Глава 4.

— Сын мой, вы плохо выглядите.

Престарелая баронесса нюхом чуяла состояние Александра. Материнское сердце и многолетний опыт позволяли делать выводы, не поднимая глаз и не отрываясь от работы с бумагами.

Младший Фальц-Фейн осунулся, постоянно разглаживал волосинки усов — дань моде, и подолгу смотрел на линию горизонта.

— Все еще ждешь подначки от судьбы? — Софья Богдановна положила перьевую ручку и откинулась на высокую спинку кресла. — Отпусти, ясноокий мой, на все воля божья…

Александр потер подбородок, но матери так ничего и не ответил. Его мысли, действительно, занимало кораблекрушение и последствия оного, но все переживания сводились к одной особе — Епанчиной.

Беспокойство за состояние девушки полностью вытеснило дрожь перед могущественным батюшкой с генеральскими эполетами. Необъяснимую радость вселила и случайная встреча на улице. И боязнь за дальнейшую судьбу генеральской дочери усилилась с момента ее разговора с помощником вице-консула Британии. Каким гневным взглядом одарила этого франта Епанчина! Браво! Заступиться за чумазого мальчугана! Интересно, что она там ему сказала такого? Мистер Дрэйзен никогда не позволял кому-либо затыкать рот. А тут…

Барон готов был отдать свой мобиль за еще одну возможность увидеть ошалелую рожу Фредерика.

— Александр? — голос матери заставил барона всплыть на поверхность. — Ты готов влиться в работу Фридриха?

Старший брат бредил «Асканией-Нова»[1], болел за нее всем сердцем. На почве, смешно — на степной почве разведения редких животных сошелся с Николаем Вторым и вел активную переписку. Его императорское высочество обещались даже заглянуть в гости.

Может, сплетня, а может, уже давно запланированный визит. И к этому визиту, почему-то, не очень готовятся. Софья Богдановна мало верила, но уважительно качала головой, когда любимый сын читал вслух выдержки из императорских писем.

Зато простой люд обговаривал идею появления монарха на всех базарах и сутолоках.

— Андрей, вроде обещал прилететь, — очень аккуратно, совсем по-мальчишечьи проговорил Александр, глядя на мать из-под длинных ресниц.

— Туполев твой? — баронесса зло прищурилась и сложила руки на груди. — Прилетит, говоришь? Крылья отрастил?

Софья Богдановна одобряла любые начинания сыновей, если те оставляли хоть малую толику надежды, что новое увлечение не повлечет за собой свернутые шеи. Кони, парусники и самолеты были не в чести. Туполев заряжал энергией даже периодически зарывающегося в книги Эдуарда. Но эти его выкрутасы в небе над степью…

Гул мотора и пикирование с высоты разгоняли стада антилоп. Зебры начинали нервничать, стоило на горизонте появиться точке планера.

— Да, мама, он обещал прилететь на новом самолете. И, — Александр опередил вспыхнувшую было баронессу, — обещал без выкрутасов.

Софья Богдановна тяжело вздохнула и перевела взгляд на уткнувшегося в книгу Фридриха.

— Иди уже, — махнула рукой на младшего, — и отпусти «Софию».

Сама того не зная, старшая Фальц-Фейн снова заставила сына вернуться мыслями к русоволосой защитнице цыганенка.

Тем временем Вера судорожно сжимала в руках перо и ставила кляксы на расчерченную линейками бумагу. Цифры и даты никак не желали выстраиваться в ряд. Столь значимые детали истории ускользали от сознания, незаметно стирались, рассеиваясь утренним туманом. Епанчина паниковала.

Отсутствие привычных современному человеку вещей повергало в уныние. Глаз цеплялся за круглый набалдашник шпингалета, за торчащий в двери комнаты ключ, за римские шторы на окнах, за склад самоваров во дворе — их кто-то активно начищал до блеска, но листва мешала рассмотреть, кто.

Удивительно, но такие обычные для новомодных шкафов-купе плечики радовали Веру больше, чем горячая вода в ванной. С которой, кстати, тоже приходилось осторожничать. Пить воду из кранов не рекомендовали. Системы очистки водопроводных жидкостей, как зачастую бывало и в двадцать первом веке, существовали на дотации, и могли гарантировать лишь прозрачность, но никак не чистоту в смысле гигиеническом.

Следовало срочно отвлечься. Заняться полезным делом. Или наоборот, сбежать. Туда, где нет непривычных глазу столбов телеграфа, брусчатки, и кони, запряженные в телеги, не вызывают чувства безысходности. Следовало срочно съездить к морю. Благо, до Железного Порта на пассажирских фургонах было рукой подать. А тетя Маша обещала подсказать, к кому обратиться с вопросом о ночлеге. Ведь, как оказалось, до звания курорта местности еще расти и расти.

С самого утра девушка собралась посетить местный центральный рынок, что располагался на месте бывшего Рыбного рынка, рядом с Потемкинской улицей.

В очередной раз взглянув на упрямо грубеющую кожу подмышек и отметив, что совсем неплохо было бы найти аналог дезодоранта, Вера заплела косу от виска и через всю голову и отправилась за покупками. На пороге общежития Епанчину подловила тетя Маша.

— А куда, дивчино, собралися? — повариха завязывала цветастый платок, укрывая голову от южного солнца, и лукаво поглядывая из-под ресниц.

— На рынок, тетя Маша. Мне бы надо найти что-то, чтобы… — и показала, как бы пользовалась дезодорантом.

В ответ на признание кухарка ринулась вынюхивать Веру.

— Так вам ж і не треба, га? Пахнете, як квітка.[2]

Девушка улыбнулась.

— Это временно, тетя Маша. А на будущее?

— Ну, тоді годі стоять. Гайда до ринку![3]

По дороге тетя Маша объяснила, что лучше всего пользоваться настойкой коры дуба и вездесущей ромашкой. Вера и сама прекрасно понимала, что мало убить запах. Желательно уменьшить потоотделение, как одну из причин казуса. Про бритвенные станки учительница решила не заикаться. Уж больно резко реагировала на любые предложения повариха.

Рынок оказался не рынком, а самым настоящим базаром. С телегами и конями, с орущими зазывалами и невозможным разнообразием запахов. Привыкшая к довольно чистому произношению, сейчас Вера попала в постановку Нечуй-Левицкого, где все актеры поголовно «глушили» звук «г».

— Та щоб тобі повилазило, якщо ти риби моєї не бачиш! — разрывалась худющая, как жердь, баба, размахивающая руками и осыпающая прохожих рыбьей чешуей. — Вперлася, як бричка до коняки! Ще б всілася![4]

— Та я тобі шо, мішаю? Я твою рибу й не трогала! А то, шо вона вся грязна і пом’ята, то яка ти, то така і твоя таранька![5]

Продавщица-оглобля аж задохнулась от возмущения.

— Я тобі щось за гусей твоїх замизганих казала?! — не унималась жердь. — Нє! Я як до людини до неї, а вона свинюка свинюкою! Приїхала із свого Залупенька й нормальним людям жити мішає![6]

— Та хто тут нормальна? Ти? Сама откуда вилізла? Як вискочила заміж за Велетневського, так і дама? Так шо лі, га?[7]

— А хоть і так!

— Та ти свою пику бачила? Коли востаннє в калюжі вмивалась? Шо риба твоя, шо ти — завонялась![8]

— Ти тут мені на рибу не гавкай, Ганьзю![9]

— А, так з тим, шо ти воняєш согласна! От, добрі люди, я понімаю! Нормальна людина, чесна женщина! Людям ніколи не бреше![10]

— Та я тобі щас роги поодбиваю! Корова недоєна! Та коли в мене риба, тьху! …та коли я немита ходила? Люди! Вы подивіться, шо вона меле?[11]

— Млин муку меле! А я тобі правду кажу! Хивря ти, Любко! Хивря і є![12]

— То шо ви тут розійшлись? Чого розорались? Ви тут шо, одні?[13] — не удержалась от соблазна и еще одна торговка.

— А ти чого лізеш? Тебе хто питає?[14]

— Во-во! Ти стій и свої тухлі крашанкі продавай! Може якийсь опецьок и купе![15] — две задиристые бабы нашли общего врага — птичницу.

— Та шо ви орете? Нормальні в мене крашанки! І нічого не тухлі![16]

— Ага, ага…

На последнем «га» Вера прыснула и потянула тетю Машу прочь. А то распереживалась кухарка не на шутку. Но еще довольно долго перебранка преследовала беглянок.

— Та шоб ото у ваших мужиків ото такі були, як ви мені кажете![17] — сплюнула торгашка.

— Шо? Шо ти нам сказала? Та ти вообщє чотирьох звела в могилу! Може їх своїми крашанками кормила, га? Дзузьки тепер хто п’ятий візьме! А наших не трож![18] — наперебой голосили бабы.

— Та ви… Та я вас…[19]

— І шо? Шо ти нас, га? Яйцями накорміш, да?[20]

— Тьху на вас! Та шоб я хоть ще раз з вами рядом стала![21]

— Во! От і чкурай давай, Параська, в свою Дмитровку! И воспітаним людям на очі не вилазь![22]

— Та щоб таким воспітаним, як ви людям, очі оті та повилазили![23]

— Та щоб тобі язик отсох! Швигалка стара![24]

— Да ну вас! Зв’яжись з такими, й сама такой станєш![25]

— От і давай звідсиля! А ми з Ганькой будем працювати, а то такі, як ти, мішають![26]

— Ото Любко й правда! Ходють тут всякі! І гавкають![27]

С тетей Машей ходить по базару было утомительно, хоть и экономно. Торговалась она, как говорят, с запалом. И обычный «шопинг» затянулся до полудня.

Весь оставшийся день Вера посвятила модернизации собственного наряда: купленные на рынке тонкие кружева, аккуратно легли на воротник и манжеты платьев. А за бритвенным станком пришлось посылать Зайку.

Как же обрадовалась Епанчина, когда выяснила, что опасными бритвами сейчас пользуются лишь по старинке! И что новомодное приспособление, привезенное из самой Америки, уже во всю используется местным бомондом. Да здравствует мыло душистое и полотенце пушистое! Спасибо мистеру Жилетту, что выбрал такое удачное время для изобретения своего первого шедевра!

На следующий день Верой была запланирована прогулка за нижним бельем и за купальным костюмом.

Утро началось с переполоха — во внутреннем дворе гимназии голосили дамы. Как бы ни хотелось еще немного понежиться в постели, но новой учительнице истории все же пришлось вставать. Хотя бы для того, чтобы закрыть окно, оградив себя от бабской склоки.

Подняв послушную римскую штору, Вера выглянула в окно. Тетя Маша с абсолютно несвойственной толстушке прытью гонялась за цыганенком и вопила что-то про преступление и наказание. Варвара, оказавшись эпицентром скандального забега, пыталась на повышенных тонах вразумить разбуянившуюся повариху. Звуковую картину добавляли хлопки мокрого полотенца и хихиканье подмастерьев всего кухонного цеха.

А Зайка оправдывал прозвище. Держа в руках красиво упакованную коробочку, юрким зверьком наматывал круги вокруг столба, одетого в серое рабочее платье — и как только Варваре не жарко?

Епанчина решила помочь мальчишке и громогласно заявила:

— Ой, а у вас молоко сбежало!

Двор вымер в мгновение ока. Сначала замер, только пение птиц выбивалось из общей картины, а затем взорвался трескотней и проклятиями. Затопали ноги, и вскоре под сенью деревьев остались Зайка и Варвара. А после двор и вовсе опустел.

Цыганенок уже стучал в дверь.

— За что это на тебя тетя Маша взъелась? — с порога спросила Вера, принимая в дар светло-зеленое яблоко. — В чужом саду хозяйничал?

Пузо нестиранной рубахи беспризорника подозрительно отвисало, а смуглое лицо сияло ярче медного таза. Но вместо ответа Зайка протянул Вере ту самую красивую коробку, что бережно прижимал к груди, когда попрыгунчиком скакал и убегал от грозного врага — поварихи.

— Что это? — нахмурилась Епанчина.

Чумазый разбойник мигами показал, что надо поскорее открыть и посмотреть. Вера не стала испытывать терпение. Внутри лежал набор для бритья.

— Ты мой хороший! — обрадовалась девушка не то заказу, не то мальчишке-посыльному, но Зайку все же обняла. — Это из-за нее тебе досталось?

Мальчик кивнул, блеснул зубами и выскочил в коридор. Вера же, сидя на стуле и держа на коленях коробку, счастливо вздохнула. Цивилизация уже давно постучала в дверь, но только первые шаги ее были похожи на осторожный ход по скользкому льду. В то время как в двадцать первом веке прогресс шел семимильными шагами. Даже на двенадцатисантиметровых шпильках.

Сегодня Епанчина выгуливала обновку. По сему поводу заплела сложно-сочинимую прическу — греческую косу и украсила кончик вплетенной лентой. Игнорируя моду начала двадцатого века, Вера оставила летний вариант чулок дома, и обула легкие туфельки на босу ногу. Как говорится, кожа к коже…

Зайка ждал под воротами. Сегодня путь лежал в противоположную от Забалки сторону, поэтому Епанчиной не пришлось «светиться» в вестибюле гимназии. Вышли через боковую калитку. Вслед удаляющейся парочке местный садовник-фонарщик завистливо хмыкнул, но тут же забыл про невзгоды, вернувшись к любимым клумбам.

За прошедшее время жизнь в городе ни капельки не ускорилась. Вера никогда бы не стала так много ходить. До учебы ее либо подвозили, либо общественным транспортом добиралась. В магазины — раз в неделю и тоже на машине, чтобы забить холодильник под завязку. А тут… до всего — рукой подать. Два раза тапком кинуть.

Девушка улыбнулась сравнениям и махнула корзинкой, взятой вместо сумочки. Сегодня она — студентка-гимназистка, а не степенная дама-преподаватель.

— О! Мон дьё!!! — раздалось над самым ухом и под ноги полетели цветастые коробки. — Как же вы неуклюжи, Серж!

Вера остановилась, как вкопанная, не решаясь прийти на помощь суетящемуся на тротуаре мужчине в форме пингвина. Кто ж в такую жару надевает черный пиджак?

— Жамэ мэфье-ву дэзом! Никогда не довьэряйте мужчйинам, — продолжала иностранка, наблюдая за кавалером сверху вниз. — Всйё самое ценное храньйите при себе.

Только сейчас Вера сообразила, что мадам в розовой шляпе обращается к стоящей столбом Епанчиной. Лицо «Барби» изображало скуку, озабоченность и недовольство одновременно. Холеные пальчики теребили оборку сложенного зонтика, а нижняя губа вот-вот должна была пустить первую кровь.

— Простите? — Вера хлопнула глазами, изображая недоумение.

— О, мон дьё! Какая прелесть! — иностранка зацепилась взглядом за греческую косу и обошла Веру по кругу, слегка касаясь рукава. — Это очьень-очьень манифик!

Завершив свой круговой вояж, мадам в розовом остановилась напротив Епанчиной в позе крайней заинтересованности. Взгляд рентгеном скользил от мочек ушей до носков туфель. Одна рука при этом, согнутая в локте, беспрестанно стучала по плечу.

— Ето неверойатно! Се ля жениаль! Милочка, вы красавица!

Вера вскинула брови. Даже для двадцать первого века подобное поведение было бы необычным. Что уж говорить про царскую Россию…

— Аборигены Северной Гвинеи были бы с вами не согласны. Но кто их будет спрашивать? — самоуверенно отозвалась Епанчина, и попыталась обойти розовую преграду, кивнув на прощанье. — Хорошего дня…

Не тут-то было!

— Милая моя, куда вы так спешйите? — иностранка схватила девушку за руку, напрочь игнорируя попытки кавалера привлечь внимание пускай не к себе, но хотя бы к собранным коробкам.

— Боюсь, если задержусь еще на секунду, все самое модное раскупят, — попыталась освободиться Вера. Закралось подозрение, что дама «зацепила» незнакомку не просто так. Мошенница… Сводница… Слишком раскована для провинции…

— Вам просто необходьйимо заглянуть ко мне, — милая манера смягчать согласные очень подходила даме в розовом, делала образ мягче, заставляя безоговорочно доверять. — Заходьйите всенепременно в салон Женевьеф…

— Жанночка, — проблеял пингвин, осмелившись вновь обратить на себя внимание.

— Серж! Же-не-вьеф! — зло процедила мадам, наконец, оборачиваясь к кавалеру.

От сиюминутной экзекуции пингвина спасла Вера:

— Салон Женевьеф… — обращаясь к невидимому собеседнику, Епанчина заломила бровь, — а не его ли собирались посетить?

Образ серой мышки вдребезги разбился, эстафету подхватило самодовольство столичной фифы. Лишь на мгновенье Солнцева усомнилась в собственной вменяемости — случайно, не стервозность настоящей Епанчиной дала о себе знать?

К счастью, секундного замешательства Веры никто не заметил, потому как счастье другого разлива застилало глаза модистки: молодая особа явно высокого происхождения и с отменным вкусом спешила ни куда-нибудь, а именно в ее — Женевьеф — салон!

Подхватив слегка дезориентированную девушку под руку, хозяйка салона потащила новую клиентку вниз по улице, по дороге исполняя дифирамбы тонкой работе мастериц-кружевниц и тонкому вкусу самой Веры.

Однажды Солнцева громко смеялась над автором, который написал что-то крайне озорное про обои с рюшами. А вот теперь было не до смеха.

Салон Женевьеф располагался на самой широкой торговой улице города — на Суворовской, и занимал довольно приличную площадь. Салон красоты и магазин готового платья. Два в одном. И все внутреннее убранство утопало в обилии оттенков розового цвета и в оборках. Кружево тут, макраме там… Епанчиной стало крайне интересно, почему любительница фрезового цвета так активно восхищалась черно-белой гаммой кружев?

Сама фея ножниц и помад прошла в открытую дверь, виляя филейной частью так, словно по старой моде надела тюрнюр. И как ей только удавалось сохранить равновесие? Словно моторчик у нее — туда-сюда, туда-сюда… У мужчин, должно быть, голова кругом шла от такой походочки…

— Сйерж! Отнеситйе туда, голубчик, — аккуратная ручка в розовой, опять-таки, перчатке, неопределенно махнула куда-то вглубь помещения.

Вера же вступала в царство румян крайне осторожно. Зайка, по обыкновению, остался дожидаться свою протеже под витринами, периодически стреляя глазками на зазевавшихся прохожих. Епанчина сделала два шага от порога и замерла. Такие привычные, словно выдернутые из далекого будущего, запахи химии набросились на девушку. Наперебой щелкали ножницы, в полголоса разговаривали сидящие рядом клиентки, за стойкой смеялись чему-то мастерицы с иголками в руках. А еще пахло вишней — крайне популярным парфумом на то время.

— Мадам! — Раздалось над ухом. Вера от неожиданности отскочила в сторону. — Меняйте прическу. Это муветон…

Попугая Епанчина сразу и не заметила…

— Цербер, какой же вы невоспитанный! — Женевьеф уже уселась на диванчик и прикуривала тонкую сигарку. Длинный бледно-розовый мундштук пустил в потолок ароматную струйку дыма.

— Мадам, — проникновенно отозвалась птица, — вам следует кушать меньше конфет…

Салон прыснул от смеха, а хозяйка салона подалась вперед.

— К нам приходиль новий клиент?

Вера не поняла, у кого спрашивала модистка: у Цербера или у девушек-мастериц.

— Баба с возу — потехе час! — провозгласил попугай и выгнул грудь колесом.

Под громкий хохот клиентов и работников Женевьеф кинулась к клетке и накрыла птицу балдахином.

— Опйять виводили Цербера на прогульку? Хватит! Извоз глупий — птицу учит! Ох, это невозможно!

Мадам в розовом покрутилась вокруг себя, замерла и вдруг стала похожа на фарфоровую статуэтку из музыкальной шкатулки.

— Милочка! — совсем неожиданно фея вспомнила про новую клиентку. — Вы же хотель в мой салонь! Что вас интересует?

— Меня интересует… — Вера не спешила отвечать. Не потому что непринято в обществе говорить открыто о нижнем белье, а потому еще, что, словно сговорившись, все клиентки салона красоты, как по команде, повернули головы в сторону новой покупательницы со странной косой. — Меня интересует… то, что никому не видно, но повышает самооценку.

У Женевьеф округлились глаза. Первый раз видела девушку столь изысканно выражающую свои желания. Тем более — желание прикупить нижнего белья.

— Пойдемте-ка, милая…

Отдел исподнего находился в дальнем от входа углу. И не было представлено для обозрения ни единой модели. Веру покрутили, осмотрели и выложили на прилавок несколько вариантов торшерных абажуров.

— Это что? — взмолилась покупательница.

— Это лучьший францюзський модель! — возмутилась чужим невежеством Женевьеф. — Удобный, практичный, элегантный…

Вера заметила, как внезапно исчез акцент, как ласково гладит материал рука, внезапно избавившаяся от перчатки.

— Они такие… длинные…

— Ах, — Женевьеф прикрыла рот рукой, сдерживая возмущение, — это милочка не кальсон, а пань-та-лонь! Нансуковия, с шитьем и прошивкой, шертинговия. А это панталонь шертинговия, с шитьем и прошивкой, тоже нансуковия и полотняния. Се ля манифик — панталонь дамския, шертинговия, тоже нансуковия, тоже полотняния. И наконец, панталонь дамския нансуковия с шитьем и лентами.

Вера смотрела, с какой нежностью и страстью обращалась модистка к вещам, выкладывая на прилавок все новые модели. Вот уж любовница из любовниц!

— Но они же длинные… — вновь шепотом попыталась возразить Епанчина. В своем двадцать первом веке Солнцева едва ли надела бы шорты такой длины! А тут — трусы по колено!

Женевьеф с досады хлопнула рукой по прилавку и отвернулась, бурча себе под нос нечто непонятное. Вере стало стыдно.

— Мадмуазель Женевьеф, будьте любезны, — попыталась ретироваться Епанчина, — а вот эти ваши «шертинговыя», «нансуковыя» — это что… самое лучшее?

Модистка вскинулась, вперилась взглядом, смутив покупательницу, и стояла так долго. Щурилась, присматривалась, хмурилась.

— Милочка…

— Вера Николаевна.

— Верочка, а вы откуда родомь будете? — проигнорировав официоз, уточнила Женевьеф.

Первым порывом стало желание опустить взгляд, стать серой мышкой… Однако уже в следующее мгновение брошенному вызову был дан достойный ответ:

— Издалека… Из краев с дикими нравами и временем, несущимся вскачь, — Вера чуть повела подбородком, словно подвела черту — не стоит более расспрашивать покупательницу.

— И у вас тамь, в вашем Здалека не носять белье?

Вопрос, заданный с детской непосредственностью, заставил Веру улыбнуться уголком рта. И оставить его без ответа.

— Короткий панталонь будет тереть. Трудно носить — больно.

Это Вера уже и сама поняла. Переплетение нитей этих самых «шертингов» и «нансуков» оставляло желать лучшего. Далеко от шелка, но недалеко от дерюжки.

— Возможно, в другом месте я найду шелк? — Епанчина, упершись ладонью о стойку, медленно развернула корпус, оглядела салон усталым взглядом.

Женевьеф тут же вздернула носик:

— Только под заказ!

— И это, конечно же, невероятно дорого? — заговорщицки прошептала покупательница, склоняясь к продавщице.

Женевьеф разгадала ребус мгновенно: ее глаза загорелись азартом, уши заложило от шелеста бумажных ассигнаций.

— Очень дорого…

Обменявшись многозначительными взглядами, Вера и Женевьеф вновь надели образы простушек. Дальше пришлось выбирать. И панталоны, и нижнюю рубашку, и сорочку.

— А купальный костюм? — повеселевшая и уставшая от количества оборочек Вера, решила не тянуть кота за хвост.

Тут все было просто: шерстяной трикотаж, который не приветствовался при изготовлении нижнего белья, так как был крайне эластичен и подвергался довольно сильной деформации, шнуровка на спине и по внешней стороне ноги — от колена и до бедра, полосатый окрас — красно-белый либо сине-белый, и шапочка для купания.

На последнем пункте Вера не сдержалась — закатила глаза:

— Дань моде, чтоб ее!

Настал момент истины. Епанчина приготовилась услышать сумму. Но видя, как несмело переминается продавщица с ноги на ногу, заподозрила неладное.

— Мадмуазель, сколько я вам должна?

Внезапно ожил попугай:

— Не тяни резину за хвост в долгий ящик!

— Какой умный попугай! — вскользь заметила Вера.

— И постоянно бдящий! — оскалилась модистка, но к совету птицы прислушалась. — Мне не нужны деньги. — И вот акцент пропал совсем. Вера повела бровью и приготовилась — бесплатно только птички поют. — Вы научите меня плести такие косы.

Выгода явила свое аккуратное личико. Еще шагая по бульвару, Епанчина ловила на себе заинтересованные взгляды местных красавиц. Зайдя в салон мадмуазель Женевьеф, стала объектом завистливых взглядов. И вот теперь столь щедрое предложение...

— Провожу три мастер-класса для ваших подопечных и ко всему этому, — пальчик обвел кучу на прилавке, — получаю сшитые на заказ шелковые панталоны. Вот такой длины!

У Женевьеф снова загорелись глаза, румянец пробился из-под толстого слоя пудры:

— По рукавам! А что такой мастерь-клась?

[1] биосферный заповедник в Херсонской обл. на территории государства Украина

[2] Вам, вроде, и не надо. Пахнете, как цветок.

[3] Тогда чего стоим, кого ждем? Вперед, за покупками!

[4] Да чтоб тебе повылезало, если ты моей рыбы не видишь! Уперлась, словно ослица! Еще и расселась!

[5] Да разве я тебе мешаю? Я твою рыбу не трогала! А то, что она вся грязная и помятая, оттого, что вся в тебя!

[6] Я тебе про гусей твоих хоть слово сказала?! Нет! Я к ней, как к человеку, а она свинья свиньей! Приехала из своего Запупинска и нормальным человекам жить мешает!

[7] А кто тут нормальный человек? Ты? Сама откуда взялась? Как выскочила замуж за Велетневского, так и в дамки сразу!

[8] Ты рожу свою видела?! Когда последний раз в луже умывалась? Сама, как рыба завонялась!

[9] Ты мне на рыбу тут не гавкай, Ганзя!

[10] А, так с тем, что ты воняешь, согласна?! Вот, люди добрые, это я понимаю! Честная женщина, людям никогда не врет!

[11] Да я тебе сейчас рога поотбиваю! Корова недоенная! Да если у меня рыба, тьфу… да когда ж это я немытая ходила? Люди, вы поглядите, что она мелет?

[12] Мельница муку мелет! А я тебе правду говорю! Слов для тебя нет, Любка!

[13] Вы чего разошлись, бабоньки? Вы ж не на острове!

[14] А ты чего свои пять копеек? Тебя сюда не звали!

[15] Вот-вот, стой и продавай свои тухлые яйца. Может кто и купит!

[16] Чего вы раскаркались?! Нормальные у меня яйца! И ни разу не протухлые!

[17] Да, чтоб у ваших мужиков были такие же тухле, как вы мои обозвали!

[18] Что?! Что ты сказала? Дат ты вообще четырех мужиков в могилу свела! Фигушки, кто пятый возьмет! А на наших и не смотри!

[19] Да вы… Да я вас…

[20] Нас тоже яйцами накормишь?

[21] Тьфу на вас! Больше ноги моей рядом с вами не будет!

[22] Вот и чухай в свою Дмитровку! А воспитанным людям на глаза не лезь!

[23] Вам, воспитанным, пусть выдадут два глаза на троих!

[24] А я желаю тебе всего, достойного старой шлюхи!

[25] С кем поведешься, у того наберешься!

[26] Вот и отлично! Баба с возу… А мы поработаем в тишине!

[27] Вы, коллега, как всегда правы — ходят тут всякие!