Эпизод 16.

(октябрь-ноябрь 903 года от Рождества Христова)

Каждый турист, посещающий Рим, вне зависимости от своих религиозных убеждений и даже при отсутствии таковых, как правило и прежде всего, стремится увидеть главную цитадель христианского мира — Ватикан, чтобы осязаемо ощутить величие, дух и торжественность этого места, услышать биение сердца европейской цивилизации, собственными глазами лицезреть непостижимые для прочих сокровища, созданные руками человеческими во славу Господа. И каждый, посещающий Рим, не может не обратить внимание на до сих пор производящий впечатление грозной суровой твердыни Замок Святого Ангела, он же мавзолей Адриана, он же тюрьма Теодориха, он же впоследствии Замок Кресченция, находящийся всего в нескольких сотнях метров от площади Святого Петра. Как верный сторожевой пес, караулит он папскую резиденцию и старыми очами своих бойниц внимательно наблюдает за всеми, кто идет в Ватикан. Построенный еще во втором веке императором Адрианом в качестве усыпальницы для него и его семьи, этот замок стал затем активнейшим участником всех потрясений, настигавших Рим в следующие столетия. Уникальным и от того одиноким памятником горделивого и воинственного Средневековья стоит он по сию пору, подчеркнуто выделяясь среди современных жизнерадостных улиц Рима и почтенно-благочестивых зданий древних церквей.

Очень скоро римляне оценили фортификационное значение мавзолея Адриана, живописный насыпной холм на крыше мавзолея был срыт, а само место погребения императора превратилось в крепость-форпост Рима на правом берегу Тибра. Здесь на протяжении веков как до, так и после описываемых событий многократно укрывались папы и знать города от мятежей, войн и нашествий. Обычно неумолимое время к Замку Ангела проявило определенное милосердие, и если окрестности замка, его внутренний двор и структура, а также крепостные стены вокруг него неоднократно перестраивались, то внешний облик главной башни сохранил свои основные черты до наших дней. Уже тогда она была обнесена стеной с четырьмя башенками, носившими имена четырех евангелистов, но расположение их отличалось от современного, и сама главная башня не находилась тогда в центре своего внутреннего двора, а довершала этот бастион[1], частью самой себя выходя к правому берегу Тибра. К крепостной стене замка примыкали стены Города Льва, и здесь, в непосредственной близости от замка, располагались двое ворот, по которым осуществлялся вход в папский квартал. Первый луч всемирной славы упал на мавзолей Адриана в тот момент, когда папа Григорий Великий во время крестного противочумного хода узрел над башней Архангела Михаила, вкладывавшего меч в ножны. Таким образом папе и римлянам был подан знак о том, что город покаянием своим заслужил прощение Господне и чума закончилась. В память о том событии на верхнем этаже башни была воздвигнута часовня архистратигу Михаилу, до наших дней, к сожалению, не дожившая. Второй луч, на этот раз мирской славы, начал обогревать Замок Ангела на наших глазах, и к моменту прихода туда Теофилакта, образно говоря, оказался на его пороге.

Конец беспокойного дня, 30 августа 903 года, прошел в Замке Ангела в организационных хлопотах. Теофилакт вместе с Кресченцием продумывали план обороны, подсчитывали имеющееся оружие и прикидывали варианты дальнейших действий, свои возможности, возможности противника и способы оповещения ближайших своих союзников, самым могущественным из которых представлялся, конечно же, Альберих Сполетский.

На следующий день, как и предполагали осажденные, тосканцы предприняли более решительную и лучше спланированную атаку на Замок Ангела. На этот раз Адальберт атаковал их и со стороны Ватикана, и со стороны моста, связывающего замок с самим Римом. Именно здесь атакующим удалось преодолеть сопротивление людей Теофилакта и заставить тех спешно укрыться в замке, бросив мост. Однако на большее тосканцы оказались неспособны. Густой дождь из стрел плюс вновь жарко полыхнувшее пламя греческого огня заставили Адальберта ретироваться, потеряв до пятидесяти своих человек. Потери Теофилакта составили десять человек его милиции.

Этот штурм оказался последним, в котором приняли участие жители Рима. Наполнив свои кошельки золотом, награбленным в домах Теофилакта и его союзников, обагрив руки свои кровью несчастных слуг консула, оставленных им охранять свой дом, римляне не видели для себя прибыли и смысла продолжать помогать тосканцам расправиться с осажденными в Замке. С учетом же того, что Адальберт вынужден был распылять свои силы на охрану ворот Рима, папского Города Льва и даже на поддержание порядка в самом городе, ибо римлянам он до конца не доверял, оставшегося войска ему уже явно не хватало на то, чтобы дожать Теофилакта. В итоге волей-неволей он вынужден был принять решение взять грека измором, предприняв меры для полной изоляции жителей Замка от внешнего мира. В конце концов, рассуждал он, у Теофилакта сейчас нет сил, чтобы восстановить свою власть в городе, а в связи с истощением запасов продовольствия их с течением времени не будет уже хватать и на вылазки. Рано или поздно грек вынужден будет сдаться, и уж тогда-то (здесь фантазия рисовала ему жестокие и развратные сцены) он сполна воздаст Теофилакту за свое позорное бегство из Рима, а распутнице Теодоре за отвержение своей персоны!

Ну а пока пусть бывший правитель Рима насладится зрелищем, в котором его новый владыка будет выбирать папу римского! 1 октября 903 года римляне и паломники со всех концов мира в очередной раз залили своим бурлящим морем площадь перед старой базиликой Святого Петра. С высоты крепостных стен Теофилакт с горькой усмешкой мог наблюдать, как под громогласные клики лицемерной и корыстной толпы, еще месяц тому назад восхищавшейся кроткими добродетелями Льва, папой был избран его полный антипод кардинал Христофор. А впрочем, какие тут могут быть удивления, разве толпа формировала когда-нибудь самостоятельное мнение? Нет, всегда и во все времена она только утверждает ей навязанное, обманчиво и самонадеянно считая себя облеченной властью что-то решать.

Никаких альтернатив кардиналу Христофору выдвинуто не было. И это стало следствием грандиозной и циничной работы, осуществленной Адальбертом и Христофором. В течение целого месяца в церквях Рима оторопевшей пастве объявлялось о выявленных случаях симонии при интронизации папы Льва Пятого. В итоге еще до папских выборов в городскую тюрьму отправились многие священники — соратники Формоза и Иоанна Девятого — а прочие, ускользнувшие от лап римской милиции, наспех покинули город и в выборах участия не приняли. В довершение всего был изменен состав Сената. Званий сенаторов лишились патриции Теофилакт, Кресченций и Анастасий, вместо них избранный консулом Григорий ввел в Сенат свои креатуры. В итоге римский Сенат также единогласно приветствовал избрание папой Христофора.

Первые шаги папы на посту главы христианского мира, как и следовало ожидать, оказались весьма энергичными. Прежде всего был подвергнут отлучению и объявлен антипапой несчастный Лев Пятый, «преступной симонией соблазнивший слабых духом отцов Церкви и по-разбойничьи захвативший трон Святого Петра». Далее аналогичному наказанию подвергся ряд священников-формозианцев, которых Христофор по обвинению во все той же симонии упрятал в подземелье ватиканского квартала. Следующая волна страшного наказания настигла тех, кто заперся в Замке Ангела, «мятежников и строптивцев» Теофилакта и Кресченция. Не менее решительно и скоро действовал новый папа и в вопросах внешней политики, в результате чего могущественные владыки мира прочли послания от Льва и Христофора чуть ли не в один день. И если письмо Льва по сути и содержанию своему было официально и безлико, то Христофор в своем первом же послании к базилевсам Льву и Александру сделал все от него зависящее, чтобы лишить Константинополь равновесного состояния души. Новый верховный иерарх приветствовал босфорских царей следующими словами:

«Грозный и милостивый Бог всего сущего в гневе своем отвратил смиренный народ Рима от чар нечестивца, посмевшего диавольским золотом искусить души их. Пролил Бог на столицу мира сего свет разума и частицу Духа своего, исходящего как от Отца, так и от Сына. И свершилась воля Господа, и низвергнут был искуситель Лев, и избран был чистыми помыслами народа оного новый епископ священного города Рима в моем лице. Засим смиренно кланяюсь вам и в великом почтении пред величием Вашим прошу Вашей милости паствою своею управлять!»

Взрыв возмущения незамедлительно последовал со стороны восточных патриархов, когда до их сведения был донесен полный текст послания Христофора. Виной тому стали слова Христофора о Святом Духе, «исходящем как от Отца, так и от Сына», пресловутое «филиокве», которое уже на протяжении нескольких столетий было предметом неутихающего спора между выдающимися христианскими пасторами Западной и Восточной Церквей. Последние, исповедующие проистечение Святого Духа только от Отца, считали добавление католиками «филиокве» нарушением Символа Веры, утвержденного Вторым Вселенским собором четвертого века[2], на котором, правда, западные священники отсутствовали. До сего дня спор этот шел в основном между священниками отдельных церквей, при этом наибольшее распространение «филиокве» в предыдущие столетия получило среди верующих германских народностей, а также в Испании, где «филиокве» послужило католикам мощным противодействием местной арианской ереси, исповедующей физическую суть, а, стало быть, неравенство Иисуса Христа с Богом-Отцом. Однако римские папы официально никогда и нигде до сей поры не опровергали доводы византийских священников. Так, на состоявшемся в 880 году Четвертом Константинопольском соборе папа Иоанн Восьмой подтвердил незыблемость Никео-Цареградского Символа Веры и подписался под преданием анафеме всех тех, кто дерзнет Символ Веры изменить или дополнить. И вот теперь папа Христофор в первые же дни своего понтификата, когда власть его была непрочна даже в самом месте его проживания, тем не менее, намеренно бросил вызов древним устоям Веры, в чем византийские базилевсы, помимо всего прочего, справедливо усмотрели неуважение и к своей империи, и к своим персонам лично.

Небезынтересное послание Христофор направил и в адрес Людовика Прованского, в котором он упрекал императора в поспешном отступлении от прав своих, дарованных ему Римом. Он призвал Людовика вернуть в свои руки управление Империей Карла Великого или же добровольно отказаться от императорской короны, ибо «не может корона Великого Карла оставаться пустым и никчемным атрибутом, поскольку предназначение ее управлять народами империи согласно Закону Божьему и уложениям древних обычаев. А посему повелеваю тебе навсегда разрешить спор твой относительно земель лангобардских, веронских и фриульских в пользу свою, ибо только такому правителю надлежит именоваться императором римлян и франков».

Получил свое письмо и Беренгарий Фриульский. В нем, в свою очередь, новый папа попенял Беренгарию в сопротивлении своему сюзерену, императору Людовику, а также в «привлечении на земли христианские орд венгерских безбожников». Христофор в назидательном и не терпящем возражений тоне приказывал Беренгарию признать власть Людовика и немедленно, под страхом интердикта, отказаться от преступной связи с венгерскими князьями. Только при этих условиях Христофор соглашался признать за Беренгарием и потомством его право именоваться королями итальянскими.

Все эти письма, написанные если и не под диктовку тосканских хозяев Христофора, то определенно отвечающие исключительно их потребностям, предопределили досрочное окончание мира на землях Северной Италии. Христофор сделал все, чтобы перемирие между Людовиком Прованским и Беренгарием Фриульским нарушилось. Бургундия и Прованс начали спешно собирать войска, чтобы весной 904 года перейти Альпы и, в нарушение ранее принесенного Людовиком прилюдного обета, постараться вторично завоевать власть в Павии и Вероне.

Оба монарха, вновь вступившие на тропу войны, немедля призвали к себе в союзники Адальберта Тосканского. Беренгарий в своем письме к Адальберту напоминал тому о клятве верности, принесенной Адальбертом в павийской тюрьме три года назад. Людовик же ссылался на свои родственные и наследственные отношения между ним и Адальбертом. Двусмысленность положения Адальберта Тосканского, а также определенное равновесие между бургундскими и веронскими лагерями нарушил папа Христофор. Понтифик торжественно освободил Адальберта от клятвы, данной им Беренгарию, поскольку «строптивый Беренгар сей учинил над маркизом Тосканы, сиятельным Адальбертом, дикое насилие, да к тому же сам Беренгар именовать себя сюзереном никем не был на то благословлен».

Таким образом, Адальберт Тосканский должен был весной 904 года присоединиться к войскам императора во втором походе на Верону. Подготовка к военным действиям началась, союзники в переписке своей планировали собрать силы, которые бы вдвое превысили численность их первого войска, дабы обезопасить себя от повторения сценария трехлетней давности. Однако существовали две проблемы, которые не давали спать спокойно тосканской семье. Первая заключалась в могущественном герцоге Альберихе Сполетском, который оставался союзником Беренгария. В прошлый раз ведь именно Альберих своим появлением на бранном поле предопределил печальную участь Людовика. Кроме того, Адальберт боялся оставить Рим, в котором на протяжении уже двух месяцев успешно держал осаду Теофилакт. Адальберту и его Берте ничего не оставалось, как заглушив внутреннее эго, согласиться начать переговоры со своими оппонентами.

Прежде всего было решено умаслить Альбериха, и гонец с письмом от понтифика был вскоре направлен в Сполето. В своем письме к Альбериху папа Христофор не пожалел елея, описывая рыцарские достоинства герцога, не пожалел слезливых слов, описывая свое огорчение конфликту между Людовиком и Беренгарием, и заклинал Альбериха от вмешательства в этот конфликт, как бы невзначай намекая на перспективу интердикта в случае неповиновения. В обмен папа предлагал Сполето ряд папских земель в Пентаполисе и Беневенте, а также во Фриульской марке, границы которой в случае разгрома Беренгария неминуемо, по мнению папы, должны будут подвергнуться трансформации.

В ответ Альберих, не обещая ничего взамен, потребовал от папы немедленно освободить от осады и восстановить в своих правах сенатора Теофилакта, графа Тусколо, а также вернуть в лоно Церкви всех изгнанных Христофором священников. Ответ Альбериха целиком писался под диктовку отца Сергия, невероятным лисьим чутьем уловившего поднявшийся ветер грядущих перемен.

Действительно, резкие и энергичные меры, предпринятые Христофором, не увеличивали тому популярность в Риме. Беглый сравнительный анализ между Христофором и его предшественником, который мог провести любой способный здраво рассуждать римлянин, оказывался явно не в пользу действующего папы. Громкий ропот и сострадание выказывали римляне по отношению к брошенным в тюрьму уважаемым отцам Церкви, последователям Формоза. Дополнительное раздражение у римлян вызывали также и сами тосканцы, чувствовавшие себя хозяевами в их городе. Гневные выкрики римлян периодически долетали до слуха Христофора во время торжественных процессий по Риму, их нерв был настолько раздражен, что паломники и гости Вечного города при этом приходили в изумление, видя, сколь низкий авторитет среди римлян имеет действующий преемник Святого Петра. В итоге римской милиции был отдан приказ ропщущих и изобличающих крикунов немедля хватать и сечь плетьми на городских площадях.

Все это, в свою очередь, не могло укрыться от наблюдательного глаза Теофилакта, которому изменения настроений среди римлян, прежде всего, облегчали задачу по удержанию своей цитадели. Тосканцы после нескольких неудачных штурмов расположились лагерем вокруг Замка Ангела, при этом помощь в круговой блокаде замка им оказывали отряды римской милиции, примкнувшие к мятежным сенаторам. Тем не менее, блокада эта была непрочна. И если пара вылазок людей Теофилакта в надежде прорваться к городу Льва была отбита, то одиночные проникновения лазутчиков Теофилакта в город и обратно осуществлялись почти ежедневно. Не все они заканчивались удачно, чему свидетельством стали три виселицы, уродливо поднявшиеся недалеко от стен замка в назидание осажденным. Тем не менее, связь с Римом Теофилактом была худо-бедно налажена, и бывший консул терпеливо ждал благоприятных перемен в надежде перехватить инициативу.

В течение ноября Теофилактом и его сполетскими союзниками была дважды успешно проведена операция по подводу воды и продовольствия в крепость. В условленный час на противоположном берегу Тибра у моста, ведущего в башню, останавливались доверху нагруженные телеги. Возницы и сопровождающие трубили в рог, обнажая свои мечи и выполняя самую трудную часть миссии, ибо им приходилось в течение нескольких минут отбиваться от потревоженных тосканцев. В это же время из крепости вылетал вооруженный отряд, сметая баррикады тосканцев и спеша как на помощь возницам, так и за вожделенным содержимым обоза. Внезапность и спланированность действий способствовали тому, что вода, продовольствие и оружие успешно доставлялись в крепость, сопровождаемые ликующими криками осажденных, а с некоторых пор и части римлян, ставших свидетелями подобных событий. Как правило, эта операция стоила жизни десятку человек с каждой стороны, впрочем, потери осажденных восполнялись прибывшими в их крепость и уцелевшими после боя отчаянными экспедиторами обоза. В общем, осада Замка Ангела приняла затяжной характер, заметно сковывающий свободу действий Адальберту Тосканскому. Заманивая своих врагов в капкан, он сам угодил в него и теперь тщетно искал возможности освободиться.

28 ноября 903 года к Замку Ангела по мосту неспешно проследовал человек в монашеском облачении и с белым флагом в руке. Теофилакт распорядился пропустить «парламентера», человек вошел в пределы замка и стал озираться вокруг, не то разыскивая лицо, уполномоченное вести переговоры, не то запоминая подробности расположения обороняющихся. Теофилакт, нахмурившись, поспешил ему навстречу, решив укротить любопытство непрошеного визитера, однако монах при приближении к нему консула откинул капюшон, и Теофилакт узнал Сергия.

— Доброго дня и бодрого расположения духа, мессер Теофилакт, — хитро, но весело щурясь, приветствовал его Сергий. — Прекрасно, прекрасно, во всем виден почерк опытного воина, — говорил он, обводя рукой крепостные стены. — Слава императору Адриану, воздвигшему эту крепость! Адальберт обломает все свои чудесные зубы о камень этих стен!

— Доброго дня, ваше преподобие! А я уже подумал, что вы присланы сюда как раз послом и защитником интересов Адальберта.

— И правильно подумали, мессер Теофилакт. Именно им. Чудесно, чудесно, — продолжал он, осматривая крепость.

— С какой же целью, ваше преподобие?

— О, это такой пустяк, мессер Теофилакт, что мы об этом поговорим после. Есть ли в вашем воинственном месте уголок, где мы могли бы поговорить без лишних глаз и ушей?

— Для этого подходит единственно верхняя площадка башни.

Спустя четверть часа Теофилакт с Сергием поднялись на самый верх крепости. Оттуда открывался великолепный вид на город, который и по сию пору восхищает глаз тех, кому посчастливилось сюда подняться. На верхней террасе, покрытой песком, помимо двух дозорных находилась Теодора, внимательно разглядывавшая укрепления тосканцев на ватиканском берегу. Хитрая и любопытная гречанка, заметившая «парламентера» одной из первых в крепости, не сомневалась, что в случае важности разговора Теофилакт поведет своего гостя именно сюда.

— Приветствую вас, несравненная Теодора, и спешу с восторгом отметить, что тяготы осады ничуть не повредили цвету вашего прекрасного лица!

— Радостно видеть в добром здравии смиренного отца Сергия, комплименты из уст которого звучат особенно восхитительно, поскольку им приходится преодолевать ваше строгое воспитание и благочестивость манер.

Сергий громко рассмеялся. Теодора сделала жест рукой:

— Мне уйти?

— О, ваше отсутствие, возможно, лишит наш разговор мудрого совета, который мы всегда находим у вас, а также помешает жизнерадостному восприятию сущего, ибо одного скудного ноябрьского солнца, без вашей улыбки, для нас будет явно мало.

— Судя по вашему настроению, ваше преподобие, вы прибыли с хорошими вестями, — угрюмо перебил трели священника с его женой Теофилакт.

— С чудесными, мессер консул! С чудесными! Все идет так, как должно быть! Ну а вам, прежде всего, привет из Сполето от герцога Альбериха. Он жив, здоров, бодр, чего и вам желает! Но… — тут Сергий понизил голос до шепота, — его конь всегда взнуздан и меч наточен, его люди всегда наготове и герцог внимательно следит за тем, что происходит в Риме!

— Не желает ли герцог Альберих помочь своему римскому другу и выгнать тосканцев из города?

— Желает, мессер консул, конечно, желает. Но наши желания и наши возможности ничто по сравнению с Провидением Господним. А кроме того, необходимо ведь считаться и с кознями врагов наших. А посему герцог Альберих в настоящий момент не может в лоб штурмовать Рим, этим он может погубить бессчетное количество христиан, но цели так и не достигнуть. Войско Адальберта не меньше сполетского, стены Рима крепки, выше и протяженнее ваших, мессер. И если вам удается долго держать осаду, тем более это удастся Адальберту и Христофору.

— Но у вас, тем не менее, все-таки есть план?

— Адальберт очень, ооооочень хочет покинуть Рим. На самом деле, еще неизвестно, кто кого сейчас держит в мышеловке, он вас или вы его. На севере Италии скоро начнется новая война. Бургундцы не смирились со своим поражением, власть Беренгария непрочна, а сами тамошние земли стали объектом постоянных набегов венгров. Адальберт желает присоединиться к бургундскому Людовику и вдвоем попытаться вторично одолеть Беренгария. И знаете что? Ему в этом надо помочь!

— Каким образом?

— Вынудить оставить Рим. Здесь он сейчас, как собака на сене.

— Но он не может уйти сию минуту, ведь тогда он бросит Христофора на произвол судьбы.

— Правильно. Поэтому его надо заставить покинуть Рим, а для Христофора создать видимость прочности его нынешнего положения.

— Давайте по порядку, ваше преподобие. Каким образом вы полагаете вынудить Адальберта уйти из Рима?

— Разорить его земли или, по крайней мере, создать угрозу для их разорения.

— Вы предлагаете Альбериху вторгнуться в Тоскану? В этом случае Адальберт, действительно, вынужден будет дать ему отпор и для этого он покинет Рим. Это, конечно, заметно облегчит нам нашу участь, но наши силы и силы мятежных сенаторов в лучшем случае равны, а, по правде говоря, по-прежнему им уступают. Часть римлян поддерживает нас, но большинство решительно против, ведь папа Христофор отлучил нас от Церкви, — размышляла Теодора.

— Вы все правильно говорите, мудрейшая из женщин мира! Но мой план заключается в том, чтобы вызов Адальберту бросили другие соседи, а не Альберих, который нужен будет именно здесь для создания решающего воинского перевеса в Риме.

— И есть безумец, который бросит этот вызов Тоскане?

— Я весь в ожидании вашего мудрого совета, мессер консул.

Воцарилась долгая тишина. Внезапно лицо Теофилакта осветилось блестящей идеей.

— Удивлен, что герцог Альберих не назвал прежде меня имя того, кто может нам помочь. А такой человек действительно есть. Граф Гуго Миланский обязан Альбериху в весьма важном деле и не откажет ему в помощи, если герцог его надлежащим образом попросит.

— А это важное дело, конечно, как-то касается покойного императора Ламберта, — то ли вопросительным, то ли утвердительным тоном сказал Сергий.

Теофилакт ничего не ответил, только внимательно осмотрел Сергия. Тот усмехнулся.

— Я поддерживаю вашу идею, мессер консул. Сегодня же я направлю своего Анастасия в Сполето с подобными инструкциями. Но достаточно ли будет сил у графа Миланского, чтобы угроза от него подействовала на Адальберта должным образом?

— Признаться, я не вижу никого более достойного вступить с ним в союз, — сказал Теофилакт, но тему подхватила Теодора:

— Вы не совсем правы, мой друг, в своих рассуждениях. Но я заранее прошу у вас прощения на то, что скажу далее. Ведь все мы заинтересованы в одном исходе, — сказала она, многозначительно взглянув на мужа, а затем на Сергия.

— В союзе с графом Гуго может выступить Пентаполис. Войска Болоньи и Равенны будут серьезной угрозой землям Адальберта.

На лице Сергия отразилось разочарование. Не того совета он ждал услышать от Теодоры.

— Дружины Равенны и Болоньи подчиняются папе, к тому же они годны только на то, чтобы не слишком долгое время выдерживать осаду своих городов от банд сарацин и молиться о подходе более сильной руки, — сказал он.

— Архиепископ Кайлон Равеннский во всеуслышание объявил Христофора узурпатором, так что его войску Рим не указ. Что касается воинской доблести дружин Пентаполиса, то у вас устаревшие сведения, ваше преподобие. В Болонье есть люди, чья рыцарская доблесть не уступит доблести самого Альбериха, — горячо возразила Теодора, но затем, запнувшись на мгновение и, слегка заискивающе глядя на мужа, добавила, — мой муж тому свидетель.

Теофилакт, лицо которого приняло предгрозовой оттенок, тем не менее, согласился с этим мнением. Теодора защебетала дальше:

— В Сполето находится наш сын Теофило. Я напишу ему письмо, которое ему надлежит будет передать епископу Иоанну из Болоньи. Более ничего не потребуется.

— Ах, да! Про этого вашего Иоанна ходят преинтересные слухи! — воскликнул Сергий.

— И в том числе те, что мечом он управляет куда искуснее, чем таинствами евхаристии[3]!

— Теодора! — с упреком фыркнул Сергий. Та замолчала, но глаза ее радостно сверкали от одной мысли, что ее возлюбленному предоставится столь романтический шанс помочь ей, заточенной сейчас в замке драконом, имеющим головы Адальберта и Христофора. Сколько раз подобные романы слышала она из уст жонглеров[4], приглашаемых ею прямо с римских площадей!

Теофилакт, мрачный, как туча, и не разделявший общего игривого настроения собеседников, вернул всех на землю:

— Допустим, что Милан и Равенна выступят к границам Тосканы. Допустим, что свое имущество и свое графство для Адальберта окажутся гораздо важнее, чем Рим, хотя я в этом несколько сомневаюсь. Допустим, что если Адальберт покинет Рим, войска Альбериха смогут занять город. Но что дальше? Папой является ставленник Адальберта Христофор, который отлучит Альбериха от церкви раньше, чем тот поднимется на крепостную стену. И главное, ваше преподобие, вижу вашу цель и ваши интересы, но кто, скажите, вам гарантирует, что даже в случае низложения Христофора, а судя по всему, вы именно на этот вариант и рассчитываете, папой выберут именно вас?

— Вот мы и добрались до самого первого вопроса, который вы мне сегодня задали. Чтобы Адальберт ни в чем не сомневался, он направил меня к вам в качестве переговорщика, чтобы заключить с вами, как минимум, перемирие, а как максимум, уговорить сдаться.

— Сдаться? Не много ли хочет граф Тосканский?

— Как я уже говорил, его зовет Людовик, а скоро его позовут и его подданные. Поэтому, мессер консул, вам не надлежит торопиться с согласием, тем более, что в обмен Адальберт сейчас предлагает вам всего лишь без вреда для жизни оставить Замок Ангела и Рим, а также компенсировать ваши убытки в связи с разграблением вашего имущества. Требуйте же, мессер, много большего, требуйте полного вашего восстановления в своих правах консула, сенатора, командующего римской милиции и судьи. Уверяю вас, очень скоро Адальберт станет сговорчивей. И тогда вы сможете заключить мир на выгодных для себя условиях.

— Это перемирие все-таки считаете необходимым?

— Обязательно, иначе Христофор не отпустит его от себя. Важно показать, что вы сохраняете к папе чувства доброго христианина.

— Хорошо сказать, «добрые чувства»! Он же отлучил от церкви меня и мою семью!

— В воле папы вернуть вас в лоно церкви. Это Адальберт и Христофор готовы предложить уже сегодня. Прошу прощения, я просто забыл с этого начать.

— Ну а что далее, ваше преподобие? Что насчет ваших действий и ваших шансов?

— На сей счет есть свои соображения, мессер консул, но до поры до времени разрешите мне оставить их при себе, — с лукавой улыбкой ответил Сергий. — Распорядитесь же насчет писем. После чего я вернусь к своему благодетелю, — ехидно добавил он и с деланным вздохом заключил, возвысив голос и воздев к небу руки, — увы, мне нечем будет его порадовать. Извергнутый из церкви граф Тусколо, находясь целиком во власти своего еретичества и своей гордыни, отринул предложение графа о перемирии. Как жаль!

[1] Бастион — крепостное укрепление пятиугольной формы.

[2] Второй Вселенский (Первый Константинопольский) собор состоялся в 381 г., дополнил и утвердил Никейский символ Веры. Западные церкви участия в соборе не принимали.

[3] Причащения.

[4] Бродячих циркачей и музыкантов.