Восемь Жизней КактуZа (4)

Жизнь четвёртая.

— Ничего не поделаешь, — возразил Кот. — Все мы здесь не в своем уме — и ты и я.

— Откуда вы знаете, что я не в своем уме? — спросила Алиса.

— Конечно не в своем, — ответил Кот. — Иначе как бы ты здесь оказалась?

Л. Кэрролл

*** ***

Путь до Москвы был долгим. Билет купило государство, плюс дало мне 700 рублей на билет до Минска и суточных. Естественно ни в какой Минск я не собирался. Цель-Москва, кураж, а там будь что будет. Пока нас троих конвоир вёл до вокзала, я для себя решил не пить, пока не доеду, и по любому попасть на белые ночи в Питер. Конвоир по пути обьяснил, что сопровождают нас по одной причине-некоторые умудрялись сдать билет, нажраться и через пару суток попасться на краже алюминиевого тазика. Пару раз освободившихся грабили местные, зная, что у них на кармане есть деньги. В общем для собственного спокойствия и нашей безопасности.

Поезд дальнего следования Воркута-Москва по пути через Коми и Мордовию останавливался на каждой станции, как электричка. Кто-то ехал на работу, какие-то дети с коньками в руках ехали в интернат, подсаживались такие-же освободившиеся, после Микуня зеков на вагон набралось человек 10. Конечно в основном все принёсли с собой водку, местные зеков не пугались— видимо за годы привыкли, молча косо поглядывали, женщины покачивали головами— мужики охотно подсаживались выпить за чьё-то освобождение. Компания собралась неприятная, хоть и привычная— я спросил у проводника разрешения уйти в другой конец вагона, заняв свободное место, дабы не принимать невольного участия в назревающей пьянке. Проводник оказался с пониманием, показал верхнюю полку около двери в тамбур— «Располагайся.».

Сон не шёл, я смотрел в окно, читал купленную у бабульки газетёнку, подслушивал разговоры сидящих внизу— как мне этого не хватало, таких обыденных проблем, типа— «Картошку выкопали— совсем маленькая, не больше куриного яйца, Любка сказала, что если покупать целого кабана и самим делить— выйдет намного дешевле, может так и сделаем, а? Как раз тебе отпускные должны выдать, хватит и Милке на дублёнку— и мяса купим, Коля, ну чего ты молчишь?», за это и надо кланяться русским бабам, неважно, стройным и молодым или пожилым опухшим тёткам, способным унести пару мешков картошки и пьяного мужа на своём закаленном совковым и постсовковым бытом горбу. Слушая эти разговоры, я наполнялся духом свободы и умиротворения, и не заметил, как уснул.

Спал я долго. Проснулся не помню на какой станции, выпил купленное у проводника кофе с печеньем, спросил какая ближайшая длинная остановка— «Александров, два часа.». Дождавшись Александрова я вышел погулять, размять ноги и сбегать купить каких-нибудь вкусностей. Проводник надеюсь не специально меня обманул, и я только смог с другого пути наблюдать, как мой поезд уходит, увозя с собой фуфайку, шапку и дырявые носки. Пакет с исписанной стихами тетрадью и резной шкатулкой, вынесенной с зоны, я взял с собой, дабы не украли. До Москвы пришлось добираться электричками. Приехал я около десяти часов вечера.

*** ***

В это месте я немного отступлю. Попытаюсь вкратце описать чужими словами себя. Недавно я смотрел сериал Декстер. Сериал немного странный, хотя и в обычном американском стиле. Сейчас, вспоминая самого себя того, который освободился в мае 2000 года, я смог бы примерно описать собственное «Я» только благодаря цитируемым сейчас здесь его словам.

— Привет, Я— Декстер. И я не знаю, кто я такой. Я знаю, что у меня есть тёмная сторона, которую я скрываю, и я не буду о ней рассказывать… Но она есть, всегда была, это моё сумрачное «Я», и без него я не могу жить, я даже не пытаюсь бороться с ним. Это потому что… Потому что не хочу. Это всё, что у меня есть. Такого невозможно любить… Даже не так… Именно меня невозможно любить. А может это всё ложь, которую нашло, вторя мне, моё сумрачное «Я», потому что недавно я почувствовал привязанность, я почувствовал, что кому-то нужен. Словно маска сползла с моего лица. Я вдруг начал чуствовать что кто-то мне не безразличен, и это пугает меня, по настоящему пугает.

Проведённые восемь месяцев на свободе вкратце по другому и не описать.

*** ***

По приезду я конечно сразу поехал на Арбат. Прогулялся, было темно, но народ ещё гулял. Удивился увеличившемуся количеству граждан азиатских стран. Многое поменялось, на магазинах сменились вывески, появились новые кафе, только неформалы вели себя по старому— пили, пели песни под гитару, аскали, девочка, которая маленькой приходила с мамой выполнять акробатические фокусы на коврике, напротив магазина «Самоцветы» — подросла и работала теперь одна, на вид ей было уже около 12-13 лет. Около фонтана с Турандот также кто-то пил, кто-то спал, в углу втихаря кого-то трясли на бабло— всё было по старому, я был там, куда и хотел попасть последние два года.

В первые дни никого из старых знакомых не встретил. С деньгами обращался аккуратно, старался не пить, чтобы трезво оценить обстановку и вернуться в нормальный ритм вольной жизни. Питался «бич-пакетами», батоном и майонезом. С ночлегом дело обстояло хуже— по моим подсчётам Техас ещё сидел, к Саше или Наталье с пустыми руками ехать было как-то неловко. Первые дня четыре ночевал в присмотренном и проверенном ещё до судимости сквоте, недалеко от Арбата и буквально в нескольких шагах от РОВД «Арбат». Пока я сидел, любимое нами всеми отделение милиции «Пятёрка» закрыли, и открыли такое вот огромное РОВД. Здание сквота на этот раз было обтянуто строительной сеткой, так что пробраться вовнутрь незамеченным было проще.

Мылся я прямо тут, с канистры, украденной мимоходом около чёрного хода какого-то кафе. Воду набирал ночью, перелезая на территорию стоящего впритык банка, из краника, из которого поливали тротуар. Днём просто гулял по городу, в основном пешком, вдыхал свободу, просматривал тропы отхода на случай криминальных дел, просто сидел на подоконниках многочисленных магазинов и лениво щурясь на солнце— я так балдел.

Первый, с кем я познакомился, был Артём. Он был примерно с меня ростом, здоровый как бык, сидели мы недалеко друг от друга на фонтане в центре Арбата. Тут ко мне подошёл какой-то грязный панк с засаленными волосами, присел и пьяным голосом попытался наехать

— Слышь, есть десять рублей?

— Нет.

— А если поискать?

— Здрысни, чмо.

Он по мраморной лавке переполз в Артёму и с подобными словами обратился к нему. Артём оказался менее миролюбиво настроен и, выплёвывая ругательства, за шиворот забросил этого придурка в фонтан. Подлетели менты, началась перепалка, я подошёл, сказал, что этот идиот на самом деле сам нарывался на неприятности, менты успокоились, который постарше сказал— «Свалили все трое отсюда, чтобы в свою смену я вас больше не видел.», и мы с Артёмом пошли в ближайший переулок.

— Вот ведь урод, я там тёлку ждал. — зло выдавил он из себя. — Тебя как зовут?

— Кактуз.

— А нормальное имя есть?

— Есть, Артём.

— Прикольно, я тоже Артём.

Так мы и познакомились. Сходили в магазин, скинулись на портвейн, купили по паре беляшей-закрутилась беседа, мы оба были гоп-стопщиками, только я судимый-а он нет. Сказал, что вписаться можно с ним у Карцефага— «Прикольное погоняло, не правда ли?». История присвоения оказалась смешной— по накурке тот решил рассказать какой-то фильм, и пытаясь сказать слово «саркофаг», попутался и ляпнул «карцефаг». Так он им и остался.

Карцефаг работал бездельником. В прямом смысле этого слова. Мать его работала в автокафе около стены Цоя, сестра тоже в кафе где-то в городе, а Карцефаг крутился вокруг, выносил мусор, жевал мамкины бутерброды и всегда через земляков— хохлов мог достать недорогой, но качественной травы. К вечеру Артём познакомил меня с остальными «коллегами», зная, что я только что откинулся— насчёт бабла не напрягали, наливали, кто-то подогнал пачку сигарет, а общем отнеслись с пониманием. Ночевали с Артёмом у хохла, предварительно хорошенько накурившись и поржав от души.

Потом пошло по накатанной. У меня стали появляться деньги, кроме Артёма появилось ещё два близких товарища— Дим Димыч и Андрюха Клоун. Клоун не любил своего погоняла, никто, кроме нас, не смел его так называть. Дим Димыч был просто Дима, но ввиду маленького роста и вообще мелкого телосложения таким образом его подкалывали, придавая внушительности. К тяжёлым наркотикам я не притрагивался, только покуривал, Артём знал о моей тяге, что мне очень хочется и еле держусь, он и сам раньше баловался герычем, поэтому присматривал за мной и при любой попытке по пьяне намутить наркоты мог просто отвесить подзатыльника и твёрдо держа за руку спросить— «Ну зачем тебе это?». И сразу приходило понимание, что не за чем.

В тот год был первый фестиваль русского рока «Крылья». Это было что-то. Была середина июня, толпы неформалов со всего постсоветского пространства, море пива, драйв, танцы под открытым небом, горы травы, тлеющей в косяках, пипетках, трубочках и самокрутках. Я никогда в жизни ещё не был на подобном концерте. И такого я пропустить не мог. Поехали мы туда все толпой, были с нами какие-то девочки, уже не помню кто, зато прекрасно помню, как пьяный прыгал до изнемозжения, потом спал на траве, потом меня накурили, опять пиво, опять пляски, попытка проникнуть на огороженную территорию к артистам— получил пинка под зад, но ментов остановил Саша Васильев, солист группы «Сплин», подарил мне за настойчивость огромный плакат и диск с подписью, я пожал ему руку, сказал «спасибо» и пожелал удачи в творчестве, всё. Дальше я мало что помнил, проснулся в обьятьях какой-то малолетки в Новогиреево, не помня, как я тут оказался, мой плакат красовался у неё на двери-я его содрал, диска не нашёл, и на цыпочках удалился. Денег еле хватило на пиво и на проезд до Арбата.

*** ***

Через пару дней после «Крыльев» я предложил новым товарищам поехать в Питер. Белые ночи заканчивались, но мечта оставалась мечтой, я подначивал всех поехать— все отказались. У меня было около трёх тысяч рублей, для 2000 года более-менее приличные деньги, но одному ехать было скучно. Пришлось искать попутчиков на стороне. Из нормальных, не бомжевато— вшивых панков лучше всех я познакомился с Врачом и его девушкой Катей. Врач на самом деле был врач, что-то там закончил, вроде даже на хирурга, но жизнь неформала пришлась по душе— и вот он уже пару лет как околачивался в Москве. Девочка его была мелкой, 16-ти лет, стройненькая такая девчушка, вечно что-то тараторила, вся на эмоциях, размахивала руками, лицо за пару фраз могло сменить целую серию масок. Хотя в этом как раз и была в ней какая-то своя привлекательность.

Этим же вечером мы по ранее испробованномы маршруту выехали. Хорошо, что июнь был в самом разгаре, так как в Твери электричка, в которой мы пару лет назад ночевали и варили винт, теперь закрывалась изнутри. Ещё когда я добирался из Александрова— обратил внимание на особые задвижки, приваренные изнутри к дверям. Ночевать пришлось на лавке рядом с вокзалом. С утра попили на вокзале кофе, купили с собой еды и воды— и поехали. К вечеру мы уже были в Питере.

Белые ночи меня не удивили. С ними я столкнулся в Коми, зачитавшись как-то книгой у окна, не заметил, как погасили свет в бараке, я читал, курил, а когда глаза стали слипаться— увидел, что уже два часа ночи. Но там было холодно— а в Питере тепло, туристы при деньгах и знакомые закоулки.

Первые пару ночей мы ночевали в том-же сквоте на Садовой. Там мало что изменилось, даже наши матрасы валялись на старом месте, кастрюли и стаканы лежали в том-же углу, где мы их и оставили. В соседнем подьезде обосновался какой-то художник, по его рассказам было понятно, что он жрал постоянно ЛСД и рисовал под кайфом картины.

Картины были полное говно. Мазня. Может есть ещё пару эпитетов— я их не знаю, но в моём понимании это была откровенная мазня. Когда я ему об этом сказал— он ответил, что и сам в курсе, но под наркотой они кажутся ему шедеврами, а по трезвому он даже пару раз использовал их чтобы разжечь костёр. Подрабатывал он тем, что рисовал около Гостинного двора шаржи и портреты, рисовать он умел хорошо, но творить у него не получалось.

Начало нашего туристического вояжа по Питеру было не ахти, на третий день пребывания остатки денег были честно пропиты, мы с Врачём лазали пьяные в закатанных по колено джинсах по фонтану около Эрмитажа, выуживая мелочь, потом, набрав боярышника, отправились к медному всаднику. Туда подьезжали свадьбы, фотографировались, оставляли шикарные букеты цветов— как только свадебный кортеж скрывался за поворотом, мы хватали в охапку цветы и тащили на продажу к цветочницам, торговавшим тут-же, на углу парка.

Проспались прям тут на лавках— я постепенно превращался в бомжа. Может не окончательно, с какими-то остатками цивилизованного человека, но проведи я в таком состоянии пару недель— и боюсь выбраться было бы уже невозможно. Мы смыли в фонтане остатки сна, попили пива, потихоньку вечерело, гуляли туристы, но было не по себе. Для меня было слишком светло, лицо могли запомнить— а мне этого не хотелось. Пришлось ждать примерно до трёх часов ночи, когда наступит более-менее темно. Мосты к этому времени развели, основная масса туристов разбрелась, если кто и попадался— то либо целующиеся и обнимающиеся парочки, либо шумные компании. Удача сама нашла нас. Катя немного отстала от нас, мы болтали ни о чём, и тут увидели, что она мило беседует с каким-то сильно подвыпившим туристом. При чём общалась бегло на английском, что нас немало удивило. Турист был честно проведён до марсова поля, мы рванули лопатник, фотоаппарат, плёночный, но навороченный— позже мы смогли продать его за 200 долларов, цепочку, которая оказалось бижутерией под золото и полную сумку сувениров. Сначала бежали, потом через дворы и арки петляли в сторону сквота, боясь идти на открытых улицах, по одному перешли Невский, пару раз попадали в тупики, возвращались, в одном из закоулков пересчитали деньги— там оказалось чуть больше тысячи долларами и ещё около двухсот долларов рублями. На сквоте Катя пояснила, что английским с ней занимались усиленно, отправляли на курсы, поэтому она может бегло изьясняться с иностранцами. Это была удача. Врач решил остаться в Питере, мы с Екатериной поехали близжайшим поездом в Москву. Пока ехали— начали встречаться.

*** ***

Позволю себе немного отступить. Иногда я пытаюсь понять, почему я так жил? Ответила мне сестра— "Потому что всё детство усердо выбивали желание идти домой". Не знаю, так ли это, но вполне возможно. Насколько мне сейчас помнится, нас держали в качестве личных домработников. Раз в два дня только нас заставляли мыть полы во всей квартире, хотя и жило там 6 человек, чистить унитаз, ванну, раковины, со щёткой отмывать плинтуса, летом вскапывать дачу с отцом, сажать, полоть и выкапывать картошку, всякие перцы, помидоры, лазить в дебрях малины, голыми руками рвать крапиву вдоль забора. Сейчас я на дух не переношу все эти картофельно-грядочные дела. Уборка в доме для меня— это редкая рутина, мою пол хорошо если раз в месяц. Домой стремиться стал только когда познакомился с Ольгой «Усей», но об этом позже, меня манила и прельщала улица, мне она дала больше тепла со всеми своими невзгодами, чем жизнь у приёмных родителей, и на сегодняшний день я лучше встречу Новый Год и свой день рождения один, как это и было последние два года, чем вернусь в тот дом.

Может поэтому я так себя и вёл в те годы. Полная бесконтрольность, юношеское — "Да всё будет нормально.", романтика большой дороги и просто пофигистический подход к жизни— в те дни я не умел заглядывать в будущее и строить планы— максимум на завтрашний день откладывал на похмелку или, зная, что поедем к кому-нибудь на выходные— то на нормальную двухдневную пьянку. Мыслей найти работу, или выучиться чему, у меня не возникало. Но зато улицы, лавочки, бухло, трава и девчонки были идеалом бродячей жизни. Как у любого нормального гоп-стопщика была мечта хлопнуть нормального «клиента», чтобы сьездить к морю отдохнуть, но дни шли, клиент не появлялся, поездка к морю откладывалась на неопределённый срок.

В Москве мы развернули потенциал Екатерины на всю катушку. Она цепляла возле ресторанов и казино иностранцев, те её приглашали посетить гостиницу, она говорила, что ей надо сходить домой, предупредить маму— "Тут рядом, пару дворов пройти", а мы на тот момент уже с Артёмом исполняли роли бывшего парня с другом, давали лёгкого пинка Кате для театральности, честно и с интузиазмом били иностранца, Катя к этому времени исчезала, мы хватали бабло и драгоценности— и скрывались в тёмных переулках центра города. Такое проворачивалось нами регулярно, только в разных местах, дабы не примелькаться и не попасть в руки ментам.

Сумка с сувенирами, отобранная у туриста в Питере, постепенно худела, что-то дарилось то кому-то на днюху, что-то ментам на откуп за закрытые глаза— наступал конец июля. Катя потихоньку исчезла, у меня были другие непостоянные девушки, с иностранцев пришлось переключиться на рускоговорящих, мы работали по двое-трое, то с Клоуном, то с Димой, но в основном с Артёмом. Артём сам считался фанатом Спартака, скинхедом, регулярно учавствовал в разгромах то рынков, то просто скоплений разного рода цветных. Встречаться он стал со Светой, рэпершей. Сотоварищи его подначивали— Артём шёл бить морды неграм пока его ждала Света, слушая очередной хит заморского черномазкого хип-хопера. У меня не было ничего серьёзного ни с кем— я и так нравился девочкам.

И вот нам с Димычем попалась наша удача. Пришла сама, мы её не звали, в виде огромной, килограммов под 90, канадки. На ломанном русском она спросила у нас, можем ли мы достать марихуанны, как она выразилась, готова была оплатить любые деньги. Димон сбегал к Карцефагу, вырубил бокс шишек, за это время я, ломая голову и с трудом вспоминая уроки английского языка, выяснил, что сама она из Торонто, приехала позавчера, бабушка её русская, но сама она русский знает плохо, увидела у меня в ухе пирсинг— похвасталась своим на пупке, я ей показал свой на соске— она без капли стиснения показала обе проколотых груди, и кивнула головой вниз— "там тоже", пришёл Димыч— мы отправились на пирс недалеко от Смоленской, по пути купили бутылку воды и шоколадку, соорудили бульбулятор— канадку унесло. Хохляцкая трава реально её убила, она сидела в полной депрессии, бессмысленно водила вокруг глазами, мы с Димоном угорали. Потом она разделась и полезла в воду. Недолго думая, мы схватили её рюкзак, с карманов джинс я вытащил деньги— и мы рванули. Вслед мы слышали как она надрывно кричит — "Help,help", но нам было до фонаря, мы прыгнули в метро, в поезде обыскали сумку, там было пару сувенирных футболок, чуть больше ста баксов рублями и пластиковая карточка завёрнутая в бумажку с пин кодом. Бегом, пока она не успела заблокировать карту, мы побежали в банкомату. На пробу ввели 5000 рублей— дал. Остаток по чеку составил более 30-ти тысяч. Сняв всё без остатка, я сказал Димону, что хочу смотаться в Минск, домой, разделили бабло, я взял себе одну футболку, Дима проводил меня на вокзал— повезло, билеты были, купе, поезд через полтора часа. Неплохо посидели в буфете, я купил с собой пива, еды и уехал, посоветовав Димону пару недель не светится в центре.

*** ***

Это был мой первый приезд в Минск после отьезда. После яркой, всегда улыбающейся, постоянно меняющейся и светлой в любое время суток Москвы Минск резанул своей серостью и неизменностью. Сменилась только реклама на щите да появилось больше такси-иномарок. Обменяв около двух тысяч рублей на белорусские "зайцы", я взял такси и поехал домой. Ключей у меня не было, дома никого, с дороги я был уставшим, сел на ступеньки в родном подьезде, пил пиво, курил, выходил сосед дедок, сейчас он уже умер, спрашивал, как там и надолго ли я приехал. Потом я задремал, изредка сонно приоткрывая глаза, когда хлопала чья-нибудь дверь или шумел лифт. Около четырёх часов вечера приехал Коля, муж сестры. Расписались они в 1998 году, пока я сидел. Это был всё тот же идиот, который испугался Джины, когда я только привёл её домой. Он впустил меня, пошёл к холодильнику, сделал себе бутерброд, подошёл ко мне, и с набитым ртом, с каким-то наездом сказал:

— Ты чего приехал, мы с Верой вообще-то расписались и тут живём.

— Живите, мне посрать, я сестру повидать на недельку приехал.

— А чё тебе в Москве твоей не сидится?

— А вот это тебя, чмо, не касается.

Неожиданно он толкнул меня, прижал к стене, мы немного поборолись, врать не буду, он меня довольно быстро скрутил, шепнул на ухо-"Быстрей бы ты свалил", напоследок двинул кулаком в ухо, хлопнул дверью, оставив ключи в замке, и свалил. Это был последний раз, когда я его видел. Вот так Минск встретил меня-серостью и люлями.

Сестра пришла поздно, после девяти, обрадовалась, увидев меня, я подарил ей футболку, стыренную у канадки, поначалу я не хотел рассказывать ей о стычке с её мужем— но за разговором всё само вылетело. Потом я сбегал в магазин, купил нам вина, пива, всякой вкуснятины— был богат, мы пили, разговаривали, ходили на балкон курить— единственное для меня по сих пор самое любимое место в родном городе— это мой балкон. Наш дом стоит в Серебрянке, самый последний по проспекту, окна выходят за дом, прямо за окном тогда ещё стояла деревушка Малявки, которую позже снесут, Чижовское водхранилище и на том берегу сама Чижовка. Ни тебе хрущовок за окном с развешанными на балконе трусами, ни труб заводов, или гаражных кооперативов— для кого то милый пейзаж, а для меня огромная точка, в которую можно пялиться годами, ни о чём не думая. Ведь наверное с каждым такое бывало— упрётся взгляд во что-то, а мысли живут сами по себе, не отвлекая тело, а потом резко очнёшься, оглянешься, вроде потом пытаешься нащупать взглядом ту точку— а поздно, разум опять связался с телом, и телу не очень то хочется упускать его. Вот чем для меня является до сих пор мой вид с балкона.

Из разговора я понял, что сестра хочет разводится с мужем, приводила мне непонятные на тот момент причины, говорила, что он хотел выписать меня, а потом сам прописаться— хорошо вмешался батя и запретил, постоянно ссорились, он не приносил зарплату, бухал, наезжал, короче она от него устала. Вот это мне было знакомо, я сам часто уставал от отношений, и я просто сказал— "Значит бросай, если так хочется". Потом, спустя несколько лет она мне сказала, что эта фраза была для неё окончательны решением. Я до сих пор считаю, что пока нет детей или какой-то серьёзной обоюдной ответственности— надо поступать так, как хочется. Потому что у болота есть одна суть— чем больше ты трепыхаешься, тем больше тонешь. Простите, я опять отвлёкся.

Мириться с отцом мне не хотелось. Мы не то чтобы ругались, просто после того, как он вызвал на меня ментов— я перестал с ним разговаривать. Ключи от квартиры я взял Николая, на следующий день под вечер поехал на Ангарскую— там жил батя, но в соседнем доме жил мой товарищ, Серёга «Камень», с которым мы в своё время немало выпили, вместе ездили на рыбалку и просто знакомились с девчонками.

*** ***

Камень был на 5 лет старше меня. Познакомил нас Александр, сын второй жены бати, когда я жил с ними, они с Сергеем раньше учились в одном классе. С ним я быстро скорешился, мы регулярно выпивали, он мне рассказывал байки про армию, ездили на рыбалку, потом встречались вместе с двумя подружками с его дома, Ольгой и Юлей, я с Олей, он с Юлей, и это ещё больше нас сблизило. Вчетвером ходили в лес, благо Ангарская— окраинный район, и лес начинался сразу через дорогу. В лесу пили пиво или вино, жарили на костре хлеб и сало, валялись, миловались на покрывалах и просто болтали ни о чём. Позже с Ольгой я расстался, она стала встречаться с другим, нас осталось трое. Частенько примыкали к другим компаниям, он меня познакомил со многими нормальными парнягами района, меня тогда улыбнуло— в компании из восьми парней было пять Сергеев. Причём один из них был к тому-же Сергуньев Сергей, который кстати и встречался с Ольгой.

Приехав на Ангарскую, я сразу пошёл к Камешку. Дверь мне открыла его мама, тётя Валя. В прошлом она не раз ругалась на меня, говорила, что я спаиваю её сына, я удивлялся, при чём тут я, ведь я намного младше. Но материнскому сердцу не обьяснить. Тётя Валя позвала Сергея, он выглянул, махнул рукой— «Проходи», почему-то мне показалось, что он не особо рад меня видеть. Оказалось, что я невовремя. Сергей делал раму на балконе, был занят, я предложил сходить в магазин за пивом— он сказал, что закодировался. Понятно— я нередко наблюдал такое. Тогда кодировались многие, кто-то чтобы сохранить семью, кто-то просто в желании выбраться из этого болота. Но многие после кодировки замыкались, становились угрюмыми, улыбка редко посещала их лица. Поговаривали, что это из-за того, что кодировка каким-то образом затрагивала центр удовольствий, в котором и находилось желание бухать и веселиться. Вот таким Сергей и стал. От пива отказался, но сказал, что не против попить за компанию сока, желательно томатного. Мимоходом заглянула Таня, его сестра. Сказала «Привет», я молча поманил её— она зашла.

Таня мне нравилась всегда. Круглая отличница, закончила школу с золотой медалью, моя ровесница, красивая, стройная. Когда я только приехал и познакомился с Серёгой— пытался за ней ухаживать, Сергей тогда предупредил, что переломает ноги, но сильно не препятствовал. А когда мне выпал шанс— я по собственной тормознутости его профукал. Тогда я был очень неловок с девушками, а к Танюше относился как к идеалу, а идеалы в юношеской голове приравниваются к ангелам, а с ангелами язык прилипает к нёбу и выдаёт какие-то глупости. Я всегда ей улыбался как дурачёк, приносил приятные мелочи— апельсин или шоколадку, как-то раз даже подарил розу. Но не мог переступить запретную черту, ведь она же ангел.

Как-то вечером мы с Серёгой торчали у его подьезда, было поздно, мы уже расходились. Серёга пошёл домой, я в сторону батиного дома. Тут меня окликнула Татьяна, она вышла из дома, решила прогулятся. Я взялся её сопроводить, мы шлялись по району, я накинул на неё свою джинсовую куртку, было немного прохладно, вроде мог нормально говорить, болтали ни о чём, но вот взять за руку или приобнять не осилил. Потом проводил до подьезда. Она спросила:

— Посидим?

— Посидим конечно.

Сидели на лавочке, потом она легла головой ко мне на колени, и тут я растерялся. Молчал, курил одну за другой сигареты, с одной стороны мне было хорошо— с другой я просто не знал куда деть руки. Она даже мне намекнула, что мама уехала на дачу— я стормозил, сказал, что клёво, но ничего более. Мы ещё немного поболтали, она вспорхнула— «Ну пока», хлопнула дверь подьезда— я ещё полчаса сидел около батиного подьезда, проворачивал в голове прогулку, корил себя, материл и называл тюфяком и мямлей, но сделанного не воротить, и я пошёл спать. Потом я переехал обратно в нашу с сестрой квартиру и мы практически не виделись.

А теперь она выходила замуж. Будущий её муж, тоже кстати Сергей, в соседней комнате делал ремонт. Я заглянул к нему, мы познакомились, предложил пивка— не отказался. Танька тоже была не против. Смотался в магазин, купил пива, сока Серёге, шоколадку их маме, всяких прикусок к пиву, Серёге пару бинанов— мы сидели, я немного рассказал о Москве, соврал, что работаю на рынке, рассказал про Арбат, как смог описывал красоту центра, про Питерские достопримечательности, в общем обо всём, что видел. Будущий муж Тани сказал, что пора продолжать ремонт, мы втроём перебрались в Серёге в комнату, Сергей начал клепать свою раму— я остался наедине с Ней.

И опять растерялся. Она стала ещё красивей, я смотрел в её глаза— она это понимала, что-то рассказывала, что учиться в каком-то там институте, я слушал, любовался ей, а потом ляпнул:

— Подари мне свою фотографию.

— Зачем?

— Буду смотреть и любоваться.

— Балбес. — смущённо улыбнулась. — Сейчас принесу.

Подарила две фотографии. Попросила спрятать, чтобы оба Сергея не заметили. И поцеловала в щёку.

И опять я онемел. И ни с кем не попрощавшись ушёл.

К бате я так и не заходил. Следующую неделю я шлялся по своему району, стараясь не попадаться на глаза ментам и тем, кто мог рассказать Насте, что я в городе, ездил в центр, гулял по городу, подумывал, а не остаться ли. Узнал, что Настюша вместе с мамой написали на меня заявление в краже денег, меня пару месяцев искали, возле подьезда иногда дежурили опера— в общем ловили и не поймали. А потом, как бывает в таких делах, просто закрыли дело за невозможностью раскрытия. Или состава преступления. То есть за неимением меня.

Сейчас иногда мне стыдно за те вещи, что я совершал. И может если бы я пошёл другим путём— всё было бы иначе, построил дом, посадил дерево, вырастил сына, все дела. Но не было бы этих воспоминаний. Пусть я совершал много гадостей— мои поступки частенько заводили меня именно туда, где я копил в себе всё то хорошее, что есть сейчас во мне, и сейчас иногда мне кажется, что меня кто-то сверху подталкивал в нужную сторону, мягко так, ненавязчиво, но когда я заходил в тупик— просто сажал на нары отдохнуть и собраться с мыслями.

*** ***

Через неделю в родном городе я решил вернуться в Москву. Мне надоел Минск, старые приятели видели теперь во мне спонсора для очередной пьянки, и мне стало неприятно и немного противно. Я заехал домой, попрощался с сестрой, отдал ключи и опять уехал.

По прибытию после приключений с канадкой сразу ехать на Арбат опасался. Выловил на Кропоткинской Димыча, он там рядом жил во дворах у своей тётки. Дима был сам с Казахстана, с Караганды, поэтому в какой-то мере мой земляк. Он сказал, что всё нормально, пару дней канадка ходила по Арбату и окрестностям с операми, выискивали нас, но потом появились другие дела, канадка исчезла, можно выходить из тени. Я предложил снять дачу, мы поспрашивали знакомых— у одного их них, Ильи, была заброшенная дача, на которую мама ездила три-четыре раза в год прибрать мусор и проверить, не разворовали ли её. Мы поехали к нему домой, договорились с его мамой на 600 рублей в месяц, это было чуть больше 20-ти баксов, отдали тут-же за два с половиной месяца вперёд, Илья сьездил с нами, показал, где дача, отдал ключи. На даче было два домика. Один в хорошем состоянии— другой ветхий, с прогнившими полами и разбухшими от сырости ДВПэшными стенами. То, что надо для хорошей компании— два домика с четырьмя комнатами, мангал, рядом озеро. Вечер пробухали, остались там ночевать. На следующий день на Арбате выловили Артёма со Светой, Андрея Клоуна и предложили погулять с большого куража.

Клоун уже встречался с девочкой. За время моей поездки в Минск он умудрился познакомиться с девочкой, тоже Светланой, у которой была подружка Ксюша. Естественно мы заехали за ними. Обеим было по 19 лет, Света оказалось невысокой, хрупкой девочкой, с огромными глазами и очень стеснительная. Ксюша была почти с меня ростом, с красивой подтянутой попой, стоячей грудью, смазливым личиком, короче просто обалденной и сексуальной девочкой с красивой и стройной фигурой. А ещё у неё был неправильный прикус. Нижняя челюсть как-бы была задвинута вглубь, но это её не уродовало, а наоборот придавало какого-то шарма и милости её улыбке. За эту улыбку я её и полюбил. Конечно не в первый день, мы долго встречались, просто в одно прекрасное утро я проснулся рядом с ней— она улыбалась чему-то во сне, и понял, что без неё мне будет плохо. Для меня тогда это и была любовь. Но в тот вечер спать с ней ушёл не я. А Дима.

Мы доехали до курского вокзала, набрали в дорогу пива, с запасом на несколько дней сигарет, электричка, смех, веселье, пожалели, что не взяли с собой кого-нибудь умеющего играть на гитаре— ну что за пьянка в двадцать с хвостиком лет без гитары. В местном магазинчике набрали разного алкоголя, купили побольше батареек к магнитофону, мяса на шашлыки и всеразличных закусок. Магазинчик хоть и был при дачах, но выбор там был богатый, так-как много москвичей приезжало сюда отдохнуть с размахом. Зашли на дачу, девчонки нарезали салатов— мы замариновали на вечер мясо, немного выпили, перекусили и пошли на озеро. Поплескались, позагорали, кто-то даже поспал пару часов— пришлось разрисовать маркером спину, отдыхали как умели. Ну а потом шашлык, водка лилась рекой, девчонки стали раскрепощённей, пришёл познакомиться сосед со своей невестой, мы их пригласили к «столу», пьянка набрала обороты, а потом, как это обычно и бывает, потихоньку остыла. Парочки разбрелись по комнатам, Дима с Ксюшей уединились в старом доме, а я сидел один, смотрел на угли, крутил в голове какие-то мысли, потом просто нахлебался пива и уснул прямо тут, в разломаном кресле.

На даче мы протусили три дня. Потом сьездили в Москву, к вечеру я опять нажрался, меня посетила идея смотаться в Питер, хоть на пару дней, Димон отказался. Приехав на Ленинградский вокзал я взял билет СВ туда и обратно, благо денег хватало, проспал всю дорогу, проснулся рано утром— поезд уже был в санитарной зоне, хотелось в туалет— он был закрыт, пришлось ссать между вагонами, прямо на пол. На вокзале купил брошурку-путеводитель для туристов и решил посетить Петергоф. Взял с вокзала такси и поехал. Первый раз в жизни я был настоящим туристом, с баблом и книжечкой-справочником по Петербургу.

*** ***

Сам Петергоф сильно описывать не буду. Сейчас он отреставрирован, и намного красивее, величественней, а тогда много где ещё шли работы, кое-куда не пускали, многое было в полуразваленном состоянии, кое-как подмазано и подделано. Но это всё равно было очень красиво и захватывающе, я бродил вдоль парков, дошёл до Большого Дворца, рядом были какие-то постройки, флигели, конюшни, всё как в книгах, описывающих ту пору. А вот и залив.

Моря до этого я не видел ни разу в жизни. Много раз себе его представлял, пытался всей широтой фантазии представить себе его величественность и необьятность— а тут я увидел его вживую. Может для кого-то это и не море— для меня оно до сих пор самое настоящее и огромное море. Было уже под вечер, голова болела от ветра и усталости, ноги ныли от многочасовой ходьбы, я нашёл какую-то лавку, сел, смотрел, курил, пил пиво, и не мог отвести взгляд. А потом я долго пел. Не знаю почему, мне захотелось петь Шевчука. Группу «ДДТ» я слушал ещё со школы, с альбома «Актриса-весна», знал наизусть много песен, частенько с кем-нибудь в обнимку распевал их по пьяне, но чтобы вот так, один сам с собой-никогда. Небо в тот день было затянуто облаками, и почему-то казалось очень низким, как-будто после жизни в сталинском доме с высокими потолками попал в гости в хрущёвку— небо, как потолок, давило и вжимало голову в плечи. Я достал из рюкзака свитер, напялил, поссал напоследок в море— эдакий знак, что я тут был, и побрёл на остановку. Билет обратно был только на вечер следующего дня, я доехал до Московского вокзала, тут-же, на углу Лиговского и Невского проспектов, договорился с проституткой, она мне показала, у кого можно снять комнату на сутки, ехать было пару остановок— мы прогулялись пешком, я предложил ей деньги за всю ночь, лишь бы не было скучно, зашли в магазин, взяли всё, что требовалось для хорошей беседы, хозяйка за это время приготовила комнату, дала свежие простыни— и мы уединились до утра, изредка бегая босиком ополоснуться и в туалет. Всю ночь шёл мелкий дождь.

Проснулись мы оба около 12 дня. Погода была солнечной, тучки рассосались, до поезда около десяти часов, я предложил сходить в кафе— она отказалась, сказала, что надо куда-то сьездить, я предложил ей 300 рублей за утренний минет— и спешка отложилась ещё минут на пятнадцать. Потом я отвернулся к стенке— а она молча одевалась, я слушал шуршание одежды и чувствовал на спине взгляд, немного посидела, выкурила сигарету— и ушла. Незаметно я уснул, проснулся уже в три, оделся, попросил у хозяйки чашечку кофе— она содрала с меня десять рублей, но кофе был хороший, крепкий и ароматный, мы с ней немного поболтали, я пожелал удачи и ушёл.

До поезда бродил по Питеру, встретил пару знакомых неформалов, угостил их пивом и купил поесть, мы просидели около часа в уличной кафешке с пластмассовыми стульями и столами около Гостинки, кто-то к нам подходил, просил добавить на бухло— я не жадничал, давал, потом мы разбежались, договорились, что в следующий раз, когда приеду— обязательно словимся, я сходил прокатиться в конном экипаже на Дворцовую площадь, купил пару сувениров на память— и поехал на вокзал. До поезда тупо сидел на лавках, попытался обменять билет на более ранний рейс— но была суббота, билетов не было, пришлось ждать, выходить курить, глазеть на таких-же ожидающих как я, для меня это было в диковинку— быть таким обычным человеком, как основная масса вокруг. Только у них впереди была их, обычная жизнь, а у меня пустота и никаких планов на завтра.

И вот наконец обьявили посадку. В купе со мной ехал ещё один парень, видимо из мажоров, хорошо одетый, в костюме, поэтому беседа не завязалась с самого начала, и я пожалел, что не купил обычный купейный на четверых. Он разделся, повесив всё на вешалку, забрался на верхнюю полку и затих. Но зато матрасы были мягкими и у каждого своя лампочка— я провалялся полночи, читал книжку, купленную на вокзале, попивал пиво, бегал курить, уснул только на полпути.

Разбудили за сорок пять минут до прибытия, сказали, что скоро санитарная зона, если кому надо в туалет— поспешите. Я забрал рюкзак, купил у проводницы кофе с шоколадкой и остаток пути провёл в тамбуре— возвращаться в купе не хотелось, сосед почему-то мне был неприятен. Пересчитал деньги— осталось около двух тысяч рублей.

*** ***

Приехав-я сьездил к Карцефагу, немного раскурились, поржали, пожрали, поспали и пошли гулять. Позже я встретил на Арбате всё ту же компанию-Клоуна, Артёма и Димона, с ними были и обе Светы с Ксюшей. Отметили мой приезд в пьяном дворике, я обратил внимание, что Ксюша и Дима сторонятся друг-друга. И Димон отказался пить. Я отвёл Дмитрия в сторону, спросил, в чём дело— он сказал, что Ксюха кажется заразила его триппером-он точно не уверен, так как перед ней трахался с какой-то кралей— по любому от кого-то из них подхватил. Из-за этого он по пьяне обвинил Ксюху-и теперь они посрались и почти не разговаривают. А он колет себе антибиотики, и поэтому не пьёт.

Странно, глядя на Ксению я бы не сказал, что она может вот так вот пофигистически относится к своему здоровью. Уж слишком милой и стеснительной она мне казалась. А то что она переспала с человеком в первую же пьянку— для того времени и нашего возраста это было скорее нормой, чем исключением из правил. Но чёртики в голове уже шептали— «Возьми и проверь». Я спросил у Клоуна, где они со Светой ночуют, он сказал, что у Светы с сестрой в собственности целая коммунальная шестикомнатная квартира недалеко от Семёновской, сестра живёт сейчас с мужем в другой хате, а они со Светой занимают две комнаты, одна из которых проходная, там постоянно спит Ксюша, остальные сдаются. Мы друг-друга поняли, он подмигнул— «Дерзай.», и я дерзнул. Потихоньку все рассосались, сначала Димон, потом Артём со своей Светой, Андрей со своей сидели в полутьме на лавочке и обжимались, мы с Ксюхой болтали и доводили себя до состояния полной алкогольной беспамятности, потом Клоун вызвал такси, нас погрузили— и мы поехали. Спать естественно легли вместе, точнее нас уложили, но какой там секс, нас по очереди воротило, мы бегали в сортир блевать и жрали зубную пасту, не раздеваясь так и уснули, пьяные и отвернувшиеся каждый в свою сторону. Наутро Света уехала к сестре, Клоун сказал, что ему надо сьездить на рынок за новыми шмотками, сбегал в магазин и принёс нам пива и аспирина, и ушёл. Я разбудил Ксюху, накормил, заставил выпить аспирин и чай, мы перебрались в комнату Светы— там был телек, и дальше спали. Так мы и продрыхли до вечера— просыпались, перекусывали, я пил пиво— она аспирин, смотрели друг на друга— она лохматая, я с опухшими глазами, хрипло ржали друг над другом и под какую-нибудь муть по ТВ опять засыпали.

К вечеру пришла Света, Клоун в тот день так и не обьявился, я спросил, сколько стоит снимать у неё комнату— тысяча двести, на тот момент это была нормальная цена, я спросил, нет ли желающих сьехать— она ответила, что если хохлушка из комнаты напротив не расплатится до конца недели— то она её выселит, дала разрешение переночевать ещё раз у неё, я сбегал за пивом и чипсами, мы пили, болтали, решили расходится спать— Ксюха легла с ней, я один в проходной комнате. Проснулся я посреди ночи, припёрся пьяный Клоун, выгнал Ксюху ко мне. Она пыталась залезть под одеяло в джинсах и майке, мы долго хихикали, благо выспались днём, сходили на кухню, я курил, она пила кофе, потом забрались под одеяло— в соседней комнате всё стихло и я поцелуями снял с неё постепенно всё.

*** ***

К концу недели хохлушка сьехала, я расплатился на месяц вперёд, договорились, что буду платить так всегда, если не будет хватать на месяц— то хотя бы половину, в общем договорились. Это было моё первое почти личное жильё в Москве. Куда я мог в любой момент приехать без спросу, выспаться, отдохнуть и помыться. Теперь я с гордостью при вопросе— «Ты куда?» отвечал— «Домой.», мне не надо было носиться по Арбату в поисках вписки, я сьездил на снятую ранее с Димоном дачу, забрал свои вещи— и зажил. Иногда Ксюха уезжала домой, в Покров— она жила там с родителями, оказалось, что Света какая-то её дальняя родственница, а не просто подруга, мы всё так же гоп-стопили, теперь я давал иногда вписку знакомым, если было лень ехать в центр— мы с Андрюхой перебивались поборами по мелочи в спальных районах.

Настала середина августа. Все собирались на Нашествие— мы с Клоуном заранее купили билеты, Ксюха со Светой отказались ехать, да мы сильно и не уговаривали— на таком мероприятии нельзя быть привязанным к кому-то, ограничиваясь в питье и накурке, купили на двоих БэУшную двухместную палатку— пришлось купить билет и на палаточное место за сто рублей, отложили каждый по тысяче рублей, затарились консервами, сьездив на дачу на шашлыки с девчонками захватили походный котелок— в общем готовились серьёзно. У одного из «клиентов» попалась подзорная труба— я её забрал себе, Клоун предлагал её продать— я сказал, что только после фестиваля. Настал день Икс.

*** ***

Нашествие проходило на ипподроме в Раменском, добрались в числе первых на электричках, заранее, в пятницу вечером, заняли место под палатку, разложились, под входом палатки я незаметно раскопал ямку и сделал нычку с травой на случай ментов с собаками, людей было маловато, билеты у нас так никто и не проверил— оказывается проверять начали только в субботу по недосмотру организаторов, проверяли только оплачено ли место под палатку, выдали нам аккредитацию палаточного городка, мы распили одну из шести принесённых бутылок водки и легли спать.

С утра мы проснулись часам к девяти— это было что-то. Народ валил огромной толпой, все неслись к сцене занять места поближе, кто-то в спешке ставил палатки, это было столпотворение. На свой страх и риск мы оставили все вещи в палатке, закинули только в рюкзак две бутылки водки, запить, пару банок тушёнки, несколько пачек сигарет, захватили и подзорную трубу, я закрыл палатку на замочек— была там такая фишка, все замки сходились в одном месте и через бегунки продевался тросик с кодовым замком— защита ненадёжная, но и на территорию палаточного городка без аккредитации сильно не пускали, какая-никакая охрана, но присутствовала.

Сейчас уже трудно вспомнить, кто открывал фестиваль, кто за кем выступал. Помню, что уже пьяный отплясывал под Вопли Видоплясова и Zdob si Zdub, помню пиво, которое было холодным и таким нужным в тот жаркий день, как орал под все знакомые песни, пил, валялся, уснул, проспался, опять пил пиво, потерял Клоуна, встретил кучу знакомых неформалов— было клёво, этого никогда не забыть. К вечеру ближе я встретил Диму с какой-то девчонкой-он уже тоже был готовый, махнул мне рукой, где видел последний раз Андрея— я бродил среди пьяных, танцующих, сидящих на траве или валяющихся тел, спотыкался, голова уже не соображала от жары, музыки и всеобщего веселья— была мысль найти Клоуна, палатку и завалиться спать.

Нашёл я его когда уже почти стемнело, около палаточного лагеря в хлам убитого— он отсыпал немного из нашей заначки и раскурился пьяный с компанией каких-то хиппово прикинутых ребят. Это его окончательно убило. Их было пятеро— двое парней и трое девчонок. Парни были оба похожи друг на друга— на вид около тридцати, бородатые, с давно немытыми волосами, от них попахивало потом и грязными носками, так как они сидели без обуви, а вот девочки были явно домашними, молодыми и симпотными. Я присел рядом с ними, разговорился с одной из них— уже не помню имени, помню, что была она из Нижнего Новгорода, приехали они огромной толпой, но своих потеряли, познакомились с этими хиппанами, Клоун уже тусил с ними и бухал пиво, они присели из-за того что хотели есть— а тут их и раскурили. Я немного протрезвел, пошёл с этой новгородской девчонкой, нашёл нашу палатку, проверил— всё было на месте, залез в нычку— Андрей отсыпал примерно треть— нормально, достал пару банок тушёнки, недалеко горел костёр— мы подошли, кто-то играл на гитаре, я разогрел тушёнку, мы с ней вернулись в палатку, достали хлеб, поели, она долго не ломалась— и через час уже спала как убитая. А ко мне сон не шёл. Оставил девочку одну и пошёл прогуляться.

На огромных экранах начали показывать фильм «Брат-2». На тот момент я его ещё ни разу не видел— это было что-то. Многие уже спали, кто на туристических ковриках— а кто-то прямо на траве, пиво ещё кое-где продавали, и я, чтобы лишний раз не ходить, купил сразу два. Сначала сидел, смотрел фильм, потом прилёг— какой же это был кайф. Сейчас я наверное уже не способен на такое приключение— взгляд на вещи стал более практичен, глядя на девушку смотрю, нет ли у неё обручального кольца и пытаюсь угадать, сколько у неё детей, выпивать стараюсь в хорошей компании и дома, я стал взрослее, что-ли. А тогда я мог вот так сидеть без единой мысли в голове и ловить кайф от всего, что было вокруг. Досмотрев фильм сходил купил ещё одно пиво, пару полусухих бутербродов с сыром, пошёл забрать Клоуна— не было ни хиппарей, ни его. Нашёл палатку— девочка спала как убитая, закутавшись в спальник. Я закрыл палатку, аккуратно залез к ней под бок— и уснул.

Проснулся часов в 12, был один, рядом валялась открытая полпустая банка тушёнки— видимо нижегородская позавтракала в гордом одиночестве и свалила. На всякий случай проверил карманы, рюкзак— всё было на месте, достал нычку, отсыпал половину с собой, запер палатку— и отправился на поиски товарища. Вчерашнего куража уже не было— хотелось просто валяться, слушать музыку и балдеть. Клоун сидел возле костра, сонный и голодный, сказал, что еле пробрался— потерял аккредитацию и не смог найти палатку— я его отвёл, мы перекусили, я предложил долго не задерживаться— эти две ночи взяли своё, сходил купил несколько бутылок воды умыться— организаторы не продумали этот вариант, мы разделись до трусов и за палаткой помылись, поливая друг-другу, сложили палатку, отдали каким-то неформалам остатки сьестных припасов— около десятка бич-пакетов, пара булок хлебы, несколько банок тушёнки и пара пакетов майонеза, напоследок посидели на траве не отходя далеко от палаток торгующих пивом, пришли немного в себя— и поехали домой. В электричке заперлись в сортире, по быстрому раскурились, остальное я спрятал в рюкзак, и тупо улыбаясь и заливаясь ржачем доехали до вокзала. На нас сильно не обращали внимания, таких ехало немало с концерта— уставших, пьяных или раскуренных, и довольных.

*** ***

После фестиваля прошло буквально пару дней— и я встретил Техаса с Тиной. Техас давно уже освободился, работал курьером в какой-то фирме, носился по городу с корреспонденцией, позвонил Тине— и они стали встречаться. Тина училась в каком-то институте, но сейчас каникулы, а на Арбат они заехали прогуляться и встретить кого-нибудь из знакомых. А тут я.

Если честно, к тому времени я о них позабыл. Мы с ними не так сильно общались, просто судьба свела, познакомила и развела, Техас только вот встретился мне случайно в тюрьме— но это настолько единичный, довольно редкий и короткий случай, что не сильно врезался мне в память, чтобы о нём часто вспоминать. Но когда я их увидел— на меня нахлынуло. Мы сходили, купили вина— оказалось, они теперь предпочитают вино, помню точно— пили «Арбатское», символично ведь, красное-полусладкое, болтали, вспоминали, делились, кто кого видел, оказалось, что у Тины много номеров и адресов со старой тусовки, я спросил про Куницу— Тина сказала, что та где-то учится и у неё совсем другие интересы, так мы сидели, говорили-вспоминали, и наверное в тот день мне впервые захотелось притормозить время, так мне почему-то с ними двумя было хорошо. Даже сейчас, спустя 14 лет, я вспоминаю ту встречу— и мне опять хорошо. Всё-таки со своими новыми товарищами, с которыми я познакомился уже после освобождения, приходилось иногда напрягаться— нас связывали общие хоть и мелкие— но криминальные дела, приходилось иногда что-то умалчивать от остальных, следить за речью, ходить оборачиваясь да и просто редко когда расслабляться полностью, до конца. Если что-то случалось— мы разбегались, не оставляя друг-другу телефонов, боясь, чтобы один не сдал остальных. Полностью я доверял только Артёму, Диме и Клоуну.

А с Техасом и Тиной было по другому. Я мог полностью обнажить им душу и знал, что никто туда не плюнет, не оскорбит и не взглянет косо. В тот день я был как на исповеди— выкладывал всё то, чего не мог сказать другим, даже то, чего я не смогу себе позволить написать здесь— даже не смотря на то, что мне хочется быть откровенным— я не могу это выставить на всеобщее обозрение. Напоследок мы обнялись и пообещали не теряться больше никогда— я записал их номера и мы разошлись, каждый в свою сторону.

Постепенно закончился август, мы ещё пару раз сьездили на дачу, жили в обычном темпе, пришёл сентябрь, у Ксюши началась учёба, мы встречались только по выходным, когда она приезжала в Москву, но теперь в моей жизни появились Техас с Тиной. Траву Техас так и не употреблял, предпочитая бухать, мы с Тиной то напивались на пару с ним— то накуривались, Артём единственный кто понимал мою дружбу с ними— он сам был такой же, немного сдвинутый, частенько составлял нам компанию, пару раз мы ездили к Техасу домой, за компанию напаивали его соседа по коммуналке Сергея— тот никогда не отказывался, мы спорили частенько с ним из-за музыки, он был приверженцем «Pink Floyd» и «Smokie», я предпочитал русский рок, но это были добрые споры, просто пьяные разговоры ни о чём, ведь должны же мы были о чём-то разговаривать.

Дальше я плохо помню. Если честно, всё было банально. Было мало событий, отличающихся от вышеописанных, одно их событий— концерт «Брат-2», куда я пошёл с Артёмом. На то время фильм был культовым, его смотрели практически все. Билеты у нас были только на трибуну, но надо было как-то проникать на танцпол— но между трибунами и танцполом был живой щит из ВВ-шников, на входах в партер стояли огромные охранники, ставили вышедшим печати на руку, типа тех, что ставят в клубах. И тут я понял. Может для кого— то это не секрет— но в тот день до этого додумался я сам. Увидел какую-то сисястую визжащую малолетку, явно пару дней назад выпущенной родителями в свет, как она помимо руки попросила, выпятив грудь, понаставить ей печатей и там, она выскочила с подругой, я её подозвал сразу за поворотом, попросил разрешения приложить запястье к ещё мокрой печати— и вуаля, Артём проделал то же самое с каким-то очкариком, мы обошли и с другого входа предьявили запястья под ультрафиолет— «Где билеты?», мы соврали, что «Там, у девчонок…», неопределённый взмах рукой в сторону танцующей толпы, было слишком много народу, чтобы на нас отвлекаться, всё получилось, мы на танцполе, у каждого в руках по литру кока-колы наполовину с водкой, драйв, кайф и прыгающие и вешающиеся на шею девчонки, жаждущие того-же, чего и мы. Помню, как на сцену выкатили «Ниву», как в кино, с пулемётом максим, постоянно выскакивал актёр, который играл в фильме Татарина, в общем концерт удался всем, мы уходили довольные, Ксюши не было в городе, а у меня на руке повисла какая-то красотка, явно перепившая алкоголя, которая готова была ехать куда угодно, только не домой. К себе я её тащить не мог, так как там был надзор в виде Светы, оставался Техас.

Еле дозвонившись ему с телефона-автомата, я купил нам с ней по пиву, пожал Артёму руку— «Бывай, удачи, словимся завтра.», затолкал её в метро, на Юго-Западе набрал пива на всех, поймал такси— и вот я у Техаса, он постелил себе на кухне, мы немного посидели, пока девчушка мылась, но почему-то секса мне больше не хотелось, я отправил её спать, мы чего-то тогда сготовили пожрать— на самом деле такое бывает, когда более интересным является общение с хорошим человеком, чем стандартный трах со стандартным исходом. И вместо Техаса я остался спать на кухне, а он у себя в комнате на полу.

И только с утра мы с ней по новому познакомились. Звали её Лариса. Жила она в Переделкино, как оказалось— носила очки, которые до утра лежали в сумке в футляре. Пока Техас спал, а я пил кофе на кухне— подошла, приобняла сзади, так нежно, что перехватило дух, шепнула на ухо— «Спасибо, что не поимел…», молча налила себе кофе, села на табурет, закинув голые ноги мне на колени и облокотившись на стену, закурила, и сидела так, молча, пила кофе, я гладил её красивые ноги и чувствовал себя так, как будто это не первое наше утро и мы просто вот так проводим иногда вместе время. Потом мы конечно поговорили, ей было 22 года, она работала горничной в гостинице где-то в Солнцево, сейчас у неё недельный отпуск. Что дальше с ней делать, я не знал. И я ей рассказал, что она мне нравиться, и что мне вот так молча провести с ней утро было очень приятно, что я сам постоянно на Арбате, и что у меня есть девочка Ксюша, что я не повёз её вчера к себе домой, потому-что снимаю комнату у подруги своей подруги, короче говорил, путался в словах, сбивался, как краснеющий малолетка, а она молчала, смотрела на меня и просто сказала— «Заткнись ты уже наконец.», и я заткнулся. Проснулся Техас, Лариса засобиралась домой, отказалась от моей идеи проводить её, я показал из окна направление к остановке— и она ушла. А я идиот не взял у неё номера телефона.

*** ***

Прошла примерно неделя после той встречи, может дней десять, кроме Техаса и Тины никто об этом ничего не знал, Артёму я соврал, что «Да эта дура ещё в метро послала меня и сорвалась домой, ссука.», наверное, так надо было, я не знаю. Она нашла меня сама, подошла сзади, когда я стоял в компании наших, подсунула свою руку под мою и стояла так, пила моё пиво, улыбалась всем, я её никому не представил, никто и не спрашивал, Артём благоразумно промолчал, я сначала растерялся— а потом мне это понравилось— растерянные взгляды девчонок из нашей компании, обычно тут все друг друга знали, а тут нате вам, ни здрасте, ни разрешите познакомиться, просто пришла, заняло своё место и ещё спокойно поддерживает разговор.

Мы так постояли ещё немного, потом я отвёл Клоуна— «Светка дома?», узнал, что сегодня ночует у сестры, спросил у Ларисы, поедет ли она ко мне— она ответила— «Вообще то я приехала за тобой, но если хочешь— поехали к тебе.», я в мыслях разогнался и врезался головой в стену, а в реале улыбнулся и сказал— «Значит ко мне.», обычный сценарий— метро, троллейбус, магазин, подьезд, ключи, вошли ко мне— я дал ей свои домашние штаны и тёплую клетчатую рубашку, отвернулся, чтобы она переоделась, но она подошла сзади и попросила, чтобы я смотрел, и я смотрел, как она аккуратно раздевается, складывает в одних трусах свои вещи, не глядя на меня, как будто меня нет, одевает мои застиранные домашние вещички, и почему то я не нашёл в себе силы встать и что-то сделать, я просто смотрел и любовался ею.

Потом мы сидели, я пил пиво— она купленное для неё вино, грызли фисташки, смотрели телек— к тому времени я купил в Царицыно на рынке себе б.у. телек и видак, я включил какой-то фильм, она сидя в кресле опять закинула мне свои ноги на колени, я их гладил, массировал ступни, хотел наклониться поцеловать— она отстранилась— «Не надо пожалуйста…», и мы так и просидели остаток вечера вдвоём молча, я в своих мыслях— она в своих, смотрели в телевизор, как в какую-то точку, в которой сходились наши взгляды, и нам опять было просто хорошо вдвоём. Уснула она прямо в кресле, я немного подождал, потом переложил её в кровать, разделся и лёг рядом. Она сонно пробормотала, перевернувшись на живот— «Погладь мне спину.», и я гладил, и удивлялся её бархатной коже и собственным ощущениям, пока не устал и не уснул на краю кровати, побоявшись даже приобнять её, чтобы не потревожить её сон.

Утром она проснулась рано, растолкала меня, попросила сделать кофе, сказала, что её пора бежать на работу, я сонно включил чаник, сделал нам кофе— она в спешке выпила только половину, я попросил номер телефона, в ответ услышал— «Я сама тебя найду.», и убежала, захлопнув дверь. И только лёжа в попытке опять уснуть я понял, что за весь вечер мы обменялись не более чем тремя десятками фраз, а удовольствия я получил больше, чем от хорошего секса.

И я не знал, как быть дальше. Я не хотел терять Ксюшу, мне было с ней хорошо и уютно, и довольно-таки весело, да и секс с ней был хорош во всех отношениях, у меня с ней было то, что я до сегодняшнего дня считал любовью. Но Лариса дала мне ранее не испытываемые ощущения, и они мне нравились не меньше, чем отношения с Ксенией. Наверное Лариса смогла затронуть какую-то покрытую коркой, и до этого невидимую и не слышную струну внутри меня, но вот она пробежалась по ней мимоходом лёгкими пальчиками, на прощание случайно зацепила коготком— и ушла, а струна ещё долго звенела от радости освобождения.

*** ***

Конечно потом у нвс с Ларисей был секс. По выходным приезжала Ксюшка, когда не могла приехать— я ехал к ней в гости в Покров, все считали нас твёрдой парой, я познакомился с её родителями, папа у неё был адвокатом, да и сама она училась на юридическом, мама сидела дома и была тихой алкашкой— домохозяйкой, в основном доброжелательной и улыбающейся, но иногда она срывалась— и летела посуда, была истерика, но нас никогда в это не втягивали, Ксюша, зная норов своей мамы, видя назревающий конфликт, просто затягивала меня в свою комнату— и всё. Я подарил ей маленького белого крысёнка с клеткой, она долго пищала, а потом в один из моих приездов рассказала, что мама сварила по пьяне крысёнка в супе.

Мама её была модница из 80-90-х. Есть такие люди, которые немного затормозились в каком-то своём, счастливом времени, одеваются по моде тех лет, постоянно слушают хиты той поры, короче живут в призрачном своём мирке. Такой и была мама Ксюши. Она жила в переходе с 80-х на 90-е, одевалась, как я называл, в стиле Жанны Агузаровой, пёстрых расцветок полосатые лосины, футболки с яркими рисунками, по длине больше смахивающие на короткое платьице, и носила причёску, не знаю как правильно, но я её называл «пальма». Помню такая причёска была модной среди девчонок, когда я учился примерно в 6-м классе. Так вот, крысёнка она постоянно носила то на плечах, то в кармане фартука, постоянно с ним разговаривала, как я понял подарок оказался более привлекательным для мамы, чем для Ксюши. А в один последний для себя день крысёнок залез к ней на голову, вскарабкался на «пальму» и там уснул. Мама варила суп, наклонила голову попробовать на вкус с ложки— и он упал прямо в кастрюлю. Так глупо и оборвалась его жизнь. Но не для этого я рассказывал.

После похорон вместе с кастрюлей вкуснейшего супа в унитазе, со всеми почестями и истеричным плачем мамы, Ксения попросила привезти для неё ещё одну крысу. Было самое начало ноября, зима как помню в тот год началась рано, ночью неплохо подмораживало, а днём ещё грело солнышко, но с каждым днём холодало. Я приехал в очередной раз в гости к Ксюшке, узнал про случившуюся трагедию, переночевал в гостях у любимой девочки и с утра засобирался назад. Её мама попросила вынести мусор. Это был Покров, и хотя дом был девятиэтажный— мусоропровод был заварен и не функционировал, как и лифт, который несколько лет подряд не работал, двери с него постепенно кто-то поснимал, вместо этого все дверные проёмы лифтовой шахты были заколочены досками. Соответственно мусор надо было выносить самостоятельно на улицу.

Вывернув ведро в мусорный бак, краем глаза я заметил там какое-то движение. Пошарим глазами, я обнаружил маленькую клетку— переноску, в которой сидела большая, взрослая крыса. Было около семи часов утра, ночью неплохо так подморозило, мне стало её жалко и я её решил выпустить. Я то думал, что это кто-то поймал обычную крысу, не смог сам убить и, засунув в клетку, таким образом решив избавиться от неё. Я открыл дверцу, оттуда выползла довольно приличных размеров крыса, но не как я ожидал серая, а странного окраса, такого я раньше не видел, как кошка-трёхцветка, с серыми, рыжими и тёмно-серыми, почти чёрными большими пятнами. Крыса вылезла, осмотрелась, и вместо того чтобы бежать в сторону близжайшего подвала— резко подскочила ко мне и забралась на колени (я сидел на корточках), оттуда по свитеру под куртку, на спину, на шиворот и устроилась у меня за воротом. Решилась проблема друга для мамы Ксюхи.

Позже оказалось, что это мальчик, у него были смешные маленькие розовые яички, назвали его Яшей в честь попугая, который раньше у них был, с балкона достали клетку от этого попугая— Яша прописался быстро, клетка никогда не закрывалась, он свободно лазил по всей квартире, в общем был дома. Я пробыл у них в гостях до обеда, а потом засобирался назад в Москву, всё таки в выходные было больше шансов срубить бабла.

В то время у нас почти у всех были пейджеры, помню стоимость абонентской платы в месяц была ровно 10 долларов, сотовые телефоны тогда уже появлялись довольно часто, но нам они были не так нужны, как к примеру сейчас, когда день, проведённый без любимого гаджета, прожит впустую. С автостанции я скинул сообщение на пейджер Артёма, предложил встретиться на Щёлковской, куда приезжал через два часа, в ответ пришло короткое «ДБЗ», ещё одно словечко-паразит из школьных времён, сейчас я иногда по привычке вставляю его в разговор, и кое-кто понимает, но некоторые спрашивают, что оно значит, и приходиться долго обьяснять, что это ДоБаЗарились в сокращённом виде, и что это фишка из моего детства.

*** ***

Послушайте — когда-то, две жены тому назад,

двести пятьдесят тысяч сигарет тому назад,

три тысячи литров спиртного тому назад...

Тогда, когда все были молоды...

Курт Воннегут

На Щелчок Артём приехал не один. По пути его выловила Лариса, сказала, что очень хочет меня увидеть, мы втроём пошли в привокзальное кафе, нашли свободный столик в углу, взяли по пиву, бокал вина для Ларисы, по паре бутербродов, сели, я на ушко спросил, чего она хотела— оказалось просто встретиться, скучала, я ей попытался обьяснить, что у меня деньги на исходе и мне надо немного «поработать», как я это называл в те дни, да и Артём что, зря приехал, она согласилась и предложила себя в качестве девочки— приманки.

Я не хотел тогда, чтобы она учавчтвовала в этом. Она была другой, не из нашего мира, моим личным убежищем от этой уже немного надоедающей беззаботной жизни, да, мы были свободны, но как я ранее обьяснял, мы не могли друг— другу полностью раскрыться. А с ней я мог спокойно сидеть, обдумывать сам не зная что, мысли были просты и не дёргали за нервы. В общем с ней наедине я преображался. Но другого выхода не было, нужны были деньги, а от неё избавиться, как я понял, в тот вечер у меня не получилось бы.

Лариса оказалась смышлённой. Прямо там, на Щёлковском вокзале, она зацепила сначала какого— то нерусского, мы проводили её на всякий случай до обговоренного ранее места, быстро хлопнули, денег оказалось не так уж и много, около полутора тысяч, пришлось смотаться на Китай-город, там попили пива, она зацепила ещё одного лошарика— хлоп, теперь денег хватало на жизнь, пешком до Таганки, там разбежались, Артём поехал к своей Свете— я позвонил Техасу, попросил вписаться с девушкой— он был не против, попросил только взять водки и пару бутылок «Балтики 9».

Техас на тот момент уже спился. После освобождения он пытался жить нормальной жизнью, сменил пару работ, встречался с Тиной, но с каждым разом наших встреч я стал замечать, что он всё больше и больше спивается. Разговоры не помогали, он бросил работу, стал аскать себе на выпивку с музыкантами, сначала пил просто до состояния веселья, а потом всё чаще до полной отключки, пару раз засыпал в метро и его били нерусские, которые к тому времени уже постепенно заполоняли город и шастали в метро поздними вечерами в поисках поживы, стал реже мыться, отказался бриться, в конечном итоге зарос, глаза были вечно опухшими, несколько раз Тина меня просила помочь отвезти его домой, жаловалась, что любит— но у Техаса появились проблемы с сексом, короче постепенно человек превращался в полубомжа.

К приезду Техас уже постелил себе на кухне, мы немного посидели, выпили водку и вино, она по уже по состоявшейся привычке закинула мне ноги на колени, я их гладил, слушал пьяный бред Техаса, смотрел в окно на гаснущие одно за другим окна пятиэтажки напротив, пока Техас не упал в пьяной отключке головой на стол и не захрапел. Мы очереди сходили в душ, и в тот день мы первый раз занялись сексом. Не люблю описывать это действо, скажу одно— мне было хорошо с ней, и скорей всего секс тут неправильное слово, мы занимались Любовью.

Это было странное единение— нам было хорошо не поговорить и потрахаться, как это было с другими, а просто находиться рядом, даже не смотря друг-другу в глаза, просто чувствовать тепло, мне нравилось гладить её бархатную кожу, с ней рядом я как-будто очищался от повседневной грязи, как-будто прежде чем подойти к ней— снимал некую внешнюю оболочку, запинывал её в угол и оставался в чистом и заново рождённом виде. И я понимал, что это хорошо, что мы редко видимся— ведь блаженство должно быть мимолётным, как будто пушинка, пролетая мимо, зацепила тебя за щеку своим нежным прикосновением и полетела дальше, несомая ветром, а ты стоишь и улыбаешься ещё полчаса, так как это прикосновение пробудило в тебе что-то хорошее. А если спать каждый день на пуховой перине— то со временем привыкнешь, и это для тебя будет обычным, ежедневным, а соответственно иногда даже рутинным, занятием. И ты уже будешь ловить кайф оттого, что просто выбрался оттуда, лёг на тёплый, нагретый за день, асфальт и наблюдаешь за звёздами. Такое представление о блаженстве дала мне Лариса.

*** ***

Примерно в середине ноября состоялся концерт «Кинопробы». Было это похоже и в стиле концерта «Брат-2», было много людей, многие приехали с других городов, было весело, куражно. В снимаемой у Светы комнате меня ждала Ксюша— я на концерте с Артёмом и Ларисой, вот тогда я полностью потерялся, не зная, что мне делать. Я понимал, что останься я с одной— мне будет постоянно не хватать другой, а наука ещё не придумала архивацию данных центра удовольствий и перенос в другое тело, мне по разному было хорошо с обеими. Поэтому я стоял, вокруг прыгали люди, гремела музыка, а я любовался Ларой, и думал, как мне поступить. Ответ принёс Артём, спросил, о чём я думаю, и предложил помочь на сегодня— он не поедет к своей Свете, впишется у Карцефага, а наутро мы скажем, что затеяли драку около Олимпийского и нас продержали всю ночь менты. Тогда я ухватился за эту идею, но через пару минут я представил себя врущим своей девушке— и мне стало противно. Да и что это за жизнь— в обмане. Это не значит, что я не врал никому. Специфика моего образа жизни сама по себе преполагала враньё, но не близким же людям. К тому времени я научился разделять для себя, ставить чёткую границу «Моё— не моё», и с теми, кто оказывался в категории МОЁ, я старался быть честным, а то что не хотел говорить— просто умалчивал, ведь не все вещи стоит произносить вслух. Всё-таки приходилось быть немного лицемером, снимая одну маску и натягивая другую в зависимости от обстановки, где-то быть добрым и весёлым парнем-рубахой, а где-то серьёзным и сосредоточенным, забывшем основные человеческие ценности уродом, ведь с любовью к ближним в сердце невозможно грабить людей в переулках. И пугало именно то, что мне нравилось и то, и другое моё «Я». Вот поэтому я ранее приводил цитаты из сериала «Декстер». Я стал обычным лицемером, и судя по всему мне это нравилось.

После концерта я извинился перед Ларисой, обьяснил, что дома меня ждёт другая, она же была в курсе, сказала, что ничего, и первый раз оставила мне номер своего домашнего телефона. Мы договорились созвониться через пару дней. С Артёмом мы ещё немного постояли, я пытался ему выложить, что у меня на сердце— но не смог, мы разбежались, я остался на улице. Недалеко, на Алексеевской, через пару станций, жила Тина. И я поехал к ней. Это был мой личный спасательный круг. Она никогда не лезла в душу, мы с ней могли часами сидеть где-нибудь на лавке, жрать пиво, угорать ни о чём, но в любой момент ей можно было выговориться. Так я и сделал.

К тому времени я ни разу не был у неё дома. Я знал где она живёт, пару раз приезжал сюда с Техасом, он стучал ей в окошко условным стуком, и если Тина была дома— она выглядывала, смешно наигранно хмурилась— «Чего фулюганите.», потом выходила к нам и мы шли гулять. Так же я и сделал, подождал, повторил, на дворе уже была ночь, Тина долго не выглядывала, сначала за шторой мелькнуло её заспанное лицо— и только после этого она выглянула, закутанная в одеяло— «Кактуз, ты чего тут делаешь?», позвала к себе, сказала номер подьезда и квартиры (её окна выходили за дом и я ни разу не был даже во дворе), открыла, пригласила в квартиру, сонно буркнула— «Блин, хорошо, что предки свалили.», и мы пошли на кухню.

Такой обстановки в квартире как у неё я больше нигде не видел. Коридор был длинный и широкий. Вся стена по правую руку была скрыта большим, до потолка, стеллажом, забитым книгами. Книги были разные, их реально было много. Комната была одна, но тоже большая, около 25-ти квадратных метров. Позже, сидя на кухне и попивая чай, Тина мне рассказала, что дом строился в советское время для всяких выдающихся писателей, артистов и прочей художественной братии. А папа её контрразведка, и вот как-то ему дали квартиру в этом доме. В комнате вдоль одной стены тоже стояла большая горка-стенка, но не заставленная посудой из сервизов, как во многих постсоветских квартирах, а книгами. Немного места выделено было только для телевизора, видеомагнитофона и пары-тройки стопок видеокассет. Стояло пианино, на нём лежала скрипка, её кровать и кровать родителей разделял большой шкаф, скорее всего для одежды и белья. В общем, вся семья читала. Не удержавшись, я попросил что-нибудь почитать— до сих пор помню, Тина дала мне почитать Курта Воннегута, названия книги уже и не помню, но которого я впоследствии осилил и прочёл, но понять смог только спустя несколько лет.

Мы пошли на кухню. Она налила нам чай, и я ей стал рассказывать, что у меня случилось, в какой тупик я сам себя загнал. Скорей всего дело даже было не в ней, мне просто захотелось выговориться. Она немного посмеялась с моего «любовного треугольника», но не зло, а как-то ободряюще, да я и сам с её помощью взглянув на это со стороны по другому не назвал бы всё это. Я позвонил Свете, попросил передать Ксюше, что переночую у Тины, так как на метро уже опоздал, и очень устал и хочу спать. И не соврал, просто не стал обьяснять, как и почему я тут оказался. Мы ещё немного посидели, потом разбрелись по углам её комнаты и легли. Сон не шёл, мы проболтали так ещё около часа, в темноте, оказалось, что она тоже училась в музыкальной школе, класс скрипки, пообещала с утра показать, как правильно играть, потом перебралась ко мне, обняла и мы уснули. Правда, просто вот так взяли— и уснули.

Когда я проснулся— Тина уже была на кухне, что-то там готовила, я валялся, хотелось в туалет— но было лень тащиться, я валялся, она что-то там слушала на магнитофоне, смешно подпевала— меня это улыбнуло. Оделся— «Доброе утро— И тебе привет!», умылся, заполз на кухню— вся готовка заключалась в жаренных гренках как раз потому, что ей лень было готовить. Спросив разрешения, я залез в холодильник, нашёл яйца с молоком, предложил сделал омлет— она была не против, мы позавтракали омлетом с гренками— получилось неплохо, почти как в детстве, мать часто нам такое готовила. В разговоре вспомнил тему из детства— блюдо «Бедный лыцаль», как я его называл, когда плохо ещё выговаривал букву «Р», когда батон макают в яйцо с молоком, дают немного пропитаться и обжаривают, такое делала постоянно старшая сводная сестра, Света, я как то у неё спросил, почему рыцарь бедный, а она ответила, что рыцари были ленивые, постоянно сражались, ничего толком не делали, а зимой, когда жрать было нечего— готовили себе вот такую вот фигню. Ответ так и застрял у меня на всю жизнь в голове.

*** ***

Свету я всегда уважал. Она была в нашей семье самой независимой, может оттого что была старшим ребёнком, а может просто в силу своего характера. Нелли, средняя, была папиной дочкой, Света же маминой. Мы с Верой, по понятным причинам, были общие. Нелли была довольно-таки стервозной и истеричной сукой, простите меня, не нахожу её другого названия, частенько срывала на нас с Верой зло, била и постоянно то щипала, то докалёбывалась, что типа тарелки грязные— перемойте, проверяла качество уборки— любила провести пальцем по шкафу, показать налипшую пыль и заставить всю квартиру по новой убирать— в общем полностью скопировала гадский характер своего папы. Когда мне было ещё лет восемь, мать часто заставляла её сидеть со мной за пианино и заниматься, она ненавидела это, но перечить родителям боялась, и поэтому мои занятия проходили с регулярными тычками кулаком в бок, щипками «крапивками», подзатыльниками и гневными окриками. Из-за неё и её папаши, который любил повоспитывать нас с Верой не только ремнём, но и шлангом от стиральной машинки и детской «скакалкой», я был забитым и пугливым пацаном в детстве, надо мной часто издевались в школе и били класса так до 7-го, пока я сам себя не перевоспитал и не научился давать сдачи и бить носы не хуже других. Света же всегда могла спокойно сесть, читать свою книгу или заниматься чем-то, шить, вязать, неважно чем, пока я играл на фортепиано, я не припомню случая, чтобы она меня ударила. Было конечно, что она жаловалась родителям на мои проделки, я ведь был пацан, как без этого, нас с Верой сильно не разделяли, кто бы из нас что не уронил-разбил-поцарапал-сломал, ремня получали мы оба. Конечно, когда мы подросли, мне уже было лет 12, я постоянно шлялся по улице, пропадал куда-то, убегал из дома— меня перестали трогать, сводные сёстры разьехались по университетам— старшая в МГУ, средняя в Томск, мы с сестрой жили сами по себе, конечно, проводились какие-то воспитательно-поучительные беседы, но отца я перестал бояться, видимо и он это понял, всё реже пытался взять в руки ремень, к 14-ти годам я категорически отказался ездить на дачу вкалывать, уборку проводил только в нашей с сестрой комнате и иногда в коридоре с кухней, с этим не смогли бороться— я просто разворачивался и уходил, и в душе злорадствовал над их беспомощностью, и надеялся на то, что отец сорвётся и попробует меня наказать, и тогда я просто забил бы его чем-нибудь потяжелее. Да, такие вот мысли бродили в моей голове, накопленная за детские годы злость на родителей подогревалась переходным возрастом, но и они были не дураки— просто оставили меня в покое— «Делай что хочешь.». Мать ещё заботилась о моём будущем, пыталась образумить меня, заставить словами учиться, я с ней был в нормальных отношениях, а отца я стал откровенно презирать за его трусость и беспомощность. Тот, который всё моё детство показывал мне свою крутость и кто в доме хозяин— в конечном итоге остался один. На тот момент мы получили на расширение новую двухкомнатную квартиру в свежеотсроенном районе, мать перебралась туда, стала жить отдельно— отец продолжал жить в старой квартире, а я мотался туда-сюда, как мне хотелось.

Простите за отступление, накатило.

*** ***

От Тины я ушёл примерно в 10 часов, доехал домой— Ксюша спала у Светы, я спокойно прошёл к себе в комнату, и мне вдруг захотелось отсюда уехать. Меня стала напрягать моя привязанность к этому месту, кайф от собственного угла сменился отвращением к постоянному контролю из-за двери напротив, хоть это и не высказывалось вслух— я знал, что каждый мой шаг докладывается Ксюше, да и Клоун наверняка в пьяных беседах разоткровенничивался и мог ляпнуть лишнего, надо было искать новый угол, новую берлогу, где я мог впасть в спячку, отоспаться и идти дальше брать то, что мне не принадлежало. Как-то в пьяном откровенном разговоре Ксюха мне сказала честно— «Я тебя люблю, честно, но если тебя посадят— я тебя ждать не буду.», это с одной стороны было понятно, но услышать такое в лицо— немного резануло где-то внутри. Как будущий юрист, она знала, что дешёвым сроком я не отделаюсь как ранее судимый, да и глупо ждать человека, с которым невозможно построить будущее.

Девчонки потихоньку проснулись, бродили сонные по коридору, о чём-то щебетали на общей кухне— видимо они так и не поняли, что я уже пришёл. Прошлёпал босыми ногами Клоун— он всегда ходил как бегемот, его шаги невозможно было перепутать с чьими-то другими. Было интересно вот так сидеть, слушать эхом бродивший по коридору разговор, смотреть в окно— окна комнаты выходили на проспект Будённого— мне нравился этот район, мне всегда нравились районы старой застройки, не забитые однотипными панельными хрущёвками или стеклянно-бетонными высотками, я и сейчас люблю старые добрые дворы из двух-трёхэтажек, с полуосыпавшейся лепниной вдоль карнизов и под балконами, с полуразвалившимися кочегарками, вросшими в асфальт прогнившими автомобилями, гаражами, непонятного назначения постройками, заборами, всем тем, что было до введения в моду панельных домов. Я не люблю стиль модерн в квартирах— я его не понимаю.

В конце-концов я вышел, Ксюша спросила, давно ли я дома— я сказал что давно, просто хотелось немного побыть одному, мы немного пообнимались, посидели у Светки в комнате, пощёлкали ТВ, Ксюша шепнула, что пора перебираться ко мне в комнату— ей скоро ехать домой, мы ненадолго уединились, она сбегала в душ, полчаса прощалась со Светой, я проводил её до Щёлковской— выходить на улицу не стал, обьяснил недавним гоп-стопом и боязнью попасться, мы немного посидели на лавочке на станции— и она ушла.

А я поехал домой. Туда, куда не очень то и хотел ехать.

*** ***

Ларисе я позвонил на следующий день. Предложил встретиться— она попросила приехать к ней, родители её куда— то уехали на неделю, но с утра ей надо было на работу, поэтому у неё проще было встретиться. Ни в Солнцево, ни в Переделкино я не был ни разу, немного побаивался того района в связи с его репутацией. Лара встретили меня на станции электрички, через магазин мы пошли к ней домой— оказалось, что она живёт в двухэтажном частном доме, я предложил пожарить во дворе шашлыков— мы ещё раз сходили в магазин, набрали мяса и пару салатов, решено было в таком случае купить пару бутылок водки— она позовёт свою подругу с соседней улицы. Для полноты компании не хватало ещё одного парня, я предложил вызвонить Диму, решение было принято единогласно, я скинул на пейджер Димону номер Лары, занялись мариновкой мяса, она сбегала к подруге, договорилась на вечер, всё шло по плану. Позвонил Дима— сказал, что обязательно подьедет, сверились с расписанием электричек— я сказал, что в четыре мы его встретим.

Естественно увлёкшись собой, мы забыли про всё на свете. Лёжа голые под одеялом у неё в комнате, мы просто балдели, смотрели какое-то кино по ТВ, болтали, я целовал её спину— она жмурилась как котёнок и довольно мурчала, я не чуствовал себя изменником— я был с обеими искреннен по своему. Примерно в полпятого пришло сообщение от Димона— «Вы где, я тут уже.», мы в спешке оделись, бегом на станцию, благо идти было не больше километра, по пути заскочили за её подругой, вроде Еленой, точно уже не помню— вечер начался. Как и в любой другой компании, мы жарили шашлыки, сидели на веранде, потом перебрались в дом— девчонки затеяли танцы, мы с Димой бегали на улицу покурить, он всё говорил, что «Какая Ленка клёвая, я просто обязан с её трахнуть.», темнота постепенно сгущалась, я спросил у Лары, в какую комнату ляжет Дима— она показала ему свободную, всё шло как и обычно.

Но оставшись наедине с Ларисой, я понял, что именно то, что нас так манило друг к другу— пропало. Мы уже не наслаждались нашим двойным одиночеством, сами его и разрушив, и хотя она по привычке сидя на диване закинула мне ноги на колени— но из соседней комнаты доносился смех Димы и довольные визги её подруги, какая— то хрупкая оболочка нашего единения не выдержала вторжения посторонних— и пошла трещина. Она молча встала, без стука вошла в комнату влюбляющихся, тихо, но твёрдо сказала— «затихли оба, или валите в жопу отсюда.», я почуствовал неловкость, ведь там был мой друг, но через пару минут мы погасили свет, сидели вот так на диване, и наверное если бы она этого не сделала— трещина в оболочке просто расширилась бы и окончательно разорвалась. Именно тогда я решил, что не хочу ей портить жизнь своим присутствием, и Ксюше не хочу, боялся того, что они слишком обе будут ко мне привязаны, а я в конечном итоге должен буду сделать одну из них несчастной ради счастья с другой. Наверное сейчас всё это со стороны кажется глупым, ну наслаждайся ты жизнью, Кактуз, трахай двух красивых девчонок, пользуйся тем, что тебе дала жизнь, но вспомнились те, кому я уже делал больно, и мне стало перед самим собой стыдно, и захотелось просто незаметно раствориться прям вот тут, на этом диване, исчезнуть дымкой и рассеятся со сквозняком, но руки гладили Ларису, она уже уснула и чему-то улыбалась во сне, я перенёс её на кровать— она полусонно поцеловала меня, разделась и повернувшись боком прошептала— «сделай это.»

И я сделал.

*** ***

С утра мысли, бродившие вечером в моей пьяной голове, выветрились, я опять стал обычным балбесом, всё текло в том-же направлении, по выходным— Ксюша, по будням— Лара, Клоун поговорил со Светой— она стала закрывать на мои любвеобильные дела глаза и ничего не говорила Ксении, я свыкся со своей ролью, и даже получал от неё удовольствие. Ларису не напрягала соперница, даже немного забавляло то, что мы делали, но она была мудрой— никогда не выспрашивала как мы с ней и что делали, просто наслаждалась временем, проведённым со мной. Приближался Новый Год, город украшался, иногда я встречался с Тиной и Техасом, иногда даже получалось его отрезвить, немного похмелить и заставить побриться и постираться, я подарил ему дублёнку и зимние ботинки— оказалось, что у него нет зимней одежды, кроме рванного свитера и замызганной вязанной шапки, один раз пришлось отвести его на дезинфекцию— он умудрился подхватить где-то бельевых вшей, Тина потихоньку тоже спивалась— как говорится, с кем поведёшься, мне было их обоих жалко— но я ничего не мог поделать, поэтому просто иногда появлялся, мы разговаривали как и раньше, пару раз нажирался с ними в стельку— я засыпал прямо тут, на диване, иногда мы брали с Артёмом шишек и неплохо накуривались— наступила полноценная зима, мне понравилось бродить накуренному, с глупой улыбкой на лице, под медленно, как будто лениво падающим снегом, на случай заморозков держал заначку из пары соток баксов, пару хороших пяток, приклеенных скотчем к задней стенке шкафа, и всегда собранную сумку на случай ареста, я ни дня не исключал этой возможности, ведь я знал, чем занимаюсь. С Ксюшей отношения сошли почти на нет, она училась— а мне лень было ездить в Покров, всё это больше напоминали привычку, от которой тяжело отказаться, Лариса появлялась пару раз за весь месяц, Клоун стал играть в игровые автоматы, тогда они были в основном покерные и интереса у меня не вызывали, дни стали практически однообразными— я опять застрял в болоте. Подбирая компанию на Новый год, я больше склонялся к мысли встретить его у Техаса, к моей радости Клоун со Светой собирались отмечать у её сестры, так что их компания отпадала, Дима сошёлся с подругой Лары и почти всё время проводил там, сама же Лариса решила остаться с родителями, собралась и утвердилась компания— Техас с Тиной, Артём без Светы и я с Ксюшей. Ксюшу на самом деле я надеялся отправить домой, но не решался ей это сказать прямо— и она осталась.

Собрались мы почти с самого утра, девчонки оккупировали кухню— там что-то резалось, гремело, варилось и жарилось, у соседа Техаса Сергея к тому времени появилась невеста-хохлушка с ближайшего рынка, Наташа, круглая невысокая тётка примерно 30-ти с хвостиком лет, добродушная хохотушка, впоследствии оказавшейся продуманной тварью, но об этом намного позже. Мы с пацанами со скуки сходили прогуляться, раскатили во дворах пару бутылок водки и пошли домой поспать— набраться сил перед глобальной пьянкой. К тому времени Техас перетащил из комнаты на кухню свой холодильник, собрал разобранную ранее вторую кровать, гостевую, как он её называл, так что нам на троих места хватило. Девчонки для виду немного на нас поворчали— но я думаю были рады, что мы уснули и перестали по очереди заглядывать на кухню в попытке что нибудь вкусного перехватить.

И вот мы проспались, разложили стол на кухне, настал ожидаемый час— как и положено проводили старый год, пили с самыми добрыми тостами, пока не наступил новый, сходили в комнату включили ТВ— на экране двинул речь Путин— «Ну здравствуй новый век.». К часу ночи мы уже были хорошо пьяны, Сергей уснул— и его Наташа присоединилась к нам, они с Ксюхой сидели, шептались о бабьем счастье сами по себе, Техас с Тиной о чём то пьяно болтали и смеялись— я им всегда в этом плане немного завидовал, они были как-бы полностью на одной волне, не смотря на пьянки оба много читали, обменивались мнением о книгах, были на самом деле очень умные и воспитанные, оба с высшим образованием— но относились к тому типу интеллигенции, которая хоть и умна— но не знает где применить свои знания, плюс алкоголь никак не позволял применить эти умения на практике. Мы с Артёмом вышли в коридор, немного накурились— по парочке напасов, для настроения, вышли на улицу немного прогуляться и подышать свежим воздухом, вернулись. То был мой на тот момент самый лучший Новый год. Я был именно там, где хотел быть, с теми, кого хотел видеть— это было счастье.

Сейчас, вспоминая себя в тот день, я хочу вернуться туда. Я бы ничего не менял, оставил всё как и было, именно в том составе и порядке, как всё и прошло. Это один из тех хороших дней, которые никогда уже не сотрутся из памяти. Даже сейчас, второй год подряд отмечая этот праздник в полном одиночестве, потягивая вино и валяясь с полным пузом на диване, я мечтаю вернуться именно в тот день. Сам не знаю почему.

Ну а после Нового года всё пошло наперекосяк. Видимо так надо было. Я потиху ушёл из жизни Лары, с Ксюшей тоже всё шло как-то напряжно, я ушёл в себя, стал чаще заливаться пивом и накуриваться в полном одиночестве, постепенно отгородился от всех, кроме Артёма, ну потом нас с ним посадили.

*** ***

Как нас принимали сейчас даже немного смешно вспоминать. Это была вторая половина января 2001, как раз только началась оттепель, по краям дорог ещё лежали не успевшие почернеть кучи снега, скинутые туда оранжевыми дворниками после прошедшего накануне снегопада, но на самих дорогах уже были лужи. Мы завели во двор очередного лоха, всё как и обычно— хлопнули, вышли на улицу, я уже начал переходить дорогу, Артём ещё стоял на тротуаре, как вдруг из припаркованной прямо тут, на обочине девятки выскочили два здоровых мужика с пистолетами, начали тыкать в нас, приказывая лечь, Артём не будь дурак— лёг в снег, я понял, что стою посреди сплошной лужи, смиренно лёг прямо в неё, на нас застегнули наручники, вызвали патруль, один из них пошёл во двор искать терпилу— второй держал нас на мушке, орал чтобы не шевелились, было конечно немного стрёмно, но мы с Тёмой как два идиота ржали, знали ведь, что стрелять в нас никто не будет, приехал патруль и скорая, нас распихали— Артёма посадили в машину к патрулю, меня к операм, один из ментов из патруля поехал с терпилой на скорой, короче нас приняли. Был долгий допрос, потом пару часов профилактических люлей, потом ещё допрос, ещё люлей, ИВС— привет Бутырский централ, хата 164А, переполненная зеками от блатных до самых низов, тупик или начало нового пути. Кто-то сверху опять одним взмахом лишил меня всех проблем, дав возможность начать всё заново. А мне ничего и не оставалось, как воспользоваться этим шансом.

Скажите сами себе честно— Вам когда нибудь хотелось просто умереть? Вот просто лечь на диван, или на пол, или просто неважно куда лечь-сесть-скрючиться, закрыть глаза— и умереть? Если да— то вы меня поймёте. Первые пару суток так и пролетели— спали мы по очереди, ночью я сидел, бродил, общался, порой на автомате сотый раз рассказывая по какой я статье попал, сколько раз судим и где до этого сидел, чифирил с кем-то, с общака мне дали пару пачек сигарет, но когда приходила пора ложиться мне— я закуривал, откидывался на подушку, и мечтал о том, что я больше никогда не проснусь. Конечно со временем это прошло, появились товарищи-сокамерники, с которыми постоянно можно было поиграть в нарды или домино, в общем постепенно вошёл в новый, немного странный, но вялотекущий ритм зека. А куда было спешить?

Прошлое умение делать чётки пригодилось и в этот раз. Как и все нормальные сообщества, зеки подвержены своей, особой атрибутике. Чётки, резные нарды, карты, заточка в матрасе. Но это уже был не общий, а строгий режим, тут всему знали цену, а если и были воробьи, то не раз стрелянные. Встречались и с полосатого режима прожжённые бродяги, и отсидевшие свой первый срок в тюрьме на мамкиных передачках оболтусы. Вообще по моему мнению тюрьма— хоть и нехорошая, но полезная вещь для многих. Тут немного другие ценности, да и люди мыслят по другому. Воспитывает личность, что ли. Я не хочу вдаваться в подробности, но скажу, что некоторые хорошие вещи может привить только тюрьма. Находясь по 24 часа с людьми разных религий, возрастов, мировозрения, по любому учишься находить общий язык со всеми, а общаясь впитываешь в себя что-то новое, узнаёшь, учишься различать людей по поступкам. Наверное как-то так.

Делая чётки, я мог даже в муравейнике из 70-ти человек уйти в себя. Глядя на огонёк самодельной лампадки, с помощью которой оплавлялись обломки разбитых пластиковых одноразовых зажигалок, я замыкался в себе, курил, крутил шарики для чёток, пил чиф. В такие моменты меня никто не отвлекал. То, что я делал, даже если и для кого-то, в первую очередь я делал для себя. Это была отдушина, которая позволяла уйти в воспоминания, по сотому кругу прогоняя всё приятное, что случилось со мной за 8 месяцев свободы.

По оперативным соображениям меня до суда 4 раза переводили с хаты в хату, это называлось «раскидка», то есть с каждой хаты брали по 10-15 человек, всех перетусовывали, разводили по новым. Видимо во избежание сговора. Или благодаря стукачам. Но везде я был на своём месте, не припомню, чтобы где-то кто-то меня напрягал, зеки на самом деле иногда даже лучше чем некоторые люди на воле.

Потом был суд. Артёму дали два года, мне пять лет. Мы пожали друг-другу руки, и больше не виделись. Сейчас он есть у меня в друзьях в социальных сетях, мы даже обменивались несколько раз— «Привет, как дела, да вроде норм, а у тебя.», но не более. Время и расстояние убило дружбу, оставив только тёплые воспоминания о ней. Но спасибо ему за те дни.

А потом Красная пресня. Опять всё по новой. Сама по себе тюрьма как тюрьма, но постоянный транзит, кто-то пришёл, кто-то ушёл, это напрягало. После Бутырки, где новый человек появлялся хорошо если раз в две недели— Пресня просто убивала этим, какие-то залётные, все как минимум приблатнённые, были пару негров, какой-то америкос, который спал на своих баулах, а свой телек ложил под голову, короче это было что-то.

Как-то все начали сопливить, чихать и кашлять. Оказалось, тюрьму свалила детская болезнь— корь. Меня в числе первых срубило, я целый день лежал, есть совершенно не хотелось, я покрылся красными пятнами, сопли текли ручьём— опять начали появляться мысли о сне без пробуждения. Дня через 3 тюрьму закрыли на карантин, этапы не впускали и не выпускали, потом забрали в больничку Руслана, с которым я успел немного скорешиться, а на следующий день меня и ещё одного чела, с которым я даже толком не успел познакомиться— он за пару дней до навалившейся эпидемии заехал в хату. На больницу забирали по принципу— потеряй сознание и тогда попадёшь в неё. Так и произошло, я даже толком не понимал, что происходит, кто— то собрал мои вещи, голова была в тумане— меня везли на скорой пристёгнутым к носилкам, врач что-то вколола, поставила капельницу— мне было настолько на всё наплевать, что я только и смог отвесить комплимент, что у неё самые красивые в мире глаза— и уплыл.

*** ***

— Меня встретят в Азкабане, как героя!

— Может быть… но лично я не считаю тебя героем.

Фильм Гарри Поттер и Кубок огня.

Больничка была в другой тюрьме— Матросская тишина. Вообще не смотря на то что тюрьма— это всё таки тюрьма, её старые постройки всегда вызывали у меня какое-то восхищение. Основному корпусу было более двухсот лет. Всё это я узнал позже, когда уже освободился, было много баек, передававшихся из уст в уста, от зека к зеку, и когда я освободился— захотелось узнать больше. И я узнавал, читал википедию, лазил по форумам, историю Бутырки, Матросски, питерских Крестов, Белый лебедь, других крупных централов России, потом дальше— про воров, которые были в тех тюрьмах, про известные события, происходящие там, в общем про всё. Не буду тут переписывать, современные технологии позволят любому из желающих обратиться к поисковой системе в интернете и почитать историю. Просто мне нравятся старые постройки— и всё.

Опять отвлёкся.

На больничке на окнах были только решётки, «реснички» (приваренные металлические полосы наподобии жалюзи) отсутствовали. Первые почти двое суток я лежал под капельницей— кто-то подносил утку, часто приходила врач, когда я, приходя в себя, пытался приподняться— какой-то человек в белом халате придавливал меня обратно и говорил— «Лежи, дружище, тебе ещё нельзя вставать.», подавал стакан воды, я пил и проваливался опять в сон. Окончательно я пришёл в себя примерно в четыре утра через полтора суток. Человек в белом халате, оказался дежурящим медбратом, видимо такой-же зек, только работающий при тюрьме, он спал на одной из шконок, я огляделся— кроме меня ещё два человека лежали в похожем состоянии. Сильно захотелось есть.

Мой баул лежал прямо тут, под шконкой. Найдя в нём пакет с печеньем и сушками, я ел, запивая водой, стоящей рядом на тумбочке. Жевалось вяло, голова соображала ещё туго, я сьел не больше пяти печенек— и больше не смог. Нашарил сигареты, спички, подошёл к окну— потихоньку начинало светать. Невозможно описать весь тот кайф, когда вы можете спокойно, не сквозь маленькие щели «ресничек», через которые видно только узкую полоску внутреннего двора, а через обычную, с крупной ячейкой, решётку смотреть на открывающийся вид. И пусть это была тюрьма— но впервые за восемь месяцев я мог стоять и любоваться одновременно и небом и землёй, не в 15 секунд от автозака до дверей суда, а именно вот так просто, как из любого обычного окна. Закурил. Дым непривычно обжёг лёгкие, я еле сдерживался от кашля, чтобы никого не разбудить. Маленькими затяжками я выкурил половину, остальное потушил и положил на тумбочку— разбрасываться по полсигареты не в правилах тюрьмы, где иногда приходится скрутить и самокрутку. Слегка закружилась голова, я прилёг и незаметно уснул, на этот раз нормальным, а не бредовым сном.

И опять приснился этот сон. Он сейчас давно мне уже не сниться, в детстве я его видел пару раз, а потом он мне снился каждый раз, когда меня арестовывали. Что я лечу откуда то с большой высоты, долго так, всегда спиной вниз, но вижу себя со стороны, как-будто сверху, потом бац— удар об асфальт— просыпаешься с бешенно стучащим сердцем именно в той позе, в которой и разбился во сне, и от страха кажется, что не можешь пошевелить ни рукой— ни ногой, но это длится секунды, потом конечно окончательно просыпаешься, лежишь, прислушиваясь к стуку сердца, закуриваешь— но остатки страха ещё остаются, пока мысли не переключатся на что-нибудь другое.

Проспал я недолго. Когда открыл глаза— медбрат уже проснулся, лежал и курил, остальные как были в бессознательном состоянии— так и остались. Звали его Олег, он обычный зек, закончил медучилище, посадили за наркоту— дали полтора года, предложили досидеть срок тут— согласился, сказал, что так как мне полегчало— после обхода меня переведут в общую палату, что кормят тут в разы лучше, что с общака постоянно передают курево и чай, я спросил насчёт писем— ведь я числился на Пресне— он ответил, что письма по любому будут сразу перенаправлять сюда, разница в доставке будет не более суток. Это порадовало, я не хотел терять последнюю ниточку с волей.

Писали мне более— менее часто. Техас с Тиной писали совместно, примерно раз в неделю, описывали события на Арбате, просто писали всякую приятную чушь. Нам всегда находилось о чём поговорить. Они вообще молодцы— в первые дни привезли мне все мои вещи, которые сьездили забрали у Светы, где я снимал комнату, несколько раз приносили передачи— Тина написала, что собирали деньги со всего Арбата, что Дима неплохо помог. Иногда писала Артёмовская Света— передавала от него приветы, рассказывала, как ходила к нему на свидания. Писала сестра, что развелась и встречается с каким-то Димой, что всё хорошо и очень хочет детей— но никак не получается забеременеть. Примерно раз в два месяца писала Лариса— скупые, дежурные фразы, как я понял— просто ради того, чтобы как-то поддержать меня. Да и что она могла мне рассказать? Нам было хорошо рядом, в полной тишине, поэтому мы не привыкли обмениваться словами. Да и больших чувств не было— просто нам было хорошо, вот и всё. Но всё равно лучше получать такие письма, пусть даже немного дежурные— но всё же получать.

К обеду меня перевели в палату. Палатой конечно назвать это было сложно— обычная камера, те-же двухярусный шконки. Когда вели по коридору— попросил у вертухая немного посмотреть в окно— оно выходило на улицу, было тепло, людей было немного— но они были, обычные вольные люди, некоторые наверное и не подозревали, что на них ежедневно пялятся зеки— они просто шли по своим делам. Потом, в течении всех почти четырёх недель, проведённый здесь, когда водили на уколы и осмотр врача— я всегда старался задержаться у окна и попытаться как

*** ***

Пару недель я шёл на поправку— температура не повышалась больше 37.5, я мог читать, для зека это рай— вот так валяться, ни тебе шмонов, ни постоянного выдёргивания кого-то то на суд, то на свиданку, то к адвокату. Прогулочные дворики, как и во многих тюрьмах, были на крыше. В первый день нас отвели в большой просторный дворик на самом углу— там была песочница, качели, валялись какие-то покрышки, оказалось, что тут выгуливали мам, родивших в тюрьме— тут был и свой роддом. С осужденными ребёнок мог находиться до года— потом его забирали в приют. Говенно наверное вот так— родить в тюрьме, зная, что впереди срок, и единственная твоя радость с тобой будет только один год— а потом у тебя эту радость заберут, и неизвестно, когда и как вы встретитесь. Да и детей таких жалко очень, до скупых слёз— ещё до рождения жизнь поломана, хорошо если суд пожалеет и выпустит мать, а если она совершила тяжкое преступление? Да и матери некоторые— не матери. В общем мозголомство думать об этом. А детей жалко. Обидно за их судьбу, но помочь— никак. Вот она, жизнь, мы зачастую её не видим, но вот так, по чистой случайности, как в тот раз, когда нас отвели в этот дворик, она даёт нам толчок призадуматься над собственной дальнейшей судьбой. Наверное в тот день это было первый раз, когда я начал осознавать, что постараюсь сделать всё, чтобы больше не сесть.

А потом было осложнение— оказывается взрослым не так легко вылечиться от кори, как детям, была пневмония, была опять высокая температура, я с трудом доходил до туалета, курил по паре затяжек— и спал, спал, спал, и никак не мог проснуться. Открывал глаза, сьедал пару ложек оставленной для меня каши, пытался немного просто полежать— но опять проваливался в сон. Дня через три я наконец смог немного очухаться, лёг так, чтобы была возможность смотреть со шконки в окно— я спал на первом ярусе около окна, любовался небом, благо солнце ещё толком не встало и не резало глаза. На тумбочке меня ждало два письма— от Тины и от незнакомой девушки. Стало любопытно— я начал читать. Оказалось, что она постоянно тусила на Арбате— мы близко не были знакомы, но вращались в одном кругу, было много общих знакомств. Звали её Оксана, среди своих— Мышка, я её вспомнил, высокая, с меня ростом худая девчушка лет 18-ти, с торчащими локтями и коленками, постоянно в рванных джинсах и тельняшке, с длинными прямыми волосами, она всегда прятала в них лицо, никогда не пила, ни с кем толком не дружила, хоть и была в компании— но всегда как-то сама по себе, эдакий подросток, который попал вроде туда, где и хотел быть— но не знал, что делать дальше. Писала, что всегда хотела со мной общаться— но не знала, как это сделать, когда узнала, что меня посадили— хотела написать, но не знала кому и как, и только недавно случайно в разговоре узнала, что я переписываюсь с Тиной— и попросила адрес. В конце она написала стих и попросила высказать своё мнение.

Я и сам, пока сидел, баловался стихами. Многие зеки их пишут, иногда как-то даже нелепо, грубовато, зачастую без рифм— но пишут, вкладывая как умеют душу в скупые строчки, зачастую подходят, просят почитать— «Смотри, я своей девушке написал, как ты думаешь— нормально?», и ты понимаешь, что даже если скажешь, что нет— всё равно напишет и отправит, и тогда я читал, предлагал поправить некоторые слова, чтобы было более легкочитаемо и рифмованней— и говорил, что очень хорошие стихи, хотя зачастую врал, но как не похвалить человека, который старался сделать кому-то приятно.

Тина писала как и обычно, передавала от всех приветы, кто-то в P.S. подписал— «Кактуз, привет!!!», я так и не понял кто, но было приятно, потом сел писать ответ Оксане. Раза три начинал— я не знал, как начать. А потом просто написал свой стих, попросил и её честно написать своё мнение, сначала скупо, а потом набирая обороты просто стал сливать все мысли на бумагу, которых хватило на несколько страниц. Писалось само-собой, мне практически не приходилось обдумывать фразы— рука сама выводила строчку за строчкой— ведь мне не надо было щадить чьи-то чувства, это был совершенно незнакомый мне человек, которого я хоть и видел несколько раз— можно было писать что угодно. Наверное это самый оптимальный вариант— когда общаешься с человеком, который тебе не безразличен, пытаешься подобрать фразы так, чтобы о тебе сильно не волновались, чтобы его не обидеть, чтобы не ранить и не отдалить. А Мышке я писал всё что было в голове— про запутанность, про то, что я решил для себя больше ничего криминального не делать, пусть я буду подыхать под забором— не украду ничего, что очень не хватает обычного женского тепла, и дело даже не в сексе— в женщинах есть что-то такое, когда можешь просто уткнуться в её грудь, зарыться туда и успокоиться, привести мысли в порядок, не хватало именно этого— спокойствия, которым может одарить только женщина. И пусть её было 18 лет и до женщины ей было далеко— я сам был ещё 22-хлетний отрок, и многое ещё в своей жизни воспринимал не так, как сейчас.

Ответ от неё я получил только на Пресне, перед самым этапом на зону. Письмо пришло сначала на Матросскую тишину— а потом только ко мне, поэтому я решил ответить на него когда приеду на зону. Везли нас как-то быстро, мы шустро доехали, меньше суток, Ульяновск— автозак— сверка с личными делами— карантин две недели— осмотр врачом— барак. Зона была на этот раз красной насквозь. Все вещи забрали, оставили один спортивный костюм с кроссовками и предметы личного ухода, набор постельного белья и чай с сигаретами. Выдали робу типа как на заводах, кирзовые ботинки, кружку, ложку, миску, набор постельного. Всё своё барахло пришлось сдать на склад. Все передвижения строем— нас в компании двух вертухаев водили в столовую, из столовой, хорошо хоть песни петь не надо было. Библиотека оказалась довольно-таки заполненной, и я позже оккупировал её. Вещи втихаря со склада помог вернуть Фашист— звали его Стас, но он был Фашист. Условие возврата было одно— у меня брали какую-нибудь вещь на выбор, какую им захочется. Меня это устроило— и к вечеру мне принесли мешок с моими вещами.

*** ***

Фашист сидел за смешной случай. Когда он про него рассказывал— все ржали, хотя и слышали не первый раз. Начинал сидеть он с малолетки, потом месяц свободы— опять вернулся, на общий режим, освободился— по малолетской привычке решил потоксикоманить— подышать бензином. Вошло в привычку, дышал регулярно. В день ареста был на даче— ушёл дышать на озеро за дачным посёлком, дышал целый день, сорвало башню— ему показалось, что война, а он самурай и должен окропить кровью врага святую землю самураев. Порвал свою красную майку, повязал на лоб ленту, на какой-то даче нашёл ржавый серп— шёл по дачному посёлку в поисках врагов, на лбу красная повязка. Самурай, одним словом.

Врагов не было, были будни, только на одной из дач он увидел пару пенсионеров, с дикими воплями полетел на них с серпом наперевес— но получил достойный отпор от вооружённых граблями и лопатами пенсионеров, забежал к ним в домик, залез на чердак, захлопнул люк и сел в засаде. Пока ехали менты— успел ещё подышать немного, мозг вообще уплыл, и когда на чердак пытался забраться мент— он чирканул того серпом по уху. Сдаваться он не хотел, и менты вынужденны были стрелять. Попали в ногу, стащили вниз и на скорой, в наручниках увезли. Дали ему 4 года, повезло что ухо менту не отрезал, а только поцарапал немного. А теперь представьте себе этот случай, рассказанный самим участником, с размахиванием руками и вообще в нормальной юмористической ноте. Было реально ржачно. Я сполз в истерике на пол— такого я ещё не слышал. Я знал одного, сидевшего за палку колбасы и батон, но это грустная история, может ей и есть аналоги, но я их не знаю.

Имя рассказчика я не помню. Мы встретились один раз, на сборке, после суда, где он мне и рассказал эту историю. Сам он из детского дома, с Москвы. Посадили по малолетке за кражу, дали три года. Пока сидел— исполнилось 18, перевели на взросляк. Вышел по УДО на половине срока, приехал в родной детдом— каждому должны предоставить жильё, когда исполняется 18 лет. А про него либо забыли, либо квартиру сдавали, он сам не знал. Переночевать не пустили— он уже был не их воспитанник, к тому же стрёмно— человек только освободился. Три дня он усердно ходил в родной детдом узнавать, как идут продвижения с его жильём— человеку негде жить, нет средств к существованию, даже паспорта с пропиской устроиться куда— нибудь нет. Как таковой воли он не знал, так может устроился бы за еду рынок подметать или ещё чего, но он привык с детства, что его три раза в день кормит государство, сначала в детдоме, потом на зоне, то есть человек на самом деле растерялся. Удавалось пару раз перекусить обьедками в макдональдсе— кто-то не доедал картошку, или гамбургер, не допивал колу— вот его еда. Спал на лавочке рядом с детдомом. И в одно прекрасное утро он с голода просто зашёл в магазин, взял батон и палку колбасы, пристроился в очередь, а потом побежал. Поймали его охранники, вызвали милицию— его как нарушевшего УДО посадили, на суде не стали добавлять ничего к уже имеющемуся сроку, но свои полтора года пришлось досидеть. За это время нормальные люди помогли ему связаться с правозащитными организациями, ему помогли выбить квартиру, на время его заключения даже сдали в аренду— вырученные деньги часть перечисляли на накопительный счёт, остальное отправляли ему на зону, короче зеки помогли зеку выбраться из этого дерьма и обрести свой дом и средства к первым дням на воле. Эта история на самом деле для меня всегда была примером человечности зеков и бесчеловечности чиновников.

*** ***

С Фашистом мы как-то быстро сдружились. Я общался со скинами— были общие темы для разговоров. Он умел неплохо рисовать, ему постоянно заказывали открытки, он выжигал, правда не умел перерисовывать портреты— но всякие розы в колючей проволоке или детские рисунки (многие поздравляли своих детей и детей родни) у него хорошо получались, короче всегда был при работе. А я ничего такого не умел. Вариант с брагой был в пролёте— зона красная, если бы не нашли при шмоне— обязательно кто-нибудь из краснопёрых сдал бы операм. На промзону работать я не хотел идти, опять пошли на продажу накопленные шмотки, помогла Тина— высылала понемногу денег на ларёк, а потом я узнал, что в клубе играет своя группа. И им нужен клавишник. А я немного ещё что-то помнил из детства, всё таки учился когда-то на это. Договорился с завхозом клуба, пришёл, он мне даёт ноты— играй. Я ему обьяснил, что не играл лет семь, а по нотам так все двенадцать, но нотную грамоту знаю— у всех остальных знания сводились только к буквенным обозначениям аккордов. Немного размялся собачим вальсом, меня попросили послушать на кассете пару песен и подобрать проигрыши— я на лету подобрал, недолго думая я был принят в коллектив. При клубе был «кружок самодеятельности», а по большому счёту сидели и готовили на продажу всякий ширпотреб пару резчиков по дереву и два человека, лепящих из хлеба всякие поделки. Пообщавшись с ними, я договорился— и на следующий день со мной в клуб пошёл Стас.

Так мы там и зависали— три раза в неделю были репетиции, Фашист рисовал плакаты на заказ от администрации и делал всякие открытки для зеков, даже красиво написанные бирки были в цене, мастера лепили и вырезали, а я с помощью завхоза разносил заказы, принимал новые, договаривался о цене, брал эскизы желаемых шкатулок, нард, лепленных игрушек— то есть, проще говоря, был менеджером. С обычными вертухаями договориться стало проще— похолодало, и они сами частенько заходили погреться и попить чайку, мы дарили им какую— нибудь безделушку типа портсигара с вырезанной монограммой или смешную фигурку мента, которую если поднимать— выезжали ноги и торчащий член, так что мои передвижения по зоне ограничивались только если в зону выходили опера.

Самым непредсказуемым был опер Сансэй. Человек он был резкий, всегда быстро ходил, говорил— как выплёвывал слова, когда нервничал— снимал фуражку, волосы всегда были лохматые, сразу видно— человек мало уделяет внимания своей персоне, встал с утра— и пошёл. Ему не нравилась развитая мной деятельность, он всегда пытался меня выловить, когда он был дежурным офицером— я старался не вылазить в зону, зачастую даже не выходил из барака, пару раз он меня всё— таки вылавливал в других отрядах— угрожал карцером, но меня прикрывал замполит— зоне нужен был клавишник. Сансея так звали от сокращённого Александр Александрович, Сан-Саныч, то есть Сансэй. Поговаривали, что он потомственный опер, что отец его до пенсии так-же работал на одной из Ульяновских зон, утверждать не стану, это были слухи, не более. В конечном итоге он меня всё-таки поймал, я тогда решил научиться на себе бить тату, собрал машинку, натёр жжёнки, всё как положено, успел только набить полностью контур и «закрасить» пару лап от паука— и прилетел Сансей. С довольной рожей извлёк из-под тумбочки мою машинку, приказал спустить штаны— а вот и свеженаколотые две лапы от паука— и отвёл меня на КПП. Видимо какая— то гнида стуканула— слишком чётко он знал где искать и кого проверять. В обезьяннике я ждал решения моей судьбы. Всё оказалось просто— мимо шёл замполит, увидел меня— молча открыл дверь, вывел из КПП— «Бегом в барак», на этом всё и закончилось. Но эти две лапы от паука так и остались у меня памятью о том дне и по сей день. После этого я стал его личный враг— он постоянно меня отводил в сторону из строя, шмонал, отбирал зажигалки, чётки, всё то, что запрещено, но в принципе на это закрывали глаза, регулярно заглядывал в отряд перевернуть вверх дном мой баул и тумбочку. Конечно неприятно, но я научился прятать всё так, что даже он не находил.

*** ***

Потихоньку, в клубе, я стал учиться играть на гитаре, когда стало получаться— решил, что по освобождению, чтобы не воровать, пока не найду работу, можно будет играть в переходах и таким образом зарабатывать себе на жизнь. Тренировался каждый день, заучивал наизусть песни Бутусова и Шевчука, Машину времени и Кино, память у меня всегда была плохая, но я усердно занимался— желание начать жить по честному было слишком сильным. Вообще планов было много, одного я не знал— удастся ли воплотить их в жизнь. Сестра писала, чтобы я возвращался домой, но Москва для меня была как наркотик— я знал, что не смогу жить без этого города.

Потихоньку прошло более двух лет, как нас с Артёмом посадили. По идее его срок должен был закончиться. Света его перестала писать мне письма, в последнем сообщила только, что отправили его на зону в родной город— Оренбург, и что наверное она его не дождётся. Больше я от неё писем не получал. С Мышкой мы просто трепались ни о чём, посылая друг— другу стихи, я ей рассказывал приколы зековской жизни— она рассказывала о своих, девичьих проблемах. А вот с Тиной переписка постепенно переросла в какую-то бумажную любовь. С Техасом к тому времени она уже рассталась, редко видела его, и то постоянно пьяным и опустившимся до уровня бомжа. Соседа Техаса, Сергея, убили прямо в квартире, забили молотком через полгода после того как он расписался с той хохлушкой Наташей, и прописал её у себя— ходили слухи, что это она его заказала, эта гадина постоянно писала жалобы на Техаса— и тот вообще перестал появляться домой, жил то у каких-то товарищей— алкашей, то летом попросту на улице. И как-то получилось, что мы вот так, по письмам, стали признаваться друг— другу в том, что скучаем и очень хочется встретиться, и обнять, и…. В общем полная романтика.

В таком ритме пролетело лето. Всё шло по накатанной, один день сменял другой. Из всех событий только одно меня очень поразило. У Стаса УДО подходило в июне. Он несколько раз подходил к начальнику отряда, но тот либо специально, либо по запарке забыл отправить его документы в комиссию. На зоне только появился новый хозяин (начальник спецучереждения), старый ушёл на пенсию. Стас уже одной ногой считал себя дома, и когда узнал о случившемся— сорвался, надышался бензином, орал в локалке— его отправили на КПП, посадили в обезьянник до разбирательства— а он там вскрыл себе вены лезвием, припрятанным в бирке. Нашли его потерявшем сознание в луже крови, когда я пробрался к нему в палату на больничку— пришёл сам хозяин, выгнал нас всех, о чём то недолго поговорил с Фашистом и ушёл. Зайдя обратно я узнал, что он пообещал Стасу сделать всё возможное, чтобы в следующем месяце его по любому отпустили, сам хозяин будет ходатайствовать. Вот так безумно Стас заручился поддержкой самого начальника зоны.

А там подошла и моя середина срока. Документы мои подписали, я раздал остатки вещей, прикупил новенькие джинсы, кроссы, футболку и свитерок, запасся чаем и хорошими сигаретами проставиться пацанам за освобождение, и стал ждать. В первых числах сентября пришёл начальник отряда, сказал, что 5-го числа меня освобождают. Я посчитал, будет пятница, а в субботу в Москве день города. Всё шло лучше некуда.

Проснулся я рано— полночи чифирили, поспал пару часов и подорвался— спать не мог. В сотый раз проверил вещи на освобождение— нет ли где пятнышка, пока все ходили на завтрак— сбегал в душевую, а после завтрака нас повели. Было нас 6 человек, трое местных, один с Питера и вместе со мной двое, ехавших в Москву. Когда вывели за пределы зоны— местные пожали нам руки и рассосались кто куда, а мы втроём пошли на вокзал. Наш поезд был раньше питерского, так что мы немного посидели втроём в буфете, я пил пиво— пацаны распили чекушку водки, пожелали друг— другу удачи и разошлись. Моё место было в трёх вагонах от сотоварища по зоне, мы разбрелись, он после отбытия поезда пришёл, мы немного поболтали, он сунул мне бумажку со своим адресом и телефоном— «Звони если что» и ушёл к себе. Больше я его так и не встречал в своей жизни.