Эпизод 6.

Эпизод 6. 1654-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого

(февраль-апрель 901 года от Рождества Христова)

Согласно многовековой традиции, сложившейся еще во времена цезарей, любой претендент в правители подлунного мира вступал в Вечный город по мосту Мульвия, оставляя свое войско на поле Нерона, что на правом берегу Тибра. В редких случаях, когда римляне исключительно доверяли приходящим гостям или же в предвоенных условиях, когда Рим видел в пришедших своих спасителей от очередного ворога, войску вошедшего монарха дозволялось перейти мост и разместиться в пределах города, в садах Лукулла или Саллюстия, а также на месте бывшего лагеря преторианцев. Вот и на этот раз Рим был настроен исключительно дружелюбно к своим новым союзникам, и бургундские воины с благоговейным трепетом вступали на каменный мост, овеянный славой судьбоносной битвы Святого Константина с узурпатором Максенцием[1].

Оставив свое войско в садах Лукулла, король Людовик с небольшой дружиной, к которой присоединилась римская милиция, проследовал в тот же день сквозь улицы северного Рима, где его восторженно встречали местные жители, не без основания рассчитывавшие на щедрость иноземного гостя. Затем пышный кортеж повернул к мосту Элия и, перейдя вновь Тибр, вошел в Город Льва и устремился к Ватиканскому холму.

Самое время пришло рассказать о том, что из себя в тот век представлял папский квартал и Собор Святого Петра, ныне главная обитель главы христианского мира и независимое государство Ватикан. В отличие от Латерана, имеющего достаточно достоверную версию о времени и обстоятельствах своего создания, легенда о возникновении второй в иерархии базилики мира основываются на более зыбких легендах. Время создания базилики, также как и Латерана, относят ко времени правления императора Константина, император будто бы первым вонзил лопату в ватиканскую землю и собственноручно вынес первые двенадцать корзин с землей в честь двенадцати апостолов Христа. Представляется, что у него могли быть проблемы с поиском рыхлого грунта, ибо место, на котором возник величайший ныне собор мира, не пустовало и ранее. На этом месте в языческий период истории существовал жертвенник Кибелы[2], а затем императоры Калигула и Нерон[3] устраивали здесь кровавые зрелища.

Уже первые строители собора задались целью сделать творимую им базилику самой большой и вместительной церковью мира, заочно соревнуясь со строителями храма Святой Софии в Константинополе. С самого начала собор Святого Петра, чья структура была выдержана в традициях раннехристианских церквей, уже имел пять кораблей[4], с трансептом и широким атриумом, к которому вела массивная мраморная лестница. Источником значительных для своего времени строительных ресурсов послужил все тот же языческий цирк, да и прочие богатые здания Рима, утратившие свои прежние функции, внесли своим мрамором и гранитом посильную лепту в воздвижение святой обители. Собор отличали также высоченные своды, а небольшие окна даже в самый солнечный день не позволяли рассеивать царящий в базилике вечный полумрак. С середины седьмого века, благодаря папе Виталиану[5], в соборе Святого Петра появился орган, чья торжественная музыка не единожды доводила до обмороков впечатлительных пилигримов. Примечательно, что долгое время эти музыкальные инструменты считались атрибутом отнюдь не католических, а византийских торжественных церемоний. В десятом веке именно в Константинополе проживали самые известные мастера его изготовления и игры на нем.

Стоит отметить имена пап, благодаря которым собор Святого Петра с течением времени возвысился над прочими церквями мира богатством и красотой своего внутреннего убранства. Епископ Дамасий[6], первым начавший именовать себя римским папой, украсил базилику мозаичными стенами, пристроил баптистерий и установил в абсиде храма трон Апостола. Папа Симмах[7] выстлал пол базилики мраморными плитами, а по соседству с базиликой построил церковь Андрея Первозванного. Папа Гонорий[8] обставил храм серебряной утварью, установил серебряные двери, а возле Гроба Апостола разместил серебряные скульптуры Спасителя и его первых учеников. С языческого храма Венеры он перенес в базилику медную, с позолотой, кровлю, ту самую, которая потом так жадно слепила глаз византийскому базилевсу Константу, так что тот едва поборол в себе искушение. Папа Адриан Первый[9] пошел еще дальше папы Гонория и заменил серебряные статуи возле Гроба Апостола на золотые, а также вознес к сводам храма колоссальный светильник в 1370 огней, который впоследствии зажигали только в главные христианские праздники. Наш перечень строителей и покровителей храма далеко не полон, практически каждый понтифик в меру своих сил, отведенного ему времени и возможностей казны пытался украсить и возвеличить римские церкви, отдавая предпочтение Латеранской базилике и Собору Святого Петра, однако практически ничего из того, что представлялось глазу римлянина десятого века, увы, не дожило до наших дней, ибо сам собор и ватиканский квартал были впоследствии не единожды перестроены. И по этому поводу больших сожалений, наверное, быть не должно, если, конечно, вы не профессиональный историк или завзятый любитель древности, ибо то, что мы с вами имеем счастье в настоящий момент лицезреть, является величайшей гордостью Человечества, неповторимым и совершенным творением его самых выдающихся гениев.

С течением веков собор Святого Петра, опять же, как и Латеран, обрастал вокруг себя пристройками и сооружениями, подчеркивающими все возрастающую роль собора. Построенные часовни, монастыри, капеллы, баптистерии, жилые дома клира и странноприимные дома создали самый настоящий церковный квартал, который, несмотря на весь водоворот страстей, кипящий вокруг Рима, долгое время обходился без охраны. Варвары Аларих, Гензерих и Тотила, будучи арианами, сокрушив и разграбив Рим, с удивительным благоговейным трепетом отнеслись к могиле Апостола и церкви, воздвигнутой вокруг нее. Возможно, и по сей день ватиканский квартал обходился бы без защиты, рассчитывая на помощь святых, чьи мощи находятся в их стенах, и на религиозную щепетильность последующих недругов Рима, но в середине девятого века Рим и Ватикан претерпели атаку сарацин, которые видели в богатых ватиканских церквях исключительно источник наживы. Собор Святого Петра подвергся полному разграблению, африканцы сорвали и увезли все серебро и золото храма, были похищены золотые статуи у Гроба Апостола, был кощунственно разбит сам саркофаг. Это ужасное событие в истории Рима заставило папу Льва Четвертого незамедлительно приступить к строительству крепостных стен вокруг папского квартала. Построенный за пять лет микрогород получил название Города Льва, отныне епископы Рима находились под защитой крепких, двенадцатиметровых стен, примыкающих к Замку Святого Ангела. Однако восстановить былую роскошь собора Святого Петра оказалось делом долгим и затратным, а посему к началу десятого века убранство великой базилики было сравнительно скромным.

Папа Бенедикт Четвертый ждал своего будущего покровителя, опять же в соответствии с обычаями того времени, сидя на клиофедре — простом складном стульчике — на верхних ступенях лестницы, ведущей в атриум базилики Святого Петра. У папы бешено стучало сердце, он истово молился о ниспослании благополучия произведенному им выбору. О, как он страстно желал, чтобы новый властитель был в задатках своих сродни, если и не Карлу Великому (об этом и желать было страшно), то хотя бы Ламберту Сполетскому, так безвременно покинувшему этот свет! Мир и спокойствие тогда придут на землю Италии, и все народы Европы, включая надменных греков, будут трепетать от столь могущественного союза духовного и светского властелинов! И что за ужас воцарится на Апеннинах, какое опустошение и безвластие постигнет итальянскую землю, если императорской короны удостоится человек слабый, безвольный и без прав на то горделивый.

Вот площадь Святого Петра огласили приветственные крики римлян, вот по-слоновьи затрубили чудовищного размера бюзины и олифанты[10], в ответ задребезжали бургундские хоры[11], и стены Города Льва подверглись жестокому испытанию, которое они, в отличие от Иерихона[12], с честью выдержали. Вот медленно и степенно на площадь вошла торжественная колонна всадников в парадных доспехах. Грудь каждого рыцаря украшал герб его рода, шлемы слепили глаз пестротой свои султанов, кони рыцарей были украшены ниспадающими до земли пышными попонами, на которых опять-таки красовались разной величины и разного качества вышивки геральдические знаки отличия, пока еще не слишком затейливые, ибо история геральдики только-только начинала набирать ход. Вот, наконец, вся процессия остановилась, нестерпимые бюзины, наконец, замолчали, отчего тишина, воцарившаяся на площади, теперь даже как-то неприятно звенела в ушах собравшихся. Всадники спешились с помощью своих слуг, и от процессии отделился человек, величавым шагом направившийся к лестнице базилики Святого Петра.

Подойдя к по-прежнему продолжающему сидеть папе, король Людовик распростерся ниц на плитах лестницы и замер. Папа, поднявшись с клиофедра, произвел над ним краткую молитву, слов которой не слышно было никому, кроме короля. Затем папа осенил короля, а после и всех собравшихся крестным знамением и громко благословил пришедшего к нему. Людовик поднялся на колени, поцеловал руку понтифика, затем, окончательно поднявшись, взял папу за руку и они вдвоем направились внутрь базилики. К ним тут же присоединились словно из ниоткуда появившиеся бенедиктинские монахи, которые дружными голосами запели литании в честь папы и короля. Все присутствующие на площади потянулись в базилику на торжественную мессу, вследствие чего охрана проявила титанические усилия, дабы сохранить порядок.

Папа и король шли, держась за руки, и оживленно переговаривались. Каждый в душе своей испытал некоторое разочарование при первом взгляде друг на друга. Бенедикт быстро почувствовал, что осчастливленный им монарх оказался человеком глубоко закомплексованным и мелочным, и о сравнении с Ламбертом не может быть и речи. В тоже время и Людовик, в воображении своем, представлял папу фигурой куда более величественной, чем этот благожелательный и простоватый старичок, живо интересующийся качеством бургундских вин и величиной прошлогоднего урожая собранного его холопами в Провансе.

После мессы, в триклинии папского дворца, для знати был устроен грандиозный пир, после которого мало кто из присутствовавших на нем нашел в себе силы к ночи покинуть папский город Льва. В течение же следующих дней папа и король практически неразлучно были друг подле друга, совершая торжественные объезды титульных базилик Рима, на пути к которым их приветствовала жаждущая подачек толпа.

За время совместных поездок папа и король еще ближе присмотрелись друг к другу. Характер и нравы оппонента с каждым днем становились для обоих все понятнее. Присмотрелся к новому владыке и сам Рим, и в воплях черни, по ходу движения королевского кортежа, было слышно все меньше надежд и восторга. Прежде всего, претендент в императоры, по мнению римлян, оказался до неприличия скупым. С видимой неохотой Людовик отцеживал от своей мошны горсточки медяков на милостыни нищим. Хлеб и мясо, по традиции получаемые римлянами от коронованных особ, и вовсе не были розданы, поскольку бургундцы практично предпочли данные продукты употребить для собственных нужд. В результате папе пришлось даже распечатать собственные запасы, чтобы сохранить в Риме положительный настрой к иноземцам. Подданные Людовика во всем копировали своего монарха, и Теофилакту приходилось ежедневно выслушивать донесения о скандалах, связанных с бургундцами, которые периодически и в буйной манере отказывались платить либо за выпивку, либо за любовь. Теофилакт, как мог, старался глушить эти настроения среди римлян, но у него не слишком удачно получалось.

Сам же префект, судья и глава городской милиции, был одним из немногих, кого Людовик встретил с искренней радостью, словно давно пропавшего друга. Теофилакт был удостоен жарких объятий короля, мощного потока восхвалений его имени пред папой Бенедиктом и места по левую руку от себя на всех последующих пирушках. Теофилакт был также немного разочарован, ибо ждал от короля нечто более материального и ликвидного. Впрочем, Рим в целом и Теофилакт в частности, пытался найти оправдание скупости Людовика в стремлении последнего сэкономить свои средства до дня коронации, где щедрость императора, по их мнению, должна будет уйти далеко за горизонт.

Коронация состоялась 22 февраля 901 года в базилике Святого Петра, пятинефном соборе нетронутом еще гениями человечества, но тогда, как и сейчас, поражавшего всех своими масштабами. Папа Бенедикт Четвертый положил на лоб и запястье Людовика Святой Мир, препоясал Людовика мечом и усадил его на величественный трон. После этого к трону приблизились Андреа Кантиано, новоиспеченный архиепископ Милана, а также Теофилакт, граф Тусколо. Славные представители двух ветвей земной власти совместно несли бронзовый поднос, приковавший к себе взоры всех собравшихся, ибо на нем красовалась восьмигранная корона Карла Великого, усыпанная драгоценными камнями и увенчанная массивным до несоразмерности золотым Святым Распятием. Бенедикт, стараясь каждому своему жесту придавать величавую торжественность, поднял эту корону, несколько мгновений подержал в вытянутых руках, после чего аккуратно опустил ее на светлые кудри Людовика. Римский плебс и духовенство нестройным, но зато гулким хором произнесло клятву верности новому императору и дважды провозгласило:

— Людовику, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! Жизнь и победа!

Слезы счастья блестели в глазах новоиспеченного императора, который до последнего дня отказывался верить, что эта коронация вообще когда-нибудь состоится. Папа Бенедикт испытывал чувство облегчения, свойственного человеку, который после долгих раздумий и терзаний все-таки решился на сложный выбор. Обнаруженные недостатки нового монарха, Бенедикт мысленно пытался возвести в достоинство, успокаивая себя уже давно затверженной мантрой, что, возможно, таким человеком, как Людовик, будет нетрудно управлять. В тоже время, перед глазами Бенедикта неотвязно маячил образ Беренгария, который по своим достоинствам правителя, быть может, ничуть не превосходил Людовика, но зато был куда более благочестивым и ревностным христианином, чем император-бургундец, все последние дни довольно равнодушно взиравший на завораживающие своей святостью христианские реликвии Рима.

В конце церемонии Людовик зачитал устами глашатаев привилегии, дарованные им Римской Церкви, в которых та не услышала для себя ничего нового и привлекательного, Людовик просто подтвердил все то, что было ранее даровано Церкви его более расточительными предшественниками. Затем было зачитано о дарах главным церквям Рима, после чего Бенедикт окончательно погрузился в уныние. Все эти кубки, золоченые столики, конечно, в хозяйстве церквей будут вещами нелишними, но все же, уровень подарков, вручаемых Людовиком, соответствовал подаркам какого-нибудь мелкотравчатого барона, прибывшего с паломническими целями. И совсем уж недовольно хмыкнул Бенедикт, когда Людовик забыл о давней церемониальной традиции вручить короновавшему его понтифику несколько золотых монет. Нет, ворчание папы было вовсе не продиктовано ущемлением именно его, личных интересов, это стало уже не сдерживаемой реакцией на вопиющую жадность императора. В этот момент Бенедикт поверил слухам, рассказанным очевидцами римского похода Людовика, как накануне приезда в один из попутных замков, слуга, обустраивавший ночлег и стол своего господина, предлагал хозяевам замка подарить ему коня в обмен на то, что Людовик удовольствуется лишь третью частью предложенного к столу. По слухам, эта позорная сделка действительно состоялась.

Людовик пожмотничал и в отношении римлян, хлебных и мясных раздач от него Рим так и не дождался. Пришлось Теофилакту и его окружению, по приказу папы, вновь открывать городские винные погреба и мясные лавки, иначе бургундский император мог бы услышать от города в день своей коронации много нового, но мало почтительного для себя. Сам же Теофилакт удостоился небольшого имения в Лациуме и его чувства были бы близки к общегражданским, если бы не существенное дополнение, озвученное Людовиком:

— Титул императора, пожалованный мне Богом и людьми, без подчиненных мне институтов власти, есть фикция и пустота, — Людовик с удовольствием прислушивался к собственным губам, выговаривающим это величественное «император».

— Мой долг, долг императора Западных земель, стремиться к возрождению органов власти, в свое время способствовавших могуществу «той» Римской империи, которую мы потеряли, и восстановить которую стремились все мои предшественники. Посему считаю необходимым вернуть Риму управление владениями его в руки славного сената, который повелеваю вновь учредить, равно как и вновь учредить звание консула его. И будет справедливым остановить свой выбор на самом достойном гражданине Рима последних лет, и назначить первым сенатором и консулом Рима мессера Теофилакта, графа Тусколо!

Теофилакт с почтением поклонился. Конечно, звания эти не стоили скупому Людовику ни одного папского солида, ни одного флорентийского денария и могли польстить только человеку, страдавшему неудовлетворенным тщеславием. Прошли века с тех пор, когда решения и действия сената или консула Рима становились судьбоносными вехами в истории Вечного города и отзывались грозным топотом римских когорт во всех закоулках Европы. С падением Великой Империи и воцарением сначала готов, а затем лангобардов, должности сенатора и консула Рима, постепенно теряя свое значение, в конце концов, были упразднены. Мысли о реставрации сената периодически возникали у франкских завоевателей Рима, однако, вновь появляясь на Божий свет, эти звания никак не могли надолго прижиться в городе. Император Людовик попытался в этом деле оказаться успешнее прочих.

На ассамблее высшей знати и духовенства Рима, где обсуждались вопросы благополучия Вечного города и нужды Святой Церкви, Людовик, предварительно получив согласование от папы, сформировал сенат в лице Теофилакта, графа Тусколо, и шестерых старейшин из наиболее уважаемых в Риме родов: Григория, Грациана, Адриана, Феодора, Льва, и Анастасия. Все они и раньше входили в состав римского муниципалитета, так что, по сути, городское управление меняло только свою вывеску на более пышную и в веках прославленную. Теофилакт же с титулом консула получал в сенате звание первого среди равных, ибо на него были возложены обязанности по защите Рима а, в отсутствие императора, еще и престола Святого Петра от внешних врагов. В завершении темы вновь образованного Сената, стоит отметить примечательным фактом то, что подавляющее большинство его первых членов имело греческие корни.

Ну а наибольшие плоды от коронации Людовика, как и следовало ожидать, пожала тосканская партия. Берта Тосканская буквально проходу не давала Людовику, осыпая того изощреннейшей лестью и делая небогатому властелину завидные по щедрости подарки. Людовик поначалу, как добрый родственник, отвечал взаимностью. Однако затем ухаживания Берты начали тяготить его, а сделав Тоскане подарок, в виде обширных земель в Лангобардии, Людовик заставил нехорошо встрепенуться всех явных и тайных недоброжелателей Берты и Адальберта. Сам папа встревожился, увидев в планах Берты попытки создать у него под боком могущественное королевство со столицей в Лукке. Схожих опасений придерживался и маркграф Иврейский, и герцог Беневента, и семейство Теофилактов. Все они начали тайные интриги против тосканцев, вливая в уши Людовика нужную им информацию и сплетни, и, в свою очередь, пытаясь задобрить нового императора. Людовик охотно прислушивался к сплетням всех противоборствующих лагерей, считая себя выше всех этих пигмейских схваток, и полагая, что, тем самым, имеет все нити управления в своих руках и держит ситуацию под абсолютным контролем.

После празднования Светлого Христова Воскресенья[13] император Людовик выразил желание покинуть Рим и направиться в Павию, где он намеревался основать свою резиденцию, тогда как Рим, по его словам, был, есть и будет вотчиной Святого Петра и наместника его. Папа и римская знать приняли это известие с плохо скрываемой радостью — они не видели для себя выгод от дальнейшего пребывания Людовика в Риме, тем более что отношения между бургундцами и римлянами портились день ото дня. Минуло почти пять лет с тех пор, как Рим избавился от германского гарнизона Фароальда, и за это время город отвык от присутствия чужаков с чуждыми им манерами и темпераментом. К тому же, германцы, хотя и отличались порой необузданностью нрава и излишним пристрастием к горячительным напиткам, по отношению к гражданам Рима всегда стремились вести себя подчеркнуто уважительно, особенно к служителям Церкви. Что же касается бургундцев, то, короновав своего Людовика, они, по всей видимости, в полной мере ощутили свою собственную сопричастность к этому событию, которое поставили в немалую заслугу себе и своей земле. В итоге, бургундцы вели себя с римлянами на удивление надменно, к духовенству относились с видимым пренебрежением, что и вызвало в Риме со временем сначала глухой ропот, а потом и вовсе кровавые городские стычки. Так что весть об отъезде Людовика из Рима никого из местных жителей не расстроила.

А вот тосканцы, напротив, решили воспользоваться случаем и заманить Людовика с его палатинами к себе. Берта, пустив в ход все свое обаяние и рисуя перед императором сытные картины тосканского благоденствия и характер потенциальных подарков, которые ожидают Людовика на берегах Серкио и Арно, добилась-таки согласия Людовика по дороге в Павию заглянуть в Лукку. Там в своей резиденции, хлебосольные тосканские хозяева намеревались во что бы то ни стало окончательно приручить своего бургундского родственника и заручиться от него территориальными, политическими и даже матримониальными выгодами, а также сподвигнуть императора Людовика на опаснейшую авантюру — попробовать разобраться с затаившимся на севере Италии Беренгарием Фриульским, и, тем самым, снять с Адальберта злополучную клятву вассальной верности, которую последний принес Беренгарию в павийской тюрьме.

[1] Марк Аврелий Валерий Максенций (ок.278-312), римский император (306-312), соперник Константина.

[2] Кибела — «мать-природа», богиня древнегреческой и древнеримской мифологии

[3] Калигула (12-41) римский император (37-41), Нерон (37-68) римский император (54-68), оба из династии Юлиев-Клавдиев

[4] Нефов

[5] Виталиан (? — 672), римский папа (657-672)

[6] Дамасий Первый (300-384) римский папа (366-384), причислен к лику святых католической церкви

[7] Симмах Первый (? — 514) римский папа (498-514), причислен к лику святых католической церкви

[8] Гонорий Первый (? — 638) римский папа (625-638)

[9] Адриан Первый (700-795), римский папа (772-795)

[10] Средневековые трубы ( обычно изогнутые), достигавшие длиной нескольких метров, бюзины были составной частью олифанта

[11] Хора или хорум — разновидность волынки

[12] Древний город, стены которого, согласно библейской легенде, рухнули после того, как войско евреев трижды обошло город трубя в трубы

[13] 12 апреля 901 года