Эпизод 12.

Эпизод 12. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского

(июль 901 года от Рождества Христова)

Июльским вечером, когда жара по-прежнему ни в какую не хотела идти на спад, а пекло клонящегося к горизонту солнца начали активно поддерживать нагретые им за день придорожные камни, могущественный и грозный герцог Альберих возвращался в свой сполетский замок. Последние мили давались ему и его войску с трудом, только близость дома и желание достичь его непременно этим днем, заставляло Альбериха и его людей карабкаться на высокий холм, на котором высился замок.

Больше месяца прошло с момента принесения клятвы венценосными государями в Вероне. Людовик, гордость которого подверглась серьезному испытанию, убрался прочь, унося с собой императорскую корону страны, которой он так недолго управлял, и на холмах и равнинах Италии вскоре не осталось ни одного бургундца. Без ущерба для себя вернулись в свои земли и тосканцы, хотя Беренгария и одолевало искушение примерно наказать подданных клятвопреступника. Сам же Альберих был щедро награжден Беренгарием за свою верность, его права на Сполето были окончательно закреплены за ним, а, кроме того, герцогу были компенсированы с процентами и премиальными все его затраты на военную кампанию. Надо отдать должное герцогу Сполетскому за то, что тот, в минуту славы, воспользовался моментом, чтобы реабилитировать в глазах сюзерена своих римских друзей — семью Теофилактов.

— Сенатор и консул Рима Теофилакт верно и достойно выполнял приказ римского понтифика. Да, это шло вразрез с вашими интересами, мой кир, но Теофилакт ведь и не является вашим вассалом и не связан с вами никакими обязательствами. Настала пора, возможно, изменить эту ситуацию. Теофилакты — верная опора папы римского, и через него вы сможете восстановить отношения с Бенедиктом. А вклад его супруги в успех нашей кампании против бургундцев и вовсе трудно переоценить.

В итоге Альберих повез от Беренгария письма в Рим, в одном из которых Беренгарий выказывал дружеское расположение Теофилакту и Теодоре, а в другом просил у преемника Святого Петра благословения и клялся в верности и защите интересов Церкви. Таковые письма должны были подвести черту под почти двухлетним противостоянием Фриуля и Рима.

Две недели пути, в течение которых Альберих возвращался домой, прошли довольно беспечно. Неприятностей, в виде случайных встреч с арабскими или христианскими разбойниками, ждать не приходилось, его войско по-прежнему выглядело грозно, хотя и уменьшалось с каждым днем, поскольку вассалы со своими дружинами с разрешения хозяина постепенно покидали его, возвращаясь в свои имения. Вечер каждого перехода воины Альбериха встречали в попутных тавернах, благо поход в Верону достаточно заметно утяжелил кошель всякого его участника. Досаждала, правда, чудовищная жара, опустившаяся на Апеннины, поэтому все-таки к концу путешествия воины Альбериха мечтали о холмах Сполето не менее рьяно, чем когда-то евреи о земле обетованной.

Но вот, наконец, их упорство было вознаграждено, причем гораздо скорее, нежели Моисеевым евреям, и дружина Альбериха, достигнув ворот замка, с наслаждением начала размещаться к ночлегу внутри обширного крепостного двора. Сам Альберих с облегчением и радостью ощутил на себе холодное дыхание стен дома, к которому он, за недолгое время пребывания здесь в качестве хозяина, успел привыкнуть и даже полюбить. Слуги быстро накрыли стол, при этом сеньор изъявил желание отужинать в одиночку, шумные бражные кампании, почти ежедневно устраиваемые во время похода, успели ему порядком опостылеть.

После того, как стол был заставлен мясом, разнообразными сырами, фруктами и византийскими сладостями, Альберих обратил внимание слуг на отсутствие главного украшения своей трапезы. Остановив их на пути в погреб, Альберих приказал слугам вернуться к его багажу, где после похода оставался единственный уцелевший бочонок монастырского вина, присланного ему Агельтрудой. Альберих, предвкушая томный вечер, когда он будет в долгожданном одиночестве восстанавливать свои силы, еще пару дней назад, в дороге, заставил своего слугу в последний раз рискнуть своим здоровьем, продегустировав содержимое бочонка. Справившись о здоровье раба и, узнав, что тот вроде здоров и, как обычно, трудится на благо господина, Альберих мысленно поздравил себя с тем, что все предосторожности хитрой Теодоры он выполнил, пусть тревоги и оказались напрасными.

Альберих весь вечер потягивал это вино, находя его на редкость превосходным, а его мнение в данном вопросе было в то время, быть может, авторитетнее любого во всей Италии. Довольным взглядом успешного властелина он окидывал засыпающий в ночи Сполето, чувствуя, что, по крайней мере, на сей момент ему нечего больше желать. Он долго не ложился спать, стремясь всеми силами продлить этот день, увенчавший все его деяния последнего времени.

Он проснулся уже к полудню, не в его привычках было вставать слишком рано. Совершив утренний моцион и позавтракав, он позвал к себе своего верного капеллана и попросил доложить о последних новостях. Капеллан начал с вестей, донесшихся до него с севера.

— Эге, дружок, об этом я тебе сам могу рассказать лучше, чем кто бы то ни было. Что еще нового?

— Мятеж в Риме, слухи о котором дошли до нас еще месяц назад, оказались ложными и связаны были, по всей видимости, с появлением в окрестностях Рима безбожных сарацин.

— Далее.

— Обоз супруги вашего друга, мессера Теофилакта, подвергся нападению разбойников на севере Кампаньи. В эти дни госпожа Теодора гостила у вас.

— Так, так. Само Провидение уберегло Теодору от этих разбойников, если, конечно, то были разбойники, а не наемные убийцы.

Капеллан перекрестился.

— Из Рима пришла весть о том, что заболел папа Бенедикт.

— Вот те на! Серьезно?

— Говорят простуда, мессер.

— Это надо еще ухитриться схватить простуду в такую жару. Что еще?

— Есть слухи о нападениях сарацин на Капую и что дружина Ландульфа, сына герцога Капуанского, выступившая в поход против безбожников, была разбита, но сам Ландульф уцелел.

— А есть ли новости из Беневента?

— За последний месяц ничего, мессер.

Альберих пожал плечами и задумался. После всех успешных дел на севере Италии в душе у него понемногу зарождалось искушение попытать теперь счастья и на юге, где, воспользовавшись временным ослаблением власти в Сполето, из состава его патримоний выпало Беневентское княжество. Княжеством до недавнего времени в меру своих невеликих сил управлял Радельхиз, брат Агельтруды, который посчитал для себя благом не заявлять своих прав на Сполето после пострижения своей сестры. Альберих само собой принял уступчивость Радельхиза за малодушие и намеревался со временем разобраться с ним не менее свирепо, чем когда-то с его племянниками. Однако, на оставшееся в какой-то момент без сильной руки княжество позарились и другие соседи Беневента. Пока Альберих узаконивал власть над Сполето в глазах Беренгария, Беневент прибрал к своим рукам старый Атенульф, герцог Капуи, и это уже был соперник совсем другого уровня. Старый капуанец ловко низложил Радельхиза, заставил его отречься от всех титулов и постриг в монастырь. За спиной Атенульфа маячила сама Византия, для которой капуанец являлся вассалом, тем не менее последние успехи Альбериха все чаще заставляли последнего задуматься, а не попробовать ли вернуть эти благодатные южные земли в Сполето?

Меж тем, новости из далеких земель закончились, и капеллан перешел к событиям местного значения. То были большей частью бытовые споры, мелкие кражи, супружеские измены и подобная плебейская новостная шелуха, которую Альберих слушал, приняв ироничный вид и начиная позевывать. Время от времени он вставлял в пространную речь капеллана свои решения, которые капеллан аккуратно вносил в зачитываемый пергамент. Так некий подмастерье, застигнутый за кражей тканей своего хозяина, решением Альбериха был определен быть подвергнутым порке, убийца своего товарища после совместного загула в местном притоне был приговорен к повешению, некая Ида, изменившая своему мужу, была безжалостно отправлена Альберихом на принудительное пострижение в монастырь, тем более что лицом своим она капеллану показалась посредственной, после чего хозяин здешних мест окончательно потерял к этой теме всякий интерес.

Зато Альберих оживился, узнав о предстоящей среди его слуг свадьбе. Его кузнец, ковавший его воинское снаряжение и носивший редкое для того времени претенциозное имя Марий, получил согласие на руку и сердце юной Беаты, работавшей у Альбериха на кухне. Альберих уже давно заприметил эту сочную девицу, но постоянно прибывавшие в покои герцога девы со всех концов Италии не давали до поры до времени добраться до этой Беаты всерьез. Теперь же, Альбериху представлялся повод добиться этой девицы, используя свое право сеньора. Великодушно дав свое согласие на брак, Альберих повелел капеллану объявить молодым благостную для последних весть о заявлении своего права. Капеллан послушно занес это решение себе в пергамент и заверил хозяина, что молодые будут счастливы узнать, что их хозяин освятит их супружество своим участием и лично снимет со счастливой невесты печать девственности.

Последние новости, зачитанные капелланом, разогрели боевой дух Альбериха, и он приказал на вечер доставить в свои покои одну из своих служанок, сумевших ему однажды хорошо угодить. Вечер Альберих провел, как и давеча, в одиночестве, плотно отужинав и окончательно уничтожив последний бочонок Агельтруды. Перед уходом в свои покои, где его уже поджидала знакомая ему и шустрая молодуха, он вновь вызвал капеллана и попросил того завтра отправить Агельтруде письмо послащавее, а в завершении письма попросить ее прислать ему подобного вина, если таковое еще осталось, или же заказать вино нового урожая на осень.

Окончание дня, в отличие от вчерашнего, у Альбериха не слишком задалось, он с раздражением выгнал смущенную девицу из спальни, а сам завалился спать, оглашая стены замка львиным храпом.

Следующий день хозяин Сполето провел, осматривая свои конюшни, проверяя кузнецов, насколько рачительно идет работа по восстановлению потрепанного в походе снаряжения, а также выслушивая жалобы своих подданных на жизнь, на урожай и друг на друга. Ближе к вечеру в замок пожаловал гонец его приятеля и участника всех его авантюр Кресченция. Тот кланялся Альбериху и нижайше просил посетить его замок, находившийся на холмах Сабины, что на полпути от Сполето к Риму. Кресченций устраивал многообещающую пирушку, на которой Альберих должен был быть первым гостем, а сама пирушка организовывалась по случаю великой милости, оказанной Кресченцию папой Бенедиктом.

Таким образом, последующий день был посвящен Альберихом подготовке к его выезду в гости к другу, а уже утром нового дня герцог Сполетский, в сопровождении двух десятков людей — оруженосцев, охраны, дворцовых слуг — пустился в дорогу. Жара по-прежнему царила во всей Умбрии, поэтому, достигнув замка Кресченция к концу дня, Альберих и его люди были уже порядком утомлены. Хозяин замка встретил Альбериха радостно, как друга, и подобострастно, как сюзерена, устроил его и его людей на покой, а за ужином похвастался своими победами в Риме.

Десять дней назад именно его Альберих отправил в Рим с письмами Беренгария. Папа с радостным облегчением прочел эти письма, немедленно организовал своего гонца к Беренгарию с ответным письмом, в котором называл фриульского маркграфа верным и добрым сыном церкви Христа. Самого же Кресченция ждал наиприятнейший сюрприз — в виду заслуг последнего в деле защиты Церкви и страны от внешних и внутренних врагов и по протекции Теофилактов, ему, как представителю старинной римской фамилии, было предложено войти в состав римских сенаторов. Альберих искренне поздравил друга, мысленно порадовавшись тому факту, что в римских властных структурах у него теперь появится лишняя пара глаз и ушей.

На следующий день состоялось чествование Кресченция. Хозяин замка, будучи вдовым и не менее, чем Альберих, любвеобильным мужчиной, постарался усладить своих гостей всеми яствами стола и постели, на которые только была способна его казна. Гости, заранее зная, что их ждет, оставили своих почтенных матрон дома, дабы ничто не смущало их во время пира. Кресченций приволок из Рима целую ватагу рискованных циркачей, фимеликов[1] и разбитных девах, и к концу дня залы его старого замка являли собой картины оргий, достойных времен Калигулы и Нерона. Альбериху, как самому почетному гостю, Кресченций отвел собственные покои, в которых герцога Сполетского по окончании пира ожидали самые великолепные наложницы, среди которых была даже одна сарацинка. Альберих благодарно принял подарки, однако спустя какое-то время все девушки спешно покинули хозяйские покои, вдогонку же им неслась отборная брань благородного герцога. Альберих, несколько встревожившись, все же списал последние свои неудачи на амурном фронте на общую усталость и излишнюю выпивку.

Однако, настроение у него все же испортилось, и замок Кресченция он через день покидал в нелучшем расположении духа. В Сполето он вернулся к ночи, ворчливо погонял своих слуг, а наутро позвал к себе, как обычно, капеллана справиться о последних новостях.

Новостей издалека почти не было, и капеллан вскоре перешел к делам, случившихся за время его отсутствия в Сполето. Альберих скучающе слушал его, пока тот в своем перечислении новостей не дошел до свадьбы кузнеца Мария с его поварихой Беатой, которая должна была состояться уже завтра. Альберих нахмурился, подумал некоторое время и, побарабанив пальцами по столу, сказал:

— Передай им, что их господин не желает видеть девицу Беату в своих покоях и требует реализации своего права в денежном виде.

— Их семьи будут весьма удручены, мой кир. Они весьма небогаты, а эта девица весьма и весьма привлекательна, и они рассчитывали…

— Да мало ли на что они рассчитывали! Я сказал, пусть заплатят!

— Слушаюсь, мессер, — и капеллан послушно сделал какие-то пометки в своем пергаменте.

— Что еще?

— Пришел ответ на ваше письмо от сестры Евдокии из благочестивого монастыря Коразмус!

— Прекрасно, ну что, она пришлет вина?

— Сложно сказать, мой кир. В письме речь не об этом.

— Понятно, опять либо нежные вздохи, либо адовы проклятия.

— Скорее второе, мессер.

Альберих расхохотался.

— О, давно не было, я уже начал скучать! Читай же. Чего она там мне на сей раз нажелала?

Капеллан порылся в своей шкатулке и достал малюсенький свиток. Развернув его, он с важностью прочел:

— «Ты отнял у меня все, что мог. Я тоже отниму у тебя все, что могу. Ты был моим последним мужем. Я стану твоей последней женой».

— И все?

— И все, мессер. Больше ничего нет.

— Клянусь Юпитером, герцогиню начинают покидать силы и разум. Стоило ради этого отправлять гонца! Однако жаль, вино из Коразмуса было отменным, теперь придется просить саму настоятельницу об одолжении.

— Написать настоятельнице письмо, мессер?

Альберих не ответил. Лицо его исказила страшная догадка, которая заставила все мускулы лица окаменеть. Раздался его голос, чем-то до хрипоты испуганный:

— Немедля повтори, что она написала!

— «Ты отнял у меня все, что мог. Я тоже отниму у тебя, все что могу. Ты был моим последним мужем. Я стану твоей последнею женой».

Альберих приподнялся со своего кресла. Руки его дрожали, глаза были страшны.

— Она отомстила! Ведьма! Она все-таки отомстила! Проклятье! Убирайся к дьяволу, плебей!

Капеллан пулей вылетел из покоев герцога. Альберих, оставшись наедине, начал по-звериному рычать на весь замок и переворачивать тяжеленную мебель в своих покоях. Слуги испуганно попрятались, кто где смог, таким своего хозяина они не видели и не слышали никогда. Альберих весь исходил самыми страшными и богопротивными ругательствами, кляня всеми возможными словами и Небо, и Землю, и рай, и преисподнюю, в отчаянии выхватив меч, наносил удары по стенам своего замка, высекая искры. Наконец, меч, не выдержав, сломался, и Альберих, швырнув обрубок в окно, упал на массивную кровать свою и завыл волком.

Так продолжалось несколько часов и слуги уже вовсю начали склоняться к мнению, что хозяина посетили бесы. Возможно, они в своих догадках были не так уж и неправы. Внезапно Альберих появился во дворе замка в одном преисподнем и начал скликать слуг. Сначала к нему долго не шли, а когда, наконец, самые отчаянные решились, первого же сострадальчески подошедшего он наградил могучей зуботычиной.

Наконец, даже у столь могучего человека как Альберих стали иссякать силы. Разум постепенно возвращался на место и вскоре у него созрел кое-какой план действий.

— Коня, холопы! Оружие! Шевелитесь свиньи, иначе я вас всех обменяю на арабов! Оруженосцы, выступать со мной!

Двор пришел в суматошное движение. Слуги старались, как могли, и их в этом усердии даже вдохновляла мысль, что полубезумный хозяин хочет сей же час покинуть замок, чтобы устремиться согласно течению своих страстей.

Спустя четверть часа, безжалостно вонзая шпоры в бока своих лошадей, из ворот сполетского замка стремительно вылетела кавалькада всадников. Никто, кроме их хозяина, возглавившего эту сумасшедшую гонку, не знал ни адреса, ни цели внезапного путешествия. Они видели и были уверены только в одном — их хозяина что-то до крайности разъярило и, по всей вероятности, придется обнажать мечи, а пока надо стараться не упустить своего взбесившегося сеньора из вида, иначе его гнев мог запросто перекинуться на них.

Природе решительно не понравилась эта колонна бешено мчащихся всадников, а может наоборот решила соответствовать мыслям и настроениям Альбериха. Небо, смертельно палящее все утро, к моменту выезда заволокло здоровенными косматыми тучами, спустя короткое время разразился мощный ливень, сопровождаемый трескучими раскатами грома. Но Альберих ничуть не сбавил темп, по-прежнему доставляя коню нестерпимую боль от своих шпор и закидывая своих, немного отстающих, сопровождающих комьями грязи, вылетающими из-под копыт.

Оставив справа от себя Терни, всадники взяли курс на Риети. Дорога пошла на спуск, но незадолго до выезда на равнину, путники свернули вправо от дороги на еле различимую тропу, по которой раз в неделю монахини монастыря Коразмус выезжали в Терни ради обмена производимых ими продуктов — вина и фруктов — на необходимые им товары потребительского и духовного свойства.

Всю дорогу мозг Альбериха, пылая, рисовал ему картины жутких страданий, каковым он подвергнет Агельтруду за ужасное проклятье, которое та обрушила на него. Однако, свежий ветер и яростные капли дождя, заливавшие ему лицо, благодатно освежили его разум, который теперь советовал прежде всего запастись необходимым терпением, быть может, исполнить еще разок роль пылкого любовника и попытаться добром уговорить старую герцогиню снять проклятье, поскольку, как известно, проще всего сделать это тому, кто это проклятье наслал. Ну а уж потом Агельтруда будет в полной его власти, и мера ее наказания будет ограничиваться лишь пределами фантазии ее палача.

Всадники железной лавиной, гремя оружием, влетели на территорию тщедушного и довольно ветхого монастыря, едва не сбив при этом выходящую за его пределы небольшую похоронную процессию. Монастырь Коразмус, увы, не дожил до наших дней, растворившись в истории где-то спустя век после описываемых событий. Он был одним из немногих на тот момент женских монастырей в Италии, на территории монастыря жило около пятидесяти сестер, во главе которых стояла энергичная и добродетельная сестра Евфимия. Поблизости от монастыря располагалось несколько строений, в которых жили мужчины, выполнявшие роль не то охраны, не то соглядатаев за сестрами. На склонах холмов, у подножия которых располагался монастырь, простирались монастырские виноградники, а еще чуть далее сады сливовых, масличных и яблоневых деревьев. В хозяйстве монастыря содержалось также овечье стадо и пара десятков лошадей. Все это вместе взятое, позволяло монастырю жить спокойной и достаточно обеспеченной жизнью. К тому же, сестры монастыря регулярно получали дары из Рима и от ближайших крупных феодалов, в число которых входил и сам герцог Сполетский.

Герцог разъяренной кометой влетел во двор монастыря, порядком напугав находившихся в нем людей.

— Где Агель… где эта чертова сестра Евдокия? — нимало не смутившись святостью окружавших его стен заорал он.

Присутствующие испуганно закрестились. К Альбериху немедленно выступила сухонькая благообразная монахиня.

— Мессер Альберих, мы все очень рады видеть вас в здравии и у нас в гостях, но прошу вас не забывать, что вы находитесь в стенах Божьего монастыря и вам должно соблюдать спокойствие и смирение!

— К черту смирение! — продолжал вопить Альберих, и продолжали креститься вокруг него собравшиеся люди, — не забывайте, что ваш монастырь существует, в том числе, и на мои пожертвования!

— Вы неправильно представляете себе устройство мира, — спокойно отвечала Евфимия, — не вы лично даете нам средства к существованию, но сам Господь позволяет вам делать эти пожертвования Церкви ради очищения и спокойствия души вашей.

Альберих на секунду вновь овладел своими чувствами.

— Искренне прошу прощения у вас, матушка Евфимия, и смиренно склоняю голову пред Господом и пред вами. Мой разум помутнен яростью и местью, но мне позволит справиться с этим ваша сестра Евдокия. Прошу немедленно позвать ее ко мне.

— Я рада, мессер Альберих, вновь видеть в вас примерного христианина, но ваша просьба неосуществима.

— Что? Что еще такое? — брови Альбериха вновь грозно сомкнулись.

— Сестра Евдокия вчера покинула нас и ныне пребывает в Царствии Господнем. Тихой и умиротворенной.

— Как? Не может быть? Вот дьявол! — и аббатиса вновь испуганно отшатнулась, — она умерла…сама?

— Да, она слегла еще две недели назад. Силы покинули ее настолько, что последние дни она с кровью ходила под себя. Все мы молились за ее выздоровление или за скорейшее избавление от мук, и наш милостивый Господь выбрал второе, и мы сегодня с благодарностью вознесли ему молитву.

— А мое письмо? Она сама писала ответ на него?

— Да, ваше письмо доставило ей последнюю улыбку в этом мире. Она сама написала ответ, ведь сестра Евдокия была в свете не только деятельной и могущественной синьорой, но и образованнейшей женщиной, коих в нашей стране, увы, так мало.

— Образованнейшей …., — с горькой иронией повторил Альберих, и глаза его вновь начала накрывать пелена гнева, — я погиб! Никто и ничто не спасет теперь меня! Проклятье! Гори в аду, чертова ведьма!

— Мессер Альберих, мессер Альберих!

— Что «мессер Альберих»? — окрысился герцог на аббатису, — где эта старая сволочь? Вы уже успели похоронить ее?

— Я вас прошу, мессер Альберих, покинуть стены монастыря. Мы будем молиться за вас!

— К черту ваши молитвы, где труп этой ведьмы, я вас спрашиваю, иначе я прикажу своим людям поджечь ваше елейное гнездо!

— Вы могли встретить гроб с телом сестры Евдокии у ворот монастыря.

Альберих оглянулся в сторону ворот. В его проеме еще была видна процессия, печально удаляющаяся в сторону кладбища. Вскочив в один момент на коня, он кинулся вдогонку. Его слуги последовали за ним. Аббатиса и ее сестры опустились на колени и испуганно шелестящими голосами начали читать им вслед молитву.

В два счета Альберих оказался возле процессии, состоящей из десяти монахинь, грустно и бережно несших грубо сколоченный гроб.

— Остановитесь! — рявкнул Альберих. Монахини испуганно замерли, опустив гроб на землю.

Альберих, спешившись, подскочил к гробу, словно не поверил словам Евфимии. Могучей рукой он откинул не закрепленную крышку гроба и его глазам предстал облаченный в монашеские одежды труп герцогини Агельтруды. Герцогиня лежала с повязкой на глазах, но ее синие губы сложились в какой-то язвительной улыбке, и воспаленному мозгу Альбериха показалось, что, даже умерев, герцогиня едко насмехается. А над кем же она могла насмехаться в свои последние мгновения, как не над ним? У Альбериха от ненависти и бессильной злобы закружилась голова.

— Ведьма! Будь ты проклята, ведьма! Так получай же!

И обнажив меч, он, что есть силы, ударил им по гробу. Монашки в ужасе бросились бежать, слуги Альбериха, не решаясь остановить своего господина, истово крестились, глядя на происходящее. А Альберих неистово рубил гроб, так что разломились верхние доски, после чего удары меча уже приходились на безжизненное тело герцогини. Потерявший разум Альберих остервенело кромсал и кромсал труп, пока не услышал за своей спиной чей-то пронзительно спокойный для такой минуты голос:

— Кажется, мне уже приходилось однажды видеть нечто подобное. И, клянусь священным Писанием, оно не принесло пользы и успокоения тому, кто это сделал!

Альберих, остановился и, тяжело дыша, медленно обернулся. Перед ним стоял человек в капюшоне, выдававшем в нем священника. Человек тут же откинул капюшон, и Альберих узнал Сергия, бывшего епископа Чере.

— Ваше преподобие, — пробормотал, растягивая слова, Альберих, не смущаясь содеянным, а скорее недоумевая от неожиданной встречи, — стараниями каких бесов вы здесь оказались?

— Я приехал проводить в последний путь герцогиню Агельтруду, с которой мы были дружны, и которой я помогал в ее деяниях в меру своих сил и возможностей. Я очень расстроен тому, что мне сейчас пришлось увидеть. Я не спрашиваю вас о мотивах, но прошу вас одуматься и оставить в покое труп герцогини, дабы сестры ее совершили подобающий прощальный обряд.

— Она оскорбила меня, она нанесла мне урон, она уничтожила меня! — бормотал Альберих.

— Как могла простая монахиня оскорбить и уничтожить сиятельного герцога?

— Она…она прокляла меня!

— О, это уже серьезнее, но она умерла, и теперь только Господь может смилостивиться над вами и снять проклятие. Только он и никто иной. Следовательно, вам необходимо покаяться и просить Господа об очищении, а вы тем временем что делаете?

Альберих, как человек, только что вышедший из-под гипноза, оглядел меч, а затем все, что было раскидано вокруг него. Он бросил меч на землю и нашел в себе силы перекреститься.

— Вот так-то лучше, сын мой. Оставим же монашкам несчастную Агельтруду и прогуляемся вдоль стен этого славного монастыря. Вам это будет только на пользу.

Альберих согласно кивнул и они вдвоем, герцог с низложенным из сана епископом, неторопливо побрели по небольшой тропинке между живописно растущими пиниями.

— Мессер Альберих, вы прославились на все италийские земли, как не знающий страха воин и хитрый, расчетливый человек. Не поддавайтесь же подобным эмоциям и впредь. Пример покойного папы Стефана говорит о том, как можно легко, в минуту необузданного гнева, растерять годами и по крупицам собираемое уважение людей.

Альберих молчал.

— К тому же, насколько я наблюдал за событиями последнего времени, скорее у Агельтруды были основания считать себя пострадавшей. Признаться, я восхищен, как жестоко и умно вы…… расправились с семьей Гвидонидов.

Альберих остановился и недобро поглядел на Сергия. Тот, взяв его за руку, увлек за собой и невозмутимо продолжил:

— О нет, мессер Альберих, я не склонен афишировать свои наблюдения. Тем более, что это только наблюдения и выводы, которые я извлек, анализируя всю цепочку событий. Я еще склонен думать, что смерть императора Ламберта действительно могла быть вследствие несчастного случая или по причине мести его ближайшего друга. Но вот последовавшее затем убийство Гвидо и скорое пострижение герцогини Агельтруды, несомненно, дело ваших рук.

— Чего вы хотите и на что вы рассчитываете, излагая мне все это?

— Прежде всего, это не шантаж и не обвинение, мессер Альберих. В наше неспокойное время люди вынуждены всеми доступными способами отвоевывать свое место под солнцем. Не скрою, я изучал вас, Альберих, и понял, что имею дело с решительным и честолюбивым человеком.

Альберих не ответил и Сергий продолжал:

— Любой другой, но не вы, Альберих, остановился бы, получив в свое распоряжение герцогство Сполето. Любой, но не вы. Не такого вы склада человек. Вы и ваш друг, мессер Теофилакт, граф Тусколо, никогда не остановитесь в своем восхождении вверх. Но что вы можете предпринять теперь?

— Допустим, я не знаю и пока что не задумывался. А что, у вас есть предложение?

— Да, несомненно, у меня есть, есть для вас предложение. Ваши блестящие победы, Альберих, в прошлом, люди, стоящие выше вас, более не допустят вашего продвижения. Им не нужен амбициозный и строптивый вассал. Но я вас и опять-таки вашего друга Теофилакта нахожу заслуживающими более высокого положения, чем те лживые, изнеженные и высокомерные синьоры, которых Провидение ехидно сделало хозяевами здешних земель.

— Вы имеете в виду графа Тосканского? Странно слышать, тосканцы столько лет прятали вас от гнева папы.

— И держали меня как своего карманного диакона, а также, хуже того, как потенциального заложника, которого можно было всегда обменять на какую-нибудь папскую подачку. О, я испытываю странное чувство благодарности к приютившему меня Адальберту!

— А не связано ли это с тем, что граф Адальберт предпочел в будущем сделать ставку на кардинала Христофора, а не на того, кто непосредственно участвовал в Трупном синоде?

Сергий ухмыльнулся.

— Ну вот, узнаю знакомого мне Альбериха и рад приветствовать его. И что из того, что вы, наверное, правы? Вы также правы и относительно Адальберта — он, действительно, один из тех, к счастью, весьма немногих, кто стоит на вашем пути. И без меня вам его не одолеть, и над ним и ему подобным не возвыситься.

— Чем же вы можете мне помочь? И чем могу помочь я?

Сергий усмехнулся, привычно сощурив близорукие глаза.

— Все дороги, Альберих, ведут, как известно, в Рим. В том числе и та, которая приводит к папской тиаре, в том числе и та, которая приводит к королевским коронам. И вместе мы сможем сделать то, чего не сможем поодиночке. Почему бы нам не начать с первой?

[1] актеров