Глава XVII ОКОНЧАНИЕ

— Что тут было, Федор? — спросил я спустя полчаса. — Я мало что помню и еще меньше понимаю.

— В момент выстрела Олеся оттолкнула тебя в сторону. Она стояла прямо за тобой, и твоя пуля досталась ей. Потом появился Черныш.

Я нашел взглядом безголовое тело Михаила, так и лежащее у воды. Конечно, без головы далеко не уйдешь. Хотя у него ее и раньше не было.

— Понятно. А потом?

— Вот про «потом» я и сам не очень понимаю. Я прекрасно видел, что Олеся мертва. Мне не нужно проверять пульс и дыхание в таких случаях. Ее аура исчезла, а это могло значить только одно — человек умер. Живого человека без ауры не бывает. Я пытался доползти до нее, но сил не хватило. Потом ты закричал. У тебя было страшное лицо, твои глаза стали черными, в них не было зрачков. Поднялся сильный ветер, точнее, вокруг вас закрутился смерч. Твоя аура окутала вас двоих, разделилась, и часть ее осталась на Олесе. Когда я смог снова поднять голову, вы оба лежали неподвижно, но я увидел, что Олеся снова жива. У нее снова появилась аура живого человека.

Я понял, что она просто спит. Саша, этого не может быть, но я своими глазами видел воскрешение. И это сделал ты.

— Я?

— Да. Ты стал Основателем. Ты смог разбудить силы, недоступные не то что мне, но и Олесе. Видишь, теперь все наши нити сходятся на тебе. Теперь ты Основатель. Им всегда становится самый сильный ведьмак. Видишь ее ауру вокруг головы? Она у нее зеленая. По цвету можно судить о силе. В основном у обычных ведьм и ведьмаков со средними способностями аура красная или оранжевая. Редко — желтая. Чем дальше вправо по спектру радуги, тем мы сильнее. В наших книгах написано, что раньше бывали ведьмаки с синей аурой. Тоже Основатели, конечно. Я не очень верил. Трудно представить такую мощь.

— А у меня?

Я потрогал свою голову руками, будто мог на ощупь определить свой цвет.

— Твою почти не видно. Только краешек фиолетовый, переходящий в ультрафиолет.

— Н-да, — я почесал макушку, — рядом со мной хорошо загорать, наверное.

С трудом преодолевая слабость, я подошел к Олесе, сел рядом и взял ее руку в свои ладони. Шло время, силы постепенно возвращались. Наконец, Олеся пошевелилась и открыла глаза. По ее взгляду было понятно, что девушка еще находится между сном и явью.

— Как хорошо, что ты тоже здесь есть, — еле слышно прошептала она, — я видела тебя там, ты шел по темному коридору, я звала, но ты не слышал. Там было много дверей. За ними какие-то люди. Я видела твоего отца. А ты зашел в одну и не вернулся. Я так боялась остаться одна.

— Родная моя, все хорошо. Я с тобой.

Постепенно взгляд Олеси становился все более осмысленным, она приходила в себя. Я помог ей сесть. Волк радостно взвизгнул и принялся вылизывать Олесино лицо. У этого зверя, похоже, было два любимых занятия в жизни — отрывать головы врагам и лизать друзей. Нет, три. Еще пироги с курицей.

— Черныш, пожалуйста, хватит, — мысленно взмолилась Олеся.

— Олеся. Живет. Волк. Рад, — ответил Черныш, не собираясь прекращать свое мокрое дело.

— Слышишь, чудовище, заканчивай слюнявить мою невесту! — не выдержал я, вмешиваясь в их безмолвный разговор.

Олеся и волк уставились на меня в изумлении.

— Ты нас слышишь?

— Слышу. И вижу, — проворчал я, показывая Чернышу кулак. Тот прижал уши и попятился.

— Жених. Есть нельзя, — сказал волк после паузы с явным сожалением.

Олеся разглядывала мою фиолетовую ауру Основателя круглыми от удивления глазами.

— Я такого никогда не видела, даже представить не могла. Саша, ты понимаешь, кто ты теперь?

— Федор просветил в общих чертах. Что-то вроде передвижного солярия, как я понял.

— Передвижного балбеса! Ты сам не представляешь свою силу.

— Так, попрошу проявлять уважение к Основателю, — я встал и принял гордую позу. Олеся тоже поднялась. Внезапно она нахмурилась.

— Я вспомнила. В том жутком коридоре. Там была какая-то девушка в мужской рубашке. Она тебе улыбалась очень ласково. И знаешь, все бы ничего, но эта рубашка была ее единственной одеждой, а пуговицами на ней она так и не воспользовалась. Это кто, а, Сашенька?

«Сашенька» прошипело так ласково, как могут шипеть только кобры перед броском. Глаза любимой сузились до опасных щелочек, кулачки сжались. Ведьмочка все-таки.

— Это мое прошлое, Олеся. Даже не мое, а человека по имени Александр Костылев, которого, похоже, больше нет.

Олеся продолжала смотреть на меня с подозрением.

— И между нами целый Атлантический океан к тому же, — попытался я добавить аргумент.

В таких ситуациях лучше меньше говорить, а больше делать. Я крепко обнял свою прекрасную ведьму и прижал к себе. Несколько ее слабых попыток вырваться и что-то сказать были ласково, но решительно пресечены и закончились долгим поцелуем.

Глава XVIII

Останки Михаила мы все-таки решили похоронить. Бандит, но не кидать же тело в реку. Тем более что вырыть подходящую яму в лесу оказалось легче, чем я думал. Отправив Олесю в сторожку поискать чего-нибудь на обед, мы с Федором нашли подходящее место в лесу.

— Яму я сделать не могу, но сделаю почву рыхлой. Мы так огороды «вскапываем». Совсем простенькое заклинание, — сказал Федор. — Смотри, тебе тоже пригодится.

Он сделал несколько движений руками. Земля на выбранном участке пошла трещинками, трава почернела и рассыпалась в труху.

— Можно я попробую? — я вроде бы запомнил нужные движения.

— Давай, — Федор отошел в сторону, — все помнишь?

Я встал на его место и повторил пассы. Ничего не произошло.

— Ты представь, что направляешь свою энергию в это место. Сосредоточься на этом куске земли.

Я представил, как моя аура сосредотачивается в руках, накапливается и растет, затем резко выбросил эту энергию вперед. Почва ушла из-под ног, фонтан из нескольких тонн земли и глины взметнулся высоко вверх, до верхушек окружавших нас елей, завис на мгновение на высоте и обрушился вниз, больно стуча по голове мелкими камешками.

Отряхнувшись, мы с Федором заглянули в получившуюся яму. На глубине метров четырех светилось, остывая, гладко отполированное скальное основание.

Федор аккуратно потрогал шишку на голове — тоже результат моего дебюта — и сказал:

— Ну, примерно так я и предполагал. Сила есть — ума не надо.

— Но-но, я все-таки доктор философии, прошу не унижать. Да и что такого? Будет Михаилу и могила, и крематорий заодно. Мое ноу-хау.

Покончив, наконец, с похоронами, аккуратно зашвырнув тело бандита в яму и обрушив ее стены, мы вернулись к сторожке.

Олеся накрыла стол на берегу. Сторожка стояла, сильно покосившись набок. Упасть ей не давало ближайшее дерево, в которое уткнулся край крыши.

— Землетрясение было, я решила, что лучше мы поедим на свежем воздухе. Это чудо архитектуры может рухнуть в любой момент, — объяснила Олеся.

Я стоял молча, глядя на побочный результат своих экспериментов.

— Это что, вы устроили?

— Нет, что ты!? Мы копали, — быстро ответил я, опередив Федора, открывшего было рот.

Следовало решить, что нам делать дальше. Было понятно, что первоначальный наш план рухнул. Хотя бы из-за того, что лодки у нас больше не было. Ее остатки валялись, разбросанные смерчем по всему берегу. Да и в любом случае после пропажи Силантьича с его племянником показываться в Крестовском было опасно. Вопросы ко мне могли возникнуть как у бандитов, которые ждали новостей от Михаила, так и у властей. Ни то ни другое меня не устраивало.

Идея, которая пришла мне в голову, сначала показалась безумной.

— Олеся, скажи, ты можешь научить меня являться во сне? Ведь теоретически это возможно? Вы оба говорите, что я Основатель и очень сильный.

Олеся задумалась.

— Можно попробовать. У меня это долго не получалось, но кто знает? Ты ведь и правда сильнее. Только совсем неумеха. Тебе надо учиться использовать свою силу.

Федор согласно кивнул, опять потерев шишку на голове.

— Тогда не будем откладывать. Ночуем здесь. Объясняй, что надо делать, — подвел я итоги нашего совещания.

Оказалось, что никаких специальных приготовлений и заклинаний не нужно. Главное, что было необходимо, — суметь сосредоточиться на своей цели и, что, по словам Олеси, было самым сложным, не упустить эту цель, заснув.

— Я постараюсь. У меня нет другого выхода. Я даже не знаю, жив ли еще отец. Милая, ты можешь помочь мне уснуть прямо сейчас?

— Конечно, это всего лишь небольшой гипноз, — кивнула Олеся.

Мы быстро соорудили довольно удобное спальное место из еловых лап и разных тряпок, найденных в сторожке. Под голову приспособили мой рюкзак, освободив его перед этим от разных твердых предметов.

— Теперь расслабься и не сопротивляйся мне. Думай об отце непрерывно. Я постараюсь тебе помочь.

Олеся села на край моей импровизированной постели.

— Смотри мне в глаза, — Олеся замялась на секунду, — и, пожалуйста, Саша, будь осторожен.

Я не успел понять, что произошло дальше. Только взглянув, я просто провалился в черные глаза моей ведьмы. Я повис в полной темноте, не представляя, где верх, где низ, не зная, кто я и что здесь делаю. И что такое «здесь»? У меня было какое-то важное дело, но какое дело может быть у никого нигде? Ответ: никакое. Я глупо хихикнул. Эта шутка показалась мне очень удачной.

— Саша, Саша, — очень настырный голос в моей голове звал какого-то Сашу. Что за назойливый и неприятный звук? Почему нельзя оставить меня в покое? Кого меня? Кто я? А, неважно. Зовут Сашу, вот он пусть и отзывается.

— Саша, вспомни, услышь. Услышь меня, черт бы тебя побрал!

О, вот уже ругаются. Сколько суеты вокруг этого Саши.

— Ты обещал на мне жениться, обещал колечко в коробочке, а сам висишь тут, как безмозглая медуза!

Ну, это уже оскорбление, это уже ни в какие рамки. Если обещал — женюсь. Стоп. На ком?

И тут в голове что-то щелкнуло, невесомость исчезла, и я полетел вниз.

Олеся. Отец. Я вспомнил!

Я вынырнул из темноты и обнаружил себя, стоящим в углу комнаты. Медицинские приборы и мониторы на стене не оставляли сомнений — это больничная палата. Отец лежал на кровати, опутанный трубками жизнеобеспечения и проводами датчиков. Олеся оказалась права — он был в коме. Я попытался проникнуть в его сон, но ничего, кроме черной пустоты, не увидел. Отца там не было. Я сам еле выбрался из вязкой и липкой темноты его коматозного сна, в какой-то момент даже испугавшись, что застрял там, словно в трясине.

В растерянности я стоял перед отцом, не зная, что делать. Было ясно, что со мной все происходит не совсем так, как объясняла мне Олеся. Во-первых, я не понимал, где нахожусь. В теории я мог проникнуть в сон спящего человека, взяв его под свой контроль. Проще говоря, присниться ему по своему желанию и управлять содержанием сна. Но я стоял в реальной больничной палате, а не в отцовском сне. Мысль, пришедшая следом за этими рассуждениями, заставила меня вспотеть от волнения.

Да, я могу хотя бы попробовать. Я вижу его ауру, вижу черное безобразное пятно рака посередине груди. Вижу щупальца метастазов, протянувшихся во все стороны от опухоли.

Я приблизился к отцу и положил руку на его грудь.

— Я беру твою боль. Я беру твою боль, папа.

Меня рвало. Меня просто выворачивало наизнанку, и, казалось, что этому не будет конца. Зловонная жижа с кусочками окровавленной плоти извергалась из меня фонтаном, разливаясь по кафельному полу и тут же исчезая без следа. Корчась от бесконечных позывов, я не убирал руку с груди отца. Комната кружилась перед моими глазами, я уже плохо понимал, что происходит, но помнил лишь одно — нельзя убирать руку.

Внезапно все кончилось. Я машинально вытер губы, хотя понимал: то, что извергалось из моего рта, вряд ли было материальным. Просто образ болезни. Об этом говорил и абсолютно чистый пол под моими ногами.

Вновь придирчиво осмотрел ауру отца. Болезни больше не было. Небольшое, словно чернильная клякса, пятно пульсировало в области сердца, сбивая его с ритма и будто бы сдавливая тонкими пальцами. Я убрал его легко, только почувствовал короткий укол в своей груди.

По коридору протопали торопливые шаги. Стеклянная дверь распахнулась, и в палату вошел дежурный врач. За ним семенила медсестра. Врач мельком взглянул на меня и направился к отцу, лишь бросив по пути: «Почему посетитель без халата, Таня?» Таня же глядела на меня во все глаза. Она точно знала, что никаких посетителей сегодня в отделении реанимации не было.

— Кто вы такой? Как вы сюда попали? — задавая вопросы, медсестра вытесняла меня из палаты при помощи своего грозного бюста.

— Погодите, Танечка, военное положение отменяется. Это мой отец, Костылев Лев Михайлович. А я его сын, соответственно, — Костылев Александр Львович. Вас не было за пультом, когда я пришел. А халат я просто не нашел. Кончились, наверно.

Таня опасливо глянула на доктора — не услышал ли он случайно моих слов про ее отсутствие на рабочем месте. Однако тому сейчас было не до медсестры. Ничего не понимая, он вновь и вновь перепроверял показания приборов и датчиков, которые выдавали данные абсолютно здорового человека. Я видел, что отец просто крепко спит.

Медсестра тем временем морщила лоб в явной попытке что-то вспомнить.

— Так у него что, два сына было? — наконец спросила она.

— Почему два, почему было? — не понял я.

— Ну как же. У него же сын погиб, утонул. Ему как сказали, он к нам в реанимацию и попал в коме. Девочки рассказывали на посту. Ужас.

— Кто сказал?

— Да я ж говорю — девочки.

— Ему кто сказал? — рявкнул я.

Мой тон или мое лицо испугали медсестру Татьяну. Попятившись, она затараторила:

— Так друг его, Виктор Иванович. Он и скорую вызвал отцу вашему. Хороший человек, каждый день проведывает. Денег вот дал, хоть я и не просила. Чтобы, говорит, присматривали за больным повнимательней. Так, а вы что, не знали? Ой, батюшки. Так это брат ваш утоп, получается?

— Получается, получается, — поняв, что случилось, я перестал прислушиваться к болтовне медсестры.

— Я отдохну тут немного в коридоре, ладно, Танечка?

— Ага, ага. Я сейчас только халат вам принесу.

Медсестра ушла, постоянно оглядываясь.

Глава XIX

Значит, вот как, дядя Витя? Решил одним выстрелом двух зайцев? Поспешил, дорогой. А ведь могло и получиться. Сын погиб, отец, будучи смертельно больным, не пережил горя. А ты, дядя Витя, обливаясь слезами, подхватываешь падающую империю Костылевых и продолжаешь их благородное дело? Умно. Только грош цена такому уму. Потому что подло.

Я представил, что почувствовал отец, узнав о моей гибели. Он же думал, что сам послал меня на смерть.

Я взглянул на круглые настенные часы в коридоре. Одиннадцать вечера. Отца сейчас лучше не тревожить, пусть спит. А вот с дядей Витей поговорить очень хочется.

Прибежала Таня с халатом.

— Скажите, Танечка, — спросил я, придав лицу самое милое выражение, на какое был сейчас способен, — а нельзя ли у вас тут где-нибудь немного поспать? Я издалека ехал, устал очень, да и отца оставлять не хочется.

Видимо, мое лицо получилось достаточно милым, потому что медсестра отвела меня в маленькую пустую комнату с одной кушеткой и даже достала откуда-то новое больничное одеяло в полиэтиленовом пакете.

— Вот, отдыхайте. Я только свет погашу, а то доктор увидит.

Таня прикрыла дверь снаружи, и я остался лежать в темноте.

Уснуть во сне — нетривиальная идея. Думаю, Олеся с Федором подняли бы меня на смех. Но я почему-то был уверен, что смогу. Ведь то, что происходило со мной сейчас, тоже не вписывалось в знакомое Олесе путешествие по снам.

Самым трудным оказалось заснуть. Нервы были на взводе, мысли об отце, предателе Терехове теснились в голове, не позволяя расслабиться. Наступила уже глубокая ночь, когда я додумался воспользоваться помощью Олеси. Точнее, воспоминаниями о ее гипнотизирующем взгляде, который смог выключить меня за пару секунд возле лесной сторожки, где, я надеялся, мой спящий организм и пребывал в настоящее время. Я попытался вспомнить этот взгляд и свои ощущения. Комната качнулась, ее стены растаяли в темноте. Я вновь стоял в уже знакомом бесконечном, тускло освещенном коридоре со множеством дверей.

На этот раз в расположении дверей не было хаоса. Я сразу узнал нужную мне — дверь в сталинской многоэтажке на Котельнической. Дядя Витя предпочитал классику всем модным элитным новостройкам. От толчка рукой дверь распахнулась. Действительно, какой смысл запирать двери в собственном сне?

Терехов курил, стоя у открытого окна и глядя на сверкающую огнями Москву. На огромной кровати в полумраке спальни виднелась обнаженная фигура спавшей девушки. По разбросанному в беспорядке белью я понял, что время здесь проводили весело.

Дракон, вышитый золотыми нитями на спине шелкового китайского халата, в который был одет Терехов, подозрительно уставился на странного гостя. Я стоял посередине комнаты. Что я, собственно, хотел сказать этому человеку? Что он мог сказать мне?

Наконец, дядя Витя что-то почувствовал и резко обернулся. Надо отдать ему должное — в руках себя держать этот человек умел. Только светящийся в темноте белый шрам на щеке выдавал его истинное состояние.

— Александр? Ты как тут?..

Я сделал шаг вперед, чтобы видеть его глаза. От этого движения нервы у Терехова сдали. Он резко отшатнулся назад, запнулся о низкий подоконник, неловко попытался ухватиться за раму. Китайский дракон взмахнул своими шелковыми крыльями и исчез в проеме окна. Через несколько мгновений снизу раздался глухой удар. Вряд ли на него кто-то обратил внимание. Москва под окнами сияла и шумела круглые сутки. Как всегда. Холодные огни города были равнодушны к людским несчастьям, завистливы и жадны. Они крали человеческое время, жизнь, душу. Вечные праздничные огни были мертвы и превращали в мертвечину все, что освещали. В какого монстра, пожирающего человечность, ты превратился, мой бывший родной город? Будто крысиный король ударил тебя своим хвостом.

Я не стал выглядывать вниз. Тридцатый этаж, не на что там смотреть. Отвернувшись от окна, я обнаружил, что девушка на кровати сидела, забившись в угол, глядя на меня круглыми от ужаса глазами, и тихонько поскуливала. Теперь я узнал ее. Новенькая секретарша Вика. Я машинально поднял с пола валявшееся одеяло и подал девушке. Она только сильнее забилась в угол. Вику трясло. Мне пришлось положить одеяло на край кровати. Все. Мне здесь делать больше нечего. У самого порога я обернулся:

— Да, чуть не забыл. Виктория, вы уволены.

Я аккуратно прикрыл за собой дверь и открыл глаза уже в больнице, лежа на любезно отданной в мое распоряжение кушетке.

Из коридора тем временем доносились звуки нешуточной суеты. Я поднялся и осторожно выглянул за дверь. Множество народа в белых халатах вбегали и выбегали из палаты отца. Одни везли какие-то приборы на блестящих никелированных тележках, другие склонились над лентами кардиограмм. На меня никто не обращал внимания. Я понял, что поспать моему отцу эти эскулапы так и не дали.

Я вошел в палату и скромно встал возле двери. Из-за мелькающих перед ним белых халатов отец не сразу меня заметил. Он полусидел в кровати, безучастно позволяя врачам проделывать свои манипуляции.

— Вы или ваш томограф? Я спрашиваю, кто из вас сошел с ума? — размахивал руками пожилой, очень солидного вида доктор, похожий на киношного профессора. Наверное, и правда профессор. — Опухоль на четвертой стадии не исчезает сама по себе. И не сама по себе тоже! А где инфаркт, я вас спрашиваю? Куда он делся?!

Мне не интересно было слушать дальше. Наши с отцом глаза, наконец, встретились. Я улыбнулся и подмигнул. И тут я увидел то, чего не видел никогда в жизни — слезы катились из глаз моего всегда сурового и спокойного родителя. Я подошел, раздвигая возмущенных докторов, и обнял его, обрывая тонкие электроды кардиографа.

— Пап, я живой. Я с тобой. Вызови водителя, поехали отсюда. Здесь тебе нечего делать. Я объясню.

Боюсь, что отец решил, что он все-таки умер и так выглядит, оказывается, загробный мир. Он ничего не спрашивал, когда я потребовал у персонала мобильный телефон, послушно позвонил водителю. Я помог ему одеться. Несколько раз пришлось рявкнуть на решительно возражавших моему самоуправству врачей. Нехорошо, но мне ничего другого не оставалось делать. Иначе бы мы от них не избавились в ближайшие месяцы. Когда мы с отцом садились в его лимузин, нас провожал весь персонал медицинского центра, держась, правда, на некотором расстоянии.

Отец слушал меня, не прерывая, а я старался не перегружать свой рассказ о последних событиях деталями и эмоциями. Получился сухой деловой доклад, к которым и привык Глава огромной компании. Только раз, при упоминании роли его старого друга и соратника, отец не смог сдержать эмоций. Его кулаки сжались так, что костяшки пальцев побелели.

— Самые ужасные новости, папа, я приберег на финал, — сказал я, подводя черту под деловой частью своего доклада, при этом широко и глупо улыбаясь. — Ты скоро станешь дедом. И я женюсь.

Лицо отца вытянулось. Видно было, что он пытается посчитать, сколько дней прошло с момента моего отъезда и когда я все это успел. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, затем он спросил:

— На ком?

— На ведьме, папа. На ком я еще могу жениться?

— Ты сильно изменился, сын. Теперь я спокоен за дело своей жизни. Когда ты думаешь принять компанию?

Я тоже сделал вид, будто что-то подсчитываю в уме.

— Боюсь, папа, лет через двадцать-двадцать пять. Раньше тебя из твоего удобного президентского кресла не сдвинешь.

Я подошел к столику, на котором стоял отцовский ингалятор, взял, покрутил в руках и зашвырнул в мусорную корзину.

— Это тебе больше не понадобится, отец. Но, прости, мне пора, я правда не могу больше задерживаться в Москве.

Я направился к выходу из его кабинета. Просыпаться, то есть исчезать на его глазах мне не хотелось. Пусть думает, что я поехал в аэропорт.

— Погоди, Саша. Минутку.

Отец поднялся, подошел к антикварному шкафу, стоявшему в углу. Долго там что-то искал, затем обрадованно вскрикнул и протянул мне небольшую коробочку.

— Что это? — я осторожно открыл. Внутри лежало маленькое скромное колечко с невзрачным черным камешком в оправе.

— По семейной легенде, это обручальное кольцо твоей прабабки Варвары. Оно передается из поколения в поколение. Говорят, камень становится ярче, когда есть любовь, и тускнеет, когда она уходит. Твоя мать в это не очень верила, а после нашего развода не стала его забирать, оставила тебе. Вот заодно и проверишь. То ли свою любовь, то ли легенду. Это уж как получится.

Мы обнялись на прощание.

— Увидимся, па. Не провожай. И передай от меня спасибо этому своему ангелу. Он хороший парень.

***

— Слушай, Черныш, ну это уже невыносимо!

Я в очередной раз попытался рукавом вытереть волчьи слюни со своего лица, сидя на ложе из еловых веток. Тело от долгого неподвижного лежания затекло, голова кружилась, и мне никак не удавалось отпихнуть от себя это черное чудовище. От сторожки ко мне со всех ног бежали Олеся с Федором.

Что-то ужасно давило на ногу, мешая сидеть. Я залез в карман и нащупал маленькую твердую коробочку.

Олеся добежала до меня первой, принялась ощупывать, видимо, в поисках повреждений, задавая при этом пять разных вопросов в секунду. Я со стариковским кряхтением попытался встать перед ней на одно колено, но неловко бухнулся на оба. Олеся попятилась на шаг, решив, видимо, что я слегка сошел с ума от своих экспериментов.

— Вот, — сказал я, протягивая любимой коробочку и внезапно растеряв все свое красноречие, — ты согласна?

Олеся молчала, завороженно глядя на кольцо, затем робко взяла и надела на палец.

— Это значит, ты согласна?

— Я подумаю.

— Ладно, думай. Только главным в семье все равно буду я.

Камень в кольце полыхнул ослепительным светом, не слабее дуги электросварки, затем, успокоившись, засветился маленьким теплым живым огоньком.

— Пойдем домой, дорогая. У Федора вон огурцы с помидорами не убраны, а мы все ходим.

КОНЕЦ