Часть 1

Мы и они

в этом

тесном мире

Кондрашов С. Н.

К64 Мы и они в этом тесном мире: Дневник полит,

обозревателя. — М.: Политиздат, 1984. — 352 с., ил.

Новая книга известного журналиста-международника Станислава Кондрашова — это изображенная средствами документальной публицистики панорама современного мира с его сложностями, контрастами, противоречиями, острым противоборством сил мира и войны. Большое место занимают очерки, раскрывающие милитаристскую, агрессивную политику Вашингтона на фоне кардинальных международных проблем: отношения СССР — США, американские «Першинги» и Западная Европа, обстановка в Ливане, Центральной Америке и др. Автор идет по горячим следам событий, его политический дневник как бы приобщает читателя к потоку международной жизни, помогает разобраться в нем.

Издание рассчитано на массового читателя.

66.4(0)37

© ПОЛИТИЗДАТ, 1984 г.

КБ-3-1-84

0804000000-391

079(02)-84

МИР ТЕСЕН...

Один путник прошел подавно через мой служебным кабинет. Это был американец среднего возраста и роста, плотный, с бородкой, делающейеще круглее его широкое лицо, и с голубыми, чистыми и внимательными глазами. Мы проговорили полтора часа и, попрощавшись с пим, я увидел напоследок его спину в длинном редакционном коридоре. Разговор как разговор; насколько помню, наспоразили друг друга свежими мыслями или афористично отделанными фразами, по остался после этой встречи какой-то бередящий душу след, что-то зацепило и заставило задуматься. Захотелось написать об этой встрече, по как? Важнее всего был в пей подтекст, а это материя неуловимая, попробуй изобразить ее пером, привыкшим к прямому и резкому тексту политических формулировок. И вот прикидывая — писать или не писать и если писать, то как, набрел я на слово путник, которому никогда не было места в моем лексиконе.

Но почему — путник? И свои путники вроде оы перевелись, а иностранные не забредают через государственную границу, и даже в «Известиях» не миновать им дежурный пост внизу, у входа. К тому же я знаю, что этот американец — журналист с именем, журналист и писатель, как сейчас повелось говорить. Путник? На нем были затрапезные летние брюки, а через плечо в духе времени потрепанная холщовая сумка, непривычный предмет для моего поколения, хранящего верность портфелям. Именно она, эта холщовая сума у иностранного гостя, от которого всегда ждешь какой-то степени официальности, и навела меня на русское слово, предполагающеенечетыре стены с потолком идипломатическуюбеседу, а вольное небо над вольными просторами, кудрявую какую-нибудь опушку леса и стихи вроде блоковских: «Нет, иду я в путь никем не званый, и земля да будет мне легка...»

Из сумки путник, однако, вынул не краюшку хлеба и кусочек сальца в тряпице, а два больших желтых конверта, называемых у них, в Америке, манила. Из конвертов извлек сложенные вдвое листочки бумаги, из кармана пиджака — черную толстую, отчаянно старомодную ручку. Такие ручки назывались у нас вечными, пока не уступили место недолговечным, шариковым...

Тутпора представить его. Известный журналист и писатель, лауреат престижной Пулитцеровской премии.ТомасПауэрс впервые приехал в Москву. Привела его к намработанад книгой о стратегических ядерных вооружениях — тех самых, которые готовят друг на друга на тот самый роковой случай. Он изучил, как мог, проблему со своей, американской, стороны, но одной стороны, особенно в избранном им предмете, как вы догадываетесь, недостаточно. И вот па две недели в Москву — поглядеть на нас и поговорить с нами, с теми, кто достанется в собеседники.

Мы говорим: стратегические вооружения. И каждый из нас — в зависимости от того, какие картинки видел, — представляет затаившиеся в подземных шахтах межконтинентальные ракеты, гигантские бомбардировщики, китовые туши атомных подводных лодок. Этих монстров, катастрофической разрушительной силы не очеловечить, но ведь у каждого, в каждом, за каждым — люди. Люди, которые их создал„ люди, которые при пих дежурят, люди, которые, не дай бог, будут пускать их в ход. Боже мой, разве древние или. новые философы предвидели, что образуется эта цепочка и как трагично будет она коротка: системы оружия — политика — смысл бытия (смысл жизни каждого из нас и всех на планете Земля), Между этими тремя коваными звеньями, только тремя, впору ставить знак тождества. Какое-то сверхплотное сжатие всего и вся. Неслыханное ракетно-философское мышление.

Не было такого ни в 40-е, ни в 60-е годы, хотя и тогда висела над нами Бомба. Не восставали тогда американские епископы против американского президента. Не проводились референдумы по ядерному замораживанию. И вестником этих новых времен занесло в Москву голубоглазого бородатого американца с холщовой сумой. Как многих заносит. Пишет о стратегических вооружениях, по под всеми вопросами, которые он задает у пас, подтекстом идет вопрос не о забрасываемом весе и даже не о ядерной стратегии, а самый главный и мучительный: что вы за люди? Что мне и моим близким от вас ждать? Не в холщовой суме суть, а в веревочке, которая нас связала. Он путником прилетел к нам, потому что видит в нас спутников, и свою судьбу не может отделить от пашей, не может, даже если очень бы захотел. От нашей общей — и общечеловеческой — судьбы. Все мы путники, но не под вольными небесами среди вольных полей, а в угрюмых пространствах ядерного века. Все мы путники — и все мы спутники. Вот к какому заключению я пришел, когда под поверхностным слоем нашей беседы пытался нащупать глубинный психологический слой и вместе с пим секрет появления еще одного американца в «Известиях».

Мир — тесен… Неведомый мудрый предок смело поставил рядом эти два слова еще тогда, когда знакомый ему мир замыкался темными чащобами лесовнагоризонте, а незнакомый простирался неведомо куда и таил тьму чудес. Ба, мир тесен! — посмеивались старые знакомцы, встретившись в неожиданном месте в каком-то десятке верст от дома. Ба, мир тесен… Попробуйте так же, добродушно посмеиваясь, сказать это о ракете, которая всего за полчаса может перенести с континентанаконтинент свои сотни тысяч неотвратимых смертей, упакованных в трех или десяти ядерных боеголовках индивидуального — и точного — наведениянацель?

Мир тесен… Когда мне позволили из АПН и попросили встретиться с Томасом Пауэрсом, сотрудником американского журнала «Атлантик», автором известной книги о ЦРУ н недавно вышедшего сборника эссе о ядернои стратегии США я вспомнил это имя. Познакомился с ним заочно, при обстоятельствах, не совсем обычных, на высотах чуть пониже тех, что пронзает ракета. Осенью 1982 года я был в Вашингтоне и, хотя не работаю над книгой о стратегических вооружениях, вел примерно те же разговоры, что он ведет в Москве, что все мы ведем Друг с другом и кто-то посоветовал мне прочитать интересную статью в юбилейном (125 лет) номере ежемесячника «Атлантик». Я купил журнал в голубовато-серебристой обложке в вашингтонском аэропорту Даллас перед тем, как сесть в широкофюзеляжный Ди-Си-10. Самолет шел в Сан-Франциско. В салоне, размером и видом похожем на какой-то элегантный ангар, после ужина потушили верхний свет, пассажирам предложили кинодетектив, а я не мог оторваться от статьи Томаса Пауэрса. Она оказалась завлекательнее и своим еще неисчерпанным сюжетом ужаснее любого «фильма ужасов». Пространная статья называлась «Выбирая стратегию для третьей мировой войны».

Хороший образчик дотошного «исследовательского» журнализма: сведения из первых рук, от военных и штатских генералов, от ядерных плановиков и стратегов, описание президентских секретных меморандумов и директив, множество деталей, и все они работали на главную идею, главное впечатление — неостановимого инерционного хода чудовищной военной машины. Не могут не изобретаться новые и новые, все более изощренные системы ядерного оружия, а под них не могут не придумываться все новые и новые военные доктрины, все больше исходящие из возможности и допустимости ядерной войны. И невозможно разорвать это колесо, и катится оно к ядерной бездне.

Американские журналисты такого класса обычно не жмут на эмоции, единственное чувство, которое позволяют себе, — ненавязчивый юмор. Однако юмору при такой теме как-то не нашлось места, и автор, казалось бы, целиком растворил себя в фактах, цифрах и цитатах, стиль его был сух и лишен патетики. Но… В отличие от детей, взрослым надо сдерживаться, и лишь подтекстом они передают свое отчаяние. И подтекст в статье был не о ракетах, а о людях, подтекстом шел крик души:' смотрите, каждый из этих американцев логичен и вроде бы рационален, каждый умелый профессионал на своем месте, каждый всего лишь делает свое дело, но вместе, ПО совокупности своего труда эти разумные люди творят безумие, которого свет не видел.

Среди его примеров был бывший президентДжимми Картер. Он пришел в Белый дом с намерением несколько наивным, по, возможно, искренним: добиться сокращенияядерныхарсеналов. Потом с въедливостью бывшего инженера-подводника влез в ракетно-ядерные лабиринты американских стратегических доктрин и — вылез из них сторонником «ограниченной» ядерной войны, человеком, приблизившиськатастрофу. Ну а Рейган пришел не сокращать, а наращивать, и это картеровское наследие было ему как нельзя кстати.

Так, под рев двигателей и стрекотание кинобоевика, в их самолете, преодолевающемтемные вечерние пространства и х континента, я нашел Томаса Пауэрса сего тревогой, которая укрепила и мою. Он сообщал, что в декабре 1947 года единственной атомной мишенью для американцев была Москва, в которую целили восемь бомб. Но уже через пару лет план «Дропшот» предусматривал доставку 300 бомб на 200 целей в 100 индустриально-городских районах Советского Союза. Давняя история, бледная заря нового века. В 1974 году Пентагон наметил на советской территории 25 тысяч мишеней для ядерных ударов. К 1980 году их стало 40 тысяч! «Теперь все в этом списке», — писал Пауэрс. И список «все еще растет»...

Конечно, тревога его была не просто терзанием нормального человека, который жаждет мирной жизни, а не кровопролития. У веревочки, связывающей нас, — два конца, как и у цепочки, намертво соединившей типы ракет со смыслом бытия и судьбой человечества. По законувзаимностии возмездия, заботясь о своей безопасности, другая сторона пристально разглядывает американскую территорию и заводит собственный проскрипционный список...

Журнал я взял в Москву. Строчки Томаса Пауэрса лежали у меня среди других — и тоже по безмятежных — печатных строк, и я никак не мог предположить, что всего через полгода с небольшим воскликну про себя: «Ба, мир тесен.'», когда на шестой этаж «Известий» необычным путником придет их создатель, продолжающий разрабатывать отравленную термоядом межконтинентальную тему.

Между прочим, об этом я и спросил его в середине нашего разговора, когда убедился, что не бесстрастный аналитик сидит передо мной, а живой человек с живым восприятием других людей и мира. Почему углубился он в термояд, взявшись за эту тему, и каково ему-горшеили, может быть, легче? Во взрослых людях, хотя они и стесняются простых и ясных детских слов, прячется детство.

Как только он начал отвечать мне, я понял, что это ответ миллионов. Сидевшему передо мной бородатому человеку было пять лет, когда окончилась война, вспомнил он не День Победы в мае, а день атомной бомбардировки Хиросимы в августе. С тех пор он живет с Бомбой, как, впрочем, и все мы. Разница, однако, в том, что мы как бы отстраняем ее, держим по возможности на расстоянии, не пуская ее в нашу повседневную жизнь, а он, надолго избрав Бомбу предметом своей журналистско-писательской страсти, главным творческим содержанием своей жизни, как бы обручился с ней. Зачем? — спросил я сочувственно. И он ответил в том смысле, что хочет лучше и зорче разглядеть ту пить (или веревочку?!), на которой висит Бомба. Ну и как оно, разглядев, — легче ли стало? И глядя своими маленькими, круглыми, ни разу не улыбающимися глазами, он не кивает, а качает головой: «Нет, не легче...»

Когда встречаешь въяве человека, которого знал заочно, по написанному им, он выглядит и проще и сложнее своих сочинений. Выясняя главное, его не подчеркнешь, как строчки в его статье. Сидя за низким журнальным столиком и держа в руках толстую черную ручку, Томас Пауэрс делал московские заготовки на сложенных вдвое листочках бумаги. Бывшая вечная ручка писала на удивление хорошо. Он совсем по знал русского языка и, как почти все американцы, полагался на знание английского языка собеседником. Был деликатен и покладист, довольствовался моими ответами, вопросы задавал нехитрые, как бы случайные, как бы вразброс. Но это был тот разброс геолога или бурильщика, когда в разных местах ищут одно и то же. Одно и то же, казалось мне, вопрошал он: Что вы за люди? А ты, сидящий напротив, что за человек? Сумеем ли мы вместе проскочить между Сциллой и Харибдой нашего общего ядерного века?

Не раз беседовал и я с американцами, задавал вопросы, что-то кумекая про себя, набирал как можно больше камушков для очередной журналистской мозаики. И мне хотелось догадаться, как уложит он нашу встречу в мозаичную картину, еще не совсем ясную ему самому.

Заканчивая эти заметки, хочу покаяться. В них я впал в тот непростительный для журналиста грех сентиментальности, которого Томас Пауэрс удачно избежал в своей статье. Взялся разгадывать человека из другой страны я другого мировоззрения, проведя с ним всего полтора часа и не съев и грамма соли.

Беззащитность — наказание за сентиментальность, и вот, раскрывшись, я думаю, что же он па пишет в репортаже о московских впечатлениях, который готовит для своего журнала. А вдруг он не тот, за кого я ого принял? И увидел в нашей беседе совсем не то или не совсем то, что я? Я думаю: не стоит ли подстраховаться и на всякий случай, как от Бомбы, отодвинуться от этого незнакомого, по существу, американца? Может быть, и стоит. Но не хочется па этот раз. Стою на своем и думаю, что не ошибаюсь: ему хотелось бы пробиться ко мне, как и мне к нему, кратчайшим путем от сердца к сердцу. Он тоже чувствовал этот сильный подтекст нашей беседы, и я уверен, что найдет его, если только даст себе труд вдуматься. Словом, знай русский язык, оп тоже бы повторил: да, мир тесен! Тот мир, в котором мы можем утолить друг друга, если не научимся вместе спасаться. На политическом языке это называется одинаковой безопасностью — нельзя усилить свою, ослабляя чужую.

Впрочем, и он не удержался от сентиментальности и нашел свой способ подытожить нашу беседу именно в этом ключе. Когда время его истекло, а настроение наше — после обмена мнениями — не улучшилось, он спросил:

— А где же выход? Что же делать?

Томас Пауэрс задал его, как мне показалось, с чувством и проникновенностью в голосе, как будто между нами возникла оправдывающая такой вопрос степень доверительности. И поэтому, разведя руками — не для журналиста такой вопрос, — я все-таки ответил:

— Надо, наверное, понимать друг друга.

Я тут же добавил, что это слишком простой ответ на сложный вопрос, но вернее его, пожалуй, и не найти. И еще оговорился, что мы двое, мы с ним можем — по человеческому импульсу, по набежавшей вдруг волне симпатии — понять друг друга, а каково двум огромным государствам — с разными системами, разной историей, разными языками и разным местом в мире.

Он согласно закивал и, скороговоркой смягчая неожиданную торжественность своих слов, сказал, что для понимания и доверия он сделает все, что может. Я обещал ему то же самое. А когда он ушел, унося в холщовой суме несколько новых штрихов для своей книги, встреча наша не выходила у меня из головы. И на следующий день я подумал, что не надо откладывать в долгий ящик выполнение своего обещания, сел за письменный стол, за эти свои заметки.

* * *

Думая о Хиросиме... Это событие заняло совершенно особое место в историй тт живой памяти человечества, в раздумьях и самочувствии всех и каждого из нас.

6 августа 1945 года экипаж американского бомбардировщика В-29 сделал в бортовом журнале лаконичную запись: «8.15 утра. Атомная бомба сброшена. Через 43 секунды — вспышка, ударная волна, самолет качнуло».

Они спешили. Им было некогда разглядывать, что творилось на земле. Мы занимаемся этим почти сорок лет разглядываем Хиросиму. Качнуло не только самолет, сбросивший бомбу, которую летчики назвали «Малышом»,.Качнуло всю Землю и продолжает качать с тех пор.

С Хиросимой происходят странные вещи. Она не поддается закону исторической дистанции. Не от числа прошедших лет зависит, ближе международного климата. В начале 70-х годов Хиросима была дальше, чем в начале 80-х. Сейчас она ближе, чем когда-либо в за все послевоенное время, потому что приблизилась и возросла угроза ядерной войны.

Мы тем пристальнее вглядываемся в ужас единственной случившейся Хиросимы, чем больше наготове еще не случившихся, но уже припасенных Хиросим. Считается, что в ядерных арсеналах их накоплено сейчас около одного миллиона.

Считается, что каждую минуту в мире тратят миллион долларов на армии, вооружения, подготовку к войне. Это широко известная цифра. Она никого не удивляет — собность удивляться сильно сократилась за годы после Хиросимы. Если бы по миллиону долларов в минуту раздавать па какой-нибудь всемирной площади, то за сутки получилось бы почти полторы тысячи новых миллионеров, а за год — полмиллиона миллионеров.

Но, как известно, миллионерами становятся не простые люди, не люди с улицы, а фабриканты оружия. А люди с улицы мрут в Азии, Африке, Латинской Америке от голода и от равнодушия других людей. 40 тысяч детей ежосуточпо (ежесуточно!) погибает от голода и болезней. Мы привыкли к этой цифре. Хиросима и угроза всеобщей бели, увы, облегчают нам восприятие трудных истин нашего времени.

Оно, это время, роковым образом разделило народы государства и одновременно сблизило их попимапиеМ общности судьбы. Хиросима не сходит с антивоенных плакатов, плакаты — с улиц, по которым движутся аптиракетые демонстрации. Это не те улицы, где люди мрут от голода. Это европейские и американские улицы, которым суждено исчезнуть в случае ядерной катастрофы.

«Ни один человекне есть остров. Каждый человек — это часть континента, — провозгласил в XVII веке английский поэт Джон Донн. — И никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе».

Сейчас на дворе XX век, и имя этому колоколу — Хиросима.

Колокол гудит не только об общей опасности, ио и общей ответственности. Мы, живущие, — мост между прошлым и будущим. В живом движении человечества через века и тысячелетия эта задача моста сама собой решалась каждым поколением. Угроза ядерной катастрофы сама собой не уйдет. Если мы рухнем, не будет моста в будущее, не будет будущего. Вот мера нашей общей ответственности.

45-летний Александр Твардовский писал: «Ты дура, смерть: грозишься людям своей бездонной пустотой, а мы условились, что будем и за твоею жить чертой. И за твоею мглой безгласной, мы — здесь, с живыми заодно. Мы только врозь тебе подвластны, — иного смерти не дано».

И дальше поэт так мотивирует свой смелый вызов бездонной пустоте смерти: «И, нашей связаны порукой, мы вместе знаем чудеса: мы слышим в вечности друг друга и различаем голоса. И как бы ни был провод тонок — между своими связь жива. Ты это слышишь, друг-потомок? Ты подтвердишь мои слова?..»

Как это верно и мудро! Мы только врозь тебе подвластны, смерть, а вместе мы знаем чудеса бессмертия. Жив Пушкин, жив Тютчев, жив Маяковский, Шекспир и Гойя, Моцарт и Сент-Экзюпери живы, потому что мы, живущие сейчас, — это среда, в которойслышныи различаемы их голоса. Стоя у могилы Твардовского, я могу подтвердить верность его пророчества, будучи, правда, не потомком его, а всего лишь младшим современником. Но билет в бессмертие выписан не только великим творцам, перекликающимся в вечности. Каждый из нас бессмертен, потому что каждый стоит в том ряду, где связь идет от дедов к отцам и через нас, через тонкий провод, к детям и внукам.

Хиросима вносит поправку. Ядерная катастрофа обрывает такую связь, потому что грозит гибелью человеческого рода, а для оставшихся в живых — гибелью культуры, духовных ценностей, делая их бессмысленными в свете дикого акта коллективного самоубийства человечества.

Между тем в атомной купели 1945 года многое выглядело проще. Крестным отцом бомбы, сброшенной на Хиросиму, был президент Гарри Трумэн. В своих мемуарах «Год решений» Трумэн писал, что «никогда не сомневался, что ее следует использовать».

Уже тогда ее, атомную бомбу, использовали прежде всего против русских, хотя в Хиросиме и Нагасакипогиблияпонцы. Когда последние приготовления к секретному пробному взрыву велись в Аламогордо, штат Ныо-Мексико, американский президент отправлялся на послевоенную встречу лидеров антигитлеровской коалиции в Потсдаме. Близкие люди отмечали его тайную сладкую надежду. Он ликовал: «Еслионавзорвется, как я надеюсь, у меня будет настоящий молот на этих парней». То есть на русских.

Бывший незадачливый галантерейщик из Канзас-Сити выводил свой дебет — кредит и не думал о том, что от Хиросимы качнется земной шар, о том, что грибовидное облако, в котором воспарят к небесам нетленные души заживо испарившихся японцев, повиснет над человечеством вопросом — быть или не быть? Трумэн считал, что по его стране колокол звонить не будет.

От него не отрекся ни один из его сменщиков в Белом доме. А нынешний президент так с ним перекликается, что лучше ее бы и не было, такой переклички.

Однажды Рональд Рейган принимал в Белом доме группу американских школьников. Кроме прочего Хиросима покушается на самое, может быть, ценное достояние детства — ощущение бесконечности жизни. И па встрече со школьниками зашла речь о ядерном оружии. И вот что сказал президент: «Мы единственная страна, когда-либо воспользовавшаяся этим оружием. Это было во время второй мировой войны в применении к Японии. Но мы были единственной страной, имевшей такое оружие. А теперь задайте— ка сеое вопрос: сбросили бы мы эту бомбу, если бы знали, что у них тоже естьбомба, которуюониспособны сбросить па нас? По-моему, все мы знаем ответ на этот вопрос».

Трумэн не задумывался, бросать или не бросать, потому что знал, что «у них»бомбынет. Вот вам — в простейшем объяснении истоки Хиросимы. Азаоднои всейгонкивооружений. Там,, за океаном, все хотят обзавестись такой «бомбой», которой у другой стороны пет. Такую «бомбу», по президентской логике, можно было бы и сбросить.

А надоядерноеоружие запретить, запасы его заморозить, сократить и уничтожить. Чем ближе будем к этой цели, тем дальше, будет отходить наваждение Хиросимы.

Накануне Рональда Рейгана

БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ

От душного августовского Нью-Йорка осталась в памяти среди прочих и такая — с политической нагрузкой — сценка. На пятом этаже отеля «Стэтлер» стою за пропуском на съезд демократической партии США, который открывается через улицу в элегантном «Медисон сквер гарден». В очереди никак не меньше двухсот корреспондентов, некоторые сдорожнымимешками, с пишущими машинками — прямо с самолета. Изнываем от жары, неподвластной даже американским кондиционерам.

И вот вдоль этой очереди медленно движется мужчина со стопкой светло-желтых листочков в руке. Протягивая нам листовки, приговаривает, что система ни к черту не годится и что пора всерьез подумать о спасении Америки. «Он, должно быть, спятил», — возмущенно бормочет молодой американец, стоящий передо мной, и демонстративно отворачивается от мужчины и его листовочек. В самом деле, может быть, еще один полусумасшедший эксцентрик? Сколько их, спасающих Америку?! Но янеотворачиваюсь и листовку на всякий случай беру.

Читаю и вижу: нет, не спятил ни мужчина, бредущий вдоль очереди журналистов, слетевшихся со всех концов Америки и мира на шумное всеамериканское политическое шоу, не спятил и безвестный автор листовки. Напротив, как быка за рога, он берет одну из важнейших американских проблем, которая прямо-таки носится в предвыборном воздухе 1980 года. Он пишет о «политическом кризисе». Он так расшифровывает свою мысль: «Это кризис быстро ухудшающегося руководства. В текущем плане это ухудшение видно на примере нашего ныне действующего президента-демократа и предлагаемого в качестве альтернативы республиканского кандидата в президенты. Мы дрейфуем, как корабль в штормовых водах без четких навигационных карт и с капитаном, у которого завязаны глаза».

Дальше излагался план благотворных перемен, рецепты, может быть, несколько наивные и прямолинейные (специальные курсы по подготовке претендентовнапост президента, создание бюро советников при президенте и палаты старейшин, готовых поделиться с Белым домом своей мудростью, и т. д.), но продиктованные неслучайной потребностью уберечь американский государственный корабль от капитанов, которые, попав на мостик после очередных выборов, плывут без руля и без ветрил, к тому же имея под рукой ядерные кнопки.

«В поисках американской государственной мудрости». Эти слова я беру уже не из листовки безвестного автора, выпущенной, как оказывается, на средства фирмы лекарственного чая. Это название статьи видного американского историка Генри Стила Коммаджера. Оп предпринимает свои поиски, потому что не видит разума и государственной мудрости ни в платформах, ни в кандидатах двух ведущих партий. По его мнению, они отказываются внять «реальностям сегодняшней мировой ситуации и прорицателям будущего». Историка пугают вновь возрождаемые, несбыточные концепции «ядерного превосходства» над Советским Союзом и те доктрины, что запросто объявляют «приемлемой» гибель 100 миллионов американцев в случае ядерного конфликта. Коммаджер пишет: «Нам угрожает паранойя, которая видит в Советском Союзе смертельного врага, поставившего задачей уничтожение Соединенных Штатов, нам угрожает военная политика, которая продиктована этой паранойей». Он тоже ставит диагноз застарелой политико-психологической болезни шовинистического сознания, выражающейся в стойком убеждении многих американцев: «бог, природа и история повелевают, чтобы Соединенные Штаты всегда первенствовали на всем земном шаре».

«Что нам настоятельно необходимо, — взывает к соотечественникам Генри Стил Коммаджер, — так это государственный подход, освобожденный от ошибочных предположений прошлого и ориентирующий нас па новый образ мышления...»

Снова навестив Америку, я обнаружил, что американские коллеги по перу в массе своей по-прежнему бездумно щиплют подножный корм ежедневных, мгновенно забываемых сенсации. И, о тысячи человек собрались в Нью-Йорке, чтобы освещать съезд демократической партии… Какая рекордная цифра — и какое смешное и пустое, ничего не дающее ни уму, ни сердцу занятие. Миллиарды слов истрачены — и, конечно, уже давно забыты — на описание бессмысленных нюансов многомесячной предвыборной кампании. Но как ничтожно мало сказано о ее промежуточном результате — отборе в качестве кандидатов в президенты двух людей, не вызывающих воодушевления в американском народе. А ведь в этом результате снова и с возрастающей силой запечатлен политический кризис, не год и не десятилетие подтачивающий крупнейшую капиталистическую страну…

Между тем серьезные люди, озабоченные судьбами Америки и мира, в котором она играет немалую роль, с тревогой задумываются именно об этой части картины. Я привел два примера. Приведу еще один. В Вашингтоне мне и па этот раз довелось встретиться с одним из тех разумных и многоопытных американцев, которых так не хватает сейчас у руля власти (моему собеседнику, бывшему знаменитому сенатору, пришлось расстаться с активной политической ролью, поскольку для ее сохранения ему не доставало ловкости дешевого политикана). Мы говорили о несоответствии или, если хотите, противоречии между действием американского механизма отбора политических лидеров и тем местом, которое Америка в силу своего веса занимает на международной сцене, той ответственностью, которую опа не может не нести в деле поддержания международной стабильности и безопасности. Конечно, это чисто внутри— американское дело, но как быть, если в силу специфики политического устройства Америки к власти, причем не местной, а общегосударственной, часто приходят неподходящие люди. Они не обладают ни должными знаниями международной жизни, ни должной степенью ответственности, у них все помыслы обращены на то, чтобы, демагогически потрафляя тем или иным группам населения, переизбираться в год выборов. Как быть, когда у всех, вместе взятых, сотрудников Белого дома, приехавших вместе с Джимми Картером из провинциальной Атланты, дипломатического опыта меньше, чем, предположим, у одного из аккредитованных в Вашингтоне послов, что, однако, не лишает их почти миссионерского рвения свести многообразие мира к одному, американскому образцу. Как быть?

Как вести дела с партнером, если сегодняшняя администрация не считает себя связанной обязательствами вчерашней, а те, кто стремится стать администрацией завтрашней, заявляют, что разорвут соглашения, подписанные сегодняшней?

Чувствовалось, что мой собеседник, испытавший на себе американский вариант грибоедовского «Горя от ума», не Раз с горечью обдумывал эти разрушительные парадоксы политической системы своей страны. Он говорил, что Соединенные Штаты стали глобальной державой, но при этом сохранили первоначальный метод выдвижения своих лидеров. Этот метод исходил из условий конца XVIII века, когда население только что добившихся независимости Соединенных Штатов составляло лишь 3 миллиона человек и страна, следуя заветам своего первого президента Джорджа Вашингтона, предпочитала держаться подальше от остального мира.

«В нас много провинциального», — заметилбывшийвлиятельный сенатор. На первый взгляд это определение никак не вяжется с таким великим народом, как американский, и тем не менее оно верно — в смыслеособойамериканской узости, ограниченности и самопоглощеппостп, тех шор, которые, в частности, надевает на американцев напряженный, основанный нажесткойконкуренции образ их жизни. Американцы провинциальны, так как мало интересуются остальным миром, что, впрочем, не мешает многим из них считать его лишь придатком к Америке. Провинциальны, так как невежественны, а ведь неосведомленность создает раздолье для демагогов. Политическое устройство своей страны мой собеседник нелестно противопоставил таким парламентским буржуазным демократиям, как ФРГ, Япония, Британия, где людям без знаний и опыта труднее попасть на высшие государственные посты, где кабинеты министров контролируются большинством в парламентах и могут быть сменены с помощью вотума недоверия.

Кризис общественно-политического устройства упорно стучится в американские ворота, принимая разные формы. Взяв последние два десятилетия, легко обнаружить, с одной стороны, рост президентской власти, с другой — все большую ее шаткость. Джон Кеннеди был убит в ноябре 1963 года, не пробыв в Белом доме и трех лет. Линдон Джонсон, завязнув в трясине непопулярной вьетнамской войны, самоустранился, отказавшись баллотироваться на второй срок. Ричард Никсон, проведя четыре года в Белом доме, был триумфально избран на второй срок. Но не прошло и двух лет после выборов, как он вынужден был покинуть пост в августе 1974 года, потерпев политическое крушение из-за скандальных уотергейтских разоблачений. Джеральд Форд, «кооптированный» в президенты после позорной отставки Никсона, был отвергнут избирателем при попытке остаться в Белом доме на собственный срок. Итого — 16 лет нестабильности. А при Джимми Картере, который пробил себе дорогу вобходсложившегося истеблишмента, какнезапачканныйаутсайдер, обещавший очищение от уотергейтской скверны, проблемой дня стала некомпетентность. Опросыубеждают, что этот упрек — илиобвиненияпрезиденту адресуют большинство американцев.

А дальше? Некомпетентность, по мнению многих обозревателей, маячит перед американцами и в образе Рональда Рейгана, если он одержит победу в ноябре. По меньшей мере некомпетентность. Вместе с ней, видимо, продлится и нестабильность, а чем это чревато для международной жизни, и без того ощущающей пагубные последствия лихорадящей Америку предвыборной борьбы? (Давно замечено, что целый год, уходящий на выборы президента США, вносит дополнительную дезориентацию и дестабилизацию в международные отношения, поскольку человек, сидящий в Белом доме, проводит в это время лишь одну внутреннюю и внешнюю политику — собственного переизбрания.)

Нынешнее отсутствие реального выбора — новое свидетельство неспособности американской системы учитывать очевидные уроки прошлого и настоящего. Эта важнейшая проблема не обсуждается в конгрессе, по па отношение американца к политическому процессу накладывает весьма заметный и очень характерный отпечаток. Если приглядеться, прислушаться и поверить американским средствам массовых коммуникаций, вся Америка в эти дни сотрясается от предвыборных баталий, вступивших в свой финал. Но позволим себе усомниться, зададим элементарный вопрос: какая из категорий американских избирателей является самой представительной по численности? Оказывается, та, что даже не дает себе труда зарегистрироваться в списках избирателей, хотя и имеет право голоса. Та, что не принимает участия в выборах. Та, что, как ненужное, никчемное, ничего не значащее, отбрасывает первейшее право, данное ей американской демократией, — право голоса при определении власть предержащих.

Вот один из примеров. В 1976 году за баллотировавшегося в президенты демократа Картера голосовало около 41 миллиона американцев, за республиканца Форда — 39 миллионов. Победителем оказался Картер. А 70 миллионов вообще не приняло участие в выборах — почти половина людей, имеющих право голоса. Президент США был избран голосами всего лишь 27 процентов американцев, имеющих право голоса. Был избран, извините за каламбур, поистине подавляющим меньшинством.

Образно говоря, шумные предвыборные действа разыгрываются актерами на сцене при полупустом зале, если залом считать всю страну, а зрителями — весь американский народ. Было бы упрощением и искажением истины объявить это активным протестом против системы. Но пассивный протест, политическое равнодушие, своего рода массовый фатализм налицо. Оставаясь дома в день выборов,

американец как бы голосует против политического процесса, который ничего емунедает.

Взяв статистику тех же двух последних десятилетий, увидим, что относительное большинство уклоняющихся от участия на выборах грозит превратиться в большинство абсолютное. В самом деле, в 1960 году в президентских выборах участвовало 63 процента имеющих право голоса, в 1964 году — 62, в 1968 году — 60, в 1972 году — 55,4 процента. В 1976 году процент голосовавших составил 53,3. Даже уотергейтская гроза не очистила атмосферу. Неверие в политиков и политику распространяется.

Я коснулся лишь одного из ярких внутренних показателен кризиса американской политической системы. У нею есть, разумеется, и обширные международные последствия. Отмечу лишь одно из них — натянутость отношений между США и Западной Европой. Раньше, будучи слабее, западноевропейское союзники США терпели многое, если не все. Как бы ни оценивали они поведение дяди Сэма, не отличающегося манерами джентльмена, у них был лишь один выход — прощать. Они не могли противостоять американской силе и не хотели рисковать, возражая Вашингтону, потому что были запуганы атмосферой «холодной войны». Сейчас они стали сильнее, к тому же сумели вкусить от плодов разрядки и лучше американцев оценить их. Непоследовательность, некомпетентность, непредсказуемость кар— теровской администрации все чаще вызывают на европейской стороне Атлантики сокрушенные комментарии по поводу качества американского руководства, а иногда и открытую критику — на официальном уровне. Лондонская «Обсервер» выражает, пожалуй, господствующее мнение, когда пишет: «На данном этапе американская система хуже всего срабатывает в международных вопросах».

Западноевропейская критика в адрес Америки так Дружна и сильна, что некоторые влиятельные граждане США используют ее для внутриамериканского употребления. Го, что они не всегда осмеливаются высказать от себя, находясь в Вашингтоне или Нью-Йорке, они говорят со ссылкой на европейцев. Вот что пишет бывший заместитель госсекретаря США, известный адвокат и общественный деятель Джордж Болл: «В Европе и на Ближнем Востоке, где я только что побывал, рассматривают Америку, как ошалевшего слона, который заблудился и топчет огороды… Все это было бы еще терпимым, если бы впереди брезжила какая-то надежда, однако наши иностранные друзья не рассчитывают, что ноябрьские выборы будут способствовать улучшению положения. Если перспектива видеть Картера на посту президента США удручает их… то мысль о том, что президентом может стать Рейган, приводит их просто в ужас. «Чем объяснить, — спросил меня мой французский друг, — что в стране, где 220 миллионов способных, хорошо образованных и даже блестящих граждан, выбор руководителя сводится к Картеру и Рейгану? Должно быть, вам следует пересмотреть свою избирательную систему!» Я не смог ничего ответить ему, но в глубине души сознавал, что мой друг попал прямо в точку».

Сентябрь 1980 г.

ИТОГИ ПЕРЕД ИТОГОМ

Кампанию по выборам президента США иногда называют политическим аттракционом длиной примерно в год. Чтобы понять, что это такое, надо это понаблюдать и прочувствовать. Наблюдать такие аттракционы мне пришлось несколько раз, собствепно говоря, по всем високосным годам, начиная с 1964-го. Так вот: изрядно приедается, когда знаешь всему цену, а оторваться не можешь — в силу журналистского долга. И потому, что так или иначе решается вопрос о власти в крупнейшей капиталистической стране, отнюдь не изолированной от всего мира.

Сейчас осталось менее трех недель до очередных выборов. На этот раз я следил за кампанией издалека, из Москвы (за исключением двух августовских недель, проведенных в Ныо-Йорке и Вашингтоне). В позиции сторопиего наблюдателя есть свои плюсы и минусы. Не держишь руку на скачущем пульсе предвыборного финала, не заражаешься лихорадкой опросов общественного мнения, которые выводят вперед то одного, то другого кандидата, но зато свободен от гипноза значительности того, что пестрит в твоих глазах (и на твоем телеэкране), и видишь не подробности, зачастую отвлекающие от сути, а крупные черты картины. Попробую коснуться некоторых из них.

Американцу внушают, что нет никого на небе выше бога, а на земле, особенно в ядерный век, — выше американского президента. Этот догмат американизма усваивается с младенчества, вместе с молоком из полиэтиленовой бутылочки, которое заменяет за океаном материнское молоко. Догмат столь же искусственный, как упомянутое молоко, и столь же приятен душе американца. Правда, чем больше ждут от президента, тем вернее в нем разочаровываются и чаще ругают. Но при этом все-таки не забывают ставить его первым в списке наиболее обожаемых американцами людей. Однако этим, как вы знаете, не исчерпываются симпатии и антипатии к хозяину Белого дома граждан заокеанской державы. Около половины их уклоняются от выборов своего президента, демонстрируя недопустимое пренебрежение к земному богу, а остальные голосуют на выборах не столько за одного из двух предложенных кандидатов (демократа или республиканца), сколько против^ другого, по принципу меньшего зла. Наконец, еще одна особенность: Белый дом является объектом дьявольски серьезной, ожесточенной, явной и тайной борьбы разных группировок правящей Америки, а голоса избирателей улавливаются явно несерьезными и чуть ли не легкомысленными способами.

Вот и сейчас оба главных участника предвыборной кампании— демократ Джимми Картер и республиканец Рональд Рейган — вооружены, конечно, программами своих партий, утвержденными на их национальных съездах, и «болванками» речей, а также остротами и репликами на все случаи жизни, на все города и штаты, окружены десятками близких советников и сотнями людей, готовых служить и прислуживать. Но чем ближе 4 ноября, день выборов, тем дальше отходят на задний план программы и политика и тем больше все сводится к 1ша^е — к «имиджу», образу кандидата. Прежде всего образу телевизионному. Телевизор в иерархии американских ценностей еще выше бога — президента. Никто в наше время не попадет в Белый дом, миновав проверку телеэкраном, не сдав экзамен на телегеничность. Сугубо практичные эксперты и Картера и Рейгана во всеоружии чудодейственных компьютеров решают задачу мистического порядка: как преуспеть в занятиях «имиджинизмом», как лучше манипулировать телеобразом кандидата, как к своему привлечь, а от чужого оттолкнуть избирателя. На политическую рекламу по телевидению в финальной стадии предвыборной борьбы не жалеют денег, отваливают больше всего — по 15 миллионов долларов из каждого соперничающего лагеря. Бывший киноактер, питомец Голливуда Рональд Рейган, как и следовало ожидать, лучше держится перед телекамерами. Его противник, не прошедший 'такую же школу, отстает.

Где борьба сводится к личностям, к «имиджам», там и переходят на личности. Пресса снова пишет о «грязной» кампании. Вот живописная словесная картинка, изображенная в редакционной статье газеты «Вашингтон пост»: «Президент раздает обидные клички направо и налево, нагло перекраивает собственный послужной список и проявляет пугающее отсутствие великодушия, благородства и чувства меры. Конечно, из этого не следует, что его соперники являют верх благовоспитанности, обмениваясь друг с другом лишь корзинами с цветами. Конечно, и их предвыборные кампании полны всякого вранья, попыток напустить тумана и исказить истину...»

Упор на внешность, а ведь внешность обманчива, телевизионная — не меньше любой другой. Если к этому прибавить традиционное американское небрежение политическими платформами, то получается, что в Белый дом частенько попадает кот в мешке. Политическая неопределенность, проистекающая из самых длительных в мире избирательных кампаний, психологически настраивает на ожидание ясности, которую-де внесет день выборов. А ясность будет лишь в отношении имени президента, но не обязательно его политики. Политику не всю и не сразу вынимают из мешка. Этот прогноз без большого риска можно сделать и сейчас, подводя кое-какие предварительные итоги перед итогами окончательными.

Мишура избирательной борьбы продолжает удивлять и самих американцев, хотя давно стала нормой. Но в конце концов это их дело. Нас же внутриполитическое соперничество в заокеанской державе интересует прежде всего тем своим боком, который обращен к международной политике. И тут стоит снова упомянуть ту же черту, тот же итог, ясный и до дня выборов, — непомерную продолжительность избирательной кампании. По имперскому мышлению многих американских политиков, мир может и должен подождать, пока Америка выберет своего президента. Но с точки зрения мира процесс определения верховной власти в США, продолжающийся целый год, выглядит серьезной аномалией, расстраивающей международную жизнь.

В этот период и люди, желающие остаться в Белом доме, и те, кто хотел бы попасть на их место, все международные события разглядывают через призму ловли избирателя, предвыборных соображений, зачастую демагогических. На сей раз примеры начались еще осенью 1979 года, когда Белый дом, начав демонстрировать «твердость» и «жесткость», раздул — к собственному конфузу — историю с «советскими войсками», якобы находящимися на Кубе.Кроме того, па первых этапах предвыборной борьбы, еще внутри демократической партии, президент Картер разыграл против сенатора Э. Кеннеди историю с американскими дипломатами, захваченными в Тегеране, — ведь традиция требует стоять за президентом в дни острых национальных потрясений. Эту долгую историю каждый из соперников и дальше, на последующих этапах, норовил повернуть в свою пользу (можно— предположить, что сама участь заложников была бы облегчена, если бы с самого начала спокойствие и осторожность взяли в Вашингтоне верх над соображениями политического футбола).

А истерическая реакциянасобытия в Афганистане?! А нелепый бойкот Олимпийских игр в Москве?! А экономические санкции против Советского Союза, от которых пострадали фермеры американского Среднего Запада? На всем этом и па многом другом лежит специфический густой налет американского выборного года, когда в глазах соответственно обработанного американца дажеавантюристическаядемонстрация «твердости» окупает себя лучше, чем позиция, которую главный оппонент Рональд Рейган, атакующий Джимми Картера справа, может выдать за «мягкую». Нынешняя прохладца в отношениях Америки с ее главными союзниками в Западной Европе объясняется, в частности, тем, что те не пожелали поддаться американскому избирательному психозу, подстроить под него свою политику, пожертвовать ради него европейской разрядкой.

Вполнеестественно, что Америка живет по своим законам. Понятно, что, с точки зренияамериканцев, именно там находится пуп земли. Но когда от долгоговнутри американскогоаттракциона начинает кое в чем лихорадить международную жизнь, то можно ли признать это естественным ипонятным? Вселенские претензии правящей Америки, меняющей своего капитана, и в этом смысле выглядят вредным анахронизмом — и все отчетливее по мере того, как в международной жизни усиливаются элементы взаимозависимости и относительно уменьшаются место и роль Америки.

И ещеодинитог можно предсказать заранее, не дожидаясь дня выборов и не успокаивая себя иллюзиями. Кто бы ни победил 4 ноября, Америка при новом или прежнем президенте будет увеличивать военные расходы, наращиватьвоенные мускулы и, надо думать, показывать их то в одном, то в другом районе мира. Об этойперспективесвидетельствует поведение обоих главных кандидатов. С реактивной скоростью пересекая страну из конца в конец, на всех ее больших и малых перекрестках каждый доказывает, что именно он и его партия лучше егосоперникаи его партии заботились онаращиванииамериканскойвоенной мощи. Каждый клянется, что, останься или окажись он богом в Белом доме, будет ревностнее другого служить главному и всемогущему божеству милитаризма.

Но дело не только в личности Картера или Рейгана. Может быть, они и не были бы такими приверженцами милитаризма, если бы знали, что их семена падут на неподготовленную почву. А общественная почва, увы, подготовлена. Уже несколько лет подряд интенсивно и довольно успешно идет тот процесс взаимодействия, при котором именно милитаристы, именно хозяева и слуги военно-промышленного комплекса, ссылаясь на «советскую угрозу», формируют общественные настроения, а потом отталкиваются от них в своих призывах к еще большей воинственности.

Сдвигу вправо потакал Картер, шаг за шагом отступая под нажимом милитаристов, занимаясь тем политическим хвостизмом, который в Америке именуют прагматизмом или попросту политиканством. Сдвиг вправо помог консерватору Рейгану стать лидером республиканской партии и ее кандидатом в президенты. Догадываясь, как трудно ему перещеголять Рейгана по части консерватизма, Картер в последнее время пробовал было атаковать своего противника как опасного «человека войны», а выбор между республиканцем и демократом изобразить как выбор между войной и миром. Но эта тактика, по-видимому, не принесла ожидавшегося результата. И не мудрено. Избиратель видит, что оба двигаются по той же дороге, а если и есть разница, то лишь в том, что один обещает скорость большую, чем другой. Возьмем отношение к советско-американскому Договору ОСВ-2. Сейчас президент США выставляет себя защитником этого договора, имеющего важнейшее значение для отношений двух ракетно-ядерных держав. Сейчас Картер и другие представители его администрации корят Рейгана, который грозит — в случае избрания — демонстративно отказаться от договора. И ведущие буржуазные газеты помещают редакционные статьи, в которых разъясняют республиканскому кандидату важность договора и опасную наивность его расчетов на гонку вооружений. Все это верно. Но резонно спросить, где был кандидат демократов раньше, когда пустил на волю волн процесс ратификации договора в американскомсенате, а потом и вовсе заморозил этот процесс?!

Избирательная борьба 1980 года подтверждает, что в Америке создана такая инерция воинственности, которую трудно изжить обратить вспять. Опа сильно дает себя знать и в конгрессе. «Те, кто вкладывают свои денежки г производство оружия, подсчитывая будущие прибыли убытки, исходят отнюдь не из личности возможного президента», — пишет газета «Крисчен сайенс монитор», отмечая, что в нынешнем своем задиристым настроении конгресс, пожалуй, будет не удерживать, а подталкивать Белый дом в сторону еще больших расходов на «оборону».

Чем объяснить мощную волну милитаризма, которая — на данный момент — накрыла, погребла под собой, заставила молчать тех трезвомыслящих американцев, которые понимают, какие опасности она может принести и американскому народу, и перспективам мира во всем мире? Объяснений много, носамое общее и, наверное, главное состоит в следующем. Под напором объективной реальности, которую невозможно отменить, Америка рассталась с военным превосходством над Советским Союзом. Но новая реальность не отменяет автоматически прежнее сознание. Сознание отстает от бытия, и в Америке многие так и не расстались с памятью о военном превосходстве и с мечтой о его возвращении. Всеми силами новое международное бытие хотят подтянуть к отстающему шовинистическому сознанию и имперскому мышлению. Вопрос теперь в том, сколько уйдет времени на то, чтобы за океаном убедились, что из этой попытки ничего хорошего не выйдет.

Октябрь 1980 г.

ПОСЛЕ ВЫБОРОВ

Наконец-то состоялись выборы в Соединенных Штатах. И снова мы наблюдаем своеобразное разделение труда. Избиратели, приняв участие в голосовании или воздержавшись от него, дали сводные цифры итогов. А политические наблюдатели, вглядываясь в эти цифры, пытаются разгадать их смысл причины, по которым отвергнут президент демократ Джимми Картер, и мандат, который американцы выдали республиканцу Рональду Рейгану, посылая его в >елыи дом. Можно сказать, что о причинах цифры говорят красноречивее, чем о мандате.

Хотя в последние дни перед выборами прогнозисты довольно дружно предсказывали победу Рейгана, ее масштаб оказался намного больше того, что ожидалось. Для сравнения приведем две цифры. Если Картер победил Форда в 1976 году с перевесом приблизительно в полтора миллион голосов, то сейчас Рейган собрал голосов на восемь с лишним миллионов больше, чем Картер. (43,1 миллиона против 34,8 миллиона.) По американским стандартам это внушительный перевес, тем более что он распространился практически по всей стране (Рейган победил более чем в сорока из пятидесяти штатов) .

Перед выборами много говорили об апатии избирателя, о его отвращении к политическому процессу в США. Один предсказывали, что околополовиныизбирателей откажутся от участия в голосовании, другие шли еще дальше, утверждая, что большеполовиныне придутнаизбирательные участки. Последнее предсказание не сбылось, но тем не менее по числу воздержавшихся был установлен рекорд последних десятилетий. По неофициальным данным, голосовало 52,3 процента всех американцев, имеющих право голоса, — 84 миллиона человек. Примерно 76 миллионов не захотело принять участия в выборах, подтвердив тем самым мнение и об апатии, и об отразившемся в ней кризисе системы.

Незадолго до 4 ноября Луис Харрис, один из авторитетнейших специалистов по опросам общественного мнения, занимающийся этим делом более трех десятков лет, назвал нынешние выборы «самыми негативно ориентированными выборами, с какими нам когда-либо приходилось сталкиваться». G этой оценкой не вступают в противоречие и после— выборные комментарии. Избиратель голосовал против Картера. Именно разочарование нынешним президентом помогло Рейгану добиться победы. А внушительный характер этой победы — доказательство того, что разочарование, по замечанию одного телекомментатора, стало «всеобщим».

Четыре года назад Картер был избран в Белый дом на волне послеуотергейтских настроений, обещая честность и качество руководства и очищение от скверны политических скандалов. Оп был щедр на обещания, причем важнейшие из них касались также сокращения безработицы и обуздания инфляции, тревожившей самые широкие массы американцев. Он даже нумеровал свои обещания, исчислявшиеся сотнями, и это сейчас позволило его сопернику конкретно подсчитать, что же осталось невыполненным.

Впрочем, к чему подсчеты, если американец чувствует итоги правления Картера и на своем кармане, и в магазинах, и на рынке труда. Напомним широко известное: 8 миллионов человек по-прежнему без работы, уровень инфляции поднялся почти в 3 раза (с 4,8 процента до 12,7), потребительские цены выросли наполовину.

Плачевные итоги правления Картера были в центре предвыборной кампании Рейгана. Заканчивая призывом к избирателю свое выступление в телевизионных датахс Картером, состоявшихся ровно за неделю до выборов, республиканский кандидат заявил: «Когда вы будете принимать решение (о том, за кого голосовать. — С. К.), будет неплохо, если вы спросите себя: лучше ли вам живется сейчас, чем жилось четыре года назад? Стали ли товары в магазинах доступнее вам сейчас, чем четыре года назад? Возрос или снизился уровень безработицы в стране сейчас по сравнению с тем, что было четыре года назад? Пользуется ли Америка таким же уважением в мире, как прежде?»

Что касается внешней политики, то и тут послужной список Картера выглядел обвинительным актом в глазах многих избирателей. Непредсказуемость, некомпетентность — это еще не самые жесткие из обвинений, которые адресовали нынешнему президенту и американские обозреватели, и союзники США, в частности в Западной Европе. Но в непредсказуемости все увеличивался элемент воинственности. Чем дальше, тем чаще Картер бряцал оружием, даже за тысячи километров от США, в районе Ближнего Востока, Персидского залива, посылая туда американские военно-морские армады.

Оп хотел этим задобрить часть шовинистически настроенных соотечественников, но, увы, и эта тактика не сработала. На словах он ратовал за ограничение стратегических вооружений, по на деле пускал под откос любую достигнутую в этой области договоренность. А при такой игре нельзя ждать ничего хорошего ни во внутриполитическом, пи в международном плане. Политический урок Картера и в этом смысле по-своему поучителен.

Сейчас его президентство идет к концу. 20 января 1981 года Рональд Рейган, принеся присягу, вступит в должность. По американской политической традиции два с половиной месяца длится переходный период от одной администрации к другой: идут консультации уходящего президента и его сотрудников с приходящим президентом и его сотрудниками, постепенно комплектуется и заранее объявляется состав нового кабинета. Можно сказать, что это будет и переход от предвыборного политического маневрирования с его специфической атмосферой крайностей ипреувеличенийк выработке практической политики нового президента. И за этим процессом тоже внимательно будут следить наблюдатели, пытаясь понять, как толкуют новый руководитель и его помощники мандат избирателя, а также наказвлиятельныхгрупп, пользующихся наибольшим весом в капиталистической Америке.

В переходный период возникает много вопросов, в том числе и внешнеполитического плана, которые интересуют весь мир. Среди важнейших, естественно, находится и вопрос о советско-американских отношениях, играющих такую важную роль в современной международной жизни; Что можно сказать по этому поводу?

Советский Союз всегда стоял за добрые отношения с Соединенными Штатами на основе принципов мирного сосуществования, равенства, невмешательства во внутренние дела, ненанесенияущерба безопасности друг друга. Оп не искал и не ищет каких-либо односторонних преимуществ, не стремится к военному превосходству. Это наша неизменная принципиальная позиция. Опа была подчеркнута в Программе мира, выработанной XXIV — XXV съездами КПСС. Она неоднократно излагалась в документах и выступлениях советских руководителей.

Наш курс на нормальные отношения с Соединенными Штатами полностью остается в силе и сейчас. Мы, разумеется, не забываем о разнице идеологий, общественных устройств, экономических систем и не закрываем глаза на трудности в наших отношениях. Но все это ни в коей мере не должно мешать решению вопросов конструктивным путем. Переговоры, а не конфронтация — вот советский подход.

Проблемой проблем современности остается гонка вооружений, необходимость ее обуздания. Решение этого вопроса в огромной степени зависит от наших двух стран. Ныне живущие и грядущие поколения не простят, если мы не справимся с этой проблемой. А рассматриваться она должна прежде всего в плане ограничения стратегических вооружений. В свое время Советский Союз и Соединенные Штаты совместно разработали ряд договоренностей, ограничивающих гонку вооружений, в том числе ракетно-ядерных. И если сейчас наши две страны не сделают все возможное, чтобы привести их в движение, если вопросы сокращения вооружений будут отодвинуты, это нанесет непоправимый ущерб делу мира.

В дни, когда в американской политической жизни наступает новый рубеж, полезно оглянуться назад, на прежние этапы в истории советско-американских отношений, па цепные уроки прошлого. То, что было сделано хорошего в разные годы между Советским Союзом и американскими администрациями как республиканскими, так и демократическими, — не должно быть отвергнуто. Наоборот, это должно быть использовано для поиска дальнейших правильных решений па путях переговоров, а не увеличения арсеналов оружия. Это остается главной задачей.

Ноябрь 1980 г.

СОВЕТ БЫВШЕГО ПОСЛА

Американский президент, не добившийся переизбрания и называемый подстреленной уткой, похож на британскую королеву: он царствует, по не правит. Этот период, как видим, переживает сейчас Джимми Картер. Считая дни до 20 января, он еще царствует в Белом доме, но уженеправит в Соединенных Штатах. Можно сказать, что вся его внешняя политика сводится сейчас к новым попыткам освободить до своего ухода с президентского поста американских заложников в Иране. Но и тут дело пока не ладится и оттого приобретает характер еще одного символа плачевного итога всего четырехлетия картеровской администрации.

В смутный переходный период, венчающий смутный год выборов, взоры, конечно, обращены к вновь избранному президенту. Но он ещенецарствует и не правит. Он еще освобождается от шелухи бесчисленных предвыборных заявлений, готовясь облачиться в одежды практического руководителя американской политики. Рональд Рейган стал скупее в словах, не мешая своему предшественнику докончить срок в Белом доме, а также опасаясь связать себе руки преждевременным изложением позиций. Не очень разговорчивы сейчас и избранные им министры, и лишь прежняя их репутация служит указателем, хотя и неполным, того, как будет разворачиваться их будущая деятельность.

Словом, простор для политических гадалок из редакций газет и телевизионных студий. И пет недостатка в советах человеку, который вскоре займет Овальный кабинет в Белом доме.

Вот что, к примеру, то ли советует, то ли со знанием дела утверждает в своем последнем номере еженедельник «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт»: «Рональд Рейган и его государственный секретарь Александр Хейг в будущем году коренным образом изменят характер внешней политики Америки. Они сделают основной упор па военную мощь США и на жесткость по отношению к России».

Именно в этом плане журнал, причем не единственный, толкует и сам факт назначения отставного генерала Хейга государственным секретарем. Этим фактом «Рейган подчеркнул, какой упор делается на военную мощь во внешней политике».

Дальше больше. II вот уже, если верить еженедельнику, повой администрации «не будетвнушатьбеспокойство… невозможность заключить договор об ограничении стратегических вооружений». Или, выражаясь проще, гонка вооружений станет вполне естественным делом, не внушающим «беспокойства». Дальше — больше. И вот уже журнал пророчествует, что «увязка вновь станетмоднойв отношениях с Россией» и «па позицию Вашингтона, например, на торговых переговорах или па переговорах о вооружениях будет влиять общая советская политика в мире».

Можно было бы и еще цитировать, но не пора ли остановиться и воскликнуть: так ведь этопредсказуемоебудущее совсемнеотличается от прошлого, которое так никогданесрабатывало в отношениях Вашингтона с Москвой! Неужели прошлое хотят перебросить в будущее в непонятной надежде, что оно наконец-то сработает? Это ведь, по существу, возвращение на круги «холодной войны», к преднамеренной конфронтации.

Неначавшаясяеще действовать администрация, разумеется, ненесет ответственности за пророчества и рекомендации пусть даже осведомленного и влиятельного журнала. Поэтому воздержимся пока от критики в ее адрес. Но позволим себе одно маленькое замечание. В период своеобразного американского междуцарствия, когда один президент практически уже не у дел, а другой еще не у дел, американские обозреватели почему-то склонны наделять нового президента сверхъестественными свойствами, хотя прямо перед их глазами пример противоположного значения — старый президент, доказавший на глазах всего мира, как ограничены объективными условиями даже полномочия главы американского государства. Если вспомнить американское выражение, президент США, как и любой человек, не больше, чем жизнь. Не больше, чем мир, в который он вступает в качестве одного из мировых лидеров.

Надо ли говорить, что, каковы бы ни были его намерения, он должен реально оценивать существующую мировую ситуацию, а также пределы своих возможностей? Это опасная, хотя и очень типичная и живучая в Америке традиция, согласно которой каждый новый президент приступает к своим обязанностям, как бог, замысливший заново сотворить мир. И каждый так или иначе изживает эту иллюзию всемогущества, так и не сотворив мира по своему образу и подобию. И пет в этой иллюзии ничего более опасного, чем наивная вера в спасительность гонки вооружений, как средства утверждения американского превосходства над Советским Союзом. Годы и годы ушли, целые послевоенные десятилетия, пока в Вашингтоне не поняли, что лишь на принципе равной безопасности и стратегического паритета можно строить отношения с Москвой. Если этот главный урок послевоенного периода теперь снова хотят отменить и забыть, то впереди нас ждет потерянное и, более того, опасное время.

Чтобынетерять времени, разумнее прислушаться к советам опытных людей, которые не забыли уроков прошлого. Один из них, бывший посол США в СССР Малкольм Тун, счел момент подходящим, чтобы напомнить некоторые основные истины советско-американских отношений.

Тун пишет в газете «Крисчен сайенс монитор»: «Принципиальный вопрос состоит в том, что мы не можем достичь военного превосходства над Советским Союзом просто потому, что наш противник не будет этого терпеть».

И дальше: «Мы не можем вести с русскими переговоры о предоставлении нам превосходства, мы можем вести переговоры лишь с позиции равенства».

Свое напоминание об опыте прошлого и о реальности настоящего Тун называет «ненавязчивым советом Рональду Рейгану» от практика-дипломата. Это, надо сказать, очень своевременный и дельный совет.

Декабрь 1980 г.

ХЕЙГ НА КАПИТОЛИЙСКОМ ХОЛМЕ

Один сенатор, участвовавший в слушаниях по утверждению Александра Хейга государственным секретарем, нашел, что генерал отвечал на вопросы «точно и твердо». А одна газета — имею в виду «Нью-Йорк тайме» — увидела его добродетель в другом: «Он тверд и гибок, четок и неясен, уклончив и прям одновременно — настоящий госсекретарь».

Покараносудить, каким госсекретарем станет Александр Хейг, по первые его декларации в сенате выдают человека, долго носившего и лишь недавно снявшего военный мундир. Можно согласиться с обозревателем газеты «Вашингтон пост» Обердорфером, который нашел, что в ходе слушаний «генерал, ставший дипломатом, часто оперировал категориями военной силы и чувствовал себя наиболее уверенно па знакомой почве обычной и ядерной мощи».

Именно в военной мощи Александр Хейг усматривает универсальный рецепт для успехов американской дипломатии, руководство которой он берет теперь в свои руки. Ускоренное вооружение Японии и Южной Кореи, увеличение военных расходов западноевропейскими государствами, еще большее, чем в последний год при Картере, американское военное присутствие в Индийском океане и районе Персидского залива… Вот о чем говорил новый госсекретарь скорее прямо, чем уклончиво. И этим, видимо, пришелся по душе многим членам сенатской комиссии по иностранным делам, поправевшей до ноябрьских выборов и еще больше после ПИХ.

Вполне понятно, сенаторов интересовал вопрос об американо-советских отношениях, состояние которых тревожит многих людей во всем мире. И тут Хейг тоже сделал акцент на необходимость усилить американскую военную мощь прежде, чем всерьез заняться переговорами об ограничении вооружений. Знакомый мотив: вооружаться для того, чтобы лучше контролировать и ограничивать вооружения. Он был не чужд и администрации Картера, но по крайней мере она начинала с иного мотива и — после долгих, осложняющих дело проволочек — пошла на подписание Договора OGB-2.

Хотя иллюзий не было и до появления Хейга на Капитолийском холме, его заявления прояснили картину. Договор ОСВ-2 как будто не существует для администрации Рейгана, на днях начинающей свою деятельность. Кроме того, судя и по словам Хейга, и по словам нового министра обороны США Каспара Уайнбергера, в Вашингтоне не собираются спешить и с возобновлением переговоров с Советским Союзом по вопросу об ограничении стратегических наступательных вооружений. Уайнбергер сказал, что «добрые полгода» уйдут лишь на оценку ситуации. Хейгненазывает срока, ио говорит так: «Мы недостаточно подготовлены к тому, чтобы путем переговоров добиться такого соглашения об ограничении вооружений, какое бы я хотел видеть. Я хотел бы быть свидетелем улучшения нашего общего (военного) положения в качестве стимула для успешных переговоров… Мы должны изменить фон, на котором идет это обсуждение, и в конечном итоге сами переговоры будут вестись успешно».

Что это означает? Хотелось бы воздержаться от окончательных оценок. Так или иначе каждой администрации выдается некоторый кредит во времени, чтобы от деклараций она перешла к конкретным делам, — они-то и будут проверкой для деклараций. Но нельзя не отметить, что первоначальные слова нового государственного секретаря США выглядят, мягко говоря, малопродуктивными с точки зрения советско-американских отношений.

Как бы ни хотели нынешние политические лидеры Америки доказать обратное, истина остается в силе: Договор ОСВ-2 готовился целых семь лет именно потому, что, преследуя свои интересы, каждая сторона вынуждена была учитывать интересы и другой стороны. Из слов Хейга вытекает, что, не довольствуясь этим трудно давшимся, тщательно взвешенным балансом интересов двух стран, американцы хотели бы обеспечить себе односторонние преимущества, предварительно приобретя «позиции силы».

Итак, может ли опыт быть учителем? Три десятка послевоенных лет ушло, чтобы практически подвести Соединенные Штаты к идее стратегического паритета, закрепленного в межгосударственном документе. Если в Вашингтоне снова стремятся к «позициям силы» и это стремление становится официальной политикой, то разговоры об опасностях, подстерегающих мир в 80-е годы, увы, наполняются вполне конкретным содержанием. Это опасности бесконтрольной гонки вооружений, в которой в каждом новом раунде убеждаются, что цель превосходства над оппонентом не достигнута. Для чего же убеждаются? Для того, чтобы извлечь уроки трезвости? Или для того, чтобы начать — с теми же тщетными надеждами — новый, опасный и дорогостоящий и столь же бесплодный раунд?

Январь 1981 г.

1981 год. Вызывающее начало

ВМЕСТО «ПИРОГА В НЕБЕ»

В Белом доме вот уже пятые сутки новый хозяин — Рональд Рейган, Мы знакомились с ним как с кандидатом в президенты, потом, с начала ноября 1980 г., как с избранным, но еще не вступившим в должность президентом. А сейчас он уже действующий президент, но, конечно, слишком мало времени прошло, чтобы определить, как его слова — а их за год избирательной борьбы было сказано немало — будут превращаться в дела.

Главное, что Рональд Рейган успел пока сделать, — это произнести речь на церемонии вступления в должность, так называемой инаугурации. В заокеанской республике живет традиция подражания ораторам Древнего Рима. Речи, произносимые на вашингтонском Капитолии во время инаугурации, выдержаны в риторическом духе. Рейган не нарушил эту традицию.

Но два момента в его речи обращают на себя внимание. Во-первых, уже нет предвыборных обещаний, нет, как говорят американцы, «пирога в небе», или, по-нашему, молочных рек в кисельных берегах. Во-вторых, вопросы внешней политики практически, за исключением двух-трех абзацев, опущены. Главный акцент сделан на внутренние дела, прежде всего на экономику.

Именно плохое состояние экономики обрекло Картера на поражение. И с точки зрения американца, именно экономика будет пробным полем для нового президента.

Рейган в своей речи приводит знакомый реестр американских бед. Цитирую: «Мы страдаем от самого затяжного и одного из самых худших периодов инфляции за всюнашунациональную историю». Рост цен «оборачивается сокрушительным ударом для молодежи, которой еще только предстоит пробить себе дорогу в жизнь, и для пожилых, уже располагающих твердым доходом. Инфляция угрожает поколебать самые основы жизни миллионов наших людей».

Он говорил о «простоях промышленных предприятий» и о безработице, сопряженной «с чисто человеческими страданиями», о государственных бюджетах, которые «десятилетиями громоздили дефицит на дефицит».

Он говорил, что страна живет не по средствам.

«Вы и я, как отдельные личности, можем, залезая в долги, жить выше наших средств лишь какое-то ограниченное время, — заявил Рейган. Так почему же коллективно, как страна, мы должны думать, что на нас не распространяется это ограничение?»

Оценка трезвая и вопрос по существу...

Новый президент, в традиции Древнего Рима, не приводил цифр, но они хорошо известны, ими пестрят страницы газет и журналов. В одном из последних номеров еженедельник «Ньюсуик» подводит, к примеру, итоги прошедшего десятилетия. В 1971 году безработица составляла 5,9 процента от всего самодеятельного населения, в 1980-м — 7,2 процента и продолжает расти. Рост цен в 1971 году шел на уровне 3,4 процента, сейчас — 13 процентов. Десять лет назад банки выдавали кредиты под 6,5 процента, а сейчас берут поистине грабительские 21,5 процента. Это катастрофически сказывается на капиталовложениях. Обобщающий показатель — валовой национальный продукт. В 1971 году он возрос на 1,9 процента — не бог весть какой показатель. Но в 1980 году не возрос, а сократился на 1,5 процента.

И, наконец, самый тревожный факт. Если раньше реальные средние доходы все-таки не уменьшались, потому что зарплата поспевала за ростом цен, то теперь цены вырвались вперед и реальные доходы американцев, их жизненный уровень снижаются. Приведу одну цифру, с которой трудно, конечно, смириться сознанию среднего американца. Если брать средний доход на душу населения, то Соединенные Штаты, оказывается, уступают девяти западноевропейским странам — Швейцарии, Дании, Западной Германии, Швеции, Люксембургу, Норвегии, Бельгии, Исландии и Франции.

Вот на каком фоне Рональд Рейган приступил к обязанностям президента, обещая уже не «пирог в небе», а медленный прогресс, который, по его словам, «будет измеряться дюймами и футами, а не милями».

Но даже этот медленный прогресс, осторожно обещанный новым президентом, нельзя считать гарантированным. Надо еще будет посмотреть, окажутся ли эффективными рецепты, выписанные Рейганом и его советниками для лечения американской экономики. Он что предлагает? Сократить размеры и влияние федерального правительства США, освободить бизнес от регулирования со стороны капиталистического государства и дать ему, так сказать, поработать во славу Америки. Но ведь американский бизнес работает па себя и свою прибыль, а так называемый консервативный подход к экономике не раз пробовали предшественники Рейгана в Белом доме, и он не спас Америку от ее экономических бед.

Как говорится, поживем — увидим. В массе своей американские обозреватели сдержанно-скептически относятся к экономической программе новой администрации. Вот пример. В проекте бюджета на 1982 финансовый год, который, уходя, оставил Картер, предусмотрен дефицит в 56 миллиардов долларов. Как Рейган может уменьшить его, еслионобещал уже в этом году сократить на 10 процентов подоходный налог и одновременно увеличить военные расходы, — а они и так предусмотрены Картером на рекордном уровне _ 196 миллиардов. «Нью-Йорк тайме» спрашивает: «Далеконеясно, каким образом может быть достигнуто одновременно сокращение налогов, увеличение уровня производства и достижение больших темпов экономического роста. А как эти цели совместить с любым значительным увеличением военных расходов, остается еще большей загадкой».

Январь 1981 г.

ХОЛОДНЫЕ ВЕТРЫ ИЗ ВАШИНГТОНА

«Вашингтонстынетот ветров холодной войны», — писала лондонская газета «Гардиан», комментируя первую пресс— конференцию президента Рональда Рейгана, который вызывающе резко, грубо обрушился на Советский Союз, его руководителей и его политику.

Хотят ли в Бонне и Париже, Лондоне и Риме тех холодов, которыми сильно потянуло с другой стороны Атлантики? Официальные представители хотя и поеживаются от зябкого вашингтонского пролога, по помалкивают, демонстрируя дипломатическую выдержку. С новым американским руководством придется иметь дело целых четыре года и отношения — сразу же — портить нежелательно. Впрочем, даже в молчании — неодобрение, знак тайного несогласия.

Отклики прессы, можно сказать, однозначны. Однозначно осуждающие. Журналисты вспоминают 50-е годы и злобную антисоветскую риторику Джона Фостера Даллеса, тогдашнего американского государственного секретаря. «Таким языком пользовались лишь во времена холодной войны, и, если им будут говорить вновь, мир наверняка будет отброшен к этим временам». Это мнение западногерманской газеты «Нойе Рур-цайтунг» более или менее типично.

Возвращения тех лет, когда Америка балансироваланаграни войны и Западную Европу принуждала к этомуопасномузанятию, не хотят.

Конечно, Америка сохраняет лидерство в И А10, взападномсообществе, и буржуазные правительства не оспаривают сам принцип этого лидерства. Более того, перекликаясь с нынешними американскими пастроепиями, официальные круги Западной Европы в последнее время нередко высказываются за «сильную Америку» как защитника всего Запада. Но… Как разъяснил недавно французский президент Жискар д’Эстэн, сильная Америка «не означает, что она должна в еще более жестком тоне диктовать нам нашу собственную политику».

С администрацией Картера, особенно в последний ее год, Западная Европа не очень-то ладила. Иран, так называемый кэмп-дэвидский процесс, Олимпийские игры в Москве и весь спектр отношений с Советским Союзом — все это были точки разногласий и напряженности, возникавшей по две стороны Атлантики. В западноевропейских столицах без сожаления расстались с бывшим американским президентом, игравшим судьбами международной разрядки.

Прихода Рейгана ждали со смешанным чувством — обеспокоенности, внушаемой его репутацией закосневшего консерватора, и надежды, возбужденной, в частности, заверениями госсекретаря Хейга о том, что новая администрация будет всерьез консультироваться со своими союзниками. И вот сразу на эти надежды посыпался ледяной крупный град антисоветской риторики.

Но дело не только в риторике. Дело еще и в том, что Западная Европа расходится с новыми лидерами Вашингтона в оценках по существу.

Рейган утверждает, что разрядка — это «улица с односторонним движением». А западноевропейцы собственными глазами видят широкую магистраль с двусторонним движением, и на этой магистрали — продолжающийся политический диалог, культурные и научно-технические обмены и все более объемную, на многие миллиарды долларов, торговлю Восток — Запад. Примером открывающихся перспектив служит грандиозный проект доставки природного газа в Западную Европу из Сибири.

Американский президент ставит подсомнениеДоговор ОСВ-2, поскольку-де он несет «односторонниепреимущества— ва» Советскому Союзу. И снова не согласны американские союзники, видя в договоре общую выгоду — важный шаг в деле ограничения стратегических вооружений, который к тому же облегчит решение других вопросов, касающихся баланса ракетно-ядерного оружиянаевропейском континенте.

Нелишне напомнить, что именно под Договор ОСВ-2, под обещание его ратификации, администрация Картера выбивала у западноевропейских участников НАТО согласие на размещение на их территории дополнительных 600 американских ракет среднего радиуса действия. В свою очередь Бони, Лондон, Рим, уговаривая свою общественность согласиться на американские ракеты, обещали ей, что параллельно установке ракет будут вестись и переговоры с Москвой об ограничении ядерного оружия средней дальности. Именно в этом состояла суть так называемого «двойного решения» сессии совета НАТО в декабре 1979 года.

На поверку оно оказалось двойной ловушкой. При Картере повис в воздухе Договор ОСВ-2, а при Рейгане плотным туманом окутана и идея переговоров об ограничении ядерного оружия средней дальности на территории Европы. Не случайно канцлер Шмидт, напоминая Соединенным Штатам об их обязательствах, так говорит о «двойном решении»: «Кто ставит под вопрос это решение или одну из его частей, ставит под вопрос также союз НАТО».

Посмотрим, как будет развиваться дело дальше. Пока же неплохими пророками выглядят те обозреватели, которые предрекали при Рейгане новые трения и кризисы в НАТО.

Январь 1981 г.

РЕДАКТОРУ «ЛОС-АНДЖЕЛЕС ТАЙМС»

Дорогой сэр, цитаты из Тедди Рузвельта, как видно, не перестают пользоваться популярностью в США. В редакционной статье от 4 февраля Вы советуете президенту Рейгану говорить мягко, но иметь при себе большую дубинку. А как признался журналистам новосел в Белом доме, ему все чаще приходит на ум другое изречение Тедди Рузвельта — о том, что президентство — превосходная церковная кафедра.

С этой кафедры он пока говорит жестко. И вы, пожалуй, правы, спрашивая в своей редакционной статье, не испугает ли этот жесткий разговор американских союзников больше, чем «закаленных русских». Должен, однако, сообщить Вам, что и в Москве задались вопросом: в чем смысл неслыханно ожесточенной антисоветской риторики?

Американские коллеги предполагают, что президент Рейган с первых своих дней хотел покончить с «наивными иллюзиями» разрядки. Но, во-первых, иллюзии в советско— американских отношениях изжиты с обеих сторон, и, н_а мой взгляд, Картер немало потрудился в этом смысле. А, во-вторых, выпады в адрес партнера, похожие на нарочитые оскорбления, никогда еще не облегчали начало и ход диалога. А ведь мы так или иначе остаемся партнерами, пусть нелегкими. Никакая нарочитая жесткость не может отменить тот факт, что мы живем на одной земле в один и тот же опасный век. Лишь безумие может отменить потребность в продолжении американо-советского диалога.

Взгляд из Москвы обнаруживает больше сходства, чем различия, между первыми днями президентства Картера и первыми днями Рейгана. Картер тоже начинал с антисоветского «крестового похода», хотя на его знамени значилось «права человека», а не борьба против «международного терроризма».

А если брать отношение к процессу ОСВ, то и тут мало нового в рейгановском «новом начале». Новый президент, как и его предшественник, начинает с перечеркивания того, что было достигнуто весьма нелегким трудом. Только Картер перечеркивал Владивостокскую, 1974 года, договоренность Брежнева — Форда (чтобы, потеряв еще два с половиной года после своего прихода в Белый дом, прийти к подписанию Договора ОСВ-2, выработанного на фундаменте этой договоренности), а Рейган как будто перечеркивает самый договор. При этом, как и Картер, он утверждает, что готов идти дальше договора, к существенному реальному сокращению стратегических вооружений. Ну что ж, Договор ОСВ-2 не решает всех проблем, но что за инстинкт разрушения руководит американским президентом, который хочет опрокинуть сложный баланс, возведенный семилетними совместными усилиями двух стран!

Может быть, больше всего нашим двум странам не хватает доверия друг к другу, а его нельзя строить на песке и всякий раз заново. Его можно строить на преемственности, на уважении и выполнении взятых обязательств. Как советский журналист, вот уже 20 лет пристально наблюдающий за политической жизнью США, я удивляюсь, почему каждый новый американский президент отрицает опыт своих предшественников.

Этими мыслями мне захотелось поделиться, прочитав Вашу редакционную статью. Остается еще большой вопрос о большой дубинке. В коротком письме не ответишь на него подробно. Но мне думается, что нынешняя американская дубинка так велика, что Тедди Рузвельт, не привыкший мыслить о немыслимом, счел бы ее более чем достаточной¹.

Февраль 1981 г».

ВЫЗЫВАЮЩЕЕ НАЧАЛО

Не находясь в Соединенных Штатах, трудно представить тот взрыв эмоций — и подлинных, и искусно возбуждаемых, — которым сопровождается благополучный финал истории с американскими заложниками в Иране. Она тянулась 444 дня и кончилась в тот день 20 января 1981 года, и едва ли не час, когда новый президент, Рональд Рейган, заступил на смену старому.

Но тем, кто, будучи за океаном, наблюдал финал другой, не менее известной истории, дело воображения в немалой степени облегчено. Имею в виду возвращение в феврале 1973 года американских военных летчиков, бомбивших Северный Вьетнам, сбитых в его небе, взятых в плен и целые годы проведших в плену. Я работал тогда в Вашингтоне ипомню, на какие высоты сенсаций и эмоций была тогда поднята проблема военнопленных, как и сейчас проблема дипломатов, оказавшихся заложниками. Так же стали они объектом искреннего сочувствия соотечественников и расчетливой политической игры. И так же гигантская машина информации и пропаганды впала как бы в своеобразное беспамятство, забыла на время о всех других новостях, когда первая партия отпущенных из плена летчиков вылетела из Ханоя на американскую военно-воздушную базу Кларк па Филиппинах, с тем чтобы оттуда проследовать в Сан— Франциско и дальше, к родным местам.

Но абсолютных сравнений, как известно, нет. В одном случае речь шла о воздушных пиратах, вторгавшихся в чужое небо в войне, которая так и не была объявлена, а во втором — обучастидипломатов, арестованных и надолго задержанных в нарушение норм международного права. Однако уточнение это не отменяет политическую перекличку двух «хоумкаминг» — возвращений домой, в Соединенные Штаты. Пробравшись сквозь толщу эмоций, повторяю, и подлинных, и искусно возбуждаемых, видишь два похожих финала двух крупнейших внешнеполитических«начинаний» Вашингтона. Одно из них — индокитайское. Американский империализм, прикрывшись фиговым листком «приглашения» со стороны своих сайгонских марионеток, предпринял вооруженную интервенцию, с годами довел свой экспедиционный корпус во Вьетнаме до полумиллиона человек, оставил на поле боя 50 тысяч своих солдат и офицеров. А результат? Пришлось убраться восвояси. Как самую драгоценную добычу самой длительной американской войны вывезли — по соглашению с правительством ДРВ своих же собственных летчиков, попавших в плен.

Второе «начинание» — это Иран, американская политика в этой стране. Сделали ставку на шаха, преданного американцам и предававшего свой собственный народ, и осуществляли усиленную милитаризацию Ирана с двойной целью — вырастить регионального жандарма в стратегически важном районе Персидского залива, а также обзавестись плацдармом на южной границе Советского Союза. До поры до времени эта политика, проводившаяся при шести американских президентах, считалась большой удачей Вашингтона. Изнанка ее в полной мере открылась при Джимми Картере. Это на него в начале 1979 года политическим землетрясением обрушилась иранская революция, а в конце 1979 года — захват американского посольства в Тегеране и его персонала. И вот в завершение многолетнего этапа американо-иранских отношений, все время числившихся в активе Вашингтона, та же, что во Вьетнаме, единственная добыча — возвращение домой американцев, на этот раз не пленных, а заложников другой страны, да, взятых заложниками в нарушение норм межгосударственного поведения, по и в силу той фанатической ненависти, которую пробудили у иранцев действия Вашингтона...

В свои последние недели в Белом доме Бжезинский любил рассуждать о трех «центральных стратегических зонах» нынешнего мира. Первая, более стабильная, — в Европе. Вторая — Дальний Восток и Юго-Восточная Азия. И третья, самая взрывоопасная и беспокойная, — район Персидского залива, Ближний и Средний Восток, Юго-Западная Азия. Минувшее десятилетие зарегистрировало два сокрушительных американских провала в двух «центральных стратегических зонах» — и два финала в виде двух «хоум-камииг», окруженных взрывами патриотических страстей.

Кто виноват? Снова принято и даже модно все американские беды взваливать на Советский Союз. Но и в обстановке шовинистического возбуждения вряд ли кто возьмется всерьез отрицать, что обе упомянутые неудачи были 44 собственного производства, были результатами пагубного курса Вашингтона.

Встает неизменный вопрос об извлечении уроков. Они разные, можно сказать, противоположные. Индокитай отбил у американцев охоту и вкус к заморским вооруженным интервенциям, вызвал в правящих кругах оживленные дискуссии о «пределах» американской мощи и влияния в мире и впервые за послевоенный период породил даже некие настроения «неоизоляционизма». Оказалось, на короткое время. Имперский подход, политическая философия и практика интервенционизма недолго пребывали в загоне. В частности, и иранский кризис стимулировал американских «ястребов», испытывающих приступы своеобразного реваншизма (как в отношении «домашних голубей», так и при виде сокращающегося влияния Соединенных Штатов в мире) и, конечно же, выдвигающих на передний план пугало «советской угрозы».

Затянувшуюся историю с заложниками, совпавшую к тому же с годом выборов, приспособили именно как наглядное пособие. Оно должно было убеждать американца, как «унижают» Америку из-за того, что она стала «слабой», и агитировать за наращивание военной мощи и ее применение в ситуациях, возникающих далеко от американских берегов. Так, в 1979 г. была провозглашена «доктрина Картера», начали создавать «силы быстрого развертывания» и лихорадочно искать базы и союзников в «третьей стратегической зоне», надолго разместив военно-морскую армаду в районе Персидского залива. И Рейган, вступив в должность в день освобождения заложников, вместе с президентскими обязанностями получил ту крайнюю атмосферу воинственного патриотизма и шовинизма, которую его администрация сразу же использовала, провозгласив провокационную кампанию борьбы с «международным терроризмом» (хотя, если разобраться, глубинным своим истоком история с заложниками имела международный терроризм ЦРУ, свергшего в 1953 году национальное иранское правительство Мосаддыка).

Бывший президент, отбиваясь от критики справа, ставил себе в заслугу, что при нем военные расходы США вновь стали расти, покончив с послевьетнамской заминкой, и продолжали расти все четыре года его пребывания у власти. Уходя, он оставил на рассмотрение преемника проект военного бюджета на 1982 финансовый год почти в 200 миллиардов долларов, а с дополнительными ассигнованиями и свыше 200 миллиардов. Но дело не только в астрономических миллиардах на войну. Дело в откровенной милитаризации самой концепции внешней политики. В своем последнем послании конгрессу Картер прямо-таки отождествляет внешнюю политику с военной мощью. Первоочередной внешнеполитической задачей он называет следующую: «Уц. реплять военную мощь Америки и ее союзников и друзей».

1 Опубликовано в «Лос-Анджелес тайме» 11 февраля 1981 года.

Влиятельной коалиции сторонников сокращения военных расходов, действовавшей в конгрессе в первой половине 70-х годов, теперь нет и в помине. Но при виде громоздящихся миллиардов ряд обозревателей все же рискует спросить: куда же дальше? Не без иронии пишут они о «большой загадке»: как удастся Рональду Рейгану сократить уже в этом году налоги на 10 процентов, выполняя свое предвыборное обещание уменьшить при этом дефицит бюджета и в то же время дополнительно облагодетельствовать Пентагон. Новые лидеры дают понять скептикам, что все обещания могут быть принесены в жертву, кроме главного — — «возродить сильную Америку» посредством дальнейшего наращивания ее военных мускулов.

Перед вступлением нового президента в должность начались споры: кто же «истинный» Рейган — консерватор— догматик, каким показал он себя в предвыборной борьбе, или прагматик, считающийся с реальностями современного мира? Не будем спешить с окончательными выводами, но на первой же своей пресс-конференции в конце января он вызвал видения «холодной войны», обрушившись с грубейшими нападками на Советский Союз, обругав разрядку как «улицу с односторонним движением» и подвергнув критике наотмашь Договор ОСВ-2, Кроме того, так называемая борьба с «международным терроризмом» была избрана какновоерусло для активного антисоветизма в американской внешней политике.

Так «новое начало» (девиз рейгановского правления) заявило о себе с первых же дней демонстративным возвратом к старой жесткости, охотой к конфронтации.

«Есть вещи поважнее, чем мир. Есть вещи, за которые американцы должны хотеть воевать». Эти слова государственного секретаря Хейга обратили на себя всеобщее внимание. Бывший генерал, надо думать, не случайно выделил и такое понимание патриотического долга («должны хотеть воевать»), и такой необычный для главы дипломатического ведомства приоритет («есть вещи поважнее, чем мир»). /Жесткость, которую теперь в Вашингтоне а фитпирутот, идет рукаобруку с дальнейшей милитаризацией внешнеполитического курса США.

В качестве оправдания фигурирует знакомый тезис о «советской угрозе». «Главное стратегическое явление послевоенной эры», угрожающее позициям Америки и ее союзников в мире, Александр Хейг видит в «трансформации советской военной мощи», в том, что «континентальная и в основном носящая оборонительный характер сухопутная армия (СССР) превратилась в глобальные наступательные армии». Ричард Аллен, назначенный Рейганом президентским помощником по национальной безопасности, в своих интервью налегает на тезис о том, будто советский военный арсенал «сильно превосходит нуждыобороны». Не раз говорилось о беспочвенности этих утверждений. Не раз авторитетно разъяснялось с советской стороны, что советская стратегическая доктрина носит сугубо оборонительный характер. Тем, кто игнорирует эти разъяснения, нелишне указать на логические передергивания, которыми они занимаются. Ведь свою оборону и свои вооруженные силы Советский Союз строит с учетом реальных условий, с учетом глобального характера и глобальной дислокации вооруженных сил той страны, которая считает себя вправе «обороняться» у самых советских границ, объявляя повсюду районы своих «жизненно важных интересов». Имя этой страны — Соединенные Штаты Америки. И не ей, конечно, с ее сотнями военных баз и сотнями тысяч солдат за тысячи миль от американских берегов предъявлять Советскому Союзу упреки в «глобализме».

Спорынеразрешить посредством гонки вооружений — это невозможно и опасно. Как единственный приемлемый и обещающий успех выход остается все тот же стол переговоров. И в момент «смены караула» в Вашингтоне Москва проявляет высокое чувство ответственности, давая отповедь новой антисоветской кампании и в то же время призывая новую администрацию заняться действительно важными делами в плане налаживания советско-американских отношений и нормализации международной обстановки в целом. Советский Союз стоит за активные усилия с целью позитивного развития отношений между двумя странами, не перечеркивая при этом того, что уже было достигнуто за дипломатическим столом, не ломая основополагающие принципы, на которых, в частности, был заключен Договор ОСВ-2.

Двум сторонам — при обоюдном желании — есть где приложить принцип конструктивного взаимодействия во имя мира.

Хейг назвал 80-е годы «десятилетием кризисов». По общему мнению, самый кризисныйрайонна сегодня —Ближний и Средний Восток, Юго-Западная Азия. В Вашингтоне собираются не ослаблять, а усиливать американское военное присутствие в районе Персидского залива, и тот же Хейг, новый оракул американской внешней политики, говорит сенаторам, что США готовы воевать там «в одиночку», если западноевропейские союзники откажутся следовать за Вашингтоном. Снова драматический акцент на то, что американцы «должны хотеть воевать».

А между тем на дипломатическом столе обращенные ко всем заинтересованным сторонам лежат важные советские предложения о демилитаризации района Персидского залива. Они выгодны всем. Для государств, расположенных в районе, они предусматривают гарантии суверенитета, невмешательства во внутренние дела и уважения статуса неприсоединения. Государствам, зависящим от нефтепоставок из этого района, советские предложения обещают продолжение нормального торгового обмена и нормальное функционирование морских коммуникаций. Наконец с отказом от создания иностранных военных баз, от размещения ядерного и другого оружия массового уничтожения, от применения или угроз применения силы зона конфликтов и потенциальной глобальной конфронтации превращается в зону стабильности и безопасности.

Перед нами серьезная мирная инициатива, проявленная в нужный момент и касающаяся судеб экономически и стратегически первостепенно важного района. И что же? Никакого внятного отклика бывшей американской администрации. Как не вспомнить тут тех обозревателей, которые самой опасной чертой минувшего года называли «разрыв диалога» между США и СССР. Проявит ли серьезность подхода новое американское руководство?

В прощальном радиотелевизионном обращении к нации Картер назвал «тревожным фактором в американской политической жизни» растущее влияние разных «групп», защищающих свои «особые интересы» в ущерб национальным. По своему обыкновению, бывший президент не перечислил эти группы по именам и не охарактеризовал их политическое направление. А ведь еще 20 лет назад другой президент, Дуайт Эйзенхауэр, в схожей ситуации прощания с Белым домом тоже тревожился по поводу пагубного влияния неких «групп» в национальной жизни и не стесняясь указал перстом на самое опасное групповое формирование — «военно-промышленный комплекс». Собственно, в своей прощальной речи Эйзенхауэр и ввел этот термин в политический лексикон. «Разоружение, основанное на взаимном уважении и доверии, является настоятельным требованием времени, — говорил тогда Эйзенхауэр. — Нам необходимо научиться совместно улаживать разногласия, но не силой оружия, а опираясь на разум человека и ставя перед собой благородные цели».

Вспомнив эти слова через 20 лет, в Америке начала 1981 года, либеральный обозреватель Антони Льюис пишет: «Любого, кто сегодня высказался бы подобным образом, приобретающие все большее влияние «ястребы»обвинилибы в мягкотелости и слепоте».

Он недалек от истины. Военно-промышленный комплекс задает сейчас топ в общественной жизни США, вобрав в себя или используя как попутчиков многочисленные неоконсервативные и другие организации. Это так называемое «моральное большинство» при всей своей пестроте объединено требованиями возврата не только к традиционным «американским ценностям», но и к «традиционной» роли Америки — мирового жандарма.

И тем не менее в начале «нового начала» полезно напомнить, что и в самом деле нет иного пути (разумного пути!), чем «разоружение, основанное на взаимном уважении и доверии», чем осознание необходимости «научиться совместно улаживать разногласия».

Февраль 1981 г.

НА ЛИТЕРАТУРНОМ ВЕЧЕРЕ...¹

Товарищи! На этом вечере с его обширным меню я предложен на закуску — довольно неаппетитную. Вы пришли ради прекрасной поэзии, настроились па рассказ о науке и на юмор. И выступать тут международнику — незавидное дело. Международные отношения… Эта материя редко бывает веселой в наши дни, даже когда захватывают — на полтора года — чье-либо посольство или крадут самолет с пассажирами и гоняют его из страны в страну. Эстетического наслаждения от этой материи не жди. Но, увы, связаны мы в этом мире не только телевидением, и невеселая материя международных отношений жизненно необходима не только тем, для кого — как для меня —онастала профессией.

Какими бы ни были текущие проблемы международной жизни, среди них всегда найдется место, и как правило первое место, советско-американским отношениям. Для меня разговор на эту тему облегчен тем, что Америка моя журналистская специальность, десять с лишним лет я прожил и проработал там в качестве корреспондента «Известий».

Вопрос о сложном состоянии советско-американских отношений со всей силой поставлен на XXVI съезде КПСС. И не только о советско-американских отношениях. В конце концов кардинальнейший вопрос: куда мы идем — к войне или миру? Наш мирный план хорошо известен. Я не буду перечислять все инициативы. В своем коротком выступлении хочу немножко порассуждать о том, как и почему наши две страны, да и все человечество в начале 80-х годов снова очутились на распутье — куда идти?

Мы и американцы. Мы более любознательны, они — менее. Но мы постоянно вглядываемся друг в друга, потому что в мире мы — две самые главные державы. Находимся в разных полушариях, расстояния огромные. Кто их испытал, тот знает. Пароходом от Нью-Йорка до Ленинграда я дважды плыл почти по две недели, да и в самолете только над Атлантикой томишься семь-восемь часов. И тем не менее в одном смысле мы ближе к далекому американскому континенту, чем к Западной Европе. Ведь в смысле самом коренном, в смысле выбора между жизнью и смертью нас отделяет лишь каких-то полчаса лета межконтинентальных баллистических ракет с ядерными боеголовками. И надо сказать, что сейчас американцы «для себя» хотят сократить это расстояние до шести — восьми минут, собираясь разместить свои «Першинги» и «Томагавки» в Западной Европе.

Мы вглядываемся друг в друга, проходя через самый тревожный период в истории человечества. Совпали и на наших глазах завязались в самый тугой узел два момента. С одной стороны, человечество в самой технически развитой его части расколото на две очень разные, непримиримые, не принимающие друг друга социально-политические системы — социалистическую и капиталистическую. С другой стороны, именно в этот момент радикального раскола в руках как раз этой части человечества оказалось оружие, которое человеку впервые в истории дает возможность практически уничтожить самого себя как биологический вид, а заодно и все живое на земле.

У Пушкина Сальери, отравивший Моцарта, задавался вопросом, совместны ли гений и злодейство? Сейчас он мог бы не терзаться. Гений науки ответил: да, совместны, и вместо бледных коней библейского апокалипсиса вывел на сцену мировой истории термоядерное оружие.

В тени ядерного апокалипсиса мы научились жить почти как ни в чем не бывало, демонстрируя стойкость и неистребимость человеческого духа, а также культивируя положительные эмоции. В эти мартовские радостные дни мне и самому никак не хочется от них отказываться, тем более посягать на веселое настроение других.

Но сейчас, как вы ежедневно слышите и читаете, всё чаще конкретизируется и как бы освещается светом фактов кромешная тьма ядерной смерти. Я тоже отважусь привести одну маленькую иллюстрацию на тему большой Бомбы.

Некоторое время назад американский журнал «Прогрессив» в подробностях и с максимально доступной, почерпнутой из научных источников точностью вообразил, как выглядел бы взрыв 20-мегатонной ядерной бомбы в центре города с населением в 4-5 миллионов человек. 20 мегатонн — это эквивалент 20 миллионов тонн тринитротолуола, одна тысяча Хиросим.

Так вот. Взрывается эта бомба, предположим, в нескольких метрах над поверхностью. Мгновенно, менее чем в одну миллионную долю секунды, создается температура выше 80 миллионов градусов по Цельсию. Жар в 4 раза сильнее, чем в самом центре Солнца. Бомба оставляет воронку глубиной в 200 метров, диаметром в 2,5 километра. Насыпь по краям воронки поднимается на высоту приблизительно ч 70 метров, то есть 25-этажного дома и выглядит как самый высокий объект в Чикаго, на родине небоскребов. Потому что все остальное исчезло. И не просто исчезло — испарилось! Буквально все вокруг эпицентра испарилось — небоскребы из стали и бетона, дороги и мосты, испарились тысячи тонн земли и, конечно, сотни тысяч людей, их жизни, их судьбы, их будни и порывы, настоящее и будущее. Люди, оказавшиеся там, все до одного испарились, не оставив и горстки праха. Не оставив даже тени, как тот безвестный, трагически знаменитый житель Хиросимы, которого в тамошнем мемориальном музее мира показывают в виде вечной тени на уцелевших бетонных ступеньках одного местного банка. Не будет и тени, потому что не останется никаких бетонных ступеней.

Над воронкой, похожей на кратер вулкана, над мгновенно возникшей пустыней взлетает в то же мгновение огненный шар диаметром в 4-5 километров, и даже для людей на расстоянии 10 километров от эпицентра оп ярче 5000 солнц, но они не успевают разглядеть его и услышать звук взрыва, потому что моментально погибают от жары. Стекло плавится и па расстоянии 10 километров. Бетонные поверхности распадаются от высочайшей температуры. Все воспламеняющиеся вещества взрываются. Взрывная волна рождает ураганы, съедающие весь кислород, и от удушья погибают и те, кто по тем или иным причинам был в этот миг под землей.

В 15 километрах от взрыва все деревья загораются до того, как их вырвет с корнем взрывная волна. Железнодорожные мосты рушатся, вагоны опрокидываются, автомашины, как детские мячики, подбрасываются в воздух. В 25 километрах от эпицентра вспыхивает трава на газонах загородных домов, загораются листья на деревьях, испаряется краска на внутренних стенах, дети, катающиеся на велосипедах, слепнут…

Вот всего лишь сухой конспект, не учитывающий радиоактивное облучение, генетические последствия для биосферы, страдания оставшихся в живых, которым суждено завидовать мертвым. Конспект мгновенной гибели цивилизации.

Говорят, что 20-мегатонные бомбы устарели, что эффективнее и предпочтительнее мелкая расфасовка. Но ведь и одна мегатонна — это верных 600 тысяч человеческих смертей. А сколько их, этих единичных мегатонн?! Число ядерных боеголовок достигает десятков тысяч — это ядерная смерть не такая концентрированная, но зато еще более всеобъемлющая.

Конечно, ни один человек в здравом уме даже с той, американской стороны не хочет ядерной катастрофы, потому что никто не хочет своей собственной смерти. Но можно ли жить бок о бок с этим оружием, которое все прибывает? Ведь оружие, изобретенное человеком против человека, всегда стреляло.

Говорят о равновесии страха как о гарантии от войны. Чем выше горы оружия, чем оно сильнее, тем страшнее пускать его в ход. Это знает и та и другая сторона, это знание и создает равновесие страха. Ну что ж, в конце концов это странное равновесие, рожденное нашим веком, в чем-то эффективно. Опо опирается на инстинкт самосохранения — самый сильный из инстинктов. Но может ли оно быть вечным? Равновесие страха вызывает в сознании образ канатоходца. Чем больше накоплено оружия, то есть чем выше натянута веревка, тем осмотрительнее и искуснее должен быть канатоходец, потому что, сорвавшись, оц разобьется вдребезги, Но разве там пам место, на той веревке? Все-таки это крайне неестественная гарантия мира. Можно ли на этой веревке балансировать из поколения в ПОКолоппе? Не лучше ли предпочесть более простой и надежный способ — спуститься на землю или хотя бы снизить уровень военного противостояния, ограничить вооружения? Как раз это мы и пытались сделать вместе с американцами в 70-е годы.

70-е годы, если оглянутьсяназад, были временем больших надежд. В 1972 году, несмотрянанаши разногласия из-за вьетнамской войны, президент Никсон приезжал в Москву, были заключены важнейшие соглашения. В 1973 году Л. И. Брежнев нанес визит в США. Мы говорили о необходимости сделать разрядку необратимой. От соперничества к сотрудничеству — такой принцип выдвинул с той стороны Никсон.

На примере движения этой формулы легко проследить препятствия, которые вырастали па пути разрядки. В первой половине 70-х годов казалось, что сотрудничество отодвинуло соперничество, и летом 1975 года эмоциональным символом этого, увы, непродолжительного периода был совместный космический полет «Союз» — «Аполло». Потом и при Никсоне, и при Форде главный теоретик и практик американской дипломатии Генри Киссинджер стал все чаще подчеркивать: не только сотрудничество, но и соперничество. Бжезинский при Картере, уже во второй половине 70-х, все больше упирал на соперничество, почти забыв про сотрудничество. А Рейган пришел под лозунгом соперничества, воинственности, конфронтации — именно так он, судя по его действиям, расшифровал мандат консервативно настроенных американцев, которые привели его в Белый дом.

Необратимость разрядки? Увы, сегодня это лишьнесбывшаясямечта. Жизнь оказалась жестче. В своем мощном контрнаступлении американские противники разрядки одержали победу. Будем надеяться — временную.

Напомню, что па первом этапе своего контрнаступления противники разрядки в США выдвигали требование «свободы эмиграции» из Советского Союза советских граждан еврейской национальности. Эта история кончилась тем, что в 1974 году опи заблокировали американо-советское торговое соглашение — уже подписанное.

С 1975 года главным их тезисом стал тезис о «советской военной угрозе». Это миф — не устаем повторять мы. Да, это миф. Нападать на Америку мы не собираемся. Но когда

мифу верят, ои становится реальнейшим и очень весомым фактором политической жизни. Между тем американцев убедили в основательности, в достоверности мифа о «советской угрозе».

И бывший президент Картер, и его министр обороны Браун, и генеральный секретарь НАТО Луне не раз говорили, что существует примерное равенство сил, что советского военного превосходства над Америкой нет. И тем не менее средний американец поверил, что Москва ему угрожает, что Советский Союз добился превосходства.

В чем тут объяснение? Американцу, как там говорится, промыли мозги. Но дело не только в этом. Как человек, изучавший Америку, живший там, я вижу еще одно, психологически очень важное обстоятельство.

И американские империалисты, и многие американцы, зараженные имперским мышлением, привыкли считать себя первыми в мире — всех богаче, всех свободнее и всех мощнее в военном отношении. Ровню они не могут терпеть. Ровня для них — уже опасность. Равенство для них — уже опасное поражение. Американские ВМФ могут владычествовать во всех океанах — и это нормально. А выходит в океан наш окрепший флот — это угроза. В октябре 1962 года в ходе «карибского кризиса» мы согласились вывезти с Кубы свои ракеты. Для американцев советские ракеты на Кубе были своего рода светопреставлением, хотя в те годы такие же приблизительно ракеты они держали у наших границ, в Турции. А вот когда осенью 1979 года Картер вопреки условиям американо-советской договоренности захотел, чтобы мы убрали с Кубы своих военных специалистов и не смог этого добиться, оконфузился — это унижение Америки. В имперское мышление американцев входит парадоксальный и, однако, непререкаемый для них принцип: что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Чувствуя свою страну экономически сильнее, они и в военном смысле считают себя вправе быть сильнее, быть Юпитером. Эту подоплеку надо иметь в виду.

Последний раз я был в Америке в августе 1980 года, и тогда встречался с очень известным политологом и футурологом, «стратегическим мыслителем» ГерманомКаном. Умный, до цинизма откровенный человек, любитель «мыслить о немыслимом», автор книги, где описываются сценарии возможной термоядерной войны, сорок с лишним ступеней, ведущих в ядерную бездну.