как дворовая кошка Мурка. Тут следовало бы сказать, что Митина мама смотрела на меня, освященную яркими солнечными лучами, с золотым нимбом вокруг светлых волос, и сердце её трепетало — но ничего такого не было; она точно так же, как Митя, стиснула губы в недовольно-упрямую линию и прошептала: — Каким же я увижу своего Митю?..

Я была слишком маленькой, чтобы понять переживания матери, чей малыш столько лет жил вдали от неё, а потому восприняла вопрос буквально.

— А, да нормальным вы его увидите, синяк под глазом почти прошел.

— Какой синяк?

— А вы не знаете? Они с Андреем неделю назад решили провести соревнование, кто сможет на велосипеде проехать по старому деревянному мостику над прудом, ну тому, который ещё весь в дырках…

— И что, упали?! — побледнела Митина мама.

— Да нет, они нормально проехали, — успокоила я её, — просто за ними Супербабка следила, она кинулась по мостику, и провалилась, но не совсем провалилась, а наполовину, и они её стали вытаскивать, а она от страха так руками размахивала, что попала Мите в глаз! Он сказал, что удар левой у неё — как у тренера по боксу! Ну, и весь глаз у него был фиолетовый, и отек, таким маленьким стал — ууужааас!

— А бабушка Аня что?

— Смеялась, — сдала я бабушку с потрохами, — сказала, что Митя ей умереть спокойно не даст, это надо ж, чтобы его какая-то бабка одной левой уложила! А дядя Петя сказал, что Супербабка — это генный мутант, и что надо радоваться, что Митя так легко отделался.

Тут мне пришлось прервать свой рассказ, так как мы наконец-то поднялись на четвертый этаж и стояли перед Митиной дверью, той самой дверью, куда я бегала по двадцать раз на дню, той дверью с коричневой, немножко оторванной ручкой (это мы на двери катались, когда дедушка с бабушкой уходили на работу), той дверью, дом за которой влёк меня, как магнитом, словно, даже будучи маленькой, я знала, какую роль ему предстоит сыграть в моей жизни.

Но сегодня не я, а Митина мама распахнула эту дверь и замерла на пороге, вдыхая аромат родного дома — ни с чем несравнимый, драгоценный аромат семьи Буйновских: пахло книгами, сосновой мебелью, железными турниками в коридоре, и бабушки Аниной выпечкой. Я стояла на пороге и со странным, щемящим сердце чувством смотрела, как Митина мама, вскрикнув, сначала обнимала плачущую бабушку Аню, и дедушку, который вообще-то муж бабушки Ани, но, вполне возможно, и отец Митиной мамы. И вот она прошла вперёд и прижала к себе, к бешено стучащему сердцу, такого взрослого уже десятилетнего Митю, и сама заплакала навзрыд… А Митя, красивый черноволосый мальчик, осторожно гладил её по спине, а сам смотрел на меня серыми материнскими глазами, и я видела, что ему ужасно неловко.

— Мой мальчик, я так скучала по тебе… — плакала Митина мама, а Митя чувствовал себя ужасно. «Мне хотелось её оттолкнуть и убежать куда-нибудь», — признался он мне позже.

— Я по тебе тоже скучал, — сдержанно ответил он. — О, Ласка, привет!

Он вырвался из материнских объятий и, взяв меня за руку, поволок в детскую.

— Неблагодарный! — неслось ему вслед напутствие бабушки Ани. — Мог бы и с матерью побыть!

— Да ладно тебе, мама, — отозвалась Митина мама, — пусть идёт. У нас с ним теперь вся жизнь впереди.

* * *

— Вот привязались, — поделился со мной Митя, когда мы уселись в комнате. — Мы с ней совсем недавно виделись, зимой.

— Может, она думает, что с зимы прошло много времени, — осторожно высказала я своё мнение. — А твой папа что?

— Руку пожал — так стиснул, у меня аж кости скрипнули. Ты не уходи пока, а то я точно знаю, она меня опять захочет тискать, фууу…

Я засмеялась. На самом деле, Митя был ласковым мальчиком, и очень даже любил, когда мама его «тискает», но разве можно в таком признаваться? Да если мальчишки узнают, позора не миновать, хоть ты потом до старости их поколачивай. Но Митина мама вовсе не собиралась прямо и с ходу его «тискать». Заново осваиваясь в доме, куда она вошла невестой, и где не жила столько лет, она не могла не думать о том, как здесь всё переменилось. Её сын, которого она оставила совсем крошкой, и видела лишь несколько раз в году, вырос и превратился в замечательного мальчика — взрослого мальчика, осознала она, когда мы с Митей вошли на кухню.

Видя сына, главным образом, рядом с бабушкой и дедушкой; читая о его успехах и проказах, Маша привыкла считать его малышом, любимым и опекаемым. Но только теперь, увидев его в компании другого ребёнка, Митина мама поняла, как далеко он ушёл от неё.

История Митиной мамы была историей её мужа. Когда он, молодой капитан десантных войск, попал в страшную аварию, так сильно его покалечившую, у Маши не было ни капли сомнений в том, как должно поступить. Куда бы ни переводили её мужа, всюду она следовала за ним. Какими страшными были те годы, годы борьбы за выживание! Дима боролся за свою жизнь, за восстановление функций речи (у него была контузия). Долгие, изнурительные годы, когда врачи пытались спасти ему ногу; унизительное положение «бывшего афганца» — унизительное тем, что его заслуги перед Родиной на самой Родине оказались никому не нужны. Она всеми правдами и неправдами старалась быть рядом: устраивалась при госпиталях нянечкой или санитаркой, или воспитателем в детское отделение, была и помощницей повара, и уборщицей…

Конечно, ни на мгновение не забывала Маша о своём сыне, но тащить ребёнка в те условия, в которых она жила, казалось невозможным.

Только когда она увидела нас вместе, увидела, как он поднял меня, чтобы я смогла достать чашки, как они перекинулись с бабушкой Аней только им одним понятной фразой, когда из детских глаз на неё посмотрели взрослые, всё понимающие глаза — вот тут Митина мама и задумалась, не совершила ли ошибку.

Тем временем, пока они с Митиным папой, несколько ошарашенные близостью и новизной родного дома, сидели на диване, вокруг кипела бурная деятельность. На столе появлялись лакомства, расставлялись тарелки и ложки, и многочисленные соленья, и любимые их салаты, и все те вкуснейшие блюда, на которые бабушка Аня была большой мастерицей.

— А вот это нам Галина Александровна передала, — поделилась бабушка Аня, выставляя на стол огромное блюдо с селёдкой под шубой.

— Фууу, — протянули мы с Митей, скривившись.

— Ням, — лязгнули зубами Митины родители.

— Лучше бы твоя бабушка нам шоколадной колбасы наделала, — высунул Митя язык и очень похоже изобразил, как его вот-вот вырвет.

— Тооочно, — поддержала я. — Бабань, ты лучше её о чем-нибудь другом проси, или уж пусть делает только шубу, без селёооодкии!

— А вы помолчите, балбесы! — прикрикнула она на нас. — А то вот как дам лопаткой по пустым-то головам. Алиса, почему у тебя все волосы растрёпаны?

— Да мне бабушка эти противные «баранки» сделала, я их терпеееть не могу, ты же знаешь! От них голова болит, и кожа на глазах чешется! Дядя Петя говорит, что моей бабушке надо было на пластиченского хирурга поступать, и что к ней бы очередь не переводилась.

— Хыхыхы, — засмеялась бабушка Аня. Смех у неё — просто прелесть, грудной, глубокий — и всегда служит предвестником чего-то не очень хорошего для ребячьего племени. — Алиса, хватит бабушку закладывать. Неси мой гребень деревянный, я тебя перечешу.

— Ой баабаань, лучше я так похожу… — сразу пожалела я о содеянном. Потому что причёсывала меня бабушка Аня деревянным гребнем так же, как в далекое деревенское детство начесывала овечью шерсть. А так как я в доме Буйновских давно стала «своей в доску», церемониться и обращать внимание на такие мелочи, как распускаемые слёзы и сопли, бабушка Аня не собиралась.

— Алиса, не перечь старой женщине и неси сюда мою гребёнку! — рявкнула бабушка Аня, развернула меня за плечо и легонько подтолкнула в сторону коридора — так, что я мигом оказалась у противоположной стены.

— О маам, — подал голос Митин папа, — теперь я понимаю, в кого я такой уродился!

— Какой такой? — поинтересовалась бабаня.

— Решительный, — тявкнул он. «Выкрутился», — пролетело у нас с Митей.

— Молодец, сынок, это ты правильно сказал, — похвалила бабаня. — А то сказал бы — упрямый там, или упёртый, я бы и тебе косицу на голове заплела.

— Б-ба-б-ань, а к-как бы т-ты заппплела, — пискляво поинтересовалась я в тон рвущемся волосам на голове, — он же л-лысый…

— Поэтому и я сказал — решительный, — ответил мне Митин папа.

И посмотрел прямо в глаза. А я ему. Так мы и смотрели друг на друга: взрослый и довольно страшный на вид мужчина и маленькая, со слезящимися глазами девочка — смотрели и не могли оторваться, словно нашли там, куда смотрели, что-то очень важное, что-то, чего мы не могли объяснить.

Первый раз, когда я только увидела Митиного папу, я немножко оробела. Вошла на кухню, а он сидит, и огромная кухня, к которой я так привыкла, вдруг стала какой-то маленькой и скукоженной. Его же в тот момент поразила моя реакция на отсутствие у него ноги. У Митиного папы уже был некоторый опыт встречи с детьми, и он их делил на две категории: трусы и дебилы. Трусами были те, кто, размазывая слезы по лицу, убегал прятаться за маминой юбкой, дебилы же вопили на всю улицу: «У дяди нет ноги! Посмотри, у дяди нет ногиии!»

Наверное, засмущайся Митин папа в тот момент, и я непременно попала или в первую, или во вторую группу. Но, на моё счастье, он бросил на меня короткий резкий взгляд. Это был вызов. Я сразу набычилась, подобрала рот в гузку и ответила таким же упрямым коротким взглядом — ну просто впитала его, от макушки до пят, спокойно посмотрела на ногу, отметила про себя её отсутствие где-то в промежутке между «лысой головой» и «зелёными глазами», и едва удержалась от того, чтобы не показать ему язык. Нога была несущественным отрезком в понятии «Митин папа — дядя Дима». Да и оробела я не из-за ноги, а из-за хмурого лица и буквально сцепившихся друг в друга толстых бровей.

В своё оправдание скажу лишь, что Митиного папу, когда он набычивался, и взрослые боялись, что же с меня взять? Но после краткого обмена взглядами, которые могли стереть в порошок всё, что попалось бы им на пути, Митин папа расхохотался.

— Мам, оставь девчонку в покое, у неё и так на голове волос мало, а ты последние выдираешь!

Я чуть не заплакала. Рядом с такими монстрами, как Ксюша и Катя, у каждой из которых коса размером с кулак, мои три волосинки в два ряда выглядели убого и непритязательно.

— Меня во дворе дразнят, что у меня крысиный хвостик, — поделилась я с Митиным папой своим горем.

— Ничего, — утешил он меня, — у кого волос мало, у того для мозгов в голове больше места остаётся, и мы вот с тётей Машей тому наглядный пример! Я — умный, а она…

Наглядный пример! У меня даже слёзы высохли.

— А у кого волосы густые, тот тупой, что ли? — поинтересовалась я, за что схлопотала гребёнкой по макушке.

— Ты давай, не учи ребёнка плохому, у них и без твоего влияния поведение кошмарное, — встряла бабаня, умудрившись собрать мои жиденькие лохмы в некое подобие хвостика. — Красота, — оценила она моё творение.

— Надо будет её перечесать перед тем, как на улицу пойдёт, — шепнула Митина мама своему мужу.

Не знаю, почему, но стоило всем сесть за стол, как воцарилась неловкая тишина. Ладно, мы с Митей — набивали себе рот жареной курицей и бросали жадные взгляды на открытую коробку конфет «Коллекция» шоколадной фабрики «Россия». У нас, можно сказать, была уважительная причина, ибо конфеты от шоколадной фабрики «Россия» — то же самое, что бриллиант среди прочих драгоценных камней. Мне даже немного жаль своих детей, которые не смогут попробовать ТОГО шоколада. Возможно, знай мы о том, что однажды фирма Нестле выкупит нашу, родную, русскую шоколадную фабрику, и будет производить нечто, напоминающее собачье … гав-кхе-км-но в нашей, родной, русской шоколадной упаковке, мы, наверное, подняли бы международное восстание, уничтожив буржуйскую заразу на корню. Но такого мы и вообразить не могли, и лопали шоколад, не зная, что поглощаем вымирающую как вид нектар и амброзию.

Итак, мы разрабатывали стратегический план по захвату конфет, в то время как два поколения родителей смотрели друг на друга и не верили, что годы ожиданий, и мотаний, и прочих неприятностей закончились, и им было чуточку неловко за нахлынувшее счастье. Наверное, думали, что все неприятности остались позади, а в будущем их ждёт только хорошее. Наивные…

Решив разрядить обстановку, где-то между борщом и селёдкой, на которую, кстати, моя бабушка и в самом деле была мастером, Митина мама спросила:

— Алиса, а тебя мама дома не потеряОЙ!

ОЙ — это Митин папа её под столом пнул. Я догадалась, потому что вместе с пинком он бросил таааакооой выразительный взгляд! Вопрос о родителях давно перестал ставить меня в тупик, но, как и всегда, я почувствовала прикосновение чего-то холодного и неприятного, и, как и всегда странно повела плечом, дотронулась им до уха.

— Моя мамочка не может меня потерять, она умерла, — на вопрос о маме отвечать было очень легко, и в довершении я улыбнулась. У Митиной мамы было какое-то странное выражение на лице.

— А паОЙ! — снова попыталась спросить она, и теперь уже они оба — и Митя, и его папа — смотрели на неё оооочень выразительно.

— Алиса живёт со своей бабушкой, Галиной Александровной, — вступила бабушка Аня. — Её отец много работает. Уезжает.

— У Алисы мировая бабушка, — кивнул Митя. — Просто супер! Мы один раз поймали пацана, ну, Максима из общаги… Он ещё Ксюшу дразнил, помнишь, Ласка? Так я его скрутил и держал, а Ласка крапивой стегала, и он, вот дурак, побежал к Ласкиной бабушке жаловаться. Знаете, что она нам вечером сказала? «Решили бить — бейте так, чтобы жаловаться боялись!»

Митин папа деликатно уткнулся носом в тарелку. Митина мама удивлённо смотрела на сына.

— И ты поэтому считаешь её мировой?

— Не-ет, так и наша бабушка всё время говорит, — бабаня отвернулась к плите, наверное, засмущалась, — а вот когда она нас перед директором в школе выгородила — это было просто супер.

— Перед директором? — бабаня бросила на нас взгляд исподлобья. — В деле фигурировали актовый зал, городская комиссия и таинственным образом исчезнувшие кулисы?..

— Митя! — Митина мама, кажется, была в очередном за это утро шоке, а вот Митин папа усердно грыз веточку розмарина.

— Да он не виноват! — бросилась я на выручку. — Он не виноват… ну, не совсем виноват, просто они его наказали за то, что кто-то дверь в спортзал краской коричневой напачкал, а это был не он!

— Нападение — лучший способ защиты, — похвалил нас Митин папа. — Интересно, это ваш лучший подвиг?

Мы с Митей приосанились.

— Ну… да. Из тех, что обнаружили.

И Митин папа засмеялся — весело, от души, и хлопнул Митю по плечу. Этот смех удивительным образом преобразил его лицо, показав его хорошую половину. С плохой нам предстояло познакомиться в самое ближайшее время, так что очень хорошо, что мы увидели его хорошую сторону раньше. Иначе просто не поверили бы в её существование.

Митин папа состроил смешную рожицу и поманил меня пальцем, а потом усадил к себе на колено.

— Такая маленькая, а весишь целую тонну! — наступил папа на больную мозоль.

— Я из-за гимнастики плохо расту, хотя тренер говорит, что жира во мне предостаточно, — честно призналась я. — Я стараюсь кушать поменьше, но с такими щедрыми бабушками, как у нас, ничего не получается.

— Тоже мне, толстушка нашлась, — рассердилась бабушка Аня, и живо поставила передо мной тарелку с куском восхитительного пирога с вареньем. — Мне бы поговорить с этим тренером, я бы ей показала, как костями греметь.

— А я очень хочу быть худенькой, — вздохнула я. Стать худенькой было не только моим, но и Кати-Ксюшиным заветным желанием, ибо мы трое попадали в разряд тех, кого взрослые любят называть «нормальными». Ах, как мы мечтали услышать в свой адрес «кости да кожа»!

— Отказ от этого куска будет первым шагом к худобе, — заметил Митин папа. Я хмыгнула и придвинула тарелку к себе поближе, чем вызвала новый приступ смеха. Я скосила глаза и вперилась в него свирепым взглядом.

— Ого-го! — восхитился он, а потом спросил: — Как, по-твоему, я страшный?

— Ага, — простодушно согласилась я.

— Из-за ноги?

— Не-ет, из-за того, что у вас брови вот тут, впосерединке, буквой «а» собираются.