ГЛАВА XI

— Я провожу тебя, можно? — спросил я, когда Олеся засобиралась домой.

Все время, которое мы провели в моем доме, делая вид, что, кроме еды, нас ничего особенно не интересует, я пытался понять, как вести себя дальше. Я видел, что Олесе не по себе. Иногда краем глаза ловил ее то грустный, то испытующий взгляд, но, стоило мне ответить на него, девушка тут же отводила глаза. Кто я, что я для нее? Тяжкая обязанность? Дело, которое надо сделать и поскорее забыть? Нужна ли ей моя любовь или мои чувства только усложняют и так непростую для нее ситуацию? Чужая, ненужная, непрошеная любовь часто бывает более тягостна, чем даже несчастная собственная. Особенно когда деваться от нее некуда.

— Если хочешь, — Олеся равнодушно пожала плечами.

— Хочу.

Мы молча шли с ней по улице, и встречные прохожие деликатно отводили глаза, делая вид, что нас не замечают или страшно заняты собственными делами.

— У меня такое чувство, что все в курсе наших проблем, — сказал я негромко.

Олеся только виновато кивнула.

— Прости. Ты не должен ничего. Никому ничего не должен.

Она остановилась. Оказывается, мы уже пришли. Я взял ее руку. Пальцы были ледяными.

— Послушай, вы ведь умеете читать мысли?

— Да, но я же тебе обещала этого не делать.

— Я разрешаю. Даже настаиваю.

Олеся впервые, пожалуй, за весь этот день подняла на меня свои глаза. В них стояли слезы. Сколько времени мы так стояли, не берусь сказать, но по тому, как менялся ее взгляд, я понял: она прочитала именно то, что надо. Или услышала, а может, увидела, не знаю, как там у них это все происходит. И, похоже, даже больше, чем надо. Мысли ведь трудно остановить, когда держишь за руку такую девушку. Слезы в ее глазах высохли, и им на смену пришли лукавые чертики. Мне даже показалось, счастливые чертики.

— Саша, а ты нахал. Какой ужас! Маньяк московский.

— Сама ты, Олеся, пигалица заречная.

Я обнял ее и прижал к себе.

И да, эту ночь мы были вместе.

Глава XII

Я лежал и смотрел, как в горячем лучике солнца, проникшего в комнату через сердечко в закрытых ставнях, плавают пылинки. Они возникали словно из ниоткуда, пересекая границу тени и света, искрились в луче пару секунд своей невесомой жизни и исчезали, вновь уходя в тень. Из тени в тень, через короткий миг света и тепла, повинуясь капризному потоку воздуха, который они, имей пылинки разум, наверняка называли бы судьбой. Какой ветер занес меня в этот яркий и горячий луч любви моей прекрасной ведьмы, вытолкнув из тени прошлой жизни? И сколько суждено мне в нем летать? Миг? Век? Но я не пылинка, у меня есть голова, а в ней мозги. Просто надо лететь не поперек, а вдоль, не поддаваясь ветру-судьбе. И тогда счастье может длиться вечно. У людей, в отличие от пылинок, есть специальный моторчик за спиной, позволяющий сопротивляться ветру и самим выбирать направление полета. Как у Карлсона. Этот моторчик называется свободная воля. «Лишь бы солярки хватило», — добавил бы юный Никита.

Из-под одеяла, которым во сне Олеся накрылась с головой, спасаясь от яркого утреннего солнца, показались два кулачка, потом черная макушка и, наконец, широко открытые счастливые глаза. За ними на свет появились нос, рот, шея и грудь. Одеяло остановилось в районе пупка, но тут вмешался я и помог ему продолжить движение. От совершенства и красоты, которые открылась моему взору, перехватило дыхание.

— Ой, — жалобно пропищала Олеся, — опять? Я так устала, как будто всю ночь летала на метле.

— Позвольте представиться, мисс. Ваша метла. К вашим же услугам.

Олеся прыснула. В ее усталости была и моя вина. Чего уж тут скромничать.

Мы открыли ставни только ближе к обеду. Я стоял у окошка и смотрел на улицу. Там было странно пусто и тихо. Понятно, что Заречная — это не Москва, но вчера тут не было такой тишины. Стучали где-то молотки, скрипел ворот колодца, мычали коровы… А сейчас никого. Слышно, как в саду напротив жужжит пчела. Вот на пороге соседнего дома показалась женщина, украдкой глянула в нашу сторону и буквально на цыпочках отправилась к сараю.

— Что это с ними? — удивился я.

Олеся подошла ко мне сзади, обняла.

— Они не хотят нам мешать, Сашенька, делать будущего Основателя.

— А, ну да, я и забыл, как коварно ты меня использовала. Тогда действительно — пусть охраняют наш покой. И еще меня кормить надо, между прочим. Для дела, не просто так.

— Можно уже и не кормить, — ласковым голосом произнесла Олеся.

— Что значит «можно не кормить»? — я отвернулся от окна и уставился на свою ведьмочку.

— А то и значит. Ты свое дело сделал. Сын у нас с тобой будет.

Я сел на вовремя подвернувшийся край кровати.

— Ты хочешь сказать…

— Я и говорю. Я же ведьма, милый. Мне не нужен тест с двумя полосочками. Я и так все про себя знаю. Точно будет, и точно сын. Только как назвать, еще не решила. Впрочем, это твое законное право. Когда моя мама мной была беременна, отец Куприным зачитывался. Он и назвал меня Олесей. Очень ему эта повесть нравилась.

Олеся села рядом.

— Спасибо, Сашенька. Спасибо тебе, любимый.

Ее поцелуй длился вечность, прекрасную вечность, которая все-таки слишком быстро кончилась. Я разомкнул объятия на секунду — только для того, чтобы снова закрыть ставни.

— Эй, ты же еду требовал! — попыталась отвлечь меня Олеся от своих сладких губ. Это слабая попытка была полностью мной проигнорирована.

В следующий раз я вернулся в этот мир с небес, когда солнце уже клонилось к закату. Не знаю, чего мне хотелось больше — полежать незаметно в самом темном углу, смакуя ощущение вполне идиотского счастья (а какое еще может быть счастье, если оно полное?), или встать и поймать того, кто хрюкал в соседнем дворе с целью съесть целиком и немедленно. Есть хотелось очень, но сделать выбор было чертовски сложно. Жизнь вообще очень сложная штука, не знаю, как мне удавалось с ней справляться все эти годы.

Олеся лежала, старательно не открывая глаз и делая вид, что ее здесь нет.

— Я так понимаю, дорогая, что речь о кофе с круассаном в постель не идет?

— Не идет… — Олеся открыла один глаз, потом второй и, наконец, решительно села в кровати. — Как мне все-таки повезло! Ты не только симпатичный, но еще и догадливый. У нас с тобой теперь одна дорога, — моя милая сделала зловещее лицо и выдержала театральную паузу, — к Марии с Федором. Они точно накормят.

Продолжение следует