Борьба с монстрами как метод психоанализа (Кирьякова Инна)

Дверь открылась еще до того, как я наступила на коврик с надписью «Званый гость хозяину приятен».

Анна Валентиновна улыбнулась мне, помотала головой на мою попытку снять уличную обувь и пригласила в комнату. Над двумя белыми чашечками дымился пар. В центре стола пылали три пурпурные розы в узкой невысокой вазе. И все — ни печенья, ни сыра на тарелочке или ветчины, ни фруктов. Не то, чтобы мне очень хотелось есть, но — если уж чай?..

Анна Валентиновна взяла у меня картонную коробку с пирожными и отнесла их на кухню.

— Давайте пока просто поговорим, попьем чаю. Не будем ни на что отвлекаться. А когда все сделаем, тогда уж, с чистой душой…

Оставалось только кивнуть. Она хозяйка, ей порядки и устанавливать.

Темно-янтарный напиток был горячим и таким… Как сказать? Я пила глоток за глотком, не спеша, но не отрываясь. И с каждым глотком приходил покой, и какие-то глубины души открывались для меня самой, забытые, ненужные, замусоренные суетой. И вспоминалось детство, и думалось о зрелости, и веяло все принимающей закатной мудростью.

Анна Валентиновна поставила пустую чашку на стол и дождалась, когда я сделаю то же самое. Еще налить она не предложила, и я сама чувствовала, что это нарушило бы… не то, что гармонию, но некое равновесие, установившееся в моей душе. Запутанные узлы никуда не делись, но перестали натягиваться, перестали терзать и резать по живому.

— Выпили? А теперь, Даша, закройте глаза. Вы сейчас заснете… не волнуйтесь, засну и я. И окажемся в некоем месте, которое покажется вам очень знакомым. Вот там мы и поговорим.

Короткий промежуток между явью и дремой, темнота и провал, и — ясное сознание, возвращение всех чувств. Я могла потрогать вещи, которые заполнили небольшую комнатку. Могла учуять запахи: от полок в книжном шкафу пахло бумагой и пылью. От кофты — я узнала ее, это вытянутая и колючая бабушкина кофта — лаком для волос. От шкатулки, в которой лежали длинные бусы и брошки слабо-слабо веяло духами.

Оклеены стены были теми же обоями, как и моя комната до школы и до ремонта. Вспомнилось, как считала перед сном от нечего делать бутоны у выцветших цветов шиповника. Пропорции комнатки были иными, не как в детстве, и она без окна. И вещи, вещи… Какие-то существовали до моего рождения, какие-то появлялись, а также и исчезали, портились, ломались в течение всей моей предыдущей жизни.

Да, так и есть: место кажется мне знакомым, хотя именно в таком виде моя комната никогда не существовала. Но и нельзя сказать, что здесь есть хоть что-то мне неизвестное…

Анна Валентиновна села в старое, продавленное кресло, я — на кровать (она привычно скрипнула).

— Итак, Даша. Нам предстоит работа, очень нелегкая и долгая, поэтому не станем терять времени. Мы говорили с вами, но все-таки подытожу. Вы считаете, что все несчастья вашей жизни идут от определенных свойств характера… тут спорить бессмысленно. И вы считаете, что характер ваш, нет, больше — вся личность — исковеркана неправильным воспитанием, отношением ваших родных.

Я кивнула.

— И вы не сомневаетесь… тут мы уже отходим от аксиом к предположениям… что если бы кто-то помог вам восстановить цельность души, убрал то, что коверкает ее даже сейчас, хотя вы давно вышли из того возраста, когда во всем смотрят на мнение родителей… тогда вы бы изменились и начали жизнь по-настоящему, в полную силу. Я все верно сформулировала?

— Да.

— Что ж… Тогда я попрошу вас, Дашенька, встать и обойти комнату. Смотрите на вещи, берите их в руки или просто дотрагивайтесь. Никакой системы, делайте, как вам удобно. А я стану наблюдать, смотреть вашими глазами, чувствовать вашим сердцем. Ничего не говорите, просто ходите и вспоминайте.

Я встала и принялась обходить комнату. И прошлое нахлынуло, как мутная и сильная волна, и дышать стало невозможно. Как все спуталось в клубок: и доброе, и злое.

Анна Валентиновна внимательно следила за мной. А я почти захлебнулась в эмоциях, странных в этом тихом и мирном месте. Нежность и ненависть, чужая доброта и чужие насмешки, ободрение и унижение. Чем глубже погружаюсь, чем дальше ухожу, тем явственнее слышу громкий, почти наглый смех, ехидные слова лжи, гневные окрики.

И мои самоувещевания — было не только это, было и хорошее — слабее и слабее.

Кто важнее родных, кто ближе… и кто ранит больнее? Ответ все три раза — никто.

— Я все поняла, Даша, все увидела. Давайте теперь поэкспериментируем.

Она прошла по комнате, подхватывая то одну вещь, то другую. Черную жилетку бывшего мужа и еще кое-что из одежды перебросила через руку, пару ежедневников и настенный календарь сложила в одну стопку. Потом вынесла куда-то в коридор — я вытянула шею, но не разглядела, что там.

— Итак. Пройдите по комнате снова.

Я медленно шла, понимая, что изменилось что-то, но не понимая, что же именно. Да, ушло кое-что из терзавших меня воспоминаний. Но не только… Они, исчезнувшие, утянули с собой и все сопутствующее. Вот, например, в то утро, когда муж устроил мне скандал на ровном месте, мы сначала мирно пили кофе, болтая обо всем… А я сейчас не могу нащупать… вспомнить… ни запах, ни вкус, ни веселый солнечный луч, играющий на стеклянных гранях масленки. Бабушкин окрик… да, она была сварливой, несправедливой, слишком занятой здоровьем прадедушки — не до меня ей было. Но вот, помню, на даче, вечерами, мы гуляли, она рассказывала мне о своем детстве и не обрывала, когда я принималась расспрашивать о том и о сем… я просовывала руку ей под локоть, чувствуя колючую шерсть ее длинной кофты, и мы гуляли под фонарями, шли мимо сонных или светящих окошками деревянных домов. Или…

А теперь — пустота… Нет, нет… так нельзя. Что же останется от меня, если уйдет и то, и другое, и третье…

— Я и не сомневалась, что вы поймете, но вы сами должны были это почувствовать и принять решение. Наполовину удалить воспоминание никак нельзя.

— Тогда оставим…

И она, кивнув, принесла вещи из коридора обратно.

— А вот теперь вы посмотрите моими глазами.

Анна Валентиновна взяла меня за руку. И вот тут закончился даже внешний, мнимый уют комнаты.

Медленно, как растет грохот приближающегося поезда, вещи заворочались, стали менять форму, и… да, ошибки нет — они оживали. Засверкали глаза, потянулись лапы. Шерстяные рукава — от кофт и свитеров, щупальца — от тех вещей, коим по природе ничего рукообразного положено не было…

— Тихо! Место! — прикрикнула Анна Валентиновна. Десятки глаз мрачно уставились на меня, но с места, в самом деле. никто не сдвинулся. Мохнатые и гладкие, крохотные и довольно-таки большие… Ни на что и ни на кого из известных мне птиц-зверей-чуд морских похожи они не были. У всех имелись лапы, глаза, рты, которые то скалились, то показывали зубы, то выпускали змеиные языки. Один выбросил изо рта длинную липучку, как хамелеон, но получил от Анны Валентиновны по макушке и достать меня не сумел.

— Монстры бояться сильных, взрослых людей. Соответственно, их основная тактика — заставить жертву почувствовать себя слабой, зависимой, лучше всего — ребенком. Запахи, ощущения, милые воспоминания — все им на руку.

‒ Хорошо, тут я не спорю. Но мне-то что делать? Заниматься самовнушением: я сильный, взрослый человек, я не позволю невнятной мелочи пакостить мне?

Существа глядели хищно и жадно, поблескивая глазами; услышав про «невнятную мелочь», как-то даже оскалились…

‒ Это непросто. Вы, Даша, должны себя так воспринимать, мантры не помогут. Что такое сильный человек? Благородный, прощающий, не так ли? А взрослый? Тот, во-первых, кто понимает, что сам он никогда не поступит таким образом: не унизит другого, не обидит, не станет давить, властвовать… Во-вторых же, кто осознал одну непростую вещь: не любить поступки человека и не любить самого человека: разные вещи… Вспоминая то, что причиняло тебе обиду, примеряй на себя неправильный, с твой точки зрения, поступок и говори: я бы так не поступила… Не прощая гадкий поступок, отделяй его от человека. Не позволяй этим (она кивнула на пеструю толпу скалящихся существ) снова делать тебя в своих глазах маленькой девочкой, которая не может перешагнуть через чужую несправедливость.

‒ Не знаю, получится ли…

‒ Если ты твердо решила, что от монстров будешь избавляться, приходи ко мне. Будем, как в иных книжках рассказывается, отделять близких тебе людей от их тени… А кривляющаяся, исковерканная тень есть у каждого, уж поверь.

И вот ‒ стол с розами, пустые чашки… Закипающий на кухне чайник. Мои пирожные. И хочется есть, и не смогу, наверно, даже кусочек откусить. Муторно на душе. И с этим я живу… с этими…

‒ Не переживайте, Даша, раз я обещала, значит, постараюсь помочь.

‒ Но они… они…

‒ Бросьте, Дашенька. Они ‒ маленькие и ничтожные. А чтобы этого не забывать, вот…

Анна Валентиновна развернулась, достала из сумки что-то совсем небольшое. Мягкая игрушка, размером с ладонь, непонятно что… зубы, когти…

‒ Считайте, что это ‒ обобщенный портрет вашего врага. Ваши страшилища побольше, но скоро станут вот такими. Поставьте на письменный стол, и пусть этот Цап (так я его называю) ободряет вас и вдохновляет…

Я положила желтое существо на ладонь. Он лежал неподвижно, маленький, слабый, с мягкими когтями и зубами из кусочков материи. Что ж, посмотрим…