Помолвка

Май 1185 года, Каяла

Лязг, скрежет, сдавленный человеческий хрип, бешеное ржание лошадей. Короткий пронзительный вскрик, и степняк, лицо которого только что превратила в кровавое месиво булава одного из дружинников, кулем валится с седла. Потерявшая всадника лошадь встает на дыбы, ударами копыт опрокидывая еще одного половца, бьющегося рядом, заставляя отпрянуть и наседавшего на него противника. Отступает назад, невольно топча своего еще живого хозяина, испуганно всхрапывает, еще раз переступает по визжащему комку плоти у себя под ногами и наконец подается в сторону, прочь из этого страшного места. А следом за ней в непроизвольно образовавшийся проход устремляются двое — давешний воин с окрашенной алым булавой и совсем еще игрушечная на фоне своего спутника, испуганно жмущаяся к шее лошади, юношеская фигурка. Пришпорив коней, они рывком отделяются от этого рычащего, громыхающего и утробно чавкающего месива и торопливо сваливаются в овраг, по дну которого, петляя, бежит безымянный ручеек.

— Скорее, княже, скорее! — сотский Андрей на мгновение натянул поводья, пропуская кобылку Владимира вперед и оглядываясь, дабы удостовериться, нет ли за ними погони? — Они скоро опомнятся!

Владимир молча стиснул зубы, пригибаясь к самой гриве и несясь вперед сквозь веером летящие из-под ее копыт брызги. Учащенно билось сердце, ладони вспотели, перед глазами плыл какой-то бесконечный кровавый туман, и парень лишь чудом и крайним напряжением сил все еще удерживался в седле. Нет, не так он представлял себе свою первую большую битву. Как первый, непринужденный и богатый на добычу бой с «погаными» на Сюурлий — да. Но не как последовавший вскоре вслед за ним чудовищный, изматывающий, двухдневный пеший марш сквозь выжженную солнцем степь. Под непрекращающимся ни днем ни ночью дождем половецких стрел, да словно заведенные сменяющими друг друга наскоками все новых и новых летучих отрядов степной конницы. Пока не наступил крах. Пока не оторвался от своих и не исчез в одиночку бросившийся в погоню за трусливо бежавшими ковуями отец. Пока не сгинул в вихре словно из ниоткуда налетевших степняков попытавшийся было нагнать брата дядька Всеволод. Пока не дрогнули и не замерли в растерянности потерявшие разом двоих старших князей полки. И будто почуявшие запах свежей крови не нахлынули разом со всех сторон неисчислимые полчища агарян.

Сотский путивльских гридей Андрей буквально за шкирку выдернул своего юного князя из пешего строя воев, стремительно превращающегося в просто охваченную паникой толпу. Вскинул в седло поспешно подведенного другим дружинником коня и, с басовитым гудением крутанув над головою увесистой палицей, отдал команду горстке уже пристроившихся за ним верховых идти на прорыв. Владимир еще попробовал было что-то вякнуть про необходимость собрать воедино всех способных сражаться, но его никто и не думал слушать. Гриди делали свое первостепенное дело — спасали жизнь князя.

И вот теперь их осталось лишь двое. А впереди еще многие и многие версты враждебной половецкой степи, дни и дни бешеной скачки, прежде чем на горизонте мелькнут стены первой русской пограничной крепостицы, способной дать укрытие беглецам. Владимир невольно хмыкнул, вспоминая давний рассказ отца о во многом похожем его бегстве после разгрома на Долобском озере. Но даже тогда Игорь был в куда как менее отчаянном положении, нежели его сын сегодня.

«Впрочем, — осекся княжич, — где-то вообще сейчас отец? И как бы не ему теперь впору было завидовать мне. А может и поздно уже...»

Овраг закончился внезапно. За очередным резким поворотом распахнувшись широкой горловиной в поросшую редкими рощицами пойму небольшой речушки. И почти сразу же по ушам ударил предостерегающий окрик сотского. Повернув голову вправо, Владимир с замиранием сердца заметил в отдалении четырех мирно пасущихся на склоне ближайшего увала половецких лошадок и их хозяев, поспешно вскакивающих с земли от уставленного яствами дастархана. Он затравленно обернулся к Андрею в ожидании решения более опытного товарища — проносимся мимо, как ни в чем ни бывало или же… Но тот безо всяких слов, вонзив шпоры в бока своего гнедого, уже несся на полном ходу к суетящимся подле занервничавших из-за спешки своих хозяев и не к месту начавших проявлять норов коней степнякам. Булава в руке сотского привычно очерчивала угрожающий круг над головою.

«Без боя не уйти», — понял княжич и, промедлив лишь миг, дабы осенить себя крестным знамением, устремился следом, выдергивая саблю из ножен.

Двое «поганых» таки успели вскочить в седла прежде, чем атакующий их русин со своим чудовищным оружием оказался слишком близко. Еще один, бросив попытки догнать испуганно шарахнувшуюся от него лошадь, подхватил с земли саадак с луком и теперь, зажав одну стрелу в зубах, торопливо пытался приладить вторую на тетиву. И лишь последний, невысокий хрупкий юноша, все еще зачем-то пытался неуклюже вскарабкаться на боком отступающего прочь коня.

Сотский Андрей гулко ухнул, и сорвавшаяся с его руки булава серо-стальным росчерком ушла в сторону возившегося с луком половчина. Тот лишь в последний миг сумел уклониться от летящего прямо ему в лицо снаряда, кубарем покатившись по земле. Но русин уже более не обращал на него внимания — подняв коня на дыбы, он вынудил отпрянуть назад лошадей двух других своих противников, заодно заставив их вновь тратить время и силы на то, чтобы восстановить контроль над перепуганными животными. Сверкнула обнаженная сабля, сотский вытянулся в стремительном выпаде, и ближайший к нему степняк, не успев вскинуть для защиты маленький круглый щит, громко вскрикнул, когда клинок врага располосовал ему предплечье.

Взгляд Владимира метнулся к сошедшимся в схватке троим верховым, затем к бултыхающемуся в траве половчину с луком, к так и не сумевшему сладить со своим конем и нелепо шлепнувшемуся наземь младшему из степняков, назад к обменивающимся все более и более яростными сабельными ударами всадникам, и вновь к стрелку. Увы, именно эта неуверенность в том, кого же именно избрать своей целью, в итоге и сыграла с ним злую шутку. Княжич был уже в считанных саженях от стрелка, когда все-таки рванул поводья влево, разворачиваясь в сторону уверенно теснившего своих противников сотского Андрея. И потому лишь самым краешком глаза успел заметить, как увернувшийся от булавы половчин прямо с земли, лежа, пустил стрелу, поразившую его лошадь в основание шеи. Кобыла тяжко всхрапнула, споткнулась на полушаге и, качнув головой, начала медленно заваливаться на бок.

— Твою мать! — выругался Владимир, выдергивая ноги из стремян и пытаясь половчее спрыгнуть наземь.

С половчее особо не вышло — правая нога скользнула по влажной траве, и княжич с новой порцией матюгов плюхнулся на правый бок, больно ударившись плечом.

— Сccучий потрох!

Стискивавшая рукоять сабли ладонь разжалась, выпуская оружие, Владимир болезненно зашипел и попытался сесть, хватаясь левой рукою за ушибленное плечо, одновременно глазами ища давешнего половчина-стрелка. Но вместо него встретился взглядом с бегущим прямо на него четвертым, напрасно позабытым во всей этой сумятице, юным степняком. Буквально взрыв землю каблуками сапог, Владимир отчаянно отпрянул назад, в каком-то вершке разминувшись с просвистевшей мимо его лица саблей агарянина, и растянулся на спине. Перекатился вправо, вновь едва избегнув колющего удара, должного пригвоздить его к земле, и, извернувшись, пнул ногою клинок неприятеля, выбивая оружие у того из рук. Тот коротко вскрикнул и, обезоруженный, отскочил назад.

Не обращая более внимания на глухую боль в плече, Владимир рывком вскочил на ноги и выдернул сзади из-за пояса недлинный, но достаточно увесистый, хоть и кажущийся сущей игрушкой в сравнении с булавой сотского, шестопер. Привычно поймал пальцами ременную петлю на конце деревянной рукояти и, почувствовав, как та обвила его запястье, по широкой дуге взмахнул оружием перед собою. Вынуждая половчина попятиться дальше, прочь от своей так и оставшейся стоять воткнутой в землю сабли. И еще раз в обратном направлении. Улучив момент, пнул торопливо пытающегося достать хотя бы засапожный нож степняка в колено и, пока тот на мгновение забыл обо всем на свете, кроме отбитой коленной чашечки, шагнул ближе, нанеся ему сокрушительный удар сбоку справа в висок.

Как и почему тот сумел увернуться, а точнее просто чуть склонить голову, пропуская шестопер выше, Владимир так и не понял. Быть может, он и сам по неопытности своей метил слишком высоко, но так или иначе, удар его пришелся только лишь по самому навершию шлема-шишака противника, как ножом срезав украшающий его конский хвост. Ремешок под подбородком лопнул, и шлем, кувыркаясь, слетел с головы половчина. А в следующий миг уже готовая к новому, завершающему этот поединок замаху, рука Владимира дрогнула. И замерла. Потому как из-под сбитого его ударом шишака по плечам степняка рассыпались тугие черные косы. Перед ним, с трудом пытаясь восстановить равновесие, стояла девушка. Мертвенно-бледная, с длинной, через всю щеку, набухающей кровью полосой от взрезавшего кожу ремня, взъерошенная, затравленным взглядом взирающая на нависшего над нею врага.

— Девка? — удивленно выдохнул он.

Владимир поудобнее перехватил рукоять шестопера, судорожно сглотнул, но принять какого-либо решения уже не успел. Надвигающийся слева топот копыт заставил его поспешно обернуться и выбросить перед собою обе руки в тщетной попытке защититься от несущейся прямо на него лошади. Удар, мир вокруг него пришел в бешеное вращение и разом, словно отрубили, погас.

***

— Пусти! Пусти меня! Я его...

— Довольно, Юлдуз! — Копты-тархан бесцеремонно выкрутил запястье девушки, вынуждая ее опустить нож, и оттолкнул прочь. — Бой окончен. Лучше иди, помоги Айбару перевязать руку.

Все еще разгоряченная недавним боем Юлдуз, однако, лишь обиженно шмыгнула носом и, гордо вскинув голову, отошла в сторонку. Отвернулась, украдкой трогая расцарапанную в кровь щеку, болезненно зашипела.

— Да чего с этим щенком возиться? — проворчал откуда-то сзади горевавший над остатками ненароком раздавленного в суматохе боя саадака Улаг. — Прирезать его и всего делов.

Сидевший подле него Айбар сильнее стиснул в зубах жгут, которым пытался перехватить окровавленное предплечье, и согласно замычал. Юлдуз только пнула траву мыском сапога. Наклонилась, подобрала с землю свой изуродованный шлем и принялась с досадой вертеть его в руках.

— Болваны! — беззлобно бросил Копты, поддев ногою бесчувственное тело мальчишки-уруса перед собою. — На пояс его гляньте. Серебряный, наборный. Щенок явно не из простых, не слуга какой-нибудь. — Он посмотрел назад, туда, где, потеряно склонив голову, застыл над телом погибшего хозяина вороной второго уруса. — Скорее тот батыр был его слугою. А значит, мальчишка будет стоить доброго выкупа.

— Выкуп — это хорошо, — тут же сменил мнение на диаметрально противоположное Улаг. — Пусть живет. — Он таки оторвал взгляд от смятого ударом лошадиного копыта саадака и посмотрел на юного уруса. — Э! Да я его знаю! — неожиданно вскинулся половец. — Видел в прошлом году, когда мы гоняли к урусам коней на продажу. Это же Ульдемир, сын Ыгор-коназа! — Повернулся к Юлдуз: — Он же еще...

Шлем выпал из внезапно дрогнувших ладоней девушки. Вновь побледнев, словно полотно, она стремительно обернулась к так же одновременно, не сговариваясь, вскинувшимся на нее батырам.

— Что?! — вырвалось у Юлдуз. — Как ты сказал?

***

Сознание возвращалось к Владимиру рывками, будто издеваясь. Ненадолго разрывая мутную пелену перед глазами, и тут же вновь запахивая ее. Первый раз он очнулся вниз головой, перекинутый через спину лошади, мерно покачиваясь в такт неспешному ее шагу. Его вырвало, и он снова потерял сознание. Во второй раз он продержался уже чуть дольше. Его пленители даже успели заметить, что парень пришел в себя. Один из них подъехал вплотную и, приподняв голову юноши за волосы, попытался было влить ему в рот что-то из своей баклаги. Но от резкого движения вверх у Владимира все поплыло перед глазами, и он обмяк прямо в руках у выругавшегося степняка.

Вновь он пришел в себя только, когда его бесцеремонно сгрузили с лошади, едва не швырнув ей же под копыта, и волоком, как кутенка за шкирку, поволокли куда-то по земле. Прежде, чем за ним запахнулся полог шатра, Владимир успел с содроганием осознать, что находится в самом сердце гудящего, словно улей, половецкого лагеря. А затем его бесцеремонно уронили на пол лицом вверх.

«Дымохода нет, — подумал княжич, любуясь переливами алого шелка где-то далеко вверху и поражаясь собственной спокойной отрешенности в подобный момент. — Значит, не юрта. Походный шатер. И дорогущий. У отца и то пониже был. Получается, я...»

Додумать он не успел. Его подхватили за ворот и, как был, со связанными руками и ногами, поставили на колени. Придержали за плечи, когда он пошатнулся и едва не клюнул в землю носом. Проморгавшись, Владимир постарался сконцентрировать взгляд прямо перед собою, дабы добавить резкости той размытой картинке, что медленно вырисовывалась перед ним. Почему-то рассмотреть как следует то, что находится прямо перед ним, а не где-то в отдалении, получалось пока что не очень хорошо.

— Добро пожаловать ко мне в гости, Ульдемир-оглан, — пророкотал из тумана подозрительно знакомый голос. — Я смотрю, с тех пор, как мы виделись в последний раз, ты сильно вырос. И возмужал. Я рад видеть перед собою уже не мальчика, но юного батыра.

Владимир наконец смог разглядеть, где он очутился. Юный путивльский князь стоял в центре просторного, цвета запекшейся крови, походного шатра. Противоположную его сторону занимало небольшое искусственное возвышение, покрытое коврами и подушками, на котором восседал крупный, кряжистый человек в до блеска начищенном чешуйчатом панцире. Левая его рука лежала на округлом навершии венчавшего одну из подушек шлема с устрашающей личиной-заборолом в виде искаженного в яростном вопле человеческого лица, правая же сжимала короткую плетку-камчу. По обе стороны от него веером расходилось с две дюжины так же облаченных в богато украшенные доспехи половцев. А за их спинами вдоль самых стен шатра молча высились настоящие великаны — каждый на голову выше обычного человека — с обнаженными мечами в руках. Должно быть, телохранители хана.

— Кончак? — не столько узнал, сколько угадал Владимир.

Хан широко улыбнулся и кивнул на двух человек, застывших в двух шагах перед ним:

— Подожди еще немного, Ульдемир-оглан. Я только закончу одно ранее начатое дело, и мы вернемся к тебе.

Владимир перевел взгляд на стоящие спиною к нему фигуры и невольно содрогнулся. Одна из них, как и сам княжич поставленная на колени, была одета в помятый, местами располосованный так, что во все стороны торчали лохмотья набивки из конского волоса, поддоспешник. Точно такой, какой носили русские вои. Вторая же, явно половец, держала в руках концы ременной петли, наброшенной на шею пленника. Едва заметный кивок хана, и петля хищно стиснула в своих объятиях и без того уже покрытое свежими красными рубцами горло жертвы. Пленник с сиплым хрипом забился в руках мучителя, извиваясь, пытаясь дотянуться до него скрюченными пальцами связанных за спиною рук, приподняться с коленей или хотя бы боднуть того головой. Но все тщетно. Лишь когда агония несчастного достигла своего пика, и земля комьями полетела из-под его сбитых сапог, последовал новый слабый кивок, и палач с готовностью отпустил пленника. Тот издал долгий булькающий полустон-полухрип, закашлялся и, видимо, потеряв наконец сознание, повалился вперед. Впрочем, пасть ниц перед ханом ему все же не позволили — вместо этого он безвольно повис в петле в руках своего палача.

Кончак презрительно дернул щекою.

— Убери это, — скупой взмах ладони. — Мы продолжим позже.

Половчин с удавкой отрывисто поклонился и, подхватив пленника под мышки, поволок того к выходу из шатра. Когда несчастного тащили мимо Владимира, княжич с ужасом узнал в синюшнем от удушья, покрытом кровоподтеками и следами рвоты лице черниговского боярина Михалко Юрьевича.

— Пусть это послужит и тебе уроком, юный коназ, — привел его в чувство голос Кончака. — Не стоит просто так, от избытка гордости и самомнения, дерзить победителю, в руках которого сейчас твои жизнь и смерть. Если только ты в самом деле не готов умереть. Но довольно об этом, — хан вновь повел перед собою рукой. — Я еще раз хочу поприветствовать тебя в своей ставке, Ульдемир-оглан. И не только я. — По лицу Кончака скользнула нехорошая усмешка, и Владимир почувствовал, как его из жара бросило в леденящий холод. Ни тон ни выражение лица половецкого владыки отнюдь не придавали ему уверенности в собственной судьбе.

Взгляд хана метнулся куда-то назад и выше юного князя, последовала короткая каркающая команда. Владимир не увидел, но услышал, как распахнулся полог шатра, прошелестели быстрые легкие шаги, и подле него кто-то остановился. Он поднял глаза и с удивлением обнаружил рядом с собою ту самую девчонку, в короткой легкой кольчужке, но простоволосую, которой он совсем недавно едва не снес голову. Половчанка тоже повернулась к нему, так что стал виден свежий шрам на левой щеке, осклабилась и внезапно опустилась перед ним на колени. Ладонь девчонки властно вцепилась в волосы у него на затылке, а в другой сверкнул короткий кривой нож, острым своим жалом неумолимо надвигающийся прямо на левый глаз княжича.

Владимир встрепенулся, будто пойманная в силки птица. Но сзади его так же стиснули за плечи стальною хваткой крепкие мужские руки, и уклониться от уже коснувшегося трепещущих ресниц лезвия ножа не было решительно никакой возможности. Взгляд юноши в отчаянии метался от молча, со странной усмешкою наблюдающего за происходящим хана, к аж закусившей губу от возбуждения девчонке перед ним и назад. Дыхание перехватило, не было даже сил, чтобы просто взмолиться о пощаде. И лишь когда острие ножа замерло на расстоянии не больше толщины человеческого волоса от бешено вращающегося глазного яблока княжича, в лице половчанки что-то резко переменилось. Клинок у нее в руке крутанулся, перевернувшись другой стороной, и коротко чиркнул сверху-вниз по щеке парня. Владимир вскрикнул от обжигающей боли, а девчонка, подавшись вперед, жадно вывалила язык и провела им по разрезу, слизывая пунцовые бисеринки крови.

— Шрам за шрам, — неожиданно томным голоском и на удивительно правильном русском языке промурлыкала половчанка, отпуская волосы юноши и заглядывая ему прямо в глаза. — Так будет честнее, муж мой, — улыбнулась она, облизывая покрытые алыми разводами губы.

Владимир удивленно моргнул:

— Что?

Раздался оглушительный хохот Кончака, и юный путивльский князь перевел ничего не понимающий затравленный взгляд на хана.

— Ты забыл, Ульдемир-оглан? — Тот с укором покачал головой. — Мой маленький подарок, что я привез тебе в Путибль пять лет тому назад? Правда, подарок с тех пор тоже немного вырос. — Расплылся в довольной улыбке. — И отрастил острые зубки.

Княжич вновь повернулся к ехидно усмехающейся девчонке перед ним:

— Так ты… — начал было он.

— Твоя судьба, муж мой, — прервала его та и снова потянулась языком к его окровавленной щеке. — Твоя нареченная, мой господин.