Восемь Жизней КактуZа. (1-3)

Артемий Волошко.

Восемь Жизней КактуZа.

Всем привет.

Начнём наверное.

Я не какой-то там писатель, у меня даже образования толкового нет, а понятие многих слов я ищу в википедии, учиться-не хотел и не желаю, жениться-прошла тяга к приключениям, а это наверное не рассказ даже, а просто слив, как в жизни-прихватило-бежишь в поисках кустов-бабах-и потом только, сидя на корточках в неудобной позе в поисках по карманам и сумке листочков, чеков, бумажной мелочи, всего, чем можно подтереться, но главное ты сделал-а именно высрался, а вот жопу подтереть нечем.

Примерно так и я сейчас-морально высрусь.

Чтобы было понятней— мне уже 36 лет, взрослый дядька, есть самый любимый для меня человек в мире— дочь Алина, есть отец, которого я боюсь каждый день потерять, есть сестра, с которой общаемся хорошо если раз в месяц, кот Филин, кошка Мура, балкон, две пустых и четыре запечатанных банки пива, два блока сигарет, запас адреналина и целых два дня выходных.

Все телефоны на беззвучном, домофон выключен, я готов к этому.

Жизнь первая. Коротенькая.

— Послушайте, дружище, а как вам сразу удалось узнать,

что стеклянный глаз у него левый?

— Очень просто, только в левом я заметил

каплю человеческого сострадания.

Фэнни Флэгг.

*** ***

Родился я в Минске, в однокомнатной квартире. Наверное мне было хорошо и тепло, и запах мамкиной сиськи был самый лучший запах в мире, и я мог себе позволить плакать, гадить под себя и хохотать просто так, оттого что вся жизнь впереди, а я хоть и такой маленький— но бесстрашный и всё могу, и весь мой мир— а это целых три человека, мать, отец и сестра, крутится вокруг меня, моего внутреннего врождённого притяжения.

Но что-то произошло, не знаю, что именно, мне было 5 лет— и в одно дерьмовое, сказавшееся на всей моей жизни, утро отец пошёл в ванную, дверь заперта изнутри, тишина, сначала крик отца «Шура, Шура, открой», топор, треск дверного косяка под натиском, и повесившееся тело.

Это не мама.

Мама пахнет блинами и вареньем, и молоком, и даже просто алкоголем-но она пахнет и тёплая.

А это непонятно что за тело. Но выглядит как мама.

Я плохо помню этот момент, мне иногда кажется, я его вообще просто не помню, многое дополнилось благодаря рассказам сестры и позже, спустя много лет, соседей, но то, что в 5 лет у меня сжалось сердце и даже на мгновение остановилось— факт. Потом отец вышел из ступора, просто сгрёб нас сестрой и скрыл за своей спиной от этой картины, скрыл как смог, со всей своей отеческой громадиной для нас, мелких и в этот момент не всесильных, а жалких и непонимающих, что произошло.

Потом была просто череда мгновений— событий, куча людей, бабушка, потом был суд, потом все соседи обвинили отца в том, что он довёл нашу мать до самоубийства, бабушке нас не отдали ввиду возраста, нарисовались дальние родственники, выиграли суд, лишили отца родительских прав— и вот мой первый и единственный на данный момент полёт в самолёте, потом поезд, потом оказалось, что у меня есть ещё две старшие сестры— сводные, что это не дядя и тётя, а новые папа и мама, бред конечно, сначала я был любимчиком— единственный пацан и к тому-же самый младший, меня лелеяли и любили все кому не лень, мыли, щекотали и ржали, и забавлялись со мной как могли.

А потом все начали вырастать из детства.

В 6 лет меня отдали в музыкальную школу. Мы все там учились, у родителей был бзик, что это развивает культуру внутри. Может и так, не знаю. Сначала понятно— помогали, подсказывали. Потом требовали. Потом заставляли. Потом били, если не справлялся.

За это я возненавидел музыкалку. Это было первое, за что меня стали серьёзно наказывать. Это сейчас я понимаю, что приёмные родители просто неправильно всё расчитали, что мы для них были сначала забавными— а потом несбрасываемым балластом, тяжёлым грузом, что ли.

Отцу дали 4 года, спустя три он освободился по УДО, приехал— но к тому времени нас настроили против него, к восьми годам я знал, что отец-зло, зэк, а приёмный папа-хороший, и я обязан ему, что меня не отправили в детский дом или приют, там бы меня обижали и отбирали вещи, и вообще я был— бы там никому не нужен.

Гады.

За это я их до сих пор ненавижу, есть конечно за что и благодарить, я умею стирать, зашивать, считать в уме и немного играть на фортепиано, но за ЭТО я их ненавижу.

Потому что истинную отцовскую, кровную всепрощающую любовь я узнал только в 16 лет.

И не оценил.

И ценить любовь так и не научился.

Наверное об этом и надо написать.

*** ***

Пока мы жили у приёмных родителей— а это чёрт знает сколько километров от Минска, в Казахстане, город Павлодар, так вот, пока мы там жили, моя сестра всё таки закончила муз.школу, потом муз.училище, и тут встал вопрос, куда дальше.

Самый простой вариант-обратно в Минск, тут родной город, квартира, бабуля и Институт Культуры.

Так и сделали— отправили.

Когда она уехала— тогда я первый раз понял, как это, быть одиноким среди людей. Была перестройка, мать стала частным предпринимателем, отец работал на заводе, но не мог получить зарплату, я— мыл машины, продавал на вокзале газеты, подметал рынок, приворовывая жвачку, сигареты и приятные мелочи, которые можно потом продать— неважно, будь то игральные карты с голыми тёлками или многоразовые зажигалки с наклееными видами Нью-Йорка, в те дни всё, что приносило доход, было хорошо. Наверное это тоже сыграло свою роль— работать было не выгодно, выгодно было подрабатывать и воровать. Учиться более 9-ти классов я не захотел, был оболтусом, стал зарабатывать себе на сникерсы, сигареты, новые кроссовки, которые ломались через две недели, много чего из того, что было обязательной атрибутикой 15-16-тилетнего подростка тех времён. Мы даже снимали примерно раз в месяц проститутку на троих-четверых и трахали её по очереди у товарища на хате, водку не пили, хоть и пробовали, только пиво и пару раз вино, пока его родители сидели на даче, наивно думая, что сын учит уроки и готовится к экзаменам.

Времена…

Я не считаю, что я делал что-то плохо или хорошо. Я катился в потоке катящихся, катившихся и просто падающих, тогда никто не знал, какое оно— ЗАВТРА.

Но приходя домой— уже не было родного человека, которому я мог вывалить события дня, зная, что она не сдаст родителям, и я не получу люлей, вот именно в этом месте и возникла пустота. Потом я твёрдо решил уехать в Минск. Сказал об это родителям (надеюсь вы понимаете, что всё это время речь шла о приёмных). Было выдвинуто условие-я сам, официально, зарабатываю себе на билет.

Мне было 16, из ПТУ меня выгнали за слишком хорошее поведение и регулярное посещение занятий, опыта работы-нет, ну что умеет человек в 16 лет? Н.И.Ч.Е.Г.О. Вот таким я и был. Но я сам пошёл по предприятиям, находящимся рядом с домом, просто заходил в отделы кадров и спрашивал, есть ли для меня работа. Нашлось место дворника в автобазе номер один, да-да, на город их было аж две… Открыли мне трудовую, заставили пройти комиссию, выдали веник, лопату и тачку. Проработал я так два месяца, меня научили сливать и продавать соляру, бензин, бегать за вином и портвейном, пить не запивая и не закусывая, дали два раза порулить автобусом, уходить с обеда домой и возвращаться потом за пропуском, обманывать продавщицу в столовой, пряча в карманы булочки и пирожки, короче всем премудростям дворника.

К концу ноября, ровно через два месяца, я заработал требуемую сумму, были куплены билеты, до Москвы, всё по очереди обьясню, но на тот момент до Москвы, паспорт я специально не получал, чтобы получить белорусское гражданство, небольшие сборы вещей в пакетик, и выезжаем. Мать поехала со мной, так как кто-то обязан был меня сопровождать. Ехали трое суток.

Наверное тогда не накопись во мне столько отрицания и юношеского максимализма я бы даже и вернулся, просто вышел бы на первой станции и поехал назад. Так было. Я помню первую ночь в поезде, когда мать посадила меня рядом, приобняла, и дрожащим голосом сказала «Не смотря ни на что, ты был единственный сын в моей жизни, а значит единственная надежда». Тогда я не понял смысл этих слов, я не прощался— я ехал навстречу чему-то новому, всё было не более, чем приключение, и не осознавал тогда, что это самое настоящее, первое в моей жизни прощание навсегда с человеком, с которым я прожил 11 лет, который кормил меня, лечил не смотря ни на что и просто был рядом. Но тогда я был преисполнен какой-то детской обидой, и врать не буду, до сих пор я так и не понял, благодарить её за всё хорошее или ненавидеть за всё дерьмо. Наверное и того и другого было в равной степени много.

За трое суток поездки «Павлодар-Москва» я понял, что мать постарела, волосы её редки, что она во многом неуклюжа, и не так сильна в жизни, как дома, что надо сопровождать её в тамбур курить, и ждать в вагоне возле туалета, потому что времена лихие и могло случиться всё что угодно, а потом втихаря бегать самому курить, она знала об этом, но это было условное молчание— она уже не порицала, а я не рекламировал и не светился. И только тогда, в эти трое суток, я по настоящему её рассмотрел. А ещё увидел её настоящую радость, как она была рада по приезду увидеть свою родную старшую дочь, которая к тому времени закончила МГУ и осела в Москве, такие вещи невозможно описать. Но так и было.

*** ***

Помню, что Москва встретила нас бесснежием. Павлодар— это северный Казахстан, не знаю как сейчас, но всё моё детство зимы были зимами, со снегом и морозами, оттепель— это не плюс 10, а минус два, лето— умеренно-жарким, река— широкой и огромной, а тут я увидел редкие островки грязного полурастаевшего снега на газонах, дороги безо льда, снял пуховик, два свитера, достал лёгкую кофту и демисезонную куртку, и первый раз в жизни увидел негра.

Он стоял такой непринуждённый около кассы метро станции рядом с казанским вокзалом, обычный человек в обычной одежде.

Но чёрный.

Таких чёрных людей я видел только в кино и клипах, в моём представлении это была смесь стереотипов— пацаны в одежде задом-наперёд из группы крис-крос, либо в шубах и с золотыми украшениями, неважно какими, с автоматом, в лимузине, в африке с мачете, но никак не около кассы в метро, покупающим себе жетончик. Вот я показал тогда своё лицо полного лошары, когда крикнул-«Мам, смотри, тут негр!!!», сейчас вспоминаю— и смешно, а тогда я, увидев осуждающие поверхностные взгляды людей, как покраснели лица и спрятались от смущения глаза мамы и сводной сестры, просто сдулся и не знал, под какой плинтус мне забраться и не вылазить ещё лет двести, но люди ушли, мы купили жетоны, спустились в метро, помню просто нескончаемую на то время поездку вниз, помню как заложило уши и Света (сестра) сказала— «глотай слюну», и помогло, как пересели в троллейбус, которых в Павлодаре не было, и видел я их до этого только в Алма-Ате, куда ездили выступать (об это потом). Так мы добрались до общаги сестры, где она снимала комнату, в тот день я первый раз при ней закурил на общей кухне общаги, этот день я до сих пор считаю первым днём моего ИСТИННОГО взросления. Москва мне очень понравилось. Каково провинциальному пареньку увидеть такое, что транспорт ходит до часу ночи, что люди гуляют толпами и после полуночи, вообще всё это изобилие всего, что я видел только по ТВ. Но самое главное, в тот вечер впервые я увидел родного отца.

Раннее детство не в счёт, в детстве всё на эмоциях, и что может помнить ребёнок, если после пяти лет в него усердно впихивали ненависть к родному отцу, ненавязчиво стирая остатки воспоминаний лживыми обьяснениями того или иного, ковыряя подкорку и каверкая и переиначивая на своё усмотрение всё, что он помнил, видел, осознавал.

Так что в тот вечер я его увидел впервые. Это было 30 декабря 1994 года. Конечно я больше молчал, но и он не дурак, молодец, не стал лезть обниматься или тискать, или заваливать дешёвой ерундой, он мудрый, я до сих пор это вижу и знаю, он просто протянул мне лапу, сказал «привет», потом мы все поехали на белорусский вокзал, там что-то купили в дорогу, расцеловались, распрощались, и поехали.

В поезде отец сказал, что я могу курить при нём, дал пачку сигарет— но я не смог пересилить себя и курил отдельно, хотя и ходил с ним каждый раз в тамбур, он не задавал много вопросов— просто сказал, что не волнуйся, всё само-собой наладится, и он сделал правильно, мы были слишком родные и слишком незнакомые, чтобы вот так взять и сразу воссоединиться— такое только в кино, на самом деле это был сложный и закрученный процесс, на который у меня ушло ещё 12 лет…

Жизнь вторая.

Если жизнь— это зебра,

Какая на х… разница, какого она цвета,

Главное, не выставив себя лохом,

Выехать на этой зебре верхом.

РусРэп, Тбили Тёплый «Зебра».

*** ***

Первые впечатление о Минске были дурацкими. Мы приехали в 6.30 утра, 31 декабря, сегодня— Новый Год. Шёл дождь, мы купили талончики у тёток, которые распространяли их прямо около выхода из подземного перехода, на месте сегодняшнего стеклянного здания БГУ стояли ларьки, один из них был открыт, из хрипящих колонок играл какой-то мега-хит тех дней, но самое главное воспоминание— шёл дождь. Для меня это было дико, в Павлодаре к новому году всегда строили огромный ледяной городок с бесплатными горками, аттракционами, даже сортиры были изо-льда, по плечо закрашенными, только деревянный пол с дыркой для справления нужды, я помню всегда боялся подскользнуться на этой замёрзшей смеси мочи и поноса с вмёрзшими обрывками газет и упасть в яму, была огромная ледяная горка с обрыва на пляж, в начале горки всегда стояла слепленная из снега и облитая водой фигура того животного, чей год наступал, короче всё было ЗИМНИМ. А тут на тебе— дождь. В троллейбусе запомнилось, что в одном из плафонов плескалась вода, но при этом горели лампочки. Естественно пока мы доехали— мой пуховик промок насковозь, весь пух каким-то макаром свалялся и спустился вниз, а на плечах осталась только тряпка без подложки. Пуховики 90-х, кто помнит— тот поймёт.

Встретили нас вторая жена отца, её сын, который был старше меня на 5 лет, моя сестра Вера и собака эрдельтерьер по кличке Ника. Оказывается, что когда Вера приехала в Минск— бабушка через неделю умерла, и ей стало скучно, она решила взять себе собаку. А тут когда я засобирался вслед за ней, приёмные родители догадались позвонить отцу и сказать, что сын скоро приедет, а дочь уже полгода как в городе, даже сама поступила, получает стипендию и учится. Соответственно моя сестра тоже всего пару недель, как познакомилась с ним.

Запутанно?

Простите, если что, я не писатель— я предупредил, я не пишу— я сливаю всё то, что давно лежит, кипит и преет, дальше будет хуже, будут перемежаться события детства и сегодняшних дней, дальше будет глубже, неприятней и абсурдней, и если вам так будет проще— закройте, забросьте в дальний угол и сделайте вид, что не видели и не знаете. Иногда на самом деле так правильней поступить.

Поехали дальше.

Александр, приёмный сын бати (далее родной будет батя, а приёмный отец-просто отец, мы так и по сей день с сестрой их называем, исключая путаницу), так вот, этот Александр был толстым, мелковатым для меня, так как к тому моменту я был почти 180 в макушке— а он не был и 170, постоянно пытался улыбаться, быть взрослым и поправлял очки.

И потел.

И был на самом деле Лох.

Начал у меня выспрашивать, как у меня с тёлками (позже я узнал, что он девственник и бабы ему не дают), звал покурить, пытался вывести с первых минут общения на какие-то искренние беседы— конкретно о чём я уже не помню, но помню первое впечатление— тупой, толстый лох. Но так как он был старше— для меня он стал проводником в мир снаружи, ведь мне было всего 16, а в этом возрасте нужны толпа, тёлки и самое главное— моральный вес и поддержание неважно какого имиджа, главное, чтобы этот имидж не шёл вразрез с пацанскими дворовыми понятиями о чести, взаимоотношениях, да и вообще просто о жизни. Наверное как то так. Вот именно таким проводником он и стал.

Конечно сам Новый год мы встречали в кругу новообретённой семьи. Благо нам было не по 10 лет, стеснение прошло быстро, сестра вроде чего-то даже выпила, точно не помню, я не пил, меня так воспитали, что до 18 пить нельзя, да и вообще приёмные родители были местной интеллигенцией, короче не пил. Потом втроём, Саша, Вера и я пошли гулять.

Это было моё первое знакомство с Минском моего «уровня». Если честно, я плохо помню эти дни, так что расписывать не буду, помню, что многие обратили внимание на Веру, а меня просто называли «малой», и было клёво, ведь я тусил со старшими, я был крут, все ржали над моими анекдотами, а девчонки умилялись и улыбались. Я влился.

*** ***

Сначала я хотел вкратце описать три года, которые я прожил в Минске до отьезда в Москву. Не получилось.

Первое время мы жили так. Я с отцом, сестра— то в нашей квартире в другом районе, то с нами, потом решили, что сестра переедет тоже к нему, квартиру сдали, потом отец через 5 месяцев, как исполнилось 17 лет, устроил меня на тракторный завод. Там я проработал целый год, потом были ещё какие-то работы, всё это время я конечно с кем-то встречался, расставался, открывал новых людей, новые понятия о жизни, просто впитывал в себя всё новое, что мог усвоить, а что не усваивал— пропускал сквозь себя подобно дождевому червю и выбрасывал сзади, не оборачиваясь шёл вперёд, иногда бил в лицо— а иногда били меня, зачастую влипал в неприятности— иногда прощали, а иногда на выручку приходил отец, брал на поруки, отводил домой и предупреждал, что так жить нельзя. Руки ни разу не поднял, я думаю, что из страха опять меня потерять. Сейчас я его очень даже понимаю, и жалею, что он не смог всыпать мне ремня— а я не смог осознать, что на самом деле если кто мне и важен в этой жизни— то тот, кто мне един по крови, а не тот, кто ждёт нетерпеливо во дворе, пряча запретное в носках или в поясе джинс. Да, тогда я увлекался лёгким кайфом, покуривал, пил пиво, веселился, занимался сексом, просыпался с похмелья и не хотел идти на работу, чтобы поддерживать в себе ночной образ жизни— договорился на заводе с парнишкой, который только женился, что он будет постоянно ходить в первую смену— а я во вторую, это позволяло мне спать до обеда, меньше видеть осуждающие лица и чаще гулять допоздна, жил как хотелось— безнаказанность, неумение распоряжаться финансами, временем, здоровьем, полная беззаботность и вечный драйв.

Хотя зачем я вру.Я не жалею— мне просто стыдно, как бывает стыдно после того как поймали за руку, но если не поймали— ёпрст, это же приключение, но вот поймали, отчитали— и всё, стыдно, зачатки совести пытаются качать головой, но всё-таки глупо жалеть о том, что я жив, и научился благодаря всем событиям жить самостоятельно, независимо от места обитания, режима, правительства, цен на нефть и просто расположения звёзд.

В один прекрасный момент, примерно в ноябре 1996-го, я пошёл работать на фирму по продаже аудио-видео кассет. К тому времени мы с сестрой уже жили в нашей однокомнатной квартирке, так как как не пытались, но не смогли ужится со второй батиной женой. Поставили меня торговать в переходе на Институте культуры, просто каждое утро привозили товар — вечером забирали, платили еженедельно, по воскресеньям, работали мы по двое, всё-таки в туалет и поесть надо, все дела. Не было ни чайника, ничего такого, только удлинитель, двухкассетный магнитофон, шесть-семь коробок кассет и шило в штанах— зарабатывали помимо зарплаты мелочь на пиво путём накручивания цены, плюс каждое утро подворовывали на складе по 5-6 кассет, пряча в рукавах куртки или в носках под штанами, частенько с напарником Юрой заваливали на ночь ко мне домой, пили чернила и много курили, он пытался подьехать к моей сестре— но тут облом, она была умнее, и морально сильнее, и он ей тупо не нравился. Потом Юра исчез, появился я даже не помню сейчас как его зовут, проработали мы с ним 2 недели, и сразу появилась недостача, пытались свалить всё на меня, так-как напарник исчез— я сделал проще, отдал паспорт в залог и в тот— же день написал о том, что его у меня украли, пару недель побездельничал— как раз началась ранняя весна 97-го, помню два хита-Ляпис Трубецкой «Песенка» и группы No Doubt «Don't Speak», я в поисках работы, откуда-то, с лёгких гоп-стопов от вокзала до «Октябрьской», берущий деньги на пиво, случайно, на «песенку» Трубецкого, в дупель пьяный, заглянул в ларёк рядом с домом по продаже кассет и предложил себя в качестве продавца. Показал, что разбираюсь в хитах, знаю, как привлечь покупателя, при хозяине продал пару кассет и был принят. С этого дня я стал душой района, крутил на заказ музло на весь пятачёк из ларьков, меня угощали пивом и улыбались девочки.

Но всё это время у меня не выходила из головы Москва, ночная движуха, негр у кассы метро и просто та, особенная, атмосфера постперестроечного буржуазизма. Там было всё по другому. Но к этому я ещё вернусь.

*** ***

У хозяина ларька была жена— Света. У них было двое детей примерно 3-6 лет, точно не помню, я их видел один раз мельком, но по факту Света сидела ещё в декрете— а Сергей только открыл этот ларёк, был «новичком», а попросту лохом в этом деле, много делал торопясь, с красными от недосыпа глазами, жена вечно вскрывала ему мозг и поедала эмоции десертной ложкой, впихивая туда для заполнения пустоты свою неудовлетворённость жизнью, их бытом в общаге, ценами, что они не могут вылезти из долгов, потом переключилась на меня, стала сначала мельком, а потом всё чаще и чаще вываливать бытовой мусор на меня, потом мы с ней как-то после закрытия нажрались пива, Сергей был с детьми, она со мной, первое тёплое прикосновение, пиво, и моя квартира в 100 метрах от ларька. Так я её первый раз попробовал. Не смотря на то что я был малоопытен в этих делах— она осталась, забила на детей, семью, но в то время мне на них тем более было посрать, я трахал взрослую, но стройную и привлекательную, умелую, которая могла не только лежать как бревно— она была искустна во всём, хорошо делала минет, хороша была сверху, и не умничала, не показывала нашу разницу в возрасте. Первую неделю мы встречались тайком, потом она осталась пару раз ночевать, а потом, я даже не понял как, пришла с сумкой сменного белья и огромным куском мяса и сказала— «Я у тебя поживу». Как раз в то время сестра встречалась с парнем из консерватории, ночевала то у него— то у подружек с общаги, соответственно помех в этом плане не было. Я был не против, её муж не знал где она, из квартиры мы выходили по очереди, она сидела дома и готовила жрать, убирала, ходила в магазин, стирала, делала всё, а я работал у её мужа, получал деньги, а когда мы захотели устроить офигенный романтический вечер— пришла в ларёк, чтобы все видели, сгребла всю выручку и удалилась, приехал Сергей— «Где касса?», я ответил, что твоя жена приходила, всё забрала, такое и раньше было, он в сердцах двинул по деревянной обшивке ларька— но мне ничего не сказал, слизал кровь с кулака, мы сняли кассовый чек, заполнили журнал, закрыли ларёк— и каждый ушёл в свою сторону.

Это было что-то, в тот день мы долго ржали со Светой, хотя я идиот не понимал, что она кинула не мужа— а она бросила детей, забыла о них, это сейчас я её презираю за тот поступок, но тогда мы неплохо провели вечер, набрали бухла, вкусняшек, полночи провели в различных позах и я долго не мог открыть глаза пойти на работу. К вечеру приехал Сергей, улыбался, я не знал почему, потом приехала Света, бросила ненавязчиво мне— «Привет.», я ответил тем-же, у них идиллия, у меня— полное непонимание происходящего, мимоходом Света шепнула на ухо— «Прости, у меня семья, не говори ничего», всунула незаметно в руку ключи— и в тот день я решил уехать.

Но денег не было, я стал продумывать варианты быстрого заработка, пришла тупая идея ограбить ларёк Сергея, всё продать и свалить. Втихаря на следующий день, на обеде, сьездил за пару остановок, сделал дубликаты ключей, прикинул какие сумки надо чтобы перетащить всё домой, вечером сшил из старых джинс некое подобие рюкзака, ещё через пару дней уволился, потом недели две делал вид, что ищу работу, но каждую ночь часам к двум приходил к ларьку и проверял, как ходит милиция, продумывал как мне перенести 4 сумки одному до дома, нашёл на Червенском рынке (старом, на Аранской) покупателя кассет в полцены и мафона впридачу, короче готовился.

Не помню точно число, но в начале мая я решился. Пришёл. Как назло был выходной, и ларёк напротив, который обычно закрывался к двум и продавщица убегала домой спать— продолжал работать, я походил вокруг, но адреналин кипел— я внаглую подошёл, открыл, стараясь поменьше шуметь, влез, всё сложил, дотащил всё до дома, лёг поспать, сьездил вхолостую на всякий случай к потенциальному покупателю, договорися, что он заедет в 1 час ночи за товаром, приехал, только лёг спать— пришла сестра.

— Откуда всё это?

— Вера, отвали, не твоё дела, бери чё хотела и вали.

И лёг дальше спать. Потом приехал батя, посмотрел на всё это, покачал головой, всё понял, так как на районе слухи расходились мгновенно, вышел, а через 15 минут приехали менты. Меня арестовали, трое суток в КПЗ— и до суда посадили в Володарку.

*** ***

На тот момент мне только исполнилось 19 лет. Спасло, что я крутился не только с домашними мальчиками, а жизнь сводила с людями разных «профессий». Первый опыт общения с бывалым зеком у меня был в Павлодаре, когда я торговал газетами на вокзале. Было мне лет 13 наверное. Подошёл ко мне взрослый парень, попросил газету почитать. На самом деле я был очень доверчивым и отзывчивым, зачастую и сейчас таким являюсь, но в меру, жизнь наложила свой отпечаток на эти качества. Взял он у меня газету, сел на лавку в зале ожидания-читает. Я стою около лестницы, жду, отдыхаю. Я же думал, что он пролистает— и отдаст, но минуты шли, складывались в десятки, а он читал, закинув ногу на ногу, и поглядывал по сторонам. Потом подошёл ко мне, газета моя под мышкой, сказал— «ща в сортир сбегаю-отдам», возвращается, протягивает, а я понимаю, что в газете нет листа, но взял, ничего не сказал, вышел, и как-то горько стало, что опять меня обманули и развели, отошёл подальше, сел на лавку, не плакал конечно, но обида давила на горло. Нет, обидно было не из-за потерянных денег— такое бывало не раз, что отдавал все деньги на то, что ни стоило ни копейки, а именно за то, что взрослый, излучающий расположение к себе человек меня вот так подло обманул. Тогда я уже курил, естественно втихаря от родителей, соседских бабушек и ментов, но от основной массы людей не прятался, наглел. Так я сидел, курил, только хотел встать— а этот чувак бежит мимо меня, кинул кошелёк— «спрячь», и дальше побежал. За ним двое ментов, они меня знали, я их пару раз пирожками угощал, чтобы с вокзала не гоняли, они всех моих конкуренток— бабушек повыгоняют, а я хожу, торгую, пробежали они так, смотрю— поймали, бьют дубинками, тётка какая— то с визгами и соплями за ними, потом оказалось, что это её кошелёк был, кипиш, чувака в наручники— и на вокзал. Я отошёл подальше, в рощицу, открыл кошелёк— деньги и талоны, тогда талоны давали в Казахстане, на мыло, сахар, водку, муку, сигареты. Я всё вытащил, кошелёк зашвырнул подальше— и пошёл дальше торговать. Смотрю, ходят эта парочка ментов, заглядывают под лавки, в мусорку, то есть ищут кошелёк-хорошо про меня и не подумали, но я на всякий случай сдал позиции— ушёл подальше, ходил среди привокзальных ларьков, день как день. Но чужие деньги жгли карман. Это не значит, что я был таким честным, к тому времени я сам воровал, и у родителей мелочь тырил, и в школе в раздевалке по карманам лазил, много чего было. Но это были ворованные деньги, украденные не мной, и поэтому желание уехать и потратить боролись со страхом наказания от таких же, как я, к тому времени я наслышан был о «крысах» и суровых возмездиях братвы. Чувак обьявился часа через три, проходя мимо толкнул— «Пошли», и я пошёл.

Отошли мы в соседние с вокзалом дворы.

— Где лопатник?

— На. Кошелёк я выкинул.

— Молодец. Тут всё?

— Да.

— Жрать хочешь?

— Да нет.

— Так да или нет?

— Нет.

— Не ссы, мелкий. Пошли отметим.

И мы пошли. Талоны на водку и сигареты он забрал себе, остальные отдал мне со словами— «На, мамке отдашь», купил нам на двоих несколько чебуреков, мне лимонад— себе пиво, спросил, курю ли я, я сказал, что да— он купил мне пачку сигарет и клёвую зажигалку с голой тёткой, мы пошли обратно во двор, сидели, ели, потом курили, он пил пиво— я свой лимонад, и я не понял, как рассказал ему всё, всю свою жизнь как я её видел, хотя он не выспрашивал, а он только качал головой и обронил— «Потрепала тебя жизнь, дружище.», потом протянул пять— простите меня, не помню я его имени, хоть и пытался раз 200 вспомнить, сказал— «свидимся» — и ушёл. Талоны матери я так и не отдал, так как боялся расспросов где взял и неминуемого наказания. Обменял на какую— то мелочь у торгашек на рынке.

Так вот она какая, тюрьма Володарка. Кто не был внутри— не поймёт, как это давит первый раз— мрачные потолочные своды древнего сооружения, маленькая камера для новоприбывших, пот, грязь, дым столбом, кто-то сидит и скрипя зубы тихо воет-отбили почки, мочился кровью, 90 процентов в непонятках— что дальше, это и есть тюрьма, или куда переведут, кто-то успокоил— «пацаны, максимум сутки— и раскидают по хатам», и сидишь, и мысли путаются— пугает и то, что посадили, и что сказать и что делать, когда первый раз войдёшь в хату, а вдруг и правда будут бить, и поломают жизнь и здоровье, и злость на отца, а сколько лет на суде мне дадут, всё в куче, голова кругом, голова не соображает— но и спать страшно, продержали меньше суток— после завтрака, часам к десяти почти всех вывели и развели по хатам.

До сих пор помню, моя была 255, второй этаж, малый спецкорпус. Вошёл.

— Здравствуйте.

— Здароф, коли не шутишь.

Подошёл к столу, позже я узнал, что это общак, спросил «Можно?», кто-то подвинулся, спросили, курю ли, угостили сигаретой, но никто толком ни о чём не спрашивал, только статья и первый ли раз. Потом был разговор со смотрящим, потом был второй ярус шконки, были приколы, и за месяц я уже стал своим, и первый смеялся, когда вспоминали, как у меня в первый день спросили

— В домино, нарды играешь?

— В домино умею в PIZDU (название игры, как меня научили на заводе)

— В PIZDU мы все тут умеем, а в домино играешь?

Хата ржёт, я в замешательстве, но повезло, оказалось, что зеки— не кровожадные, меня не сьели, и никто не хочет портить атмосферу и воздух в помещении, где все заперты по 24 часа в сутки, а спать приходится по очереди, так как на 12 мест нас было 22 человека. Так я проварился в этом человеческом котле 4 месяца до суда, когда уходил— все уже знали, что мне дадут условку, так и вышло, я всё оставил, оделся и взял пачку сигарет, мне дали три года условно, но как-то без них мне было первые пару недель грустно, я не мог уснуть при выключенном свете, жрал чай пачками и всегда докуривал сигарету до конца, а если нервничал— бродил дома по коридору туда-сюда, а через три дня после суда пошёл на гаражи, орал, спрашивал, кому что надо, может позвонить, или передать на словах, записал всё в блокнот, обьездил пару районов, искал людей, передавал приветы, просьбы и пожелания. Тюрьма умеет привить некоторые привычки. И какую-то странную ностальгию, хоть и не хочется туда больше возвращаться.

*** ***

Выйдя из зала суда я огляделся. Адвокат со странной усмешкой подошёл, похлопал по плечу и сказал— «зато в армию не возьмут». Были батя, его жена и сестра. Батя отсчитал адвокату деньги, потом они проводили меня домой, накормили и тихо растворились. Никто не знал, как и о чём со мной говорить. Ещё в тюрьме я отказался от посылок и свиданий, была какая-то обида, и они все это чувствовали. Это сейчас я их понимаю, но тогда мне было просто обидно, я считал, что меня предали.

Во дворе я вдруг стал немного авторитетней, со мной с уважением здоровались старшие, звали выпить и расспрашивали про жизнь на нарах. Я конечно рассказывал о понятиях, я же был уже научен и снисходительно улыбался, считая их вопросы глупыми. Девчонки проявляли ко мне повышенный интерес и долго не ломались. Жизнь вошла в новое русло— работать было в падлу, завязались знакомства в центре, мы ездили на вокзал и Немигу на гоп-стопы, потом всё это обмывали, кого-то сажали, кого-то освобождали, было весело и непринуждённо. А потом в моей жизни появилась Джина.

Тогда я ещё не знал, что её так зовут. Постараюсь по порядку. Был 1997, и по ночам напротив кинотеатра «Салют» работало пару ларьков с пивом-шоколадками-сигаретами, а бабульки рядом продавали водку и самогон. И вот где-то в конце сентября я вышел ночью за сигаретами. Собаку я приметил ещё днём, она сидела около остановки под деревом и явно кого-то ждала. Я пытался к ней подойти, но она зарычала, и я благоразумно отошёл. Так вот. Когда я пришёл туда ночью— бабушки стояли в сторонке, не на своём обычном месте, я купил в ларьке сигарет, у бабулек бутылку водки и спросил, чего они тут прячутся. Оказалось, что собака на них тоже рычала и одну облаяла, когда та попыталась её прогнать. И тут случилось странное. Когда я проходил мимо, то просто, не думая обронил— «Ну что, собака, пойдём?». И она довольная подбежала, ткнулась мокрым носом в ладонь, быстренько обнюхала и отбежала на газон справлять нужду, видимо целый день сидела и терпела. Это была сука, доберман. Так она довольная носилась вокруг меня, зашла за мной в подьезд, в лифт, домой. Комната была закрыта— там ночевала сестра со своим парнем. Я прошлёпал на кухню, дал что-то пожевать собаке, сам поел, сижу, курю, перебираю известные мне распространённые клички собак. Откликнулась она на Джину. И я понял, что теперь она будет жить со мной.

Спустя примерно полчаса из комнаты попытался выйти парень сестры. Джина рванула с оскалом, с лаем, помню, как тот завизжал как девчонка на всю квартиру— «Вера, твой тупой братец собаку притащил», вышла сесстра, Джина сразу её признала, даже не рыкнула, подошла, дала себя погладить и вернулась ко мне. Я нацепил на неё ошейник, оставшийся после ранее погибшей Ники, прикрыл дверь в кухню и предложил этому дебилу всё-таки сходить в сортир. С этого дня мы оба его невзлюбили, я за оскорбление— Джина со мной за компанию.

Потом оказалось, что она очень умная, знала все команды, не подпускала чужих и любила детей, с радостью давала себя трепать дворовой детворе и играла с ними. Мы с ней гуляли везде, она была моим постоянным спутником, люди от неё шарахались, кто разбирался в собаках— спрашивали, не продаём ли мы щенков, короче, стали неразлей вода. Правда продолжилось это не долго.

В моём подьезде, на первом этаже, живут два брата-близнеца, Саша и Андрей, оба старше меня на 4 года. Ребята резкие, сидеть начали ещё с малолетки, на момент происходящих событий Андрей сидел третий срок— а Саша был дома. Мы общались, но не плотно, он знал, что у меня условка, что судим, за что, но не более, у каждого был свой круг общения с небольшим количеством общих знакомых. И вот как-то я иду домой, часов в 11 утра, а он подходит ко мне и спрашивает:

— Малой, ты сейчас дома один? Сестры нет?

— Нет, один.

— Слышь, можно мы к тебе зарулим на пару часов, надо сварить и вмазаться?

— Заруливайте.

И они зарулили. Он, его двоюродный брат Виталик и ещё какой-то чувак по кличке Огурец. Я сидел в комнате, смотрел телек, они химичили что-то на кухне, воняло уксусом и чем-то ещё, но я не лез к ним— это их дело. Но вот они всё закончили, вошли в комнату.

— Будешь?

— Я не знаю, ни разу не пробовал.

— Не советуем, но если хочешь попробовать— вмажем.

— Давай.

Это было что-то. Сначала иголки по всему телу, плавно накатывающийся жар, а потом. Потом полный КАЙФ. Именно так, я не смогу описать этого состояния. Я просто сидел в кресле, смотрел в телек и не видел, мне просто было хорошо, расслабленно, потёк вялый разговор ни о чём, мы сидели, говорили, курили, Саня рассказал про «винт» и героин, что хотел бы попробовать, что героин в Минске тяжело достать, а винт вообще целая проблема, все слышали— но никто не умеет варить, что нужет салутан, а его можно купить только по рецепту, что при желании можно ещё раз как-нибудь встретиться, купить и расслабиться.

И тогда я понял, что это именно то, чего я хочу.

*** ***

Начались мои первые наркоманские шаги. Джина отошла на второй план, я пробивал знакомства, барыг, у кого лучше, кто хорошо варит, дома зачастую околачивались незнакомые мне люди, я то бухал— то сидел в кресле довольный и с закрытыми глазами, вмазанный или накуренный, паралельно встречался с девочкой с соседнего дома, жизнь круто показала мне ещё одну свою сторону, но ни разу я не позволял себе более одного дня под наркотой, знал, что если кроме моральной зависимости появиться физическая— всё, назад не отступить никогда, ведь я глупо верил, что если я захочу— щелчок пальцами— и я больше не буду употреблять, вот так вот брошу, всех выгоню и буду наслаждаться пивом и Настенькой.

Новый 1998 год встретил в обычной, алкогольно-дворовой компании, сидели у меня, девчонки наделали салатов и запекли курицу с картошкой, сестра к тому времени дома появлялась очень редко, практически жила в общаге у подружек, я дал себе слово больше не употреблять наркотиков, да и вообще надо остепениться, найти работу и жить как все, но второго числа все разошлись, я сидел, скучал, потом сорвался, нашёл с кем раскуриться, потом мы замутили стакан маковой соломки— и два дня я не появлялся дома. Джина обгадила весь коридор, была голодная, смотрела на меня укоризненно, я дал ей поесть, выгулял, отнёс запасные ключи соседке Ксюше с первого этажа, попросил приглядывать за собакой, хотел оставить денег на корм— не взяла, собрался и поехал туда, откуда только что приехал. Два дня пролетели незаметно, я позвонил Насте, сказал, что скоро приеду, а в голове всё зрел план, я хотел в Москву, попробовать героин и винт, я хотел движухи, я просто хотел всего и сразу. Наутро мне было плохо, начало колбасить, голова была туманной, мысли сбиты в кучу и в то-же время разбросаны по углам, температура держалась 37.2, ныла спина, и хотелось кайфа. Денег не осталось, только на сигареты, заглянула Ксюша, выгуляла собаку, приготовила ей еды, о чём-то поговорила со мной, я сделал вид что простыл, благо соплей хватало и они текли ручьём, потом вспомнил, что видел, как мама Настеньки считала бабло и прятала в серванте в чайничек от сервиза. Вот и идея— дождаться, пока Настя выйдет в туалет, достать пару купюр, а при случае, когда разбогатею, положить их обратно. Как я красиво обманул себя. Всё было как я и решил, только взял я все деньги, ушёл, сказав, что за пивом и сейчас вернусь, сел в троллейбус, пересчитал— там было 400 долларов и около 50 долларов рублями, заехал к ГУМу к барыге, купил коробок травы, дунул за углом— полегчало, поехал на вокзал, взял билет на ближайший поезд в Москву и уехал. Без багажа, с остатками травы и тупым детским «Я всё смогу».

Жизнь третья.

Не бойся, если ты один. Бойся, если ты— ноль.

Из соц.сетей.

*** ***

Москва, как и в первый раз, встретила меня тепло, по крайней мере мне так казалось. Чтобы не было скучно— я тут же купил себе китайский кассетный плеер и пару кассет, как сейчас помню, Lacrimosa «Stille» и Кино «Чёрный альбом», в запас батареек, рюкзак, сигарет и пива, пачку «беломора» для травы, пару пирожков и зачем-то губную гармошку, она была дешёвой, но играла довольно прикольно. Выйдя на Тверскую— зашёл вглубь дворов, забил небольшой косячёк, дунул, прокашлялся и пошёл гулять, благо в поезде выспался и запаса энергии и адреналина хватило бы на пару марафонских забегов, шёл, потягивал пивко, дошёл до Красной площади, поглазел, сходил на набережную. Всё. А что дальше? Надо где-то найти сотоварищей, ночлег, барыгу и искать варианты зарабатывания денег. По пути обратил внимание на скопление скин-хэдов и панков у перехода на «Пушкинской», решил вернуться туда. В переходе пару раз прошёлся, обстрелял глазами все углы, проверил все выходы, зашёл в вестибюль метро, покрутился около касс и там заприметил её. Она стояла между дверей, грелась тёплым воздухом из решётки теплообменника, было сразу видно, что её кумарит или она на отходняках. Звали её Карина, хотя я до сих пор не уверен, что это её настоящее имя. Я спросил, что с ней, она отвела взгляд, я сказал, что есть маза раскуриться, мы отошли подальше, за Макдональдс, раскурились, немного посидели, где-то полчаса, выпили бутылку пива на двоих, поржали, вернулись в Макдак, так-как жрать хотелось с накурки немилосердно, сидели, жевали картошку, запивали колой. Я ей сказал, что сам из Минска, пять часов как приехал, что балуюсь маком (тогда я от неё и узнал, что это черняжка), и что если она поможет купить героина и знает правильную дозу— я её раскумарю. Оказалось, что она сама два года как приехала, также как и я сорвалась неизвестно куда, больше года проработала проституткой, тогда и подсела на наркоту, мамка (сутенёрша) её выгнала за это, она сначала тусила на чужой хате, работала индивидуалкой, теперь живёт у какого-то алкаша «недалеко тут, минут 15 пёхом», платит ему натурой, едой и водкой, но у него редко стоит, да и кончает он быстро, и что местного барыгу закрыли, но она знает того, который сможет достать, что сейчас его нет, он приезжает часам к семи, но можно пока купить ещё пива и водки хозяину квартиры и пойти к ней, пару часов обождать.

Идти и правду оказалось недолго. Дом оказался на малой Бронной, прямо около Патриарших прудов, сразу вспомнилась встреча Берлиоза и Воланда, правда трамваев я не увидел, как оказалось их там нет, помню вонь подьезда, чему я удивился после напыщенности и убранства всего центра Москвы, обычная обшарпанная дверь, оббитая дермантином, полутёмный коридор и аж три комнаты, одна из которых была заперта— как оказалось, это была коммуналка и там жила молодая пара с вечными скандалами и непрекращающимся по вечерам скрипом кровати, старенькие обои, совместный санузел с жёлтыми унитазом и ванной, в общем обычная московская квартирка обычного московского алкаша. Удивили высокие потолки, огромная кухня и человек, который почему то спал не на диване, а рядом на полу.

— Это хозяин.

— Понятно. Он всегда так спит?

— Ага, иногда ещё и ссытся. Спит на кухне когда пьяный, а в комнату ходит только когда похмелиться и помоется.

— Прикольный чувак.

Примерно через полчаса оказалось, что чувак и на самом деле прикольный, я поставил ему водки, выпил из уважения, звали его Сергей, Карина сказала ему, что я немного посижу— и мы пойдём, Сергей махнул рукой— «Пофиг», рассказывал анекдоты, травил байки, лез в политику, доказывал что-то, плюясь слюной в лицо, а потом неожиданно промазал мимо табуретки, упал и заснул с видом невинного неделю не бритого годовалого младенца.

Время близилось к шести, мы добили остатки травы, собрались и пошли. Карина держала меня под руку, мне это было приятно, было темно и как-то резко похолодало, поэтому остатки марихуанны быстро выветрились у нас из голов, остаток пути мы добежали трусцой. В переходе Карина отошла поболтать с подтянувшимися подружками, к кому-то подводила, знакомила, я угостил пару человек пивом, у меня выпросили почти все сигареты, но было весело, и всем было посрать, что никто меня не знает, тут-же какая-то говорливая девчушка прилепила погоняло «КактуZ», я спросил почему Кактуз:

— Да потому-что колючий.

— А почему через «Z»?

— А так прикольней, сам послушай, Ка-а-актуZ-z-z-z.

— Понятно.

Так я стал Кактузом. А потом нарисовался тот, кого мы и ждали. Я понял, что это он, так как Карина дёрнула меня за руку и показала глазами на него. Отошла, пошепталась с ним, помахала рукой— «Пошли», я протянул руку:

— Артём.

— А мне сказала Кактуз (как то нервно улыбнулся). Я-Опёнок.

— Значит Кактуз. А почему Опёнок?

— Так надо. Понятно? Геру могу взять, сто рублей чек. Сколько надо?

Я пожал плечами, Карина показала пальцами— «Два», я спросил, можно ли взять травы, оказалось, что за бокс— 40 рэ, договорились сьездить вместе, поехали на Лубянку, он отошёл— и исчез, я уже думал кидалово, но минут через 15 он вернулся, сказал— «Давай деньги», я дал 250, он опять ущёл, вернулся, зашли в первую аптеку, купили шприцов и дистилированной воды, и через полчаса мы уже были на Патриарших. По пути зашли в магазин, взяли напитка, водки Сергею, пожрать, сигарет, я стырил жвачку, Карина банку шпрот, и бегом рванули к ней.

Сергей ещё спал, мы потихоньку пробрались в комнату, закрылись, Опёнок умелыми движениями растворил в ложке героин, буркнул— «хорошо хоть не мукой разбодяжили», спросил про мою дозу, я сказал, что до этого пробовал только чернягу, и то по полдозы, так как недавно начал, он молча кивнул головой, вмазал меня, Карину и себя.

*** ***

Это был улёт.

Я прилёг, закрыл глаза рукой. Приход был плавный, мягкий, и не просто одной волной, а вот как лежишь на берегу прям у кромки воды, а тебя обмывает волнами, так и тут, я лежал, балдел и не мог обронить ни слова. Опёнок толкнул меня— «только не засыпай», я сказал, что норм, Карина воткнула мне в губы зажжённую сигарету, я лежал, свет резал глаза, наблюдал как дым пластами стелется по комнате, пепел падал на грудь— но мне было посрать.

— Ништяк?

— Ниш-ш-ш-штя-я-я-як.

Помню, как это ниш-ш-штяк я повторял и повторял, тихо, сам себе под нос, потом ушёл в себя, вернулся, и так длилось ещё долго— полусон, полуявь, я не смогу это описать, просто было хорошо, мы были рядом, трое— но каждый наедине со своим кайфом, были только фразы типа:

— А где сигареты?

— На, держи.

— Ну ты как, норм?

— Ниш-ш-штя-я-я-як.

Потом я как в вате слышал, как они о чём-то говорят. Голоса были тихими, слова неестественно длинными, они говорили, помню, как я о чём то спросил Карину— а она пока пыталась ответить— пару раз затухала, выключалась, продолжая бормотать под нос, потом резко поднимала голову, продолжала фразу, опять потухала.

А потом я уснул.

Когда я проснулся— Карина с Опёнком спали голые под простынью, тогда я не понимал, откуда они нашли силы заниматься сексом, жутко хотелось в туалет, еле добрёл, понял, что не могу стоять— поссал сидя, почему-то это было долго, как у старика, посидел на унитазе, прислушиваясь к себе внутри— надо бы попить чаю и сьесть пару бутеров, вышел на кухню, кое как поставил чайник, нашёл чай и почти чистую кружку, Сергея на кухне не было— видимо ушёл похмеляться, мимо тенью прошла в сортир и обратно замотанная в простынь Карина, ещё через минут десять— Опёнок, я сьел бутерброды, допил чай, прилёг на вонючий диван, покурил— и опять уснул.

Проснулся я оттого, что Карина трясла меня за плечо и спрашивала, буду ли я ещё. Я сказал, что попозже, оказалось, что пока я спал, они с Опёнком уже вмазались и сходили на улицу, купили ещё воды, кофе и сигарет, извинилась, сказала, что без спроса взяла у меня 100 рублей, чтобы я не запаривался, что она переспала с ним— «Я просто была под кайфом, понимаешь?», сказала, что для меня шприц в холодильнике, и если я сам-себе не умею— она меня вмажет. Я согласился.

На этот раз приход был попроще, но дольше, может оттого, что ещё не до конца вышла предыдущая доза, а может я уже знал, что будет. Захотелось по большому. Она засмеялась— «ну-ну», и потом я полчаса наверное сидел в сортире и не мог просраться, слыша как Сергей говорил ей— «Дура ты, да лучше я сдохну от водяры в 50, чем от этой отравы в 30.», как я понял, это был их постоянный разговор на эту тему, я вспомнил, что мы купили ему водку— а не отдали, но не нашёл в себе сил сказать это громко, чтобы меня услышали, а потом как-то стало пофиг на них, я встал, умыл лицо, захотелось прогуляться, настроение пошло в гору, отражение немного испугало странными глазами— зрак не только сузился, он как-будто остекленел, а цвет стал ярко-голубым, хотя обычно у меня серые глаза, а тут яркие, наверное такие как в детстве, когда меня называли мальчиком с красивыми голубыми глазами, я вышел из ванной, нашёл в комнате водку и отдал Сергею, Карина сидела потухшая в углу на табуретке, длинные сальные волосы спадали на пол, прямо в лужицу слюны, которая текла из её рта, я проверил— дышит нормально вроде, значит и такое бывает, налил чая, сильно захотелось торта, аж до скрипа в зубах, оделся, взял у Серёги ключи, сходил в магазин, взял пакет пироженых, разных, всех какие были, баллон взбитых сливок, шоколадку, подсчитал остатки денег— осталось 150 долларов и примерно 100 рублей, мало, вернулся.

Ну кухне уже бухой сидел Сергей, пел пьяным голосом какую-то песню, усердно стараясь хрипеть «под Высоцкого», тут же сидел Опёнок, я спросил где Карина— «в комнате», мы жрали пироженые, давили сливки прямо из баллона в рот, потом Опёнок сказал— «мне пора», написал свой номер на листке от отрывного календаря— и ушёл. Я добрёл довольный до комнаты, Карина сидела в кресле и тыркала кнопки переключения каналов старого советского, но цветного телика, я присел— и понял, что я жутко хочу секса. Она была не против. Кончить в тот день я так и не смог.

*** ***

На следующий день я осознал, что уже двое суток нахожусь в Москве— но толком нигде и не был. Я тогда ещё не знал, насколько на самом деле это красивый и огромный город. Настроение прогуляться подогревалось ещё и небольшим утренним минетом от Карины, парой чашек кофе с шоколадкой и парочкой хороших напасов (затяжек травой). Карина нашла в куче барахла мне нормальный свитер, ботинки фирмы «камелот», более плотную вязанную шапку— «от бывших пооставалось», короче приодела для продолжительной прогулки зимой. Очень кстати, потому-что в тот день было ветренно и морозно, выросший за ночь иней оставался нерастаявшим в тени и поскрипывал под тяжестью моих новоприобретённых ботинок, солнце отражалось от стёкол и витрин, резко ударяя по глазам, но в основном погода была самая что ни на есть для прогулки. Из квартиры мы вышли примерно часов в 11. Решено было выйти на Садовое кольцо и пройти в сторону Смоленской, заглянуть на Арбат, а там как пойдёт. По пути оказалось, что недалеко зоопарк, мы сходили туда, пошатались вдоль пруда с утками, я уже точно и не помню, что ещё за животные там были, помню что сразу за входом был пруд и домики для уток, выпили по стаканчику тёплого кофе, немного посидели на лавочке, покурили и двинули дальше. Арбат смог удивить меня только стеной Цоя, фонтаном с Турандот и красивыми фонарями. Это позже я понял, что он пронизан какой-то своей, особой атмосферой, но в тот день для меня это была просто туристическая зона. Карина встретила каких-то знакомых, было решено скинуться на портвейн погреться, мы сходили толпой в магазин, взяли несколько бутылок, два пластиковых стаканчика на всех, а на закуску воздушный рис и чипсы. Сидели на лавочках в «пьяном» дворике, болтали, подтянулись ещё пару человек с гитарой, кто-то собрал со всех денег и сбегал в магазин, кто-то заунывно запел под гитару Чижа «О любви», меня охватило странное чувство эйфории от этой беззаботности и лёгкости общения, в конечном итоге я сидел, слушал, не слыша, и просто наслаждался картиной происходящего. Такой хорошей компании у меня ни разу в жизни не было. Тут не было ни лохов, ни блатных, ни младших-старших, ни пощипываний девчонок за задницу, ни выпендрёжа маркой сигарет или часами, все были довольны просто жизнью, без социальных расслоек и мыслей о завтра. Конечно это был не весь Арбат с его тайнами, узнать всё это было у меня впереди, но на тот момент то что я увидел— меня порадовало. Я понял, что именно сейчас нахожусь там, где и должен быть. Там я особенно познакомился с Тиной, Куницей, Бульдозером и Техасом. Бульдозер сначала представился как Бульдог, и правда, в нём что-то было бульдожье— отвисшие щёки, мясистая шея, свинные глазки, но все его называли Бульдозером— соответственно это подхватил и я. Имён здесь не было, и я сразу представился как Кактуз. Прошло какое-то время, кто-то уходил, кто-то подходил, я изрядно опьянел и уже плохо улавливал суть происходящего. Карину я потерял, а без неё идти к ней не было смысла, да и вряд ли бы в тот день я самостоятельно нашёл дорогу назад. Мобильных тогда не было в ходу, да и толком я никого не знал, и соответственно где её искать— не имел понятия. Решил сходить нормально поесть и выпить побольше кофе, чтобы хоть немного трезво рассуждать, а после поехать на Пушкинскую. Туда я добрался часам к 5 вечера, постепенно темнело, холодало, я не знал куда мне идти, разменял последние 100 баксов и понял, что надо срочно что-то решать. На кармане был ещё почти полный бокс травы, но курить я не решился, побоявшись окончательно потерять возможность здраво оценивать ситуацию. Шло время, Карины не было, я шатался по переходу, сходил до Театральной и обратно, чтобы убить время, купил карту города, нашёл и отметил маркером места, где я побывал, купил у старушки вязанные носки и в каком-то дворе их одел, стало немного теплее, в Елисейском магазине подобрал кем-то забытый на прилавке шарф, замотался, вернулся, часов в восемь нарисовался Опёнок, спросил— «Ну что, замутим?», я ответил, что не сегодня, спросил, не видел ли он Карину, он ответил что нет, и ему пора бежать, время шло, неопределённость росла, хотелось определиться на ночь, чтобы не остаться на улице, хотелось просто с кем-нибудь поговорить, но как назло ранее приобретённых знакомых не было, а больше из этой тусовки я никого не знал, люди стали рассасываться, и я понял, что я остался один в центре мегаполиса, без знакомых, без шанса на нормальный ночлег, в городе, где почти все подьезды закрыты на домофон, и просто некуда пойти. Ужасно начала болеть голова, видимо смешалось похмелье и нервозность, я купил пачку цитрамона, выпил и пошёл куда глаза глядят вдоль бульвара за Пушкинским кинотеатром. Постепенно чувство тревоги отошло на задний план, я решил погулять пока не разойдутся люди, а потом найти какой-нибудь открытый подьезд и там переночевать.

*** ***

Первый раз в подьезде я ночевал в 11 лет. Тогда меня уже не помню за что в очередной раз избили дома. Не было ни денег, ни опыта самостоятельной жизни, я просто вышел и решил никогда не возвращаться. Зашёл к другу, попросил немного еды и бутылку воды, часов до 12 ночи прошлялся по городу, Павлодар маленький городок, часто попадались частные сектора, где я пополнял запасы воды из колонок. Была ранняя осень и ещё было тепло. Сначала хотел спать на лавке, но стало страшно и холодно, и я пошёл в близжайший подьезд. В те времена не было такого количества выкидываемых газет, картонных коробок, это не выкидывалось, а складывалось, увязывалось и сдавалось на макулатуру. Тогда я просто собрал половину ковриков у дверей, на лифте поднялся на самый последний этаж, там ещё выше, на технический, обнаружил незапертый чердак, и прямо там, на чердаке, расстелил себе коврики и лёг спать.

Проснулся, до обеда шлялся, был голодный, собирал бычки и курил, чтобы сбить голод, но жрать всё равно хотелось всё больше. К обеду пришёл к школе, выловил на перемене товарища из паралельного класса, он сказал, что ща сбежит с последней пары, что в школу приходили менты, меня ищут, и что сходим к нему, пожрём, вынес мне со столовой кусок хлеба и котлету и сказал ждать его в подьезде, чтобы не светиться. Когда он наконец-то пришёл из школы, я пожрал, попросил у него какой-нибудь старый свитер, чтобы ночью не так холодно было, старый заплечный ранец, мы поели, я умылся, пытался поспать— не получилось, протусили у него до 4 часов вечера, он сказал, что скоро придёт отец и мне пора, дал мне банку тушёнки и полбулки хлеба, два коробка спичек и большую свечку, налил в бутылку чая и посоветовал всё-таки вернуться домой. Ночевал я на этот раз недалеко от вокзала, в двухэтажном доме, на чердаке, заранее насобирав бычков на остановке и найдя пару пустых бутылок справлять нужду. С утра я доел остатки тушёнки, ранец и свитер оставил на чердаке, решив вернуться вечером обратно. День я прошатался на вокзале и минирынке рядом с ним, умудрился в столовой стырить пару булочек, заработал немного денег за то, что подмёл и вынес мусор около шашлычной, познакомился с какими-то пацанами, которые ошивались тут же, втроём мы тупо бродили, собирали бутылки, тут же сдавали, бегали курить в рощицу за рынком, потом поели в буфете, они ушли по домам, а я остался один. На чердак было рано, на вокзале было стрёмно, так как менты уже начали косо на меня поглядывать, занятся было нечем, в родной двор идти было страшно, так как меня могли узнать взрослые и отвести домой.

Часам к 10 я всё-таки пошёл на чердак, но к моему удивлению там висел замок. Видимо кто-то всё-таки меня увидел с утра и закрыл его. И тут я понял, что идти мне некуда, и надо валить домой. Звонить не стал, робко дёргал ручку двери, открыл отец, позвал мать, я думал будут плакать или бить, но меня просто отправили в ванную, заставили всё с себя снять, помыться, накормили и отправили спать. Сестра уже спала, она не слышала, как я пришёл, через дверь я слышал, как мать звонила в милицию, говорила, что я вернулся, что просто убежал из дома и всё в порядке. Наутро меня отвели в комнату по делам несовершеннолетних, участковый сказал, что ставит меня на учёт, спросил, из-за чего я убежал— но я не смог ответить, побоялся, что дома за это ещё больше попадёт, соврал, что просто так, мент пригрозил, что если я так буду убегать— меня отправят в спецшколу для трудных подростков, дома меня пару недель не трогали, а потом жизнь вернулась в прежнее русло.

*** ***

Отойдя приличное расстояние от Пушкинской, я решил свериться с картой, где я нахожусь, чтобы с утра сориентироваться, куда идти дальше. Увидел знакомое название улицы-Неглинная, попадалось мне в какой-то книге, или песне, не помню, оказалось, что я от неё в нескольких метрах, решил пройтись по ней. Стало скучно, я достал губную гармошку, шёл и тихонько, стараясь не привлекать внимания, начал учиться играть на ней. Четыре класса музыкальной школы, пять лет детского вокально-инструментального ансамбля плюс неплохой музыкальный слух позволили быстро разобраться, я шёл, наигрывая всякие мотивы из головы, сначала было как-то фальшиво, то не в ноту, то вообще непонятными аккордами, но потом попривык, попутно заглядывал во дворы, дёргал ручки подьездов, всё было либо закрыто— либо во дворах слышны были голоса и я не рисковал при местных искать открытое парадное, незаметно для себя свернул с Неглинной, петлял, пока не вышел к станции метро Кузнецкий мост. Тогда я не знал, что там метро, выход находится внутри двора, пройти можно только через арки, просто я услышал музыку, стоял ларёк с хот-догами, из арки виден был свет, я вошёл— и обалдеть— отдельный мирок, несколько подвыпивших компаний, около пяти работающих ларьков, играет музыка, тут-же выход из метро, а самое главное— две лошади. Для меня в тот момент это было дико, до этого я конечно видел живых лошадей, но либо в зоопарке и цирке, либо в поле или впряжённых в телегу, но в центре Москвы, ночью…

С лошадьми были две девочки, на первый взгляд лет по 16, обе пили пиво, одна из них курила, я подошёл спросить, а что они тут делают— ответили, что катают желающих, спросил сумму— я уже не помню какая, но ввиду экономии кататься отказался, хотя очень хотел, сказал, что денег в обрез, попросили на корм лошадкам— я высыпал из карманов немного мелочи, спросил как их зовут, врать не буду, не помню, одну из них вроде звали Лена, постоял, поболтали ещё немного ни о чём, сказал, что пару дней как приехал и хожу, осматриваю красоты города, спросил, куда лучше сходить— одна из них пожала плечами и сказала— «да тут вокруг сплошные достопримечательности», вторая сказала, что рядом Лубянка и Красная площадь, но лучше сходить днём, купить путеводитель и прогуляться по нему, потом они запрыгнули на лошадей и не прощаясь уехали. Ещё раз сверившись с картой, я решил посмотреть на ночную Красную площадь, благо до неё было 10 минут ходу, перешёл мост через реку, побрёл какими-то улочками, уже не обращая внимания на названия улиц и направление, просто брёл, чувствовалась усталость, опять разболелась голова и жутко хотелось спать.

Мне повезло, с первой попытки я нашёл открытый подьезд, около почтовых ящиков в коробке валялось много газет, дом был старой постройки, тёплый, с круговой лестницей и огромными широкими подоконниками. На одном из таких подоконников я и улёгся. Долго не мог уснуть, было неуютно, вздрагивал от каждого скрипа, слышались какие-то голоса с улицы, потом в голову полезли неприятные мысли, начал подумывать, а не вернуться ли мне домой, но сообразил, что из-за кражи и условного срока меня сразу посадят, тут уже никто жалеть не будет, истрачен последний шанс, либо в тюрьму— либо как-то осваиваться тут. Чтобы не украли во сне деньги— сделал дырку в поясе джинсов, скрутил купюры трубочкой, запаял в целлофан от сигарет и засунул в пояс. Решил курнуть, забил небольшой косячёк, но чтобы не спалиться— вышел во двор, за углом дунул, вернулся— и провалился в сон.

*** ***

Утро началось со стука подьездной двери. Я усердно делал вид, что сплю, пока дворник подметал лестницу, потом встал, скрутил газеты, на которых спал, и вышел во двор. Было полседьмого. Выкинув газеты— вышел на дорогу, по карте долго соображал, где я и где ближайшая станция метро, по пути взглянул на собственное отражение в витрине— вид конечно помятый, но вроде лицо чистое, отряхнулся, около метро купил стаканчик кофе и пожевать, спустился вниз, доехал до кольцевой, там пересел— решил помотаться по кругу, собраться с мыслями и просто погреться, сел— и опять уснул. Разбудила меня служащая часов в 11, таких как я оказалось ещё пару человек на станции, стоящих с мало что понимающими лицами и остатками невыветрившегося сна в мешковатых глазах. Один из них был явный бомж, грязный, с клетчатым баулом, заросший и весь какой-то опухший, а второй оказался парень примерно моего возраста кавказкой национальности. К нему то я и подошёл:

— Здаров.

— Привет.

— Тоже некуда пойти?

— Да.

Я протянул руку:

— Артём.

— Ильнур.

— Ты откуда? Я с Минска.

— Узбекистан (город уже не помню).

— Куда дальше?

— Не знаю.

— Жрать хочешь? Если нет бабла— угощу.

— Пошли. А куда?

— Поехали на вокзал, я тут ничего не знаю.

— Поехали тогда на Казанский.

Так мы доехали с ним до Комсомольской, сходили на Казанский вокзал, сьели по паре хот-догов с пивом, Ильнур встретил каких-то земляков, извинившись передо мной, поговорил на узбекском с ними, потом мы тупо сидели, сытые, в тепле, болтали, оказалось, что в Москву он приехал с друзьями на заработки полтора месяца назад, паспорт хозяин забрал, жили в подмосковье, в какой-то деревушке, минут 20 от домодедовской, его друзья занимались ремонтом— а он был подсобником и плюс работал по хозяйству— «Всё что хозяин скажет делал.», а когда попросил аванс— хозяин усмехнулся и сказал, что деньги будут по завершению работы. Ильнур предложил друзьям уйти, те отказались, и вот он так уже четвёртый день— ночью втихую гоп-стопил, обувал запоздавших пьяных, днём отсыпался на кольцевой, город не знает, подумывает пойти в посольство или в милицию, чтобы отправили домой, и тут я понял, что мне с ним не по пути. Как от него отвязаться— я не знал, сказал, что поеду в центр— он увязался со мной, вышли на на Тверской, было около двух часов дня, он разговорился с дворником— узбеком, а мне повезло— прям на том же месте, где мы познакомились, стояла Карина. Я спросил, куда она вчера исчезла, ответила, что ушла в туалет, а когда вернулась— меня не было, осталось ли у меня раскуриться, и мы опять пошли во двор, правда потом вместо мак-дака купили две больших булки-плетёнки и литр молока, прям тут, у входа в магазин поели, она сказала, что сегодня я ещё могу у неё переночевать— но потом мне придётся искать себе другие варианты, конечно, если уже будет край и некуда деваться, я всегда могу к ней обратиться, но только в крайнем случае. На всякий случай договорились, что если опять разбежимся— я к 10 приду прямо к ней. В этот день я потерял паспорт, который восстановил только спустя восемь лет, в 2006 году.

Сейчас я немного отступлю, чтобы обьяснить, почему я так стараюсь описать свои первые дни в Москве. Все эти встречи, практически все люди сыграли свою маленькую, но важную роль в моей последующей жизни. Кто-то меня неплохо выручил, кто-то просто подал идею, как жить дальше, и пусть это кажется странным, я до сих пор считаю, что даже те, кто со мной жестоко обошёлся— дали свой урок на будущее, который мне непременно впоследствии пригодился.

*** ***

Сейчас уже точно и не упомню, как именно, но постепенно я познакомился с парой пацанов, разговорились, подтянулось ещё человек пять, стояли в переходе толпой, пили пиво, я разговорился с девочкой, у которой оказался низкий, но очень нежный голос, представилась она Бертой, она предложила мне вариант срубить немного денег— она играет на гитаре— я аскаю. Я не сразу понял, что это такое-АСКАТЬ. Оказалось, это ПРОСИТЬ от английского «ASK» — просить, то есть тупо бегать и под гитариста попрошайничать. В ту пору с юмором у меня было всё хорошо, я легко сходился с людьми, умел мило улыбаться, соответственно новый вид заработка, причём честный, меня устроил. Мы подьехали до Арбатской, по пути она обьяснила мне, как бесплатно ездить в метро, проходя через турникеты, которые ведут на выход, мы вышли на Новый Арбат, и там в переходе, недалеко от казино «Метелица», расположились. Она играла хиты русского рока, я бегал с маленькой коробочкой, тормозил людей, кое-как пытался подыгрывать на губной гармошке, деньги сыпались, кто-то даже останавливался, слушал пару песен, подпевал, мне кинули 50 немецких марок какие-то иностранцы, народ был не жадный, жизнь удалась. Для меня, после нашего заводского Минска такая щедрость была в диковинку. Решено было сделать перерыв, отметить удачу, я попросил у охраны пустить меня в казино к обменнику, разменял деньги, сбегал в переулок за бутылкой портвейна, сигаретами, и мы сели на лавочке бухать. Выпили, сходили ещё за одной, разговор пошёл о личном, Берта рассказала, что ей 18 лет, живёт в центре, на «Полянке», втроём с бабушкой и матерью, мать работает проводником и постоянно то в разьездах, то у своего хахаля, бабушка старенькая, внучку любит и позволяет делать всё, что хочется. Тяжёлые наркотики не употребляет, может покурить травки за компанию— но не более, а когда узнала, что у меня есть заначка травы— предложила ещё немного поиграть и поехать к ней, повеселиться.

С Бертой мы прожили полтора месяца. Бабушка её восприняла меня нормально, маму её я за это время видел пару раз мельком, она заезжала, оставляла бабушке денег, привозила Берте вкусняшек и убегала. Сама Берта нигде не училась, подрабатывала игрой на гитаре, тусила на Арбате, познакомила меня со многими людьми, паралельно я оброс знакомствами среди местной шпаны, то аскал с ней в переходе— то если хотелось нормально расслабиться выходил, как я тогда называл, на охоту, с кем-нибудь совершали небольшой рейд по центру, гоп-стопили, брали пару чеков геры, пару раз покупали кокс, один раз я пережрал таблеток «циклодол», не смог дойти до квартиры— заполз под лестницу и там спал. Часто ходил по центру пешком, особенно накуренным— так я узнавал и запоминал город.

Несколько раз ходил в клубы-Берта отказывалась, обьясняя невосприятием электронной музыки, короче жил как умел. В один из этих дней я и познакомился с Рулём, Азой и Бесом. Эта троица выделялась— были вечно со впавшими глазами, кожа лица серо— земельного цвета, Руль с Бесом сверкали сточенными под корень зубами, Аза вечно шутила, но как-то неудачно и её никто не понимал. На Арбате их сторонились, называя «безбашенными винтовыми», что они отмороженные наглухо, да они и сами этого не скрывали, а для меня они наоборот, были прикольными и что самое главное, с ними можно было попробовать винт. Кому до сих пор не понятно— это «первитин», очень схож с метамфетамином, по сути это одно и тоже. Это я узнал позже, просто ввожу в курс дела.

Пару раз мы просто общались, типа «Привет-как дела-ну давай, удачи», потом после совместного распития портвейна я вывел их на разговор, спросил, что да как, оказалось, что сварить винт не так уж и просто, там несколько химических реакций, самое главное достать салутан, соляную кислоту и кристалический йод, остальное проще, я предложил, что готов оплатить всё, лишь бы попробовать, Руль сначала был против, он был из тех старых наркоманов, которые стараются не связываться с «новичками», но видимо отсутствие денег и желание вмазаться толкнуло его на согласие.

*** ***

Добыча всех необходимых ингредиентов заняла около трёх часов. Сначала поехали на птичий рынок недалеко от Таганской, Руль ходил по барыгам, спрашивал «Салют и компанию», это так вкратце назывался набор для варки, потом мы поехали на Павелецкую, купили две банки салюта, йод смогли найти только на первой аптеке на Лубянке, за кислотой вообще пришлось тащиться в Братеево, к какому-то знакомому Беса, короче, замут был долгим, правда на всё про всё ушло около 130 рублей, точно уже не помню, но вроде так. Долго решали куда ехать. К Берте нельзя, Руль сказал, что там, где они вписываются— много «хвостов», Бес позвонил с телефона-автомата своей подружке в Капотню, та сказала, что сварить можно у неё— но потом надо будет сваливать, придут родители, долго они между собой спорили, что-то друг-другу доказывали, но потом решено было всё-таки ехать в Капотню— а там будь что будет, всё таки вариант ближе всех. По пути зашли на заправку, слили со шлангов полную бутылку бензина, оказалось, что и он нужен, купили что-то, где содержиться щёлочь, уже и не помню что именно. Доехали.

Не буду описывать все приготовления, реакции, скажу только, что заняло всё это около получала, а может и больше, Машка— хозяйка квартиры, успела потрахаться с Бесом, Аза втыкала в телек— а я затаив дыхание сидел на кухне с Рулём и наблюдал за его манипуляциями. От него я узнал, что сам он учился варить примерно полгода, сначала научился выделять эфедрин— окончательную реакцию боялся проводить, потом познакомился с варщиком, у которого были электронные весы— и только тогда смог научиться, сначал по весам, а потом и на глаз, проводить окончательную реакцию по превращению эфедрина в первитин. Что раньше его давали солдатам, как стимулятор перед боем, и он не считался наркотиком, как и кокаин, что поговаривали, что даже Гитлер баловался им, а Высоцкий торчал на черняге, что на самом деле среди известных людей немало наркоманов, предупредил, что ломки от этого наркотика нет— но есть тяжёлая моральная зависимость, причём с первого раза, что это не шутки, то есть рассказал вкратце всё, что знал о наркотике.

Готово.

Все собрались в зале, Машка убралась на кухне, открыла проветривать окна, Руль сказал, что вмажет мне полкубика, так как я первый раз и могу слететь с катушек, а то и просто сдохнуть от передоза. Вмазались.

Приход был…

Вот его я точно никогда не смогу описать. Это было то, чего я долго искал. Никакие другие приходы не стояли рядом. Меня качало на руках блаженства, я лежал, закрыв рукой глаза, и не находил сил даже пошевелить пальцами. Руль спросил, как я, а я не смог даже ответить, только улыбнулся, с усилием пошевелил пальцами— всё нормалёк. Потом я конечно встал, меня предупредили, что может пробить на движуху— но меня почему-то клонило в сон. Руль сказал, что это организм не понимает, что с ним и устал, потом меня прорвало, я нашёл какую-то газету, ручку, пытался пририсовать портрету усы— разрисовал поллиста, потом мы собрались, оделись и ушли, Руль сказал, что нам хватит всего этого ещё на пару раз вмазаться, а это раз в 5-6 часов, отлично, и тут Аза предложила смотаться в Питер. Я спросил тогда:

— В Питер? А как? Денег то мало.

— На собакахю — засмеялась она хрипло.

— Издеваешься?

— Да на электричках, балбес, это так называется— «на собаках».

Так, под кайфом, мы на последней электричке добрались в Тверь. Из-за винта жрать не хотелось, но я постоянно пил и ходил в тамбур отлить, сходили в вокзальный сортир, умылись, докупили сигарет, набрали сканвордов и пару тетрадей рисовать, это была фишка— рисовать всякую ерунду, а потом рассматривать и видеть всё по другому, хотели дождаться утра на вокзале-прогнали менты, нашли какую-то спящую электричку, раздвинули двери, был март, было холодно, но Руль провёл реакцию— и вмазались прям там, при свете зажигалки.

Через пару часов была первая электричка на Бологое, потом оттуда с интервалом минут в 20 до Малой Вишеры, там ещё раз вмазались— и оттуда уже доехали в Питер. За время поездки я нашёл в себе талант рисовать кельтские узоры, по крайней мере мне так казалось под кайфом, разрисовал всю тетрадь, решил пару сканвордов, умудрился вздремнуть часок, хотя мне говорили, что под винтом это невозможно, видимо мозг плохо справлялся с неведомыми ощущениями. Приехали мы примерно в 4-5 вечера, денег у меня тогда на кармане было около 300 рублей, это 50 долларов на те времена, начало хотеться есть, Руль сказал, что надо пока есть народ— идти в Сайгону, искать вписку. Мы немного там пообщались, сходили в переход на Гостинный двор, Руль с Азой встретили пару знакомых, я познакомился с каким-то гитаристом, предложил поаскать под него— он дал согласие, подзаработал рублей 50, пообщались, со впиской вышел облом, Руль тоже ничего не нашёл, надо было куда-то устраиваться на ночлег. Аза вспомнила про сквот, тогда я ещё не знал, что это такое, отправились туда, зашли в магазин, набрали еды, воды и отправились.

*** ***

Сквот оказался заброшенным трёхэтажным зданием около метро «Садовая», в десяти минутах ходьбы от Невского проспекта. Здание было построено квадратом с одним входом во двор, через арку, с закрытыми железными воротами. Как мы не пытались— достаточно раздвинуть их, чтобы пролезть, не получилось. Окна первых этажей так— же были заколочены, кое-где заварены. Пришлось лезть через ворота, подкатили мусорный бак, и помогая друг-другу забрались. Долго бродили по дому, светя заранее купленными в переходе фонариками, дом внутри был красивым-высокие потолки, встроенные в стену железные печки, огромные, по 6-7 комнат, квартиры, всё это было полуобрушенным, со стен осыпались остатки краски и штукатурка, везде был хлам, кое-где было насрано, валялись какие-то матрасы, тряпки, во дворе было кострище, как я понял— сквот этот пользовался успехом у таких-же залётных, как и мы. Развели из старой мебели костёр, разогрели тушёнку, я поставил рядом с костром стеклянную бутылку с водой, насыпал туда растворимого кофе из пакетов— неважно, что некипячённая вода, главное, что кофе тёплый, поели, выпили кофе, выбрали комнату почище, наносили туда матрасов, картонок, и завалились спать. Ночью я вставал поссать, потом долго не мог уснуть, за окном была мартовская поздняя метель, лезли мысли никак не связанные с домом, странно, но к тому времени я перестал скучать по Минску, по родне и родной квартире, мне понравился такой беззаботный и кайфовый образ жизни, пусть с небольшими трудностями— но это было как постоянное приключение плюс возможность что-то увидеть и узнать. Потом усталость взяла своё, я уснул, а когда проснулся— во дворе уже тлел костёр, Руль сходил в магазин, откуда-то принёс две больших бутылки с водой, мы умылись, отряхнулись, перекусили и пошли гулять.

Я купил карту Питера, сказал, что хочу посмотреть на Зимний дворец и вообще пошляться по центру, поглазеть, мы дошли вместе до Аничкова сада, договорились, что если что— в 6 вечера встречаемся на входе в метро около канала Грибоедова, и я пошёл гулять. Пешком прошёл по проспекту до московского вокзала, там на Лиговском разговорился с двумя панками, оказалось, что оба из Бреста, в Питере уже почти год, с прошлого лета, знают пару вписок, и договорились вечером встретиться на Марсовом поле возле вечного огня, побухать. Оказалось, что наркота в Питере дешевле, чем в Москве, что траву можно найти по 30 рэ за бокс, салют банка— 40 рэ, отсыпали мне на небольшой косячёк— и мы разошлись. После раскурки я ходил по городу, пряча улыбку в вороте свитера, чтобы не спалиться, смотрел по сторонам, отмечал на карте интересные красивые места, прогулялся вдоль набережной Фонтанки до Невы, оттуда до Эрмитажа, потом ещё дальше, сходил на Васильевский остров— я был очарован этим городом. Если Москва смогла меня пронять своей бесшабашностью, обилием реклам, грязными переулками, постоянной толкотнёй на вокзалах и в метро, быстрым ритмом жизни— то Петербург наоборот, чистотой улиц, большим количеством культурных людей, не интеллигенции в пальтишках, беретиках и замотанных в клетчатые шарфики— нет, тут даже бомжи очень любили свой город, могли рассказать интересные истории, так я узнал, что Аничков мост называют ещё мостом 16-ти яиц, потому-что по углам моста стояли статуи типа «мужик укрощает коня», там два яйца, там два, множим на 4— равно 16, по накурке меня это рассмешило так, что не мог остановиться, кучу довольно-таки правдоподобных историй о революции, царской семье, Распутине, и даже если 50 процентов из рассказанного было чистой выдумкой— это было интересно. Узнать, что идеал моего советского детства— дедушка Ленин на самом деле даже не присутствовал при взятии Зимнего, что Аврору сгнила уже насквозь и её укатили на реставрацию, да много всего, сразу чувствовалось— люди здесь не просто живут и существуют, они хранят историю, дух города, морально заряжая друг-друга этим.

Так я потихоньку, умудряясь по пути нет-нет посидеть на лавочке под весенним солнцем и пообщаться с кем-нибудь из местных, часам к трём дошёл до канала Грибоедова. В голове была сумятица от увиденного, все эти соборы, дворцы, глухие серые дворики с бесконечными арками, огромные парки, каналы, река, мосты и мостики, пешеходные, автомобильные, везде какие-то статуи, памятные доски типа «Здесь жил и творил такой-то», всё это произвело неизгладимое впечатление. Около метро я проболтался около часа, познакомился с некоторыми людьми, сходил на Гостинный двор, успел часок поаскать под гитариста, сходить в дешёвую столовую на Садовой улице, короче, быстро понимал что к чему, знакомился, научился пить боярышник, купил вскладчину в пополам с каким-то неформалом бокс травы— жизнь удалась.

К 6-ти я как штык был у метро, мои товарищи были уже там, тоже пьяные, довольные, я им рассказал, что вечером надо сходить на Марсово поле, договориться о вписке, потому-что уже дня три как не мылся и в ботинках явно уже скисли ноги. Часам к восьми мы отправились туда, пешком это было минут 20, опять вдоль канала, мимо дворцов, я шёл, балдел от всего этого, глазел по сторонам, Руль с Азой с видом бывалых гидов обьясняли мне, что тут и к чему. Тех брестских панков, с кем я познакомился днём— я не встретил. Я вообще их больше никогда не встречал после этого. Про вечный огонь— это отдельная история.

*** ***

Огонь располагался в центре парка, на пятачке примерно 30 на 30 метров, точно не скажу, это было 16 лет назад. К нему сходились все тропинки, промахнуться было сложно. По сторонам квадрата стояли огромные плиты с выбитыми именами, если мне не изменяет память, и стояли лавки. Народ тут собирался всех возрастов и моральных принципов. Как я понял— это была негласная нейтральная территория, подобно отношению животных возле водопоя в дни засухи. Когда расходились туристы и прогуливающиеся пенсионеры— лавки передвигались прямо к огню, доставалось у кого что есть, снимались ботинки, сушились ноги, расчехлялись гитары, кто-то дремал, отогревшись, пьяно орались песни, подходили робкие туристы, оставшиеся в центре на ночь поглазеть, как разводят мосты, предлагали выпивку и позволить посидеть с нами, подпевали, ходили за добавкой, никто не ругался, всем было хорошо, тепло и уютно. Вот так я сейчас могу описать ту атмосферу у вечного огня. В ту ночь я так оттуда и не ушёл, мои товарищи ушли спать в сквот, сказали, что завтра словимся, сходил посмотреть на то, как поднимают на ночь мост, купил в ларьке водку, запить и закусить, когда закончилась водка— с кем-то бегали в ближайшую дежурную аптеку за боярышником, когда в аптеке закончился боярышник— стали скупать и распивать настойку овса, противную, но зато тоже на спирту. К утру у меня не осталось денег-но рядом спал какой-то напившийся турист, я вытащил у него в пьяной наглости кошелёк— и побрёл к Садовой.

В кошельке оказалось примерно 500 долларов рублями, это была очень большая сумма по тем временам, я проспался, к моему пробуждению уже был готов костёр, завтрак из тушёнки и залитых в обрезанных полторалитровых пластиковых бутылках «бич-пакетов» (макароны быстрого приготовления), оказывается Руль залез ночью к кому-то на балкон первого этажа и разжился старыми кастрюлями, в которых накипятили воды и сделали чай, и полным чемоданом старых вещей. Решено было найти платную душевую, купить всем свежих носков и трусов, помыться, побриться и намутить винта. Я купил себе ещё новые джинсы, так как эти пообтрепались и были грязные, и пару чистых футболок. Так мы и сделали.

В таком темпе мы прожили в Питере недели две, пару раз мутили винт, ездили на вписки, где можно было помыться и постираться, я занимался сексом с малознакомыми малолетками-неформалками, зачастую вещи не успевали до утра просохнуть— ехали в полусырых в сквот, досушивались у костра, появилось много знакомых, которые звали скинуться на бухло, я нашёл себе постоянного барыгу с травой, один раз попробовал ЛСД и заплутал в мультиках в городе, весна набирала обороты, деньги я тратил аккуратно, старался подзаработать аская под музыкантов, Аза зачастую благодаря своей смазливости цепляла лохов при бабле и отводила их нам в условленное место, где мы их честно грабили, но всё равно бабло быстро тратилось и подходило к концу. Было решено поехать обратно в Москву, покрутиться там, а вернуться на белые ночи, когда изрядно потеплеет и можно будет неплохо срубить капусты на туристах. Поехали назад так-же, на электричках, вчетвером, опять взяли с собой в дорогу всё для винта, сканвордов, сигарет и много воды.

*** ***

Видимо за эти две недели в Питере я немного устал от них, а может просто от постоянного присутствия кого-то рядом, потому что захотелось прогуляться одному, куда-нибудь забуриться, накуриться или набухаться и немного отдохнуть в одиночестве. Каждому из нас полезно побыть в одиночестве, тяжело остаться наедине с мыслями в компании кого-то, особенно если тебя постоянно о чём-то спрашивают, кто-то лезет с дружескими поцелуями, а кто-то сразу хватает тебя за член. Найдя не помню какую причину я отстал от них, сказал, что если что-позвоню домой Машке, чтобы словиться, съездил на Чистые пруды к барыге за травой, накурился прям там на бульваре, посидел, благо погода уже позволяла просто сидеть и греться на солнышке, почему-то толкнуло в депрессняк, сказались дорога и постоянная смена обстановки, захотелось просто лечь и не шевелиться. Позвонил Берте, но подошла её бабушка и сказала, что Берты нет уже два дня, и если я её увижу-пусть обязательно позвонит домой. Около станции метро стояли какие-то ларьки, как и всегда в таких местах в колонках играл очередной хит, кто-то громко ржал, кто-то не в силах идти дальше сидел на ступеньках и дремал, я купил батареек в плеер, пару новых кассет и пива и побрёл.

К тому времени я уже более-менее сносно ориентировался в центре, по бульвару дошёл до места, где Яуза впадает в Москву-реку, постоял немного на мосту, вечерело, холодало, впереди была вся жизнь и никаких планов на неё. Опять пришла бредовая идея вернуться в Минск-но страх перед тюрьмой пересилил— и я побрёл по набережной в сторону Красной площади. Дойдя таким образом до Охотного ряда, я опять повстречал каких-то малознакомых гитаристов, а аскали для них Тина и Куница, с которыми ещё в самом начале приезда в Москву я познакомился на Арбате. Мы немного поговорили, я, чтобы не мешать, отошёл в сторонку, сел на корточки, включил плеер и так сидел, пил пиво, смотрел под музыку из наушников немое кино из проносящихся мимо сапог, ботинок, туфлей, тростей, замызганных или наоборот безупречно чистых, наблюдал как Тина с Куницей кружили в толпе, протягивая всем прохожим свои шапочки и мило улыбаясь, что-то говорили, надеясь выбить из тех мелочь. Смотреть на них было приятно, Куница была очень стройной, светловолосой, с красивой тонкой шеей, Тина тоже была симпатичной, маленького роста, она как-то мило смотрела исподлобья и улыбалась, и чем-то напоминала мне Бьорк, с причёской, скрывающей глаза, в рванных джинсах и интересной манерой разговаривать. Потом гитаристы собрались, они пересчитали деньги, поделили между собой и разошлись. Девчонки подошли ко мне, мы о чём-то мило болтали, я сказал, что только приехал с Питера, они расспрашивали— я отвечал, мы пили пиво, постепенно Куница оказалась совсем рядом со мной, я её поцеловал и она уткнулась своим носиком мне в плечо. Ей было 17 лет, в тот год она заканчивала школу. Решено было поехать к Техасу, так как тот жил один в комнате в коммунальной квартире.

У Техаса я помылся, попили пива, немного раскурились с девчонками— Техас отказался, сказал, что пару раз пробовал и не понял кайфа, предпочитает бухать, второй кровати не было— расстелили матрас, мы с Куницей на полу, болтали ни о чём, ржали, Техас хоть и не курил— словил нашу волну и угорал с нами наравне, потом пробило на жрачку— но оказалось, что кроме пачки макарон ничего нет, сходили в магазин, по пути с голодухи жрали батон с майонезом, запивали пивом— наверное в этот день для полного счастья мне не хватало только секса с Куницей.

А ночью я был счастлив до конца.

С ней я встречался недолго. Тогда первый раз я и узнал о себе то, в чём убеждался потом не раз. Как то в порыве пьяной искренности она мне выдала— "Ты, Кактуз, странная личность. Когда тебя нет— скучно, но когда ты рядом— от тебя быстро устаёшь.". Тогда я не до конца понял смысла этих слов— но потом, когда сталкивался с подобным, то вспоминал эту фразу. С девушками долго я не мог встречаться-месяца через два либо меня бросали, либо я от них уставал, один раз только я встречался пять месяцев, с Катюшей.

*** ***

Познакомились мы как то нелепо и смешно. Я тогда лежал со своей первой язвой в больнице, и мне было только 17 лет. Естественно этаж был полностью гастритно-язвенный, половина этажа-мужские палаты, вторая половина женская. Основную массу составляли пенсионеры и алкаши, найти кого-то своего возраста было сложно. Первые три дня я болтался по коридору, смотрел тупые передачи по ТВ на посту, бегал курить на запасной выход и валялся в наушниках. И как-то вечером, идя с лестницы в палату увидел её, болтающую по телефону-автомату. Не знаю почему, я мимоходом выдернул карточку из аппарата и проскочил мимо неё в мужской туалет напротив. Она сначала постучала, потом робко приоткрыла дверь и стала шептать:

— Отдай карточку.

— Неа.

— Блин, отдай, я с мамой разговаривала.

— Отдам, если потом посидишь со мной на креслах около лифта.

— Договорились.

Не обманула, пришла, помню у неё был плеер со встроенным динамиком, но не было батареек, я принёс батарейки— она плеер и кипу кассет, оказалось, что она слушает рок— я тогда слушал в основном попсу и рейв, мы были разные— но проболтали часов до двух ночи, потихоньку слушали плеер, мне понравились Крематорий и Аукцион, а потом разошлись спать. Остаток её лечения мы провели вместе, разлучались только на процедуры, пару раз занимались сексом в подсобке на кушетке, но и без него мне с ней было хорошо. Первой выписали её, мне оставалась ещё неделя. Примерно раз в два дня она приезжала, сидела со мной допоздна, потом за ней приезжал брат— и они ехали домой. Это были первые такие искренние и странные отношения в моей жизни.

Училась она в 11 классе, в школе недалеко от моего дома, регулярно приходила ко мне после уроков, мы занимались сексом, потом она сидела, занималась уроками, а я мог часами смотреть телек, наблюдать за ней, готовить пожрать, вне дома никогда не лез в её компанию— а она в мою, иногда приходил к ней в гости, пару раз ночевал, мы не строили сопливых планов на будущее— мы просто жили, но пришёл день, был конец мая, у неё на носу экзамены, и она мне просто сказала-"Жизнь меняется, нам надо расстаться.», и я почему то воспринял это как само собой разумеющееся, и наверное такие отношения были за всю жизнь самые идеальные, без глупых сопливых любовных сцен, а просто встретились два нужных друг другу человека, но их пути разошлись и они расстались

*** ***

В самом конце, перед расставанием, я узнал, что Куницу в реале зовут Саша. Не знаю точно почему, но имя Александра всегда имело для меня некую силу, влекло само по себе, может потому-что так звали родную мать, может ещё по какой причине— я не знаю, но было так, а после Куницы вообще вошло в ранг святых имён.

После неё пару недель была Саша Джоули, потом Саша с Варшавки, ну а потом, последней в череде Саш, была Саша с Химок.

Саша с Химок была мажоркой. Мама-директор одного из столичных банков, отчим— какой-то там нефтяной бизнесмен, на 18-тилетие ей подарили трёхкомнатную квартиру с шикарным ремонтом, она могла позволить себе на выходные сьездить в Польшу попрыгать с парашюта или смотаться на Карпаты поездить на сноуборде. Жизни как таковой она не знала, была эдакий парниковый одуванчик, который вышел из парника, оглянулся и обалдел. Нет, она не была лохушкой, просто какой-то мило-наивной девочкой с приятной внешностью и улыбкой, училась в институте, но с сокурсниками общалась только по учёбе, как то я у неё спросил, как она вообще попала в арбатскую тусовку-она сказала, что просто первый раз в жизни ей понравилось, как кто-то играет на гитаре и поёт. И осталась.

Познакомились мы с ней в последних числах апреля. Я сидел на подоконнике магазина «Самоцветы» убитый, в клетчатом пиджаке, пряча под тёмными очками расширенные от винта зрачки и заполнял лист за листом тетрадь так понравившимися мне кельтскими узорами. Она подошла, села рядом, ни слова не сказала, видимо поняв, что сейчас меня лучше не трогать, потом отошла, вернулась, сидела, читала какую-то книженцию, а после того, как я устав закрыл тетрадь, протянула руку и сказала:

— Саша.

— Кактуз.

— Я знаю.

— Откуда?

— Я за тобой неделю наблюдаю.

Тогда я ещё ничего о ней не знал, но почему то спустя пару часов общения за пивом и хот-догами понял, что ради неё могупойти на всё. В этот же вечер я поехал к ней, и не понял сам, как остался ещё на пару суток. Мы стали встречаться. Я бросил раскуриваться, из моей жизни исчезло всё, кроме сигарет, пива и неё. Никогда не мог жить за счёт девушек, поэтому вечерами ездил в центр, продолжал гоп-стопить, научился дарить ей цветы, иногда она уезжала— тогда я уезжал ночевать к знакомым, писал ей целыми днями всякие приятности на пейджер, справили мой 20-й день рождения, она начала строить планы на женитьбу и внедрению меня в цивилизованное общество, как она это называла, а потом меня посадили.

Дело было в конце мая 1998 года. Я тогда сильно сдружился с Бульдозером, мы частенько шерстили центр и потом на несколько дней исчезали, а тут после очередного дела я по привычке приехал на Пушкинскую, меня выцепил Ильнур, который после нашего первого знакомства сдружился со своим земляком-дворником, жил у него и работал охранником в переходе, подошёл, затянул в свою малюсенькую будочку — «Бульдозера поймали по горячим следам, он тебя сдал, тебя ищут», я попросил у него оранжевую рабочую куртку, кепку, взял метлу и в таком наряде растворился в глубине бульваров. Ночью опера приехали к Саше домой, скрутили меня, по быстрому осмотрели квартиру и мы уехали.

*** ***

До суда меня посадили в Бутырку. Расписывать всё нет смысла, жизнь в тюрьме течёт своим чередом. Прокуренные насквозь стены, вечная жара, переполненные хаты, вонь 50-ти потных, пердящих и срущих за занавеской тел. Прогулки раз в день по часу, словесные перепалки на ровном месте, чёткое социальное и бытовое разделение. Посылок мне никто не слал, я крутился на том, что научился из зажигалок выплавлять шарики для чёток, обменивая их на чай и сигареты. Я начал писать от скуки всем письма, Саше написал, чтобы не парилась и не ждала, но если захочет пообщаться-то я не против, написал сестре, что сижу, минской соседке Ксюше с первого этажа, узнал, что Джина погибла, сбила машина, с трудом вспомнил адрес Техаса— но он не ответил, вместо него написала Тина, сказала, что Техаса тоже посадили, за что конкретно— не знает, что-то украл. Чтобы убить скуку начал заполнять какие-то книжечки баптистов, которые они разносили по камерам, как сейчас помню— «Гедеоновы братья», увлёкся библией, но не из-за трепета перед Богом— а чтобы попытаться понять, что же он пытался сказать, спустя 7 месяцев был суд, мне дали два года— Бульдозеру условку, к нему на суд пришли все родственники, ко мне никто, привезли обратно, дали час на сбор вещей и перевели в хату для осужденных.

В осужденке я встретил Техаса. Это вообще практически нереально, в Москве, с её многомиллионностью, встретить кого-то, кого видел всего несколько раз. Я его сначала не узнал, он отрастил себе бородку-шотландку, располнел, коротко подстригся, стал в корне неузнаваем. Посадили его за то, что он проснувшись на чьей-то квартире после очередной попойки украл телевизор и отнёс домой. Я с ним обменялся адресами знакомых, он дал мне адрес Наташи, с которой я как-то по пьяне переспал и лишил девственности, сказал, что она очень плакала, когда меня посадили— детская любовь, все дела, я узнал, что он сидит тут уже две недели в ожидании этапа, что некоторые сидят и по месяцу, а там ещё «Красная пресня» (транзитная тюрьма), а только потом на зону. А через двое суток меня этапировали на пресню.

Красная пресня оказалась изголодавшейся. Вечный транзит, крысятничество, вши, народ из разных регионов, этапные запасы истощались мгновенно, каждый второй более-менее вёрткий на язык человек из периферии мнил себя блатным и пытался вести долгие разговоры о братве, понятиях, романтике бандитской жизни, зачастую на деле оказываясь обычным алкашом, по пьяне прирезавшем соседа или второй раз сидевшем за ограбление одного и того-же колхозного сельмага. Запас сигарет истощился примерно за три дня, и пришлось заняться опять изготовлением чёток. Люди менялись бывало по два раза на дню, некоторые были интересны как весёлые личности, умели развеселить или просто поддержать разговор, кто-то был просто тихим спокойным человеком, ждущим своего этапа, окончания срока и способным в случае чего постоять за себя, но были и такие как Ромал.

Это было не его настоящее имя, просто он был цыган, и прежде чем перекрикиваться через окно, забранное решёткой и сваренным из металлических полос жалюзи, с другими цыганами, он громогласно орал на весь централ своим басовитым голосом— «Эгей, ромалы», за что и получил такое прозвище. Фамилия у него была Иванов, и от него я узнал, что цыган с фамилией Иванов, Петров и другими подобными было много. Обьяснялось это тем, что когда СССР после гражданской войны начало раздавать паспорта, фамилии просто приписывались на весь табор. Ромал отлично играл в нарды, играл как на автомате, выигрывая партию за партией. Но это узналось позже.

В первый день, когда он только заехал в хату и сел за общак— ему кто-то предложил сыграть партейку— он включил лоха, долго обдумывал ходы, доказывал, что он хотел поставить "не туда, а вот сюда", нервно покуривал «Приму» и смущённо чесал затылок, когда проигрывал, в общем был просто Лох. Один из залётных «блатных», заметив это, предложил ему сыграть на сигареты, Ромал смущённо залез в баул— посчитал что-то там, согласно кивнул головой, обговорили, что играют 20 партий по пачке на каждую оставшуюся фишку. Заварили чифирку, сели, за игрой следить посадили меня. И тут Ромал как будто преобразился. Глаза смотрели только на доску для игры, скулы стали выраженней, даже нос как будто из немного с горбинкой превратился в клюв хищной птицы, высматривающей добычу. Партии шли быстро, дижения его были резкими и чёткими, он долго не думал, не помню сколько он в тот день выиграл— у проигравшего не было достаточного количества сигарет, и в счёт долга он расстался со спортивным костюмом, парой глянцевых туфель и ещё кучей нужной мелочи типа станков для бритья и мыла. Баул у Ромула заметно увеличился, и он опять превратился в добрячка, смущённо улыбался, заискивающе разговаривал с вертухаями, и опять для всех вокруг стал Лох.

В хате за лоха его уже никто не считал, спал он как и все— на втором ярусе, от меня через одну шконку. Когда нечего было делать— он сидел в позе лотоса, смотрел прямо перед собой, гоняя в руке колоду карт. Карты двигались сами по себе, изредка он кидал взгляд на них— и потом опять упирался взглядом в одному ему известную точку. Иногда он разводил на игру кого-то из вновь прибывших, пополняя свой баул, перекрикивался через окно или кормушку с кем-то на цыганском, на прогулке не бродил, а просто сидел на корточках в стороне весь час. В такие моменты он одним только угрюмым молчанием вызывал какое-то подсознательное уважение, замешанное не на страхе, а именно как к сильной личности. Никогда не участвовал в рамсах или словесных перепалках, когда он подходил к раковине умыться— никто не приближался, а когда занимал сортир-никто не стоял рядом в очереди, и не ныл "Ромал, давай быстрее". Срок у него был как и у меня, небольшой, сидел за мошенничество, в общем не сидел срок— а ждал, когда он закончится.

Но как то я заметил, что он читает книгу, не перелистывая, и тайком вытирает слёзы. Шконки наши были рядом, через одну, основная масса тусила внизу в ожидании обеда, я переполз к нему поближе и шёпотом спросил— «Э, Цыган, ты чего?». Он молча протянул мне книгу, а там с одной стороны были приклеены две фотографии, на одной он, девушка, судя по всему его жена, и двое пацанов, лет трёх, похожие друг на друга и на него как две капли воды, на второй крупным планом та-же девушка, судя по лицу— не цыганка, а русская. Справа на другой странице были фото его родителей вместе и фото матери тоже крупным планом. Я только так— же шёпотом спросил, кто есть кто, мои догадки подтвердились. — «Ну и чё случилось то?», а он мне ответил, скрывая взгляд— «Это единственные люди на земле, перед которыми мне будет до конца жизни стыдно, что я здесь.».

Оказалось, что когда его посадили— родители жены забрали её к себе, сказали, что она не должна связывать свою жизнь с уголовником, его родителям не позволяли видеться с внуками, что довело его мать до сердечного приступа, отец от всех этих переживаний поседел, у него теперь трясутся руки.

Вот тогда вот это его отношение к своей семье первый раз толкнуло меня на мысль, что у меня нет столько любви к кому-то, что мне не по ком плакать и не перед кем стыдится или стоять на коленях в просьбе простить, и если когда меня только закрыли в ИВС я в дикой отчаянности и уронил тихую слезу— то только из жалости к самому себе, ведь это произошло со мной и как же я дальше буду жить. Во мне не было ничего святого. В Бога я не верил, родного отца полюбить не успел— мы были далеки, слишком разные, да и в основном я был занят собой, с сестрой у меня были отношения каждый сам по себе, просто иногда разговаривали, делились, привыкли так с самого детства, потому что дома никому больше ничего нельзя было доверить— сводные сёстры могли просто высмеять, а то и сдать родителям, мать обязательно начала бы выспрашивать подробности, в надежде найти несостыковки в рассказе и уличить во лжи или найти сексуальную подоплёку и рассказывать, какая она была правильная и целомудренная, хотя мы прекрасно знали, что вышла она замуж по залёту, без любви, но не говорили ей об этом в страхе отхватить ремня. Отец вообще был человек замкнутый, постоянно что-то ковырял, паял, чинил, я редко его видел просто смотрящим телевизор, и с нами общался только в приказном порядке. Конечно, я был по своему добрым— любил животных и уступал иногда старушкам место, не бил человека в нос— знал, что такое поломанная перегородка, но вот такой, всепрощающей и всёпонимающей любви я не испытывал ни к кому.

Принесли обед-и мы спустились вниз. Пока основная масса ела-Ромал закипятил воды, заварил чифирку— и мы полезли назад к нему на шконку. И только когда мы вот так сидели, и он мне рассказывал, как он познакомился с женой, как они тайком встречались, потому что её родители не желали своей дочке грязного цыгана, как расписались— и на свадьбу из её родни пришла только её сестра, и пока он мне рассказывал всё это— я сообразил, что я никогда не видел, чтобы Ромал вот так с кем-нибудь сидел на своей шконке и пил чифир, и рассказывал о себе. После этого мы ещё пару дней прообщались, открылась кормушка, вертухай сказал мне собираться с вещами— мы пожали друг-другу руки, пожелали удачи, автозак, коридор из солдат с собаками и столыпинский вагон.

*** ***

Столыпинский вагон оказался почти как купейный, только вместо дверей— запирающиеся решётки, и спать надо было в три яруса. Матрасов тут предусмотрено не было, бельё улыбающиеся проводницы не предлагали, кипяток разносили и в туалет водили вертухаи, примерно раз в три часа. Вагон наш часто стоял на полустанках, отстёгивался от одного состава— присоединялся к другому, пока стояли— было душно, когда поезд двигался— становилось слишком прохладно. На наши крики— «Старшой, закрой окно!» никто не реагировал, что в принципе и понятно. Зек— он и в Африке зек. Первая "пересадка" была в Ярославле. Нас пересадили в автозаки, дорога, тюрьма-«здравствуйте». Закинули нас в хату-распределитель, большую часть раскидали по другим хатам через час— я с остальными остался ещё на сутки. Было нас человек восемь, половина без сигарет и чая. В ту ночь меня второй раз в жизни искусали клопы.

Первый раз меня они кусали в 19 лет. Я должен был ходить отмечаться из-за условного срока раз в неделю в местное РУВД, быть каждый день дома не позже 22 часов, ко мне в любой момент мог заглянуть участковый. В одну из пьянок я забил, не пошёл, на второй день не пошёл, а на третий заявился участковый с операми. Кто-то ограбил ларёк в нашем районе, естественно я как ранее попадающий по такому делу и к тому же не пришедший отметиться в числе первых попал под подозрение. У меня не было алиби, да и какое алиби может быть у человека, который двое суток сам не помня где бухал, блевал, орал песни и спал мертвецким сном. В РУВД меня сразу затянули в кабинет, немного побили, я в пьяном угаре послал всех подальше, меня положили на пол на ласточку, изредка попинывая, но мне не в чем было признаваться— и я просто то орал на ментов, то слёзно просил отпустить. Закинули меня на ночь в камеру одного. Там я с похмелья и нервотрёпки сразу уснул, но посреди ночи проснулся от ужасного зуда. Чесалось всё— лицо, шея, руки, и даже за левым ухом. И тогда я понял, что попал в клоповник. Ухо опухло и торчало как пельмень, все укусы на лице тоже были немилосердно расчёсаны, когда я постучал и попросился в туалет— открывший мент расхохотался и крикнул кому-то, невидимому мне— "Иди глянь на этого чудика!". В туалете в зеркале я увидел отражение своего опухшего лица с огромными красными шишками укусов. Видимо у меня была аллергическая реакция на клопов. К обеду меня отпустили, поставив первое предупреждение за пьянку и то, что не пришёл отметиться, а укусы сходили ещё неделю.

В Ярославской тюрьме было не так, как в Бутырке. Вертухаи по двое-трое были злее и, выделываясь друг перед другом, мелочно издевались над зеками. Но оставаясь в коридоре по одному открывали кормушку, смущённо стреляли сигареты и предлагали водку по 200 рублей за бутылку. Я разговорился с одним из них, спросил насчёт травы— он сказал, что нереально, на входе сидят собаки, натасканные на наркоту. Как я понял, работали тут в основном мои ровесники, после армии работающие тут ради общаги и небольшой— но стабильной зарплаты. Куда кого повезут дальше по этапу он не знал, все данные у оперов, выкурил со мной полпачки специально заныканных на такой случай сигарет "LM", остальные я отдал ему. За это он притащил мне отобранную у кого-то ранее колоду замызганных самодельных карт— и мы с сокамерниками коротали время до этапа за игрой в двадцать одно и дурака на спички. Примерно через полтора суток после прибытия нас опять запинали в автозак— столыпин— дорога. На этот раз менты были хуже, в сортир водили реже, кипяток дали только один раз за почти сутки, и мы, привыкшие к чифирю, жевали сухой чай, чтобы хоть как-то унять головную боль.

*** ***

Привезли меня в Костромскую область, посёлок Поназырево. Снаружи зону разглядеть не удалось, окна были замазаны краской, а окошко двери заблаговременно прикрыл спиной мент в сопровождении. Тут разгружали нас спокойно, не спеша, вяло покрикивая, посмеивались над неуклюжестью и не били. Это была конечная.

Дежурный офицер долго сверял фото в личном деле с оригиналом, потом всех построили и повели в карантин. Первое впечатление от зоны— постсоветский полуразрушенный заводик. Полуосыпавшиеся стены из красного кирпича, железные ворота с вышкой КПП и нарисованной красной звездой в центре, обугленная труба кочегарки, словом остатки советской эпохи. Внутри карантина было более-менее выкрашено, было несколько открытых камер со шконками, сортир и туалет. Нас каждого осмотрела женщина-врач, кто-то пытался с ней флиртовать— получил от охраны под дых, вертухай двинул напоследок речь о правилах и порядках— и я остался с толпой таких-же как я в моём первом в жизни бараке. Кормили нас три раза в день, не выпуская даже на прогулку, а потом все заболели дизентерией.

То, что было дальше— просто так не описать. К тому времени нас было человек 20, многих и меня в том числе должны были выкидывать в зону— мы ждали этого с нетерпением, а тут один заболел— и всех притормозили. Потом второй, третий— и вот весь карантин срёт. Толчка было два, не хватало, срали в тазики, петухи не успевали мыть за всеми, туалет был вечно занят— принесли три переносных параши из карцера, но и этого не хватало, из библиотеки притащили несколько старых книг вытирать зады, мы пили горстями какие-то таблетки— но ничего не помогало. На третий день бесконечного срача я потерял сознание от истощения и высокой температуры. Очнулся на больничке в закрытом боксе под капельницей. За сутки принесли ещё двоих. Там мы провели около двух недель, с зоны нам каждый день передавали чай и сигареты, я нашёл в недрах баула кипятильник— и мы стали лечиться. Понос с каждым днём слабел, мы втроём резались в домино и нарды целыми днями, я выпросил у зека-медбрата пару книг, валялся, читал, в общем для зэковской жизни это был курорт. Менты к нам не заходили, боясь подхватить заразу, проверяли через стекло в двери, и две недели мы от них отдыхали. Потом у нас взяли окончательные анализы— и выпустили в зону.

Зона была, как мне объяснили, "чёрной". Локалки не закрывались, передвижение между бараками не ограничивалось. Самый ближний к КПП барак был полуразрушен, как я позднее узнал, из-за пожара. Да и чёрной она стала благодаря амнистии Горбачёва, после которой многие зеки, прошедшие все режимы, от общего до особого, опять стали первоходами и попадали на общий режим. Сожжённый барак был последствием бунта. Я попал в 4-й отряд, в барак, где сидел смотрящий за зоной. Сейчас я не могу вспомнить его имени и погоняла, да это и не важно. В первые дни я скорешился с парой человек, жил сам по себе, читал, пару раз пытался бросить курить, пробивал варианты как и где замутить чая и курева, входил в курс дела, в общем обычная зэковская повседневная суета. Меня частенько звали поиграть в карты, но игрок я был слабый, поэтому отказывался, передачи мне никто не посылал, курево заканчивалось, я обменял на сигареты спортивный костюм, потом кроссовки, пару заныканных кремов после бритья «джилет», время шло, шансов намутить воды не было, я оказался в кругу проныр похлеще себя. Пытался рисовать— но был художник Слива, по сравнению со мной это был Гюго против пещерного человека, попытки вырезать из дерева розочку привели к паре порезов на пальцах и одному серьёзному порезу на животе, если бы не прохладная погода, заставившая одеть плотный свитер— могло закончиться плачевно. Промзона не работала, а значит официально заработать на ларёк не получалось. На время спасли меня сначала Наташа, потом и Александра, выславшие мне по 1000 рублей каждая.

*** ***

Наташа мне усердно писала письма, признавалась в любви, я подогревал её чувства длинными романтическими сопливыми письмами, она выслала мне несколько фото в коротких юбках и топах, мне стали завидовать, просить адрес её подружек, так я стал со временем человеком— проводником между изголодавшимися по теплу эмоций зеками и внешним миром. Я раздавал адреса её подружек, присланных ею, меня зазывали посмотреть на фото очередной полураздетой малолетки, угощали чифиром, кто-то спрашивал совета что да как покрасивей написать в первом письме, чтобы не быть отвергнутым, и не остаться без переписки, в общем таким образом я влился в общую кутерьму.

Сахар на зоне был запрещён из-за возможности сделать брагу, в ларьке и посылках разрешались конфеты только содержащие лимонную кислоту, не позволяющей забродить дрожжам. С одним из приятелей, Лёхой, как его все звали, хотя имя его было Алесь, мы решили провести эксперимент. Купили за сигареты у медбрата таблетки, понижающие кислотность желудочного сока, выторговали у барыги ларёчных конфет типа драже, но огромных, размером с шарик для пинг-понга, в умывальнике смывали с них внешнюю оболочку с основной концентрацией ароматизаторов, развели с таблетками в ведре— было шипение, кислота гасилась, начало эксперименту было дано. Дрожжи купить не удалось— использовали чёрный хлеб, заранее обрызганный сладким чаем из столовой, плотно завёрнутый в пакеты и изрядно подбродивший, спрятали ведро с замученной жижей на трое суток— всё получилось, мы нажрались браги так, что полночи бродили из барака в барак, с кем-то разговаривали, кто-то нас сдал ментам— и мы получили по пять суток карцера.

Пять суток пролетели быстро, братва грела сигаретами, азарт веселья перебил здравый смысл, после карцера был долгий разговор со смотрящим зоны, он предупредил, что бухайте— но так, чтобы это не повредило другим, были приколы со стороны тех, кто наблюдал наши пьяные похождения, появились желающие изведать нашего пития— зона стала бухать. И до нас пили, но как мне рассказали— не в таких масштабах. Секрет своего творения мы никому не рассказывали, боясь, что кто-нибудь обязательно сдаст ментам. Пару раз даже делали самогон, я ещё два раза попал в карцер— срок увеличивался, десять суток, потом пятнадцать. Вызвал хозяин, прочитал лекцию о морали, исправлени, поведал про БУР (барак усиленного режима), предупредил, чтобы я досиживал тихо, ведь срока мне осталось 4 с половиной месяца, я сказал что конечно исправлюсь, но азарт, кураж рвали на клочья, требовали веселья.

А потом меня напоследок до конца срока перевели в другую зону.

*** ***

Пришли сразу после подьёма, трое солдат и старший опер, дали 20 минут на сборы. Я, да и все остальные думали что в БУР, провожали почти всем бараком-давали чай, сигареты, кто-то сунул станков для бритья, конверты, пара тетрадей, упаковку мыла, пару весточек к знакомым в БУРе— я горячо пожал всем руки— знал, что больше не встретимся. Опять автозак, столыпин, ещё автозак— здравствуй, республика Коми. Оказалось, что БУР был переполнен, было рассмотрено предложение о моём переводе на другую зону— и меня перевели.

Таких как я, трудновоспитуемых, набралось 5 человек с разных зон. Довезли нас быстро, без особых впечатлений, рассказывать особо нечего.

Коми— это мороз, бесконечный сосновый лес и болота. Вот оно первое впечатление. Первый раз меня избили менты за то, что после того, как меня предупредили, как правильно обращаться к вертухаям, я по привычке сказал-"Слышь, старшОй.". Воспитывали там жёстко. Зона была красной, в бараке невозможно было шага ступить, чтобы не узнал начальник отряда, пару раз тягали к операм— ограничились несколькими ударами дубинкой, сильно не старались, ведь я был «человек которому осталось совсем немного». На своё 22-хлетие выпал шанс увидеть северное сияние— до полярного круга было 200 км. Такого я больше никогда не видел. Полосы белого полотна моргали, переливались, приобретали волшебные очертания— не знаю, проще один раз увидеть, чем перебрать кучу слов, чтобы попытаться описать подобное. Это было красивое, неописуемое природное явление.

Я стоял в сапогах, трусах и фуфайке на голое тело, дрожал от мороза— но не мог отвести взгляд от этой красоты— после этого я простудился, не мог нормально поссать, застудил пенис— но оно того стоило, этот час я не смогу сравнить никогда и ни с чем. Почти всё поддаётся сравнению— то было лучше, а то вкуснее, или кайфовей— это же виденье не попадало ни в одну из категорий сравнений.

А потом пришло 20 мая, я всю ночь не спал, чифирил, раздавал остатки вещей, зная, что в Москве уже тепло, из тёплых вещей взял только вязанные носки, рванную фуфайку и смешную зимнюю шапку-ушанку, всё равно выкидывать. В Коми на тот день была метель и минус двадцать, в Москве, если я правильно помню, что то около плюс пятнадцати.