V

(иллюстрация выполнена нейросетью)

Резкая боль пронзала тело и голову. С трудом открыв глаза и щурясь от яркого света потолочной лампы, я осторожно обвела затуманенным взглядом комнату. Она напоминала очень старомодный врачебный кабинет какого-нибудь частного доктора, ведущего прием в своем собственном доме. Дождавшись, когда пелена рассеется, я чуть приподнялась и уже более основательно осмотрелась. Медицинский инвентарь, которого имелось не так уж и много, соседствовал с обычной домашней обстановкой и всем, что к ней прилагалось. Рядом со шкафчиком со стеклянными дверцами, за которыми прятались на полках множество непонятных баночек и ампул, стояло массивное кресло, обитое ярко-алой, но местами потертой тканью. Из-за высокой объемной спинки выглядывал включенный напольный торшер, а напротив кресла располагался круглый столик, накрытый вязаной салфеткой, пожелтевшей от времени. На столешнице нашла свое место стеклянная пепельница, в которой лежал все еще дымящийся окурок, а возле нее — кружка и блюдце с недоеденным бутербродом. Небольшой уголок окружали открытые стеллажи с книгами и горшками со слегка увядшими цветами. У стены слева от меня, прямо рядом с дверью, вписалось громоздкое бюро из темного дерева, слегка обшарпанное, точно его принесли из забытого всеми пыльного угла, куда свален всевозможный хлам. Вообще, вся мебель в комнате выглядела такой же старой, как и остальная в особняке. Над бюро, заложенного бумагами, папками, между которых выглядывали чернильницы и непонятные жесткие футляры, висели крупные громкие часы и двойное бра. Его света вполне хватало, чтобы как следует освещать кабинет, и пусть немного, но все же разбавлять довольно гнетущую атмосферу и тот характерный дух, который обычно витает в местах, где проводят лечение. И повсюду в рамах висели старые черно-белые групповые фото, давно выцветшие грамоты, странные причудливые картины и даже коллекции высушенных насекомых и растений. И венчал домашнюю галерею огромный череп неизвестного мне животного и несколько реалистичных карандашных рисунков человеческих органов.

Когда я пришла в себя окончательно, то в нос тут же ударил отчетливый, но едкий запах лекарств. В изножье стояла маленькая деревянная тумба с бинтами, ватой, парой металлических ванночек и несколькими стеклянными ампулами. Сама же я лежала на низкой кушетке, предусмотрительно укрытая тонким одеялом. Я машинально приложила ладонь к затылку — ноющая боль пробудилась спустя время — и сразу нащупала бинт. Тот широкой полоской в несколько слоев надежно перевязывал голову. Похоже, я здорово ударилась, раз без подобных крайних мер не обошлось. Но кто меня сюда принес? Кто наложил повязку? А кто… кто захлопнул дверь подвала? Вопросы стали возникать один за другим, и голова от них начинала раскалываться еще больше. Тут часы громко отбили пять вечера, и с последним траурным ударом послышался сухой щелчок и дверь со скрипом отворилась.

— Вижу, Мария Андреевна, вы, наконец, очнулись. Это радует, — в кабинет вошел Эдуард Иванович, а следом за ним показался господин Швальц. — Как ваша голова, не болит?

— Вообще-то, болит, — я опустила ноги на пол и села на кушетку, внимательно наблюдая за мужчинами.

— Пройдет, главное, чтобы потом проблем не было. От падений добра не жди, особенно, когда бьешься головой. Что же вы так неосторожны, Мари? — старик подошел ближе, мельком окинул меня взглядом, а затем спокойно уселся в кресло. — Нужно всегда смотреть под ноги, особенно на лестнице, и особенно в темноте. Что же вы не сказали, что фонарик не работает?

— Что? Простите, но вы, кажется, ничего не знаете. Послушайте, меня кто-то из ваших жильцов решил жестоко разыграть и запер в подвале, и со ступеней я упала именно из-за этого, — услышав столь странное заявление, я нахмурилась и принялась горячо объяснять, что произошло на самом деле.

— Не шевелитесь хотя бы минуту, — строгий голос Верина, нависшего надо мной с намоченным в каком-то вонючем растворе куском ваты, заставил замереть, но ненадолго. Зажимая ватный тампон стальными щипцами, он приподнял мою руку и обработал ссадину на локте — оказалось, что одной шишкой на затылке я не отделалась.

— Исключено, госпожа Семенова, все были наверху, и никто вас не запирал.

— Но я видела кого-то снаружи, и этот кто-то просто захлопнул дверь прямо передо мной, когда я...

— Когда вы что?

Я замолчала, не решаясь произнести вслух то, из-за чего меня посчитают не в себе. Сейчас я и сама себе не верила, и та белая, почти прозрачная, фигура — она уже чудилась не более чем плодом воображения, выдумкой.

— Скажите, те, кто остановился здесь, это все жильцы? Больше нет никого?

— Будь здесь моя супруга, она бы вам напомнила о манерах, — Эдуард Иванович переменился в лице, и такого злого выражения я не припоминала.

— Разве задавать вопросы преступление? — возмущению на глупое замечание не было предела. Прежде я встречала тяжелых людей со своими заморочками, нередко видела тех, кто оскорблялся по пустякам, но чтобы так! Это одновременно и раздражало, и вызывало горький смех. — К тому же, имею права знать, учитывая свою работу, которую вынуждена тут, в вашем, господин Швальц, — я обратила внимание на хозяина, — особняке выполнять.

Верин отстранился, что-то невнятно пробурчал себе под нос и устроился на вместительном стуле возле бюро. Положив руку на столешницу, он приняла монотонно постукивать пальцами по ней, не спуская с меня прищуренных глаз, явно ожидая, что же такого важного собираюсь узнать и зачем.

— Справедливо, но все же потрудитесь объяснить цель странного вопроса.

— Кажется, я видела кого-то неизвестного в подвале. Могу ошибаться, но по-моему, там прячется женщина. Вся в белом… не знаю, как будто в больничной сорочке. Я даже слышала ее голос и как она бегала туда-сюда.

— Исключено. В подвале дома никого постороннего нет и не было никогда, и в темноте могло привидеться и послышаться что угодно. Твердо заверяю: все жильцы были наверху, я лично видел каждого.

— Даже Павла?

— Причем здесь Павел?

— Думаю, что по его вине я сейчас лежу на врачебной кушетке с бинтами на голове. Не знаю точно, но мне кажется, запереть меня в подвале была его затея.

— Осторожнее, уважаемая, — вновь встрял в разговор супруг Лилии Семеновны, — такими бездоказательными обвинениями разбрасываться можно легко нажить себе врагов. Из-за ушибов вы сейчас не понимаете, что говорите, ваш разум однозначно помутнен и нуждается в длительном отдыхе.

— Успокойтесь, друг мой, не горячитесь. Ошибиться может каждый, верно? Не думаю, что Мари хотела кого-то обидеть или намеренно оклеветать, однако со словами действительно нужно быть осмотрительнее.

Внезапно мягкий и снисходительный тон Йохана несколько удивил, ведь с первого дня за ним прослеживалась только строгость и холодность. Я потерла пальцами глаза и выдохнула — чувство усталости после неприятного инцидента навалилось тяжелым камнем на плечи. Из-за утомленности готова была даже уступить и прекратить разбирательства, которые явно ни к чему не приведут. Но отказаться от своих слов не собиралась, по крайней мере, насчет неизвестного обитателя подвала, ибо своим глазам доверяла. На мгновение меня посетила крамольная и совершенная безумная мысль, что владелец особняка что-то скрывает не только от меня, но и от остальных. Правда от внезапного озарения пришлось быстро избавиться, ведь оно звучало настолько нелепо, что озвучь его, стыдно стало бы не только мне. Видя, что смысла обсуждать произошедшее нет, я переключилась на то, что меня волновало не меньше.

— Вы вызывали врача? Он еще здесь? Мне бы поговорить с ним с глазу на глаз.

— Что ж, я слушаю вас, уважаемая Мария, — Верин похлопал себя по бокам и выпирающему животу, словно что-то искал в карманах. Наконец, он достал платок и вытер вспотевший лоб.

— Не поняла...

— Так уж вышло, что наш многоуважаемый Эдуард Иванович в прошлом был блистательным доктором. Хирургом, если быть точнее. Когда вас нашли без сознания, то перенесли сюда и он любезно предложил свою помощь. Из города в такую погоду ни одна карета скорой помощи быстро не доберется, здесь с этим проблемы, как и с остальным. Сами понимаете, мы живем в глухом месте. Так что, за спасение жизни благодарите господина Верина, — Швальц изобразил подобие улыбки, растянув тонкие морщинистые губы, и рукой указал на мужа шумной и скандальной жительницы. — Он свое дело знает, несмотря на то, что практику давно не ведет. Дар есть дар.

Тот только довольно рассмеялся и в знак учтивости кивнул, принимая щедрый комплимент.

— Спасибо за помощь. Повезло, что вы оказались рядом.

— Врачебный долг и клятву я еще не забыл. Эх, скучаю по прежним временам, когда расхаживал в белом халате и орудовал скальпелем, — откашлявшись, Эдуард Иванович тяжело поднялся с места и направился к выходу. — Некоторое время побудьте в покое и не напрягайте голову, во избежание, знаете ли. И лучше какое-то время поменьше ходить, особенно в темноте, иначе головокружение обеспечено. На ночь примите успокоительные пилюли, они на тумбе. Повязку тоже можете снять перед сном. Жить будете, никуда не денетесь пока что.

Немного растеряно потоптавшись на месте, он откланялся и вышел за дверь. Мгновение были слышны глухие шаги, которые очень скоро затихли. Я оправила на себе одежду и посмотрела на старика, который все еще сидел в кресле и, похоже, не собирался никуда уходить.

— Не думала, что в жилом доме найдется медицинский кабинет. Такое редко встречается, хотя не мне судить, конечно...

— Это кабинет моей ныне покойной родственницы, сестры. Она в свое время принимала здесь местных, которые по разным причинам не посещали городских докторов. После ее смерти я не решился избавляться от него, и обстановку оставил прежнюю. По большей части, — внезапно разоткровенничался владелец особняка, сверля меня колючим взглядом. Старик точно следил за моей реакцией, желая прожечь насквозь, что немного настораживало. — Конечно, пришлось выбросить давно испортившиеся лекарства и прочее, что уже не способно принести пользу, но по старой привычке я принес сюда кое-что из свежего. Незачем пустоту разводить.

— Наверное, ваша сестра была неплохим специалистом, раз решилась на домашнюю практику и люди к ней приходили и доверяли. Сочувствую вашей утрате.

— Не стоит, это было очень давно, — сухо оборвал Йохан, складывая перед собой руки в замок.

Должно быть, на одном из тех фото внизу была она. А та пожилая женщина не иначе как мать или бабушка, или еще кто из близкой родни. Но спросить об этом я не решилась, чувствуя, что могу вызвать недовольство или даже разозлить этого жесткого и непростого человека. Однако непонятно, зачем он так внезапно принялся посвящать меня, обычную проходную работницу, в историю своей семьи. Помнится, еще недавно Швальц был скуп на объяснения и явно не горел желанием о чем-то подробно рассказывать даже о доме и его прежних обитателях. А записки? Тогда тоже ничего, кроме неприязни и раздражения мои вопросы о них не вызвали. Что же изменилось?

— Вижу неподдельное изумление на вашем лице, Мари. Согласен, нечасто можно увидеть врачебный кабинет на дому. Но, надеюсь, ваше любопытство поостыло? Чудно, тогда на этом закончим разговор, и вам лучше будет последовать совету господина Верина и пойти отдохнуть. Счета и отчеты подождут день, но не больше — мне не нужно, чтобы беспорядок разрастался, как черная плесень. Кстати, коробки уже стоят в вашей комнате, и как только разберетесь с прежними бумагами, можете приступать к ним.

— Понятно… Но что с подвалом?

— В каком смысле?

— Я имею в виду человека оттуда. Может все-таки стоит проверить, вдруг...

— Кажется, я ясно выразился, там нет никого чужого, — старик повысил голос и резко встал с кресла, упираясь руками в стол. — Свой дом, как и тех, кто в него въезжает, я знаю очень хорошо, и проверять тут нечего, так что, довольно вздора. Вы не дитя, чтобы поддаваться глупым фантазиям.

— Прошу прощения, — мне только и оставалось, что принести извинения и замолчать. Но мерзкий червь сомнения все же основательно засел внутри, а негодование Швальца лишь укрепило его.

Здесь все и всё выглядело странным, как будто фальшивым, притворным; не покидало ощущение, что нечто утаивается владельцем. Но может это просто ревностное охранение своего жилья? Кому понравится, когда посторонние люди начнут совать нос туда, куда не просят? Мне бы точно не пришлось по вкусу, окажись я на месте старика. И все же подозрения от оправданий не утихали. Йохан сжал губы до побеления, лицо исказила дикая злоба, однако он больше не сказал ни слова и просто опустился назад в кресло. Мне же оставалось только забрать таблетки и удалиться из кабинета — продолжать обсуждать волнующий вопрос не было никакого смысла. Упрямый старик ни за что не уступит и не станет слушать.

Я спокойно закрыла за собой дверь и двинулась по коридору, в котором прежде еще не была. Но очень скоро поняла, что нахожусь на втором этаже одного из ответвлений особняка, окружающих внутренний двор. Вид на него из запыленного окна с этой стороны открывался совершенно другой и стало видно то, что пряталось от глаз. Сквозь слабые сумерки, серость и потеки дождевой воды на стекле можно было разглядеть позади склепа массивную скульптуру в виде трех женщин в саванах, стоящих на коленях. Черные, скорбные, точно сошедшие с пугающих готических фресок, они стояли повернутые лицами к склепу. Было еще что-то, какой-то дополнительный элемент, но его разглядеть никак не получалось — он находился у самой стены и сливался с ней. Чуть дальше показалась невысокая железная ограда и узкая калитка, которые тоже ускользнули от глаз еще тогда. Дальше же растянулась сплошная серая стена ливня, угадать что-то в котором уже не представлялось возможным. Сорвавшийся ветер ударил в окно, заставив стекло дрогнуть, и новая порция дождевой воды окончательно размыла печальный пейзаж.

Без труда выйдя к лестнице, я незамедлительно направилась к себе. В доме по-прежнему стояла мрачная тишина, и на пути наверх не попался ни один из обитателей. Собственно, к постоянной пустынности я уже привыкла, как и к тому, что вижу здешних людей только в определенные часы. Оно и к лучшему, особенно сейчас, когда голова раскалывалась на части.

Швальц не обманул: в моей комнате у стола стояли те самые подвальные коробки, немного намокшие снизу, но все же целые. Спальня, ставшая рабочим кабинетом по воле хозяина дома, теперь окончательно превратилась в склад, чему я была не очень-то рада. Но спорить по этому поводу я не собиралась, ни к чему, тем более неудобства временные и нужно просто смириться с ними.

— Что это? — в одной из коробок среди документов лежал тот самый ключ от подвала. — Наверное, бросили сюда и забыли. Или у кого-то из кармана выпал?

Я вытащила его, повертела на свету, убеждаясь, что это он, а не какой-то другой, и собралась было пойти отдать владельцу, но неожиданная идея оставить ключ у себя затормозила. Короткое время я просто стояла на месте, будто ожидала, что вот-вот кто-то войдет в комнату и попросить вернуть ключ — чего, конечно же, не произошло, — затем развернулась и спрятала его в личные вещи. Если старик отказывается идти со мной и остальными вниз, чтобы подтвердить и развеять мои подозрения, то я спущусь туда одна. Снова. Звучало дико, тем более после случившего, но неподдельное любопытство, которым прежде не страдала, теперь не давало покоя. Быть может, смогу хоть что-то прояснить, и если выяснится, что в подвале действительно кто-то есть, тогда перестану выглядеть в глазах Швальца и Верина сумасшедшей. Не хотелось бы думать так, но скорее всего доктор уже успел рассказать об этом своей жене. Да, болтливой ее не назовешь, скорее наоборот, да и вряд ли она станет с кем-то «не ее круга» обсуждать подобные темы и собирать сплетни, но приятного все равно мало. К тому же ненужные разговоры дадут только еще больший повод смотреть на меня, как на дикарку. Хватало уже той антипатии, которую она питала не только с другим, но и ко мне, словно все вокруг враги народа.

Махнув рукой, не желая продолжать размышлять на неудобную тему, решила последовать совету и прилечь. Непогода продолжала буйствовать, но сейчас она даже успокаивала, несмотря на всю свою мрачность и беспросветность. Стонущие протяжные звуки, тихий вой, гуляющие где-то под крышей, то затихали, то с новой силой заявляли о себе. Внезапно снаружи раздался тихий скрежет, будто кто-то царапал ногтями стекло, а затем послышался резкий, но глухой крик, похожий на вороний и предвещающий нечто зловещее. Вздрогнув, я вскочила с кровати и уставила на окно. Птицы? В такую погоду? Вряд ли. Будь на моем месте кто-то суеверный и чрезмерно мнительный, то он точно начал говорить о чертовщине, дьявольщине и еще каких-нибудь проклятиях. Все это было чуждо мне, однако с одним стоило согласиться: здешние края больше похожи на мертвые, давно забытые всеми, они точно где-то вне обычного мира, застрявшие в прошлом, как и особняк. Я задернула занавески и снова легла, приняв предложенные Вериным пилюли. Особой надобности в них не испытывала, но рука сама потянулась к ним. Какое-то время пролежала, глядя в потрескавшийся потолок, пока не задремала...

… Обшарпанный пол из голых досок скрипел под ногами, руки касались холодных каменных стен длинного коридора. Пустого, съедаемого пугающей тишиной, в которой шаги отдавали глухим эхом. Даже осторожная неспешная поступь не могла скрыться в сиротливых проходах с десятками дверей, будто из ниоткуда возникающих в стенах. Но чем глубже уходил коридор, тем меньше оставалось тишины: повсюду слышался монотонный стук, точно стрелки огромных часов отсчитывали секунды или где-то далеко стучал молот. Из-за дверей доносились сухие шорохи, над головой, впереди и за спиной слышались скрипы, и явственно чувствовалось чье-то присутствие. Кого-то, кто оставался в тени, молчаливо наблюдал из подернутых непроглядной чернотой углов. Их не было видно, но я-то знала, что здесь есть еще кто-то, кроме меня. Тусклые настенные светильники едва размывали мрак, позволяя видеть только то, что нужно видеть. Но желтый слабый свет лишь придавал далеко неприветливому месту еще большую тоскливость и чахлость — все вокруг выглядело неизлечимо больным, словно человек, съедаемый тяжелым недугом. В скупом освещении каждая трещина и скол казались жутким уродством, будто язвы на теле; краски выглядели грязными, а там, где стены укрывали старые бумажные обои, рисунки представали искаженными линиями и изображали совсем не то, что должно быть. Вместо цветов виделись обезображенные лица, в бесформенных разводах красок угадывались размытые силуэты и вырисовывались пугающие невероятные сцены. Странное место, похожее на особняк Швальца. Похожее? Нет, это он и есть. Те же стены, ковры, обои; те же запахи пыли и времени, уже знакомая обветшалость, но все это словно было помножено в два или даже в три раза. И отовсюду несло чем-то, что не сразу распознала, чем-то тяжелым и навевающим мрачное отчаяние… Да, несло старостью, той, что обычно следует за человеком, а не за вещами, и столь тягостный дух с чем нельзя перепутать. Однако что-то было не так, и стоило присмотреться, как изменения, которые на первый взгляд не бросались в глаза, стали заметны.

Я вошла в полную темноту, точно погрузилась на дно глубокого моря, где нет места свету. Смутное беспокойство взяло верх и сердце забилось быстрее обычного. Казалось, время остановилось или его здесь не было вовсе; побродив во тьме, все же вышла во внутренний двор, тот самый, что прятался от всего мира среди стен особняка. Я его сразу узнала. Окутанный плотным туманом, который лишь местами просвечивал, как тончайшая невесомая вуаль, наполненный тоской, одиночеством и тайной. Под ногами шуршали давно опавшие сухие листья и мелкая кирпичная крошка. Я поводила перед собой и по сторонам руками, желая развеять туман, и он подался, послушно отступая и позволяя осмотреться. Вокруг из заросшей земли проступали надгробные плиты, массивные и не очень, без надписей, но украшенные глубокими трещинами. Сырая черная земля под ними просела, местами даже виднелись следы, будто кто-то недавно ходил по ней. Надгробий было значительно больше, чем видела через окно. Откуда они все? Столько людей… А если они пусты? Но зачем тогда их ставить? Дань памяти? Бессмыслица. Совсем близко раздался жалобный скрип ржавых петель, продолжительный шорох и неясный стук. Я жадно рыскала глазами по округе, всматриваясь в расступающийся туман, и увидела, что двери уже знакомого склепа распахнулись. Они точно приглашали войти внутрь усыпальницы и разделить вечную скорбь и молчание, что стали бестелесными спутниками мертвому сну того, кто покоился в тесных стенах.

— Я здесь… Мы здесь… Ты тоже будешь с нами… — раздался вкрадчивый женский голос откуда-то из темноты. — Тебя ждут, как ждали нас.

— Бежать, бежать, бежать! — внезапный дикий вопль разбил могильную тишину, объятый громким шепотом, который коварными щупальцами цеплялся за мое сознание. — Не слушать! Не говорить! Не смотреть! Здесь нет никого, только ты! Старость приходит за молодостью, смерть приходит за жизнью! Они меняются, они меняются! Они будут жить, пока другие умирают.

— Я ничего не помню… Сил нет, но спасть нельзя… — жалобно прозвучало за спиной, но, обернувшись, я лишь встретилась все с тем же туманом и серостью. — Ты можешь спасти нас? А себя? Давай вместе убежим прочь… и возьмем с собой остальных. Иди в темноту. Нужно всего лишь протянуть руку, — робкий голос постепенно превращался в неприятное шипение, похожее на сладкий яд, путающий разум.

Я хотела было окликнуть тех, кто говорил со мной, но горло будто сжали тиски, а язык онемел и не ворочался. Внезапный порыв стылого ветра швырнул мне в лицо ворох сухих листьев, и я невольно закрыла лицо руками и пригнулась. А ветер не унимался; казалось, его рождает смотрящий на меня склеп, из которого тянуло сыростью и гнилью. Он кружил вокруг, толкал из стороны в сторону, пока, наконец, не стал бить в спину, подгоняя ближе к склепу, откуда доносился протяжный громкий вой и плач. Идти внутрь жуткой постройки совсем не хотелось, было желание развернуться и как можно скорее убраться со двора. Предчувствие чего-то нехорошего не покидало, но ветер не выпускал меня из своей холодной хватки и продолжал толкать вперед. Сопротивляться было невозможно, и я нырнула в кромешную тьму. В тот же миг ощутила, как падаю в неизвестность, и от быстрого падения внутри все сжалось, даже дышать стало трудно. Секунда — и я уже крепко стою на ногах на лестнице, ведущей в подвал, дверь которой до невозможного походила на дверь моей комнаты.

Вокруг больше не было ни могильных плит, ни тумана, ни голосов, только привычная тишина. Я подняла голову и взгляд зацепился за промелькнувший белый силуэт, который тут же скрылся за углом.

— Кто здесь? Стойте, подождите! — вырвалось само собой, и голос прозвучал пугающим эхом, растворившемся где-то под потолком.

Я поспешила за неизвестным. Воздух вокруг меня стал неприятно вязким, плотным; он точно не желал выпускать из своего плена. И все же вырваться получилось. Пробежав по выросшей на десяток ступеней лестнице, я ворвалась в уже знакомый, но обильно залитый белым больным светом коридор. По нему плыла фигура в белом. Подобно бестелесному привидению, безликому, печальному, она бесшумно и неустанно удалялась прочь, и даже тогда, когда я ее окликнула, не обернулась. Только ткань, покрывавшая тонкий силуэт с головы до пят, колыхнулась, будто от дуновения ветра. Мгновение — и призрачный образ будто растворился в темноте. Я изо всех сил бросилась бежать за ним, в темноту, продолжая звать, но вместо видения во плоти была лишь пустота и темень. На короткий миг почудилось, что знаю, кто прятался за белыми одеяними, и перед глазами стали вспыхивать мутные, но знакомые лица. Где я их видела? На фотографиях… На портретах...

— Любопытство — это смерть. Долгая, незаметная. Оно убивает, и тебя убьет. Хочешь жить? Закрой глаза и уши, сделай вид, что ничего не видишь и не знаешь. Попалась! Тебе не спастись, не спастись! Сколько ни прячься, они тебя уже заметили! — отвратительный визгливый голос, до боли напоминающий резкий голос внука Вериных, зазвучал со всех сторон. Он нарастал до тех пор, пока слушать его стало невыносимо.

— Замолчи! Уйди, оставь меня! — закричала я, закрывая руками голову и заметавшись во все стороны.

— Ты красивая. Но другая была лучше, она любила меня, мы играли. Всегда. Но я с тобой тоже хочу играть. Мне разрешили и остальным тоже. Тебе понравится… Ты останешься здесь навсегда...

Голос резко оборвался. Я сделала шаг назад, но ноги будто увязли в болоте: двигаться стало трудно, а пол — он просто проминался, затягивая в неизвестность. И все попытки выкарабкаться ни к чему не привели. Чудовищный кошмар не спешил заканчиваться; он неумолимо утаскивал в самую пучину, и я начинала все явственнее ощущать панику, чувствовала, как сердце сжимается и дико колотится.

— Выпейте лекарства, вам полегчает… Ах, что я такое говорю! В мире столько лжи, столько врунов. Лекарства не помогут, они все — пустышки. Бред, галлюцинации, навязчивые идеи, паранойя — это не лечится, потому что они — правда. Ничего, скоро вы поправитесь, дорогая, — чьи-то крепкие руки схватили меня за голову, надо мной разлился яркий свет и я увидела стоящего передо мной Эдуарда Ивановича. — У вас городская нервозность, но она пройдет. Скажу по секрету: здесь все такие. Но стоит ли беспокоиться?

Верин вытаращил глаза, а затем зашелся ненормальным хохотом. Его лицо стало меняться, обретая черты незнакомца с картины из шкафа. Я с трудом разжала цепкие, точно тиски, пальцы и принялась отмахиваться от пугающего видения. Яркий свет слепил, доставляя боль глазам, но в нем постепенно стало таять наваждение. Кто-то вновь позвал...

… Меня охватил необъяснимый дикий ужас, и я подскочила, едва не вскрикнув. Сон? Да, это был всего лишь сон, но до чего же реалистичный и жуткий. А голоса? Они звучали, как настоящие, не как в голове. Неприятное липкое чувство страха, нагнанное кошмарным наваждением, быстро отступило, однако в голове все еще не рассеялся туман, как и тяжесть. Не припоминаю, чтобы когда-то мучилась плохими или тревожными сновидениями. Я покосилась пилюли, лежащие на тумбе: может, дело в них? И зачем приняла их? Да, Швальц и Верин хотели помочь, но кто знает, что вообще это за лекарство и откуда оно? Нет-нет, все это уже похоже на паранойю, зла мне здесь едва ли кто-то желает. Или?.. Вновь вспомнилось о недавних нехороших событиях и чьих-то злых шутках, и сомнения голодным червем закопошились, подтачивая сознание.

Часы показывали почти половину одиннадцатого. Непогода притихла, и я решила впервые за все время пребывания в имении выйти на улицу. Подышать свежим ночным воздухом не помешает, заодно и голову проветрю. Погасив свет и прихватив плащ, я неспешно вышла из комнаты. Должно быть, все уже спят, но это даже хорошо — никто не помешает прогулке, не станет учинять расспросы или напрашиваться в компанию. В ночи все звуки невероятно усиливаются, звучат громче обычного, вот и мои шаги по скрипучей лестнице не смогли остаться тихими, незаметными. Равно как и шуршание плаща, и сухой звучный щелчок замка, и стучащий скрежет дверных петель. На удивление, увесистый ключ торчал в скважине, и я спокойно вышла на крыльцо. Сырой промозглый ветер обдал с ног до головы, смахнул откуда-то сверху собравшуюся дождевую воду и понесся дальше. На меня смотрел все тот же угрюмый вид, только в ночной темени, разбавляемой хилым светом редких уличных фонарей, каждый его уголок, тропинка, дерево, да и небольшое поселение смотрелись еще более убого и покинуто. Однако сейчас подобная атмосфера нисколько не угнетала, и я решила чуть побродить возле особняка и немного по здешним окрестностям. Недалеко, до ближайшего фонаря или первого двора.

Ни в одном окне не горел свет — домишки дремали, окутанные мраком, и невольно закралась мысль, что людей-то в них едва ли можно найти. Похоже, поселение, «охраняющее» подход к имению Швальца, уже давно стоит покинутым — уж больно запущенными выглядели хозяйства. Еще в день приезда ощутила запустение и абсолютное одиночество. Я вдохнула холодный воздух, натянула получше капюшон, обхватила себя руками и медленно прошла вперед, по размытой дороге. Чем ближе подходила к домам, тем больше задавалась вопросом: что же такого случилось, из-за чего местные оставили свои жилища? Ушли ли они постепенно или все разом? Трудно представить причину, хотя… А что, если причиной была семья старика? Чужаки приехали в эти края, обустроились, местным не понравились новые порядки или условия, и они просто ушли. Кто его знает, чем вообще семья Йохана занималась, что говорила. Да уж, кто-то скажет, меньше знаешь — крепче спишь, но иногда правило стоит нарушать. Я ничего не знаю о Швальце, ровным счетом, он — темная личность, по-настоящему, и за его непроницаемым взглядом неизвестно что таится. Как и в голове. А жильцы? Между ними очень странные отношения, как будто они состоят в каком-то кружке или… обществе. Да, точно, именно обществе, и похоже, очень узком, и явно достаточно давно — уж больно вольное общение в их компании, если не считать как будто нарочитого обращения на «вы». Хоть эти люди и утверждают, что они почти чужие друг другу, и вынуждены разговаривать и видеться только из-за того, что временно снимают угол в особняке, мне не очень-то верилось в их объяснения. Мои глаза видели совсем другое, а я им доверяю больше, чем чужим словам и убеждениям.

Прогулка по печальной округе продлилась недолго: только успела дойти до небольшой деревянной постройки, как снова начал накрапывать дождь. И как бы ни хотелось пройтись еще немного, все же пришлось развернуться и топать назад.

— Что? — я бросила взгляд на особняк и на мгновение замерла: в моей комнате горел свет! — Разве я не...

Изредка переводя взгляд себе под ноги, поспешила к особняку. Кому понадобилось заходить ко мне, да еще и так поздно? Уже оказавшись рядом с домом, заметила скользнувший перед окном бесформенный силуэт, и в ту же секунду свет погас. Безудержное любопытство подстегивало; шаг ускорился, меня уже не особо заботило бесшумное передвижение по холлу и лестнице. Когда я почти поднялась на второй этаж, то увидела уже знакомую невысокую белую фигуру, которая мелькнула на площадке третьего этажа, после чего скрылась в правом крыле. Затем где-то там закрылась одна из дверей, и, разумеется, как только я поднялась наверх, то коридоры уже пустовали. Что здесь вообще происходит? А эта фигура? Она же точь-в-точь похожа на ту, что была в подвале. Что за глупые детские выходки? Со мной делила этаж только Даша, и абсолютно точно другие комнаты пустовали, но не могла же она, как ночная воровка, залезть ко мне, да и зачем?

— Кто здесь? Дарья, это вы? — мой голос звучал негромко, но отчетливо.

Я прошла в правое крыло и остановилась напротив спальни маленькой нервной женщины. Не знаю, что хотела услышать, но все равно прислушалась, осторожно припав к двери. Тишина. Ни единого шороха, даже намека, что Дарья не спит. Но кто же тогда это был, кто рыскал у меня и что искал? Немного помедлив, я для верности по очереди обошла все комнаты, аккуратно дергая ручки, проверяя, действительно ли заперты двери. Ничего не понимаю. Кто-то затеял странные игры, в которые я лично не очень хочу играть; как будто нарочно изводят, прикидываются, и делают вид, что ничего не происходит. А вдруг в особняке все-таки есть еще лица, о которых я не знаю? В таком огромном доме, да еще с закрытыми коридорами и массой помещений легко затеряться. Может, кто-то из родни Швальца? Еще раз осмотревшись и ничего не обнаружив, я поторопилась к себе. Каково же было возмущение и ошеломление, когда обнаружила в комнате полный разгром — света из коридора хватало, чтобы глаза разглядели в полутьме бардак. Практически все вещи, включая документы и даже постельное белье, оказались разворошенными и разбросанными. Из раскрытого шкафа «водопадом» на пол вывалились стопы бумаг и папок; одежда валялась вперемешку с обувью. Напольная лампа же чуть ли не лежала на кровати. Уж не знаю, сколько я стояла на пороге в полном смятении, однако все же поборов его, бросилась включать торшер, а после — заперлась. Комната буквально была перевернута вверх дном!

— Вот так гостеприимство, нечего сказать. Ладно, молчать у вас уже не выйдет, все равно придется говорить. Хватит с меня, утром все разузнаю, неважно как и от кого.

Спустя время порядок был более-менее восстановлен, и вроде ничего не пропало, за исключением одного: исчез портрет того самого пожилого мужчины. Пропажа показалась совершенно невразумительной и нелепой, и если искали картину, то стоило ли переворачивать все с ног на голову вместо того, чтобы просто попросить? Ночью, конечно же, глаз я не сомкнула, теряясь в неясных размышлениях и догадках. И снова слышались чьи-то шаги за стенами, шорохи и скрежет.