Глава 5.

Как девушка современная и опережающая чужое время, Вера готовилась к поездке к морю основательно. Билет на транспортный тарантас был куплен загодя. Дорожная кожаная сумка а-ля саквояж приобретена по случаю и облегчила карман учительницы аж на семьдесят копеек и два рубля. Шляпка модная — с широкими кружевными полями и парящими за плечами лентами. Сменная обувь, купальный костюм и льняное полотенце упакованы. Начальство и кухонные доброжелатели — осведомлены.

Жалко было темные очки, оставшиеся на палубе прогулочного катера. Жалко было книги — с ерь-кириллическим алфавитом не сильно развлечешься. Или наоборот — развлечешься, если мозги поломать хочешь. Одни обороты в газетных сводках чего стоили: «Был найден детеныш женскага пола», «Общественная библиотека городского собрания проситъ ее членовъ не забывать вноситъ членский взносъ так как тогда они вынуждены будутъ исключены», «Шведкое бълье «Композиция» — не требует ни стирки, ни глажки», «Мужикомъ былъ подан искъ о том что другой мужикъ обвинилъ его в томъ что он професийоналъ… и что онъ не потерпитъ иже такие ругательства к себе».

Процесс избавления от лишних волос заслуживал вообще отдельной истории! Вооружившись знаниями и станком с помазком, Вера посетила ванную комнату. Промучившись с вспениванием, намыливанием, определенным наклоном станка, Епанчина плюнула и отправилась за советом. И насоветовали ей много. И все способы были похожи на пытку. Избрав самый изящный — хамам, Епанчина отправилась в мусульманский квартал.

Разительно отличались улицы православного Херсона от исламского. В противовес широким мощеным рекам Суворовской или Говарда, магометанские закоулки были сжаты с двух сторон глухими стенами ракушечника. Еще в первые дни пребывания в дореволюционном городе, Епанчина обратила внимание на чистоту улиц. Нет, правило «Чисто не там, где убирают, а там, где не сорят» работало. Однако и регулярные рейды дворников не исключались. Херсон был вылизан. И не важно было, чей район — православный или иноверный.

Зайка, вновь вызвавшийся сопровождать даму своего маленького сердца, шел быстро, бросая по сторонам сосредоточенные взгляды, и старался не притрагиваться к шершавым бокам домов.

Вера была благодарна судьбе за подарок — маленького ангела-хранителя. Мало того, что сопровождал, охранял и показывал дорогу, так еще и посоветовал взять с собой книгу в кожаном переплете, и крепко прижать к груди. Свои пусть думают, что набожная, чужие — что мирная.

Бани нашлись довольно быстро. К сожалению, толком никто не смог объяснить гостье условия посещений, и девушка искренне надеялась, что не будет разделения на женские и мужские дни. Надежды оправдались — хамам был разделен пополам.

Почтенная дама на входе смерила недоверчивым взглядом новоприбывшую, зацепилась за прижатую к груди книгу, цокнула языком. Выразила уважение или удивление — не понятно. Но пройти пригласила. Кивком головы.

Встречали, провожали и переодевали молча. Крайне удивились, когда Вера объяснила, чего хочет. Даже не поверили поначалу — стали переспрашивать, предлагать варианты. Но девушка настаивала на процедурах и уже через полчаса распаренная и подготовленная ждала первых прикосновений.

— Что там? — спросила Епанчина у девушки, которая медленно вращала маленькой деревянной лопаткой, перемешивая что-то в миске.

— Мед. Сначала он греет и не разрешает грязи и болезни зайти внутрь. Орех. Он сделает медленный рост, — «волос» поняла Вера, — живица от сосны. Смола. Основа.

Епанчина приготовилась к боли. Однако ошиблась. Кожа от массажа разгорячилась, волшебные масла помогли справиться с сопротивлением и уже через пару часов кривляний Вера вздохнула облегченно. Почувствовала себя заново родившейся. И голой.

Но чувство дискомфорта быстро прошло, а искренняя благодарность мастерицам вернулась солнечными улыбками. Вера была довольна. И готова к новым свершениям.

До импровизированного автовокзала опять же таки было рукой подать. Епанчина даже не успела почувствовать усталость. Вообще, иногда закрадывалось сомнение, а нужен ли транспорт в городе, где можно исходить всю площадь поселения вдоль и поперек за один день? Разве что — статус обязывал.

На улице с Верой пока никто не здоровался, но некоторые встречающиеся на пути дамы оборачивались, а потом раскатывали по нёбу сплетни о новой покупательнице скандального салона Женевьеф.

Транспортную карету таковой назвать — язык не поворачивался. Огромные деревянные колеса, телега с деревянными же скамьями и пыльный тент, натянутый над головами пассажиров. Романтика…

И попутчики Вере достались занимательные: две монашки, молодой мужчина в галстуке-бабочке, в жутком полосатом трико, и похожем на Верин саквояж, мальчик, которого привела то ли мать, то ли тетка, и попросила отвезти до места назначения, и базарная баба с собственной живностью. Ужаснувшись, что ей придется делить место с поросенком и господином Голохвастовым, Епанчина попыталась пойти на попятную, но затем собрала волю в кулак. Назвался гвоздем — полезай в шину! Привыкла к тусклому электричеству и резным ручкам на дверце шкафов — привыкай и к свиньям в транспорте.

Как только расселись по местам, возница прикрикнул на лошадок и стегнул несчастных кнутом. Епанчина дернулась так, словно это ее только что ударили. Сидящая напротив старшая из послушниц сочувственно глянула на девушку.

Вера несколько раз глубоко вдохнула, зажмурилась на секунду, и решила отвлечься, рассматривая соседей и дорогу.

Шатало нещадно. Как в шторм. Несколько раз больно ударившись спиной о деревянную перекладину, Епанчина расправила плечи и съехала на самый краешек скамьи. Теперь коленки упирались в наваленные в проходе бабкой-торгашкой тюки и корзины. Дополняли картину визжащая на ухабах свинья и охающий в такт животине коммивояжер.

В какой-то момент Вера перевела взгляд с одной сутаны на другую и уже не могла оторвать глаз. Совсем молодая, неимоверно красивая девушка, смиренно переносила тяготы дороги. Вера удивилась, как с такими внешними данными можно было позволить себе закрыться от мира? Похоронить себя заживо в застенках монастыря? Тонкие вздернутые брови, высокий лоб, чистая кожа, ясные глаза, полные четко очерченные губы, ямочки на щеках и потухший взгляд.

А потом вспомнила себя — заложницу не красоты, но родительских укоров. Разве сама Вера не была пленницей? И взгляд был тоже вот таким потухшим. Смирение. Подчинение. Безразличие.

Очередной ухаб прервал поток грустных мыслей, заставил чертыхнуться извозчика, завизжать свинью и развеселил мальчишку.

— Та шо ж ти робиш, ірод клятий?! — бабка в расшитой крестиком сорочке спешно подгребла к себе поросенка.[1]

Ребенок продолжал противно смеяться. Теперь уже было не разобрать, кто звонче хрюкает — пацан или скотина.

Вера перевела взгляд на причитающую торговку. И совсем зря. Спрятавшийся за вчерашней газетой франт выказал свое нежелание общаться с теткой, и она переключилась на Епанчину. Да так смело взяла в оборот, словно тысячу лет знакомы, и начали свой разговор еще в городе.

— Та я вам, панночко, кажу, шо луче чім сьогодні в мене ніхто не скуплявся! Ото Варька завідувала! Кому ж нада оті пиріжки, що вона не понятно з чого зліпила?[2]

Вера улыбнулась и попыталась отвести взгляд, да только именно в этот момент снова завизжала свинья, а пассажиры напряглись, как привыкли уже делать это на ухабах. Но карета не прыгнула. И отвлекшаяся было на мгновенье тетка, снова принялась орать через всю телегу:

— Я й казала ций хвеське, шо луче так молоко продай, як ото я. А вона, ех, хивря, жде поки воно кисляком стане, и тоді токо кислючий сир робе и пиріжки квецяє… а я … я правильно дєлаю… молоко так продаю. Воно в мене і свіже, и укусне, тільки-тільки з-під корови моей. От, и купляли у мене! А Варька стояла и зеленіла, як ота жаба, шо завідує! Ото, хай и завідує, даже если і зробе, як я кажу, все одно люди в мене куплять будуть![3]

Очередной визг хрюши заставил напрячься седоков. Надо же было так выработать рефлекс за несколько часов ходу!

— Та шо ж ти робиш, скотиняка така мала![4] — говорливая баба обнаружила диверсию — пацаненок мучил животину, заставляя поросенка выдавать противные звуки. — Тебе б за хвіст дьоргануть! Не даєш людЯм побалакать! Я ото тобі вуха пообдираю! А нехай ото я мамке твоїй скажу! Вона сама поодриває![5] — орала тетка как резанная. — Казала я Гальці — не зв’язуйся з циганом! Так нє! Не послухала! И от диви. Шо оце щеня зинське творе, га?[6]

— Тьотю, та я нічого… воно саме…[7] — пропищал разоблаченный проказник, держась за красное ухо.

— Ага, саме! Шо, само зад підставило та хвіст в руку сунуло? Ти диви яке порося вумне и нагле, га![8]

Перепалка продолжалась долго. Усидчивые и наученные пассажиры не влезали. Вера, ставшая совсем недавно свидетелем похожей ссоры на рынке, благоразумно молчала. Прикрыла глаза и притворилась спящей.

Спать помешала дурнота, подступившая очень не кстати. Затуманила голову, отогнала мысли.

— Эй, извоз! Стой, барышне нехороше! — донеслось до Епанчиной, и телега резко стала, качнув расслабленное тело пассажирки так, что Вера чуть не выпала из телеги.

В шестичасовой прогулке к морю остановок предусмотрено не было, но короткому перерыву были рады все. Вслед за буквально вывалившейся на дорогу Верой, первым «корабль степей» попытался покинуть розовобокий пассажир с пятачком.

— Куди зібрався, хрюндель?[9] — торгашка со сноровкой ковбоя забросила на толстую шею скотинки петлю и еще более ловко пригвоздила к месту нацелившегося на выход племянника. И к кому обращалась «хрюндель»?

Постояв некоторое время и уверившись, что земля больше не уходит из-под ног, Вера потянулась за подаренной тетей Машей фляжкой. Кто-то из ухажеров оставил на память.

Вода освежила. Но еще больше пришелся по вкусу соленый ветер. Море было совсем рядом.

Это и придало сил. С загоревшимися глазами Епанчина вновь полезла в пассажирский тарантас.

Остаток дороги провели в относительной тишине.

На подъезде к Порту гужевых повозок, груженных мешками и ящиками, стало встречаться намного больше. К запаху моря стал примешиваться аромат разгоряченной степным солнцем смолы, к визгу поросенка — блеяние коз и овец. Все меньшие площади полей оставались свободными — стада крупного и мелкого рогатого скота заполняли пространства.

В какой-то момент извозчик громко выругался и замедлил ход. Повозка накренилась, съезжая с дороги. Вера схватилась за поручни, нечаянно соприкоснувшись пальцами с сидящим рядом коммивояжером — тот резко отдернул руку и засыпал соседку извинениями. Монашки принялись истово освящать себя крестным знамением. Конечно же, именно махание перстами окрылит послушниц, аки ангелов, и вознесет над мирской суетой!

К ругани возницы присоединилась и торгашка. В два голоса они давали советы пострадавшим на дороге. Оказывается, пассажирский омнибус не просто так уходил с дороги. Разбитые бочки и перевернутая грузовая телега перекрывали путь. Вокруг нее беспокойно сновали люди, распрягали лошадей, кричали друг на друга. Судя по характерному запаху — пострадал чей-то винный подвал.

— Ти глянь, га! Та шо ж ти ту бочку тягаєш як дівку, га? Коняку сначала освободі, пентюх![10]

— А чия ж гамула, га? Тхне так, наче з мух гнали и насмерть задихнесся![11]

— Та Скадовських. И нічого не тхне...[12]

— Ага, ага… от тільки нею забори красить можна…[13]

— Та шо ж ти стидаєся, як єврейська Соня в четвертий раз замужем, га?[14]

Вера тихо смеялась, пряча улыбку в кулачок. Старшая из монахинь не прекращала креститься и злобно поглядывала в сторону нецензурно выражающегося ямщика.

Со стороны невысоких построек, именуемых складами Железного Порта, раздался протяжный гудок.

— Ох, и шо ота кукушка гуде, га?[15]

— Это, тётю, новомодный паровоз гудит. Прогресс во плоти!

— Та шо там модного? Якась залізяка чиєсь барахло тягає туди-сюди, туди-сюди… А толку, як з козла молока?[16]

— Як це — толку нет? А на чьи деньги вы тут себе хату отгрохали? — возмутился мужчина, подаваясь вперед.

— Та які там гроші? ГрошИ! И нічого не отгрохала! В мене хата давно була![17]

— Зато теперь поднимется народ — железная дорога много денег принесет. — Не унимался провокатор. — Сможете себе не одного, а десять поросят купить!

— И шо, прям отак піднімеця? Де? Де ті гроші, я в тебе питаю? Уже скільки тягає ця залізяка, а толку токо диму повна хата![18]

— Тётю, вы в будущее не смотрите. — «Голохвастов» заливался соловьем, пропагандируя светлое будущее, пока другие потели, расчищали дорогу. — Экономические отношения просто требуют оборота денёг! Нельзя грошы при себе держать. А то, как вы говорите — в дым и обратятся!

— Шо? Шо за отношенія? Да я зі своїм дідом в отношеніях, и гроші маю! И кому я должна їх отдавать? Тобі шо лі, га? Так єслі отдам, так вони тю-тю, и всьо, и ты з ними на кукушці умотаєш дымом![19]

— Да, зачем же вы, тётю, мне деньги отдавать будете? — задал вопрос молодой коммивояжер и вдруг осекся, вспомнил, зачем вообще в Железный Порт ехал. — А даже если и мне, то не задаром! Вы посмотрите только, тётю, какие кремы заграничные у меня для вас есть. Личико намажете и вымолодете на двадцать лет минимум!

— Тю, та які кремА, я и так гарна… Он як дід мій мене бачить сразу либіця! Каже такої, як ти вже ні в кого нема и, слава Богу, не буде.[20]

— Ну, тогда порадуйте своего супруга — купите ему одеколон… — и словно подыгрывая продавцу, вновь продолжившая путь телега качнулась, в саквояже звонко запели стекляшки.

— Шо за дікалон? Це лікарство, чи шо? Так єслі по інтересному делу, то діду вже не надо. Без дікалона буде. Оно, порося купила, и діду радость… а то — дікалон…[21]

Вера потеряла интерес к болтающим про достоинства товаров еще при появлении первых домов — пассажирский тарантас громыхал вдоль торговых лавок. Невероятное количество вывесок и рекламных плакатов в витринах заставило девушку осмелеть. Епанчина попросила остановить и вышла, не доезжая до станции. Вместе с Верой с повозки сошли и монашки. Краем глаза генеральская дочь заметила, как старшая из послушниц, уходя, осенила ее крестом.

Большими буквами на первом же попавшемся плакате было написано: «ПОПА». Вера от неожиданности крякнула и на всякий случай протерла глаза. Удостоверившись, что первое слово прочтено все же верно, девушка, прищурившись, стала разбирать мелкий текст: «ПОПА — дает в цель лишь тот, кто верно метит».

— Бог ты мой, — прошептала девушка вслух, — это что, реклама унитазов?

Кто-то проходящий мимо толкнул плечом, оторвав Веру от занимательного чтива. Прошел и не извинился.

— Безкультурщина, — прокомментировала Епанчина чужое поведение и вернулась к чтению.

«Нужны вам дрова — звоните на 20-40. Довольный покупатель для нас — все».

Так и не поняв, в чем подвох, Вера перешла к созерцанию следующего шедевра.

Большой цветной и явно отпечатанный плакат гласил: «Харьковский паровозостроительный и механический завод изготовляет нефтяные и газовые двигатели, сельскохозяйственныя машины». Текст вился змейкой, обтекая вставленные картинки этих самых двигателей и машин, а на заднем фоне скучали впряженные в тяжелый плуг лошадки.

Мимо прошли двое в простых рубахах и с чумазыми лицами. Шли они медленно и направлялись явно в магазин-представительство харьковского завода. Мужчины были столь увлечены беседой, что Веру просто не заметили.

— А то ты думал, Вадон дурний зовсім? Он єнтіх харьковскіх терпит, тому шо какчество в них гірше за наше. И хто купив в них, зараз же біжить до нашого магазину…[22]

Вот ведь странность… Будь Вера у себя на родине в свое родное время, от подобного суржика ее бы передернуло. А вот сейчас все как-то забавно смотрится, словно наиграно, словно не по-настоящему.

Дальше пошли объявления про продажу техники и других полезных вещей — швейные машинки «Зингер», велосипеды «Свифт», машинки «Ремингтон», переносные печи «Метеор», фотоаппараты «Кодак» и, — о, боги — стиральные машины!

Глубоко нырнув в изучение продвижения товаров, Вера не замечала происходящего за спиной: ни шума проезжающих телег, ни ржания коней, ни ругани грязных рабочих, ни свистков полицейских. А очнулась, когда уже было поздно — над ухом зазвенела гитара и басистый голосок сообщил:

— Позолоти ручку, красавица.

Цыган Вера боялась, как огня. Вжавшись в стену со всех сил, Епанчина беспомощно таращилась на разодетого в яркий кафтан мишку и судорожно пыталась нащупать карман с мелочью. Ноги двигались сами по себе, рот перекосился в подобии улыбки, а взгляд скакал с одного смуглого лица на другое. Бубны, гитарные струны, шлейфы ароматов, черные волосы, жгучие взгляды — все перемешалось.

Вера сглатывала ком в горле, но тот все никак не желал уползать ниже трахеи. Испуганно моргая, Епанчина передвигалась вдоль нагретой солнцем стены, пока та не закончилась, и девушка не ввалилась в дверной проем.

Цыгане разом засмеялись, а та самая, которая и предлагала «позолотить ручку», махнула размалеванным цветами подолом, и удалилась, гордо задрав голову.

Первой реакцией оказалось вбитое бабушкой правило — проверить вещи, проверить карманы, проверить деньги. За сим необычным занятием и в еще более необычной позе и застал гостью хозяин лавки.

— Панночко, не зашиблись?

Веру аккуратно, но настойчиво попросили сменить положение. Мужчина потянул девушку вверх, ухватив за предплечье.

— Благодарю, все на месте, — сообщила Епанчина, продолжая хлопать себя по бедрам и бездумно пялиться в дверной проем. Лишь мгновение спустя сообразила, что фраза прозвучала двусмысленно, и Вера поспешила улыбнуться: — Простите Бога ради, все в порядке. Цыгане напугали.

— Oni są nie straszne, lecz jestem wdzięczny im za to, że takim oryginalnym sposobem zmusiły was odwiedzić mój skromny muzyczny klasztor…

— Что, простите?

— Я кажу, що вони зовсім не страшні, та я сам превелико благодарен, за те, що змогли вас сюди запросить.[23]

Вера улыбнулась комплименту и почувствовала, как страх и чувство неуверенности улетучилось мгновенно. Теперь можно было и оглядеться.

— Вы продаете музыкальные инструменты? — невольная гостья боялась взглянуть на хозяина лавки — слишком проницательным был у него взгляд, слишком волшебно звучал голос поляка. Поэтому просто рассматривала убранство полок.

— Не только инструменты. Есть по последней моде — граммофоны.

Вера аккуратно провела пальчиком по блестящему краю рупора.

Молчание поляка вызывало беспокойство. Сердце отчего-то забилось часто-часто. Епанчина даже закусила губу, чтобы не выдать себя шумным дыханием. Что послужило причиной столь странного поведения — Вера сказать не могла. Может, страх, может, адреналин, может, неповторимый запах лакированной древесины…

Девушка обернулась, чтобы высказать благодарность за спасение, и пропала. Заглянула в глаза мужчины и застыла, успев только набрать воздуха полную грудь.

— Зарек, коханий, а ти вже зробив?..[24]

Речь оборвалась так же, как и обжигающий все нутро взгляд черных глаз.

Со второго этажа магазинчика медленно спускалась молодая женщина. Тихо спустилась. Медленно. Потому что по-другому не могла — мешало огромное пузо.

Так и стояли две дамы, замерев. Смотрели друг на друга и молчали. А хозяин лавки наоборот — сорвался с места, и закружил вокруг любимой, укутывая заботой.

— Спасибо вам, — почти шепотом произнесла Вера и пулей вылетела в открытую дверь.

Внутри все клокотало. Гнев и страх ватой затыкали уши, предательские слезы вот-вот готовы были сорваться с ресниц. Казалось бы, что значит одна встреча? Случайный взгляд, случайные слова… А зацепило за душу и протащило по бездорожью… Вера испугалась. Испугалась до дрожи в коленках того, что мир — незнакомый новый мир — может вызывать другие эмоции, кроме интереса и страха. Солнцева вдруг потеряла себя — она почувствовала симпатию, вожделение и ни капли стыда! Она позволила себе забыться. Позволила себе думать, что готова привязаться к кому-то…

Быстрый шаг и сжатые до боли зубы помогали отогнать отчаяние. Вера неслась, не разбирая дороги. Мелькали витрины, каменные кладки, деревянные настилы. В конце концов, девушка выскочила к рельсам. И тут только остановилась.

Вокруг — промышленный район: краны, крюки, склады, амбары. И почти полное отсутствие мусора.

Епанчина ошалело оглядывалась по сторонам. И не менее удивленными взглядами одаривали девушку стоящие недалеко рабочие. Босые, раздетые до пояса, и наверняка дурно пахнущие. Пот и сигаретный дым — плохое сочетание.

Не дожидаясь подвижек со стороны простого люда — а в том, что работяг заинтересует красивая, одинокая и аккуратная девушка, Вера не сомневалась — путешественница бросилась обратно на улицы городка. Следовало срочно найти границу пром-зоны и отправляться в жилые кварталы. Ну, да, громко сказано — кварталы. Следовало отправляться туда, где торговый городок терял свою озабоченность и суетливость. Туда, где начиналось село. Парное молоко… Хлеб из печи… Перепелиные яйца… И густо просоленная брынза…

Зря, ой, зря Вера выскочила из омнибуса раньше времени! Любопытство кошку сгубило…

Все еще испытывая яростный трепет, Вера вывернула на новую улочку в поисках особы женского пола, чтобы узнать дорогу, как внезапно на нее налетела толпа галдящих и размахивающих руками рабочих в одинаковых серых рубахах и закатанных до колен штанах.

— Братья! — разнеслось над толпой, толкая людей, словно ударной волной. — Николай Кровавый готовится к празднованию третьего столетия правления Романовых! Праздник в честь гнета и рабовладельцев-буржуев! Мы не потерпим! И мы отпразднуем его по-своему! Разве не достойны памяти те, кто пролил невинно кровь свою за наше с вами светлое будущее?! — слушатели взревели. — Мы почтим братьев своих, которые пошли просить улучшения условий работы для рабочих, а их бесчестно расстреляли…

Вера попятилась назад, наступила кому-то на ногу. Девушку грубо оттолкнули, одарили непечатным словцом и глянули так, словно это она — грязная и вонючая — посмела осквернить своим присутствием высокое собрание. Стало страшно. Мелькнула мысль, что следовало бы сменить ажурную пляжную шляпку на рабоче-крестьянскую косынку. Но таковой под рукой не оказалось. Поэтому, попросту оголив голову и опустив взгляд, Вера стала пробираться через людей к спасительной череде домов.

Пропаганда лилась сладкими речами, ударяла в спину, сбивая дыхание.

«Глупые… глупые людишки, — мелькали мысли, — обрекаете себя и свою страну на погибель. Уничтожаете самобытность, экономику… стремитесь к светлому будущему… а оно от вас убегает… Светлое… такое светлое, что смотреть больно…»

Веру душили слезы. Истерика сжимала грудь тисками. Обреченность и беспомощность наступали на пятки. Вера уже ничего не могла сделать — революционный паровоз несся на всех парах. Кровопролития не избежать…

В панике девушка выскочила из очередного переулка, запыхавшись, прислонилась к стене. Железный Порт разительно отличался от неспешного Херсона. Воздух тут раскалился не от солнца, а от пламенных речей. Недовольство правлением Николая Второго переносилось и на помещиков. Рабочие требовали лучших условий, сравнивая их с условиями работы на других предприятиях или, как здесь говорили — экономиях. Но ведь не может быть везде одинаково плохо или хорошо! Даже природой заложено равновесие, но ведь это разнообразное равновесие: где-то убыло, где-то прибыло. Не бывает в природе параллельно-перпендикулярных направлений!

Отдышавшись, Вера, наконец, смогла осмотреться. И возрадовалась. От места, где стояла девушка, до жилых сельских домов было рукой подать. Вокруг больше не было босых и замурзанных людей. Появились шумные дети, гоняющиеся друг за другом. Бабки с корзинами, телеги с арбузами, монашки в черных рясах, полноватые дамы в широкополых шляпах.

Епанчина вспомнила и про свою, зажатую в руке. Косынку больше надевать не хотелось.

— Бабцю Ядвигу? Знаємо! — закивали хором торговки, когда Вера попыталась уточнить дорогу.

От предложения купить нечто крайне аппетитное и необходимое генеральская дочка отказалась, и направилась прямиком к хатам под соломенными крышами. Черепица — дорогое удовольствие для местного населения.

Хозяйка радушно приняла гостью, еще больше обрадовалась передаваемым приветам от тети Маши и гостинцам из большого города. Хоть и жили недалеко по меркам двадцать первого века, родственники мало встречались. Лишь по большим праздникам позволили себе наведываться.

Устроили Веру довольно удобно. Хотя, на большее гостья и не рассчитывала: деревянный флигель под жестяной крышей, деревянная кровать, застеленная периной и кучей одеял. Передергиваясь от вида внутреннего убранства, Вера решила, что будет все время проводить на море, а в домик заходить уже затемно, чтобы не видеть, на чем спишь.

Переодевшись в купальный костюм, укрывшись от солнца под тенью широкополой шляпы, Вера направилась к бабе Яге сообщить, что отправляется к морю.

— Та ти шо! Дітонько! Сама не ходи! Настьку бери! Вони с дівчатами тобі й дорогу вкажуть, й охороною стануть![25]

Сомнительная помощь в лицах босоногих девчонок — охрана. Но видя, с каким восхищением глядят на диковинно разодетую мадам чумазые галчата, Епанчина согласилась взять всех с собой.

Пляжа как такового не было — просто пустырь, поросший сухими травами, выходил прямиком к морю. Лазурный берег. Чистейшая вода.

Кинув вещи прямо на песок, сбросив простую рубаху, гостья прибрежья с разбегу нырнула в воду, чем немало удивила провожатых. А то! Девчонки не раз бегали к ближайшему пансионату, дабы поглазеть на приезжий бомонд. Чинные дамы редко заходили глубже, чем по пояс. А плавать и шумно разбрасывать вокруг себя соленые брызги осмеливались лишь мужчины. Смешные купальные костюмы в разноцветную полоску со шнуровками на спине веселили малявок. Они яро обсуждали последние веяния моды, копируя жеманные жесты горожанок.

А тут! Сама приехала! Сама деньги заплатила! И даже сама была готова идти на пустынный берег подальше от людей и сама же нырнула с головой! Невиданно! Неслыханно! Самостоятельная женщина! Вот — пример для подражания!

Малышки, побросав и свои рубахи в кучу, бросились к воде и громким визгом разогнали чаек.

Веру больше не трясло. Прошел шок от встречи со странным поляком. Ушел страх, поселившийся внутри после услышанных на улице речей. Испарилась паника, затопившая голову при появлении цыган. Столько переживаний за один день!

Оставив заплыв на дальнюю от берега песчаную отмель на потом, Епанчина выбралась на берег и уселась прямо на песок. Потяжелевший от впитанной воды купальный костюм раздражал неимоверно. Хотелось сбросить его и отдаться водной стихии со всей страстью. Но приличия должны соблюдаться. Пускай, Вере и казалось, что она одна на пляже, но чувство безопасности могло быть крайне обманчивым.

Малявки расположились невдалеке, перемигивались и перешептывались, изредка поглядывая на странную подопечную. Вере очень захотелось, чтобы сейчас мимо нее прошел какой-нибудь продавец сладостей — «Пахлава! Сладкая пахлава!» — и девушка смогла бы угостить свою охрану вкуснятиной.

Но пляж оставался девственно чистым и единственное, что могла предложить Вера — интересную историю.

Девчонки слушали с раскрытым ртом и старались не моргать, чтобы не пропустить ни момента из интересного рассказа. Вера умела рассказывать. Расставляла ударения, делала многозначительные паузы, сверкала глазами, понижала голос и взрывалась эмоциями.

После первой истории последовала вторая, затем еще, растапливая лед и вот уже подсевшие поближе малышки смело начали задавать вопросы.

— А чому у вас очі чорні?[26] — спросила рыженькая конопатая, словно из мультика про Антошку, малышка.

— Черные? — удивилась Вера, мгновенно поднося руку к глазам. И тут же догадалась о причине, по которой был задан вопрос — по кончикам пальцев растекались остатки совсем неводостойкой туши. Впопыхах и на эмоциях Вера совсем забыла про макияж!

Зеркал с собой, конечно же, никто не брал. Поэтому пришлось воспользоваться услугами моря и помощниц-провожатых. Получалось плохо. Зато весело.

Намучившись с несмываемой и таки водостойкой тушью, девушки вернулись на теплый песок. Стараясь не подавать виду, что расстроена, Вера села лицом к морю, по-турецки сложив ноги, опять развеселив честную компанию, и уставилась на линию горизонта. Мысли никак не хотели выстраиваться, суматошно носились по пустой голове — так часто бывает после многократного погружения в воду с головой. Надеясь, что нужное решение придет само собой, Вера перестала цепляться за ниточки и поплыла по течению.

Солнечные лучи пытались добраться до кожи лица, пробиваясь тоненькими струйками сквозь кружево шляпных полей, пальцы медленно чертили линии на песке, время неслышно утекало в страну былин.

В какой-то момент пальцы нащупали среди крохотных песчинок холодный рельефный кругляш, а шустрые мысли, как по команде выстроились в шеренгу. Словно озорная первоклашка с косичками, Вера стала перепрыгивать с одной ментальной ступени на другую: тушь размазывается — чтобы не текла, нужен закрепитель — чтобы закрепить, нужна основа или клей — клей есть у Женевьеф — клей для шпанских мушек — на этот же клей можно сажать накладные ресницы — ресницы могут заменить тушь — ресницы сделать просто — шерсть норки, лисицы и даже перышки!

Пальцы непроизвольно сжались, захватывая гость песка с холодным кругляшом. Вера поднесла руку к лицу, стряхнула песчинки. На ладони лежал медальон. Самый простой, медно-оранжевый, поцарапанный временем и песком. Повозившись с жетончиком, Вера смогла рассмотреть буквы, но полностью прочитать начертанное не смогла.

И все же осталась довольна. Не терпелось поскорее вернуться в город и поговорить про первый пробный продукт с Женевьеф. А еще провести мастер-класс. У Веры есть еще почти полгода, чтобы добиться успехов и вернуться домой к отцу. К генералу. А уже через него — к императору. И пускай девушку посчитают сумасшедшей, но она поможет избежать пускай не Первой Мировой, но хотя бы убийства венценосной семьи.

[1] Эй, извозчик, не гони лошадей!

[2] Я вам, де вушка, так скажу: лучшего дня для торговли, чем сегодня, не придумаешь. Мне даже Варька завидовала! Кто ж будет покупать ее пирожки с начинкой, что вчера гавкала на дворе соседа?

[3] Я ж ей говорила, что лучше продавать свежее, а она кисляк делает, потом из него сыр такой же кислый варит! Вот потому и покупали у меня, потому что свежее и парное! А Варька стояла и зеленела, как жаба на болоте. Завидует… А я ей говорю — не завидуй! Делай как я! Но все равно люди у меня покупать будут!

[4] Да, что ж ты делаешь, скотина малолетняя?

[5] Тебя бы за хвост так подергать! Не даешь людям поговорить нормально! Я мамке твоей скажу — она тебе уши поотрывает! Сама!

[6] Говорила я Галке — не связывайся с цыганом! Теперь вон, расхлебывает!

[7] Тётя, это не я! Она сама!

[8] Ага, конечно, сама! Ты смотри, какая свинья умная: сама хвост в руку тебе вложила!

[9] Куда собрался, хрюндель?

[10] Да ты ж посмотри! Брось бочку! Не тягай ее, это ж не девка! Коня освободи!

[11] Чья бодяга?! Воняет так, словно из дохлых мух брага!

[12] Производство Скадовских! И ни фига не воняет…

[13] Ну, конечно, бодяга для заборов!

[14] А чего краснеешь, как барышня на выданье?

[15] И чего эта кукушка гудит, а?

[16] И что там прогресивного? Железка тагяет чужое добро туда-сюда!

[17] Да какие там деньги? Копейки! А дом у меня уже давно был!

[18] И что, вот так прямо станет сразу лучше жить? Где эти деньги, о которых говориш ты? Денег нет, зато дыма — полная хата!

[19] Что? Отношения? Это у меня с дедом моим отношения! И деньги! И кому отдавать деньги — тебе? А ты сядешь на прогресс свой и деньги мою — тю-тю — в дым!

[20] На фига мне ваши заграничные краски? Вон, дед мой, как видит меня, так сразу в улыбке расплывается! Говорит: такой, как ты, больше нет, и слава Богу, никогда ни у кого не будет!

[21] Что за снадобье? Для интересного дела? Так не надо оно нам!

[22] А ты думал, Вадон дурной совсем? Он этих харьковских терпит потому, что качество у них хуже нашего. Кто у них неделю назад товар купил, уже к нам за ремонтом бежит!

[23] Я говорю, у страха глаза велики, но сам я им благодарен, потому что смогли заставить вас заглянуть ко мне.

[24] Зарек, любовь моя, ты уже сделал?

[25] Глупости не говори, деточка! Сама не ходи, а бери Настьку с подругами — и дорогу укажут, и компанией будут!

[26] А почему у вас глаза черные?