Восемь Жизней КактуZа (5-6)

Жизнь пятая.

— А где же люди? — вновь заговорил Маленький принц. — В пустыне всё-таки одиноко.

— Среди людей тоже одиноко. — заметила Змея.

Книга «Маленький Принц»

*** ***

Поезд прибыл рано утром, ещё не было шести часов. Площадь Казанского вокзала ещё была неоживлённой, я в очередной раз полюбовался самим вокзалом— мне нравился стиль, в котором он был построен, эдакий небольшой замок с круглой башней и шпилем. Почему-то после поезда у меня всегда было ощущение, что земля под ногами как будто резиновая, и каждый шаг немного пружинит. Видимо это было как-то связан с вестибулярным аппаратом.

Первый раз подобные ощущения у меня было, когда мы ездили в Алма-Ату. Мне тогда было 12 лет, я ходил в детский вокально-инструментальный ансамбль, поначалу мы были «Радость», но некоторые повзрослели, были старше 14-ти лет, и нас переименовали в ВИА «Интервал». И вот мы поехали представлять наш город на общеказахстанском конкурсе детских коллективов. К тому времени я уже засветился по казахскому ТВ, была такая передача, «энши балапан» вроде, по русски— «Поющий цыплёнок», что-то вроде российской «Утренней звезды». Эта передача ездила по стране из города в город и снимала местные дарования. Так как город наш был маленьким, то мне повезло— я попал в список таких вот дарований. Мне выдали красивый костюм, и под фонограмму за пару— тройку дуплей был снят клип. В школе одни завидовали— другие посмеивались, но факт остаётся фактом— в 11 лет я пел по ТВ.

Так вот, в Алма-Ату мы ехали двое суток. И по приезду я полдня ходил как на резиновом асфальте— он реально пружинил у меня под ногами. По приезду нас расположили в центральном дворце пионеров, там освободили некоторые классы и поставили пружинистые кровати— мальчики и девочки раздельно. Никаких тебе гостиниц или общаг— эдакий наспех сооружённый лагерь для беженцев. Конечно каждый коллектив держался особняком— мы приехали не только общаться, но и завоёвывать место. Казахстан— большая страна, и конкурс был расчитан на три дня выступлений, не помню точно, сколько было коллективов, но не меньше двадцати пяти. На репетиции было дано вроде что-то около четырёх дней, но на каждый коллектив определённое время, поэтому мы в свободное время гурьбой с руководителями гуляли по огромному городу, ездили на Медео— огромный стадион в горах, позади него помню была такая огромная лестница в гору— мы до конца так и не дошли— было лень тащиться. Внизу, в городе, вовсю была ранняя весна— а в горах ещё лежал снег, вид был потрясный— с горы был виден малюсенький такой стадиончик, на самом деле вблизи очень громадный. Заняли мы на том конкурсе второе место. Нас всех показали по ТВ, печатали в какой-то газете, подарили грамоты и ещё какую-то памятную чушь, но было круто, мы почти победили.

Вообще площадь трёх вокзалов красива по своему— напротив виднелась сталинская высотка, эти вокзалы, постоянная движуха— там была своя атмосфера, мне нравилось иногда сидеть с баночкой пива и наблюдать за проносящийся мимо толпой с сумками, тележками, чемоданами на колёсиках, какими— то бомжами, кто-то что-то орал, кто-то растерянно разглядывал карту— это было особое зрелище, это как река— только вместо воды и волн были люди, текли, разбивались на ручейки об припаркованные напротив вокзала машины, чтобы потом опять слиться в единый поток, пробраться ближе к мосту и разделиться— одни по переходу в одну сторону, другие под мост— и в другую, третьи куда то за мою спину и исчезали, теряясь из поля зрения.

Я немного постоял, заполз в недавно открывшееся метро— немного отвык от этого постоянного сквозняка, спустился. А куда ехать? Все нормальные люди ещё или уже спят, суббота, утро. Поехал на Театральную, хотелось прогуляться по полюбившемуся городу. Центр уже преобразился. Повсюду висели транспаранты, стояли сцены, город был готов к собственному дню рождения. Добрёл пешком до Пушкинской, в переходе купил китайские часы, чтобы хоть как-то ориентироваться во времени, через бульвары пошёл в сторону Арбата, вспомнил, как Тина писала в письмах, что хочет прийти сюда со мной поздней осенью ночью, чтобы слушать, как на дорожки бульвара падают каштаны. Я не видел в этом ничего романтичного, но был согласен. Я тогда на всё был согласен, лишь бы читать её письма. На Арбате в эти ранние часы были только выползшие на похмелку бомжи да панки, видимо ночевавшие где-то прямо тут, во дворах. И те и другие были небриты, помяты и с неприятно засаленными волосами, чухались, зевали и шли в сторону макдональдса умыться. Я и сам несколько раз вот так ходил, но при этом старался всегда быть чистым и по возможности опрятно выглядеть. Но видимо я не был нормальным панком, раз не смог позволить себе ходить в джинсах, пропитанных грязью насквозь. Пройдя Арбат до Смоленской, я купил карточку таксофона и позвонил Тине. Она оказалась дома, сказала, чтобы я срочно сразу ехал прямо к ней. Так я и сделал.

Денег мне дали помимо билета до Москвы 800 рублей, из расчёта, что оттуда я поеду в Минск. Надо было как-то растягивать эти деньги, поэтому я попросился в метро бесплатно, по справке об освобождению, обьяснив, что только сегодня приехал. Так я катался впоследствии ещё пару недель. Приехал к Тине, постучал в окно условным стуком— что-то в этом было символичное, она вышла— и мы пошли в сторону ВДНХ. Шли, держались за руки, я за два с половиной года забыл, какая она на самом деле маленькая, макушкой не доставала мне даже до плеча, и рядом с ней я чувствовал себя большим и нужным. Она рассказывала, что работает мерчендайзером, я тогда ещё не понял, что это за профессия такая, она как смогла обьяснила, странно, мы столько времени переписывались— а я даже не знал, кем и где она работает, так в разговоре дошли до ВДНХ, посидели немного на лавочках напротив, она угостила пивом, расспрашивала, какие планы— а я и сам не знал, я только что приехал. Но у меня был всего один, но твёрдый план— зарабатывать так, чтобы больше не было криминала. Потом мы решили разьехаться, но договорились, что обязательно встретимся завтра в шесть вечера на Арбатской. Я проводил её до дома, она поцеловала меня в щёку, сунула в карман 300 рублей— «Разбогатеешь— отдашь», и ушла.

*** ***

К вечеру я уже был пьян. Я до сих пор не могу вспомнить, с чего всё началось, видимо я перебрал с пивом, был праздник, я бродил от сцены к сцене, с кем— то пил, в конечном итоге нажрался так, что очень хотелось спать. Привычный к режиму зоны, к полночи я уже еле передвигал ноги от усталости и пьянки. Пошёл дождь, и я просто шёл, дёргал ручки подьездов, пока не нашёл открытый, завалился, собрал кипу рекламных газет у почтовых ящиков, дошёл до последнего этажа и там, прямо на площадке между этажами, уснул. Мне повезло, никто не вызвал милицию, и не прошмонал карманы, я проснулся— было восемь утра, светило солнце, от вчерашнего ливня не осталось и тучки, только лужи и мокрая одежда напоминали мне об этом.

Вышел, оказалось, что я где-то в районе Кутузовского проспекта, недалеко от Белого дома. Пока были деньги, я составил миниплан— днём найти ночлег, хотя бы сквот, вечером встретиться с Тиной, с её помощью найти подход к музыкантам, надо было как-то зарабатывать на жизнь, купить рюкзак, дабы всё своё носить с собой, и между всем этим обдумывать варианты работы. Ещё как вариант— купить газету и найти, может кто недорого продаёт гитару. Это позволит мне самому в любой день заработать себе на жизнь.

До Арбата добрёл пешком. Мой сквот на Кривоарбатском переулке оказался для меня недоступен— там начали что-то строить внутри. Зато я вспомнил код от чёрного выхода одного из дома в этих красивых и запутанных маленьких приарбатских дворах, мы там частенько бухали в зимние морозы. Это был настоящий чёрный выход, в котором на лестницу выходили из квартирных кухонь двери, но ими никогда никто не пользовался, и в основном они все были попросту заколочены. Поднялся на чердачный этаж. Было видно, что здесь давно никого не было, на ступеньках и полу был толстый слой пыли, ведь мало кто о нём знал, и видимо те, кто знал, постепенно рассосались с арбатской тусовки. Надо было найти матрас или его подобие. Хотел найти и притащить, но побоялся вшей или клопов— решил перебиться на картоне.

Наверное всё, что я пишу сейчас, напоминает откровения бомжа. Но в тот день я вот так решил— домой ехать не хотелось, а Москва забыла про меня на следующий день, как меня арестовали. Обратиться было не к кому— а жить хотелось именно в этом городе. Вот так я до сих пор себя успокаиваю, и рад, что сделал всё именно так, как сделал.

Вместо рюкзака я купил сумку. На Лубянке, а точнее на Никольской улице. Там стоял такой раскладной столик— «Всё по 50 рублей» с торговкой-цыганкой, и среди всякого барахла обычная тинейджерская, и главное вместительная, сумка. Два пункта были выполнены. Но был ещё полдень, воскресенье, делать было нечего. Из разговора с Тиной я узнал, что Техас попросту куда— то исчез. Поначалу она его искала, даже хотела подать заявление в милицию— но у неё не приняли, сказали, потому-что не родственница. Я решил сам сьездить и узнать, что там да как.

Доехал я до «Юго-Запада», там три остановки на троллейбусе— а вот и знакомый квадрат хрущёвок. Сначала я понаблюдал со двора за окнами— в комнате Техаса кто— то ходил, из-за незадёрнутых штор это было хорошо видно. На кухне в этот момент тоже кто-то был— значит хохлушка явно не одна. Поднялся, позвонил, примерный диалог из-за закрытой двери.

— Здравствуйте, мне бы Алексея увидеть.

— А Вы знаете, Лёши нет, он пару дней как не приходил.

— То есть он тут ещё проживает?

— Конечно проживает, но сейчас его нет.

— А Вы наверное Наталья?

— Да.

— Так обьясните мне пожалуйста, почему если Алексея нет дома, то кто-то ходит у него в комнате? Вроде бы как он там живёт один.

— А Вы знаете, когда его нет я иногда туда захожу и вытираю пыль и подметаю я, потому-что вот так я делаю.

— Зачем Вы меня обманываете, когда он сидел в тюрьме— вы даже скотчем его дверь обклеили, чтобы оттуда к вам пыль не летела, а теперь решили чистотой заняться? Просто скажите мне где Алексей— и я уйду.

И всё. После этого тишина, кто-то ещё долго сопел за дверью и поглядывал в глазок— но как я не стучал, не звонил— больше мне никто ничего не ответил. Пошёл в милицию. Обьяснил, что я друг, на днях освободился, что вот так и так, судя по всему человек пропал. Участковый оказался человеком с пониманием, пригласил в кабинет и обьяснил. Попытаюсь примерно по памяти передать его слова.

«Понимаете, какая ситуация. Вы не первый, кто разыскивает Алексея. У нас два раза была его девушка (Видимо Тина), приходил ещё какой-то товарищ, но соседка утверждает, что Алексей проживает, просто иногда пропадает на пару недель— вот и всё, мы ходили к нему— дверь в его комнату на замке, без ордера дверь взломать не имеем права, а видимой причины для ордера нет— нам в нём просто откажут, так-как преступления нет, родственников написать заявление нет, а соседка утверждает, что он жив-здоров. Вот такая вот тупиковая ситуация.»

Жизнь научила меня не удивляться. Я просто развернулся и ушёл. Участковый по своему был прав. Конечно возникли мысли, что хохлушка поступила с Техасом как со своим мужем, но ведь тут не угадать. Вполне возможно, что просто стечение обстоятельств. Поэтому я по предательски ушёл. Если ты жив, Техас, прости меня за это.

Как то наверное странно, сейчас мне на самом деле стыдно за то, что я так быстро сдался. Выполнил свой долг— ну и ладно. А тогда мысли прыгали через одну— я был на воле и многое надо было сделать. К шести я был на Арбатской. Тина уже ждала меня, я ей расписал свой план действий— она поддержала. Но предложила сьездить на камергерку— Арбат и так переполнен такими как я, а там вроде тоже есть музыканты. Доехали, вышли— есть такие. Девочка играла на гитаре, заунывно вытягивая слова мало кому известной "Янки", два панка вяло с грустными лицами бродили среди туристов, видно было, что в душе они проклинают себя, гитариста, камергерку, толпу и нас заодно. Подошли, присели рядом на лавочку, открыли пиво. Подошёл один из аскарей, спросил мелочь— мы улыбнулись, сказали, что сами такие. Предложили с ними поаскать немного, пополам. Он пожал плечами— "Ну если получиться, мне уже надоело". Он с напарником удалились в сторону магазина, я попросил девочку сыграть что-нибудь более известное, типа ДДТ или Кино, она запела, мы с Тиной как два придурка начали бегать в толпе с кепочками в руках, улыбались, нам это нравилось, мы оба давно этим не занимались, это как сделать что-то ранее любимое, к примеру врубить на всю музло, прыгать на диване и орать слова песни, я фиг знает. У каждого есть такая фишка, которую иногда полезно делать. Спустя наверное минут сорок сделали перекур— вышло неплохо, мы с Тиной даже слегка удивились— почти тысяча рублей. Поделили на троих, отдали гитаристке её долю — она предложила аскать и дальше. Тина засобиралась домой, хмурые панки исчезли в неизвестном направлении, я согласился. Спросил насчёт вписки— пообещала подумать. Ещё немного посидели, попили пива, за которым меня как пионера, отправили. Гитаристку звали Муля, имя тогда она мне так тогда и не сказала. Мы так поработали ещё час— оказалось ей ехать в подмосковье, надо на последнюю электричку успеть. Она встала— оказалась довольно высокой стройной девочкой, прячущей свою красоту за занавесью мышинно— серых волос, не обернувшись бросила— "Будешь пялиться— не впишу.", зачехлила гитару, пошли.

Прикольно получилось. Пешком до Кузнецкого моста, там на курский вокзал— электричка— Электроугли. Жила она с мамой, мама её просто вышла— "Кушать ща погрею.". Не спросила кто я, откуда. Видимо привыкла к подобному. Мама её была огромная тётка, не просто большая — а реально огромная, метра под два ростом, широкие плечи, лицо как будто вытесанное— но не отталкивающее, огромная, вываливающаяся из бюстгалтера, грудь, слоноподобные ноги. Помню я сидел, Муля мне что-то говорила— а я пялился на огромные ноги её мамы, стоящей к нам спиной, что-то там готовящей у плиты, ноги были прочерченные сетью вен, веночек и капилляров— они были, как и вся она, огромны, всё это было отчётливо видно, и вся эта картина несколько курьёзно завершалась розовыми тапочками, смешными такими, сейчас точно не помню, вроде в виде поросят, или зайцев, помню, что плюшевые такие и розовые. Короче злая великанша из страшных сказок оказалась обычной тёткой в розовых тапочках. Накрыв на стол, она так же молча ушла, я только успел буркнуть-"Спасибо.", мы поели, сходили по очереди в душ. Муля постелила мне на полу— сама легла на свой диван, шепнула— "Даже и не мечтай, спокойной.", я отвернулся и провалился в сон. Спал я долго, проснулся около 12, мамы Мули не было дома, сама Муля что-то бренчала на гитаре на кухне— "Кофе там.", махнув рукой на один из кухонных шкафчиков, и продолжила дальше бренчать. Я похозяйничал— залез в холодильник, нарыл масла с колбасой, сделал небольшую горку бутербродов— "Чё поёшь?", не ответила, перестала играть, наклонила голову, спрятав лицо в волосах. Минуты две помолчала— и выдала:

— Ты веришь в Бога?

— Сам не знаю. Во что-то верю, но как это назвать— ещё не придумал.

— А я пыталась поверить. А он меня обманул.

— Может это не он обманул, а люди?

— Нет, это всё Бог. Козёл он.

И понеслось. Про бросившего папу в 12 лет, потом какого— то грузина, который прожил с ними и хотел потрогать её за задницу— узнала мама и вывихнула ему руку, про первую любовь, вторую, начала ходить в церковь, увлеклась, потом ещё один отчим, потом в церкви познакомилась с мальчиком— тот пел в хоре, думала что он честный и чистый, ведь церковь же, а он пригласил её домой и изнасиловал. Маме она боится говорить— мама просто порвёт того мальчика на части, части на запчасти, запчасти на составные, потом сотрёт в пыль, вылепит и опять порвёт. Я сидел и не знал, что ей ответить— я был другого склада, не умел утешать, я и сейчас такой, да и мысли до разговора были о том, как мне попробовать затащить её в постель. Я просто был не тот человек, который нужен был ей в данный момент.

*** ***

Я и сам пел в церкви. Сестрв Вера тогда поступила в муз.училище, мы ещё ходили в вокально-инструментальный ансамбль, а тут какая-то подруга сказала ей, что ходит петь в церковный хор, и за это получает деньги. Завела Веру, её прослушали и взяли в верхний хор— это который стоял вверху, на балконе напротив алтаря, пели они только по выходным и большим церковным праздникам. А малый хор пел каждый день. Вот туда Вера меня и затащила, чтобы не болтался без дела и денег мог себе заработать. Было мне лет 13, зима. Стояли мы справа от алтаря, спрятанные за перегородкой позади огромного распятия. Была у нас свой руководитель— женщина лет 35-ти, состав хора был в основном бабульки, да одна набожная тётка лет под 40. Пели мы утренние службы, вечерние, свадьбы, крещения, два раза попали на какое-то отпевание— было много людей, нас отвезли на кладбище на автобусе, мы стояли на морозе и пели. И нихрена святого у меня там не появилось. Мне пытались словами вбить в голову веру в Бога— я верил в еженедельный расчёт и силу орехов в сникерсе и пузырей, надуваемых из жевательных резинок. Проработал я там примерно полгода, даже три дня прожил там, когда в очередной раз убежал из дома, курить бегал в общий туалет за хозпостройками, за что не раз получал подзатыльники от старшей матушки, помню, как меня поздравляли с днём святого Артемия— меня первый раз в жизни поздравляли и с этим праздником, я даже не знал, что он существует для каждого человека, учил молитвы— у меня их проверял Юра, руководитель большого хора, но веры во Всевышнего как таковой не обрёл. Все истории про плачущие иконы и кровоточащие стигматы на распятиях дома разбивала в пух и прах мать, приводя примеры подобных историй с других церквей, и я выбрал атеистический образ жизни. Сейчас я конечно верю, но так до сих пор и не понял в кого, не заучиваю молитв и не разбиваю лоб в попытках вымолить прощения, я просто знаю, что за всеми нами кто-то постоянно попаливает, неугодных скидывает сверху, у меня даже одно время по пьяной лавочке была теория, почему талантливые рано погибают. Это случилось после гибели Бодрова, что тот, кто сверху, убирает тех, кому люди начинают поклоняться, перед чьим талантом склоняются, в общем попросту убирает конкурентов. Зачем ему убирать хреновое правительство, если люди при хреновой жизни всё чаще поднимают глаза к небу, а значит что-то просят у него и поминают, ну вот, не хотел же я затрагивать религию и правительство.

Так мы ещё просидели немного, каждый в своих мыслях и проблемах, она потерявшаяся в себе— я заблудившийся в многомиллионном городе, потом она обронила-"Пора.", оделись, дошли до станции, я купил себе пива, доехали до Москвы— метро— кузня— Камергерка, расчехлённая гитара, в перерывах одна на двоих бутылка пива и мои пара сигарет, к вечеру мы уже разбогатели, я попросил пьяненький гитару, сел и понеслась. Бутусов, Шевчук, Цой, даже вспомнил Машину времени песню про друга, который играл блюз, вокруг каким— то образом собрался народ, стояли, подпевали, все знали слова хитов 90— х, Муля сидела сначала ошарашенная, потом спохватилась— вскочила, сняла с меня бейсболку— аскать, кто— то из толпы сходил в близжайший бар и заказал на всех пива, кто-то попросил гитару, спел ещё пару хитов, толпа стала развлекать сама себя, я сидел, пил пиво, гитара пошла по рукам, играли все кто и что умел, кто-то отходил, кто-то подходил, и я сам обалдел, как старые песни смогли обьеденить столько людей. Но спустя какое-то время общий кураж сошёл на нет, мы подсчитали деньги— было более чем хорошо. Муля сказала, что может помочь с постоянной впиской, сама там ночевала, когда опаздывала на последнюю электричку, гитара в чехол, ещё купили по пиву— метро— Полежаевская, проход по железнодорожным путям между какими-то предприятиями— общага.

В общаге в основном жили нерусские, мутные типы, даже в это позднее время около подьезда сидела пара горбоносых нариков, втыкающих и почёсывающих носы, в коридоре слышался чей-то ленивый, заплетающийся разговор с восточным акцентом, мы поднялись на пятый этаж— тут никого не было, комнаты были заперты, только в самом конце коридора Муля без стука толкнула одну дверь, по хозяйски достала неведомо откуда свечку в совдеповском гранённом стакане, зажгла. Я осмотрелся— обычная комната обычной общаги, разваливающийся сервант, кровать с панцирной сеткой, обои, сворачивающиеся и свисающие со стен. Главное, что было тепло, был ещё сентябрь.

— Откуда ты это место знаешь?

— Да показал один как-то. Мои знакомые в другом конце коридора живут. Пошли познакомлю.

— Давай потом, что-то как-то неохота.

— Гуд. Воды нет, туалета нет, отопления нет, крыша протекает. Поэтому четвёртый и пятый заколочены и тут по идее никто не живёт.

— Прикольно. То, что надо. А твои друзья чем занимаются?

— Фиг знает. Наркоманят.

Я понял, что такие-же как я буквально пять лет назад. Значит найдём общий язык. Муля извлекла откуда— то из глубин серванта тощий матрас и спальный мешок-"Только не трогай меня, обижусь.", маленькая девочка, я даже за этот день как то стал относиться к ней как младшей сестрёнке, но мы легли, повалялись и поболтали ни о чём, потом она сама повернулась ко мне, стала целовать, и девочка превратилась обратно в девушку.

*** ***

Под утро я проснулся, было что-то около трёх часов. Жрать хотелось немилосердно. Я потихоньку оделся, вышел не улицу, нашёл номер дома— поставил точку себе на карте, и пошёл искать ночник. Около метро ничего не работало, пришлось топать вдоль Хорошовского шоссе, нашёл какой-то магазинчик, купил пожевать с запасом на утро, стоял прямо тут, у крыльца, поливал батон майонезом, запивал пивом. Потихоньку начало светать— я сидел на крыльце, смотрел на рассвет— есть даже такие, никчёмные и банальные вещи, о которых мечтаешь, мотая срок. Встретить рассвет на берегу с удочкой или вот так сидеть на крыльце, мимо едут ранние поливалки асфальта, тёплое сентябрьское солнце уже греет верхушки домов, а ещё этот запах свежеполитого асфальта… Как же мне его не хватало эти два с половиной года.

Вернулся, из общаги уже выползали заспанные узбеки, многие в оранжевой спецодежде— видимо тут проживала мафия дворников, поднялся к нам на этаж, зашёл в комнату, заполз обратно под спальник и уснул. Проспали мы часов до 10, проснулись, поели, она предложила познакомить меня с товарищами по этажу. Товарищи её жили в другом конце коридора, занимали аж две комнаты, в одной жили два парня, в соседней две девушки и ещё один парень, эта троица спала прямо на полу, вся комната была застелена матрасами, видимо собранными со всех комнат. Засели все на матрасах, я представился — «Кактуз», имён я их не запомнил, у меня вообще стало к тому времени туго с именами, я и сейчас могу несколько раз спросить, кого как зовут, пока запомню, разговор поначалу не клеился, спасли девчонки, расспрашивали, что да как, я немного рассказал, а потом они начали между собой щебетать, вовлекать всех в свой разговор, один из парняг предложил купить у хачей герыча— я отказался, сказал, что хочу травы, так и получилось— Муля, одна из девиц и я скинулись на бокс травы, остальные мутили на геру, кого-то отправили на аптеку за баянами— я вызвался в компанию— прикупить пожрать ещё и беломора на штакеты, вернулись— всё было куплено, мы ушли раскуриваться в комнату, где спали два чувака— остальные остались вмазываться на матрасах.

Забили, дунули— давно у меня такого не было, я просто сидел, попаливал в окошко и балдел, потом конечно накатило поржать, пошли прогуляться— забрали гитару и остатки травы, которую я заныкал в носок, так и шли, улыбались с полузашторенными глазами, кто-то поглядывал с пониманием, кто-то с недоумением, но нам было неважно, было хорошо, потиху стало отпускать, по пути попалась забегаловка— зашли, хорошенько поели, кайф. Попили по пиву— опять немного зацепило, мы были уже на Беговой, спустились в метро— центр, родной Арбат, у Мули оказалась здесь куча знакомых, мы зацепили за компанию ещё какого-то чувака, забурились во двор на трубы, дунули, погодка— лётная, я так и лёг, растянулся на нагретых трубах, на соседнюю легла Муля, мы так лежали, балдели, смотрели сквозь начавшие желтеть листья деревьев на небо, щуря глаза, кошачье Щастье, не меньше. Хотелось, чтобы рядом были Тина и Техас, и Артём, вспомнил про Ксюшу— интересно, как она там, наверное уже закончила свою юридический и работает в адвокатуре с папой, Лариса, мысли бродили в голове, хорошие такие, тёплые, как это сентябрьское солнце, солнце грело снаружи— воспоминания изнутри, и я не заметил, как уснул.

Проспал недолго, разбудила Муля— компания рассосалась и ей стало скучно, я предложил сходить в Макдональд, сходили, по пути она подходила то к одной, то к другой компании, кучковавшихся позади гитаристов, сшибающих пением себе на пиво, так добрели до Макдака, поели, поехали на Камергерку. Играть было лениво— решили попить пива и просто посидеть. Вообще Камергерский переулок в моём понимании— более европизированный дублёр Арбата. Так-же бродили парочки, какие-то только уже не панки, а растаманы стреляли на пиво, красивые фонари, пешеходная зона, бары, магазины, театр, короче растаманский Арбат. Удачное место— рядом Красная площадь, Тверская, Театральная с Большим и Малым театрами, туристы, бабло, пиво, жизнь. Муля расчехлила гитару, предложила мне начать— но аскать не пошла, села рядом, смотрела на меня и подпевала. Навалилась приятная, немного пьяная грусть, я пел соответствующие песни, в основном ДДТ и Сплина, мы сидели прямо напротив одного из баров, постепенно в баре выключили музыку, народ стал в основном садиться на террасе за столиками поближе к нам с Мулей, официант вынес нам два бокала пива от кого-то из посетителей, а потом подошла девочка со скрипкой и парень с там-тамом, предложили сыграть совместно «Белую ночь», мы спели так, что я сам офигел, было вообще здорово, девчонка выдала на скрипке не хуже скрипача из ДДТ, нам реально аплодировали, помню мы совместно исполнили ещё Аукцион «Дорога» и Агату Кристи «Два корабля», решили устроить перерыв— деньги, собранные за совместное исполнение, честно поделили, пожали друг-другу руки, договорились на завтра, и скрипачка с там-тамщиком ушли, мы с Мулей поменялись— она играла, я пробежался вдоль террасы бара, нам неплохо насыпали бабла, мы ещё долго играли, потом она засобиралась домой— я в общагу, так было лучше, денег оказалось больше пяти тысяч— кто-то кинул сотку баксов, было пару купюр по 500 рублей. Такого мы не ожидали. Я проводил её до Курского, посадил на электричку и поехал на Полежаевскую.

Оставалось немного травы на хорошую пятку— я дунул в одно лицо, и довольный побрёл в общагу. Решил зайти в «соседям», договориться, чтобы они достали мне ещё пару боксов травы, про запас. Постучал, потом толкнул дверь. На матрасах спали те двое пацанов из соседней комнаты, было темно, только отсветы с улицы немного освещали комнату. Я хотел уже уходить, но что-то мне не понравилось. Сильно воняло мочёй, а около рта одного из них ползали две мухи. Бляха, эти две мухи до сих пор помнятся мне отчётливо. Я подошёл, подёргал за ногу— ноль эмоций, потрогал пульс— тишина. Второй— такой-же. Я стоял ошарашенный, понял, что у парняг передоз, что я опоздал, оцепенел, не знал что делать. Начало колбасить, остатки дыма выветрились из головы за секунду, я вышел в коридор, сел у стенки на корточки, закурил. Зашёл в соседнюю комнату— никого. Собрался с мыслями. Проверил карманы умерших— паспорта, переписал адреса, чтобы сообщить родственникам, знал, что московским ментам доверия мало, забрал себе найденные деньги— гнустно, но им они уже незачем, пошарил по соседней комнате— под кроватью нашёл гитару в чехле, протёр все места, где могли остаться мои отпечатки— я неделю на воле по условно-досрочному, стрёмно, вышел на улицу, отошёл пару домов, с телефона автомата позвонил в милицию, сообщил адрес и номер комнаты с трупами, поймал мотор и поехал в центр.

*** ***

Куда идти? Мысли прыгали как бешенная лошадь, сердце колотилось, я первый раз в жизни вот так видел труп. Был момент в жизни, но это издалека, мне не пришлось прикасаться к нему руками, даже подходить не пришлось, дело было на зоне.

Я тогда уже в зоне провёл около семи месяцев. Многие знали, что я неплохо рисую кельтские узоры, просили нарисовать под что-то определённое. На промзоне был свой мини-ремонт автомобилей— в основном сами работники зоны и их знакомые пригоняли свои потрёпанные жигули, москвичи и старенькие иномарки подварить пороги, покрасить, подремонтировать, там была своя бригада автослесарей— среди зеков вообще много людей с золотыми руками, один мог разобрать и собрать движок, двое вырезали прогнившие куски кузова, вырезали из жести латки и приваривали, шпаклевали, был свой маляр— мужики всегда были при работе. А тут одному захотелось на свои жигули нарисовать пламя. Я сказал, что вот так не могу, надо на самой машине рисовать эскизы, это же не прямой лист. Договорились с хозяином, он подписал временное разрешение— я стал ходить на промку рисовать. В соседнем цеху делали кирпичи— стоял огромный агрегат, с одной стороны в него засыпали раствор и заливали воду— с другой на конвеерную ленту выходили кирпичи, их выкладывали, подсушивали и в печь. И был у них в цеху один парнишка-дурачёк, работал уборщиком, недалёкий, безобидный, в общем обычный дурачёк, подметал цех и чистил агрегат. К тому дню, когда всё произошло, я почти закончил рисовать эскизы, оставалось работы максимум на один день.

По технологии, в целях безопасности, во время открытия отверстия, куда засыпался раствор, агрегат должен был автоматически отключаться, но чтобы не останавливать процесс кнопку застопорили— и крышка постоянно была открыта. И вот все ушли погреться— почифирить, дурачёк полез промыть мешалку от раствора, думал видимо, что скоро обед, никто не в курсе, что он там думал, может что работать не будут, а перед обедом надо чистить, чтобы за час, отведённый на еду, не застыли остатки раствора, в общем полез чистить мешалку. А мужики попили чая, вышли и автоматом нажали пуск. Поняли что там дурачёк, когда на ленту конвеера вылетел ботинок. Естественно сразу вырубили станок, вызвали оперов, приехал экстренно прокурор, прилетел хозяин, медики, менты с воли. Нас не выпускали из цеха, но любопытство загнало на второй этаж наблюдать с окошка. Эти уроды даже не положили его на носилки— заставили самих зеков доставать тело и закидывать в труповозку. Несли его трое, кто— то расстелил чёрный мешок прямо на снегу, уложили туда тело— и закинули как мешок с мусором в кузов авто. Стало поганно, после этого я отказался ходить на промку, не мог спать пару дней, засыпал и просыпался через час с бешенно стучащим сердцем оттого что снилась кровавая муть, только через четыре дня я смог выйти дорисовать это пламя, кое-что подправил, маляр всё перевёл на авто, пришёл хозяин авто, порадовался, отдал мне честно заработанные три блока хороших сигарет и полкило чая, а ещё через пару недель все забыли про дурачка.

А вот теперь я про него вспомнил.

И вопрос скорее стоял не куда пойти в центре ночью с баблом на кармане, а как жить с тем, что я видел, дальше. Даже не так, и тут соврал. Как быстренько обо всём позабыть и просто идти вперёд. Набухаться, выспаться, и жить. Такси меня довезло до Манежной площади, в запасе был подьезд с чёрным ходом, куча ночных палаток с бухлом, едой, алкоголем и сигаретами, а что ещё надо от такой жизни. Затарился, начал крапать дождик, прибавил шагу, по пути жадно глотая пиво, потом ещё, ещё, вот и дверь, поднялся, сел. Сна не было, голова хоть и дурная— а мысли крутила реальные, да и вообще когда вот так близко видишь смерть, начинаешь поневоле задумываться о самом себе, как ты закончишь эту жизнь и кто о тебе всплакнёт. Понял, что кроме сестры у меня никого нет, с родным батей я по глупости порвал все отношения, надо мириться, падать на колени и просить прощения, он же батя, поймёт и простит не смотря ни на что, наверное я в тот момент просто нуждался в такой вот, отцовской, всепрощающей «ни смотря ни на что» любви. И опять, даже тут, я включил собственное эго. Интересно, я один такой урод или все люди на самом деле многие вещи делают не ради кого-то, а ради удовлетворения собственного «Я»? А если не все? Значит я, и так страдающий как малолетка от вечного «Меня никто не понимает», и на самом деле являюсь тем, кого не то что невозможно понять, а попросту нет никакого желания? Блин, умерло два нарика, а разорвало меня. Примерно в таких мыслях я окончательно нажрался и уснул прямо тут, на ступеньках, сидя на корточках, положив голову на колени.

Утро развеяло остатки глупости, сидящей ночью в голове. Шея и спина ужасно затекли, ноги еле разогнулись, ужасно хотелось в туалет, я еле дотерпел эти шесть этажей, спускаясь на одеревеневших ногах. Надо помыться, надо сменить бельё, надо найти Тину, надо определиться с работой и жильём, надо, надо, блин, слово свербило голову не первый день, вот оно, слово, отделяющее мою прошлую жизнь от будущей— «Надо», а не «Хочу», когда настанет тот день, что ничего не надо, дверь, близжайший куст— облегчение.

По пути к Макдональдсу выловил какого-то примерно моего возраста панка, спросил где можно сходить помыться— посоветовал душ на Ленинградском вокзале, умылся, в метро, Ленинградский вокзал, купил новые трусы, несколько пар носков и две футболки, долго бродил в поисках душа, пришлось вылавливать бомжа— «Вон там, под кассы.», нашёл, отдал бабло— дали мыла, полотенце, купил тут-же станок. Вода смыла остатки похмелья, мыло смазало скрипящие суставы, станок сбрил все колючие вопросы— жизнь опять улыбалась мне в глаза своей беззубой улыбкой. Оделся, вышел, солнце, потоки суетливой вокзальной толпы, тележки и бомжи, вокзалы Москвы отличаются от любых других вокзалов, даже Питерские немного другие, эти со своим каким-то духом, отдельным миром. Набрал Тине— никто не подошёл, Муля может с больших денег и не приехать.

Доехал до Арбата— тошнит от него уже, наелся, есть гитара— и есть я, не пропадём, нас же теперь двое, а вдвоём по любому легче, и веселее, и вообще. С такими мыслями я брёл в сторону Камергерки по бульварам, опять вспомнились письма Тины про каштаны, я и сейчас частенько о них вспоминаю, глядя на каштаны, навязчива была та идея, засела в голове, не выкинуть. Немного побродил по центру— он постоянно менялся, оба раза, возвращаясь сюда, я встречал изменения, что-то исчезало, а что-то появлялось, вот и сейчас, освободившись, я бродил, заценивая изменения. Мобильная связь стала уже обыденной, люди ходили с висящими на шнурках на шее телефонами, Тина мне тоже оставила свой номер, но звонить было неоткуда, я ещё не освоился в этом новом для себя виде связи. В общем я неплохо так отстал от жизни.

До Камергерки добрался часам к четырём— народу было немного, бары пусты, пиво ещё сильно не пили, баловались кофем, я сел на лавочку, расчехлился, настроил. А настроения играть нет. Вообще настроения нет, после зоны тяжело оставаться одному— привыкаешь, что круглые сутки рядом кто-то есть, не важно, друг он или нет, просто всегда есть с кем перекинуться парой шуток или обсудить очередную муть по ТВ, а тут вроде бы как в толпе— но один. Зачехлился, сходил в магазин— немного поправило, стало проще смотреть на мир, настроение сменилось, была конечно грусть— но позитивная, достал гитару, и по новой— ДДТ, Кино, Сплин. Подошли два неформала, парень с девушкой, спросили разрешения аскать— я был только рад, аскари бегают за пивом и сшибают деньги, остаётся уткнуться в самого себя и просто петь, иногда выкуривая сигаретку и глотая пиво, при чём никто не просит спеть то или это, сам себе продюссер и композитор, вспомнил пару песен, написанных на зоне, спел, не о тяжкой судьбе арестанта, не подумайте, просто песни ни о чём, о том чего нет, но цепляет за душу. Во время очередного перекура спросил у аскарей про вписку, кстати вспомнил— девочку звали Лиза, парня— не помню, сказали, что есть одна, надо только заранее позвонить, узнать, можно ли, продолжили играть, стемнело, всё надоело— пора уходить. Лиза сбегала отзвонилась— её подруги не было дома, но её мама была не против, разрешила переночевать, паренёк куда— то испарился, а мы с Лизой двинули.

*** ***

На Кузне опять стояли лошади. Они вообще вечерами постоянно стояли тут и за Большим Театром возле забора, там что-то строили, стояли палатки с пивом и «Крошка-картошка», лошади иногда стояли по 5-6 штук, привязанные к забору, пока их хозяйки и хозяева перекусывали и перекуривали, потом они разьезжались, опять сьезжались. Мы с Лизой уже почти вошли в метро когда меня кто-то окликнул— «Кактуз!». Я огляделся— никого из знакомых, но вот один из парняг на коне помахал мне рукой, я присмотрелся— Дим-Димыч, обалдеть, подошёл, мы поздоровались, он спросил, когда я освободился и где сейчас живу, я пересказал вкратце события последних дней, спросил, чего это он на лошади забыл, оказалось— работает, встречался с девочкой— покатушницей, научился ездить и теперь вот катает людей по ночам возле баров, неплохо зарабатывает, конь не его, просто он работник и сдаёт план, я спросил— нет ли там и для меня работы— побещал спросить, оставил мне свой номер мобильного, я сказал, что у меня нет пока мобилы, он отошёл на пять минут, вернулся, сунул мне какой-то старенький мобильник— «У щипачей купил, зарядку сам найдёшь.», сказал, чтобы пользовался, пока своим не разживусь, сунул 500 рублей — «Подьёмные.», я поблагодарил, сказал, что отдам, и очень рад видеть, Лиза терпеливо ждала и показывала знаками — «Опаздываем», я извинился перед Димоном, сказал, что мне пора, а то на вписку поздно не пустят, мы пожали друг-другу руки, и разошлись.

Метро— Алтуфьево— магазин, дом оказался самым последним по Алтуфьевскому шоссе, дальше какое— то озеро, церковь и МКАД, открыла нам сухонькая пожилая женщина, на вид больше 50-ти лет, представилась тётей Мариной, показала где стоят всякие кастрюльки-сковородки, выдала полотенца для душа, немного посидела с нами, сказала, что дочь Саша уехала в Нижний Новгород, не хочет учиться и работать, а она разрешает её друзьям вписываться в надежде, что и её дочь не оставят на улице, но ведь так жить нельзя, надо же чем-то заниматься, а потом пожелала спокойной ночи и ушла спать. Мы поели, помылись, диван был один— я хотел лечь на полу— Лиза сказала, что не стесняется, и можно спать вдвоём, так и сделали.

Проспали часов до 10, я проснулся— солнце вовсю светило, кто— то разговаривал на кухне, я на цыпочках сходил в туалет, вернулся— Лиза ещё спала, заняла мою половинку дивана, одеяло скинулось— оказалось, она ночью разделась и была теперь только в трусиках и майке, я не смог устоять перед этой картиной— и погрузился в неё, целуя её шею и плечи, такую тёплую после сна.

За это время голоса на кухне стихли, судя по шагам все разбрелись по комнатам, мы сбегали в душ, Лиза принесла с кухни чая и еды— по быстрому поели и мобрались уходить, тётя Марина сказала, что если что, можно обращаться, оставила мобильный, я спросил, а не хочет ли она сдать комнату— ответила, что подумает до вечера, чтобы я перезвонил после восьми, мы попрощались, поблагодарили за ночлег и ушли.

Лиза жила в Марьино вроде, точно уже не помню, сказала, что ей надо сьездить домой, показаться и переодеться, три дня дома не была, я провёл её до метро— и больше не видел в своей жизни, сам пошёл побродить по району, купил симку и зарядное для телефона, вбил номера, скопленные на всяких бумажках в сумке, попытался разобраться с мобильным— он был на английском, ничего не понял, решил просто позвонить Тине и попросить, чтобы настроила, набрал— позвала к себе, предков нет дома, она на сегодня уже отработала, я согласился, метро— Алексеевская— Тинкин дом, захватил пива, кухня, мафон, разговор ни о чём, как— то само— собой оказалось, что мы соскучились друг по другу. Я так до сих пор и не помню— как, почему, но факт остаётся фактом— мы просто оба пришли к этому мнению. А потом мы решили, что в кровати это лучше делать— понимать. Так мы с Тиной начали встречаться. Странно всё это свершилось, я до сих пор вспоминаю— может мы и зря это сделали, мы всегда и без этого неплохо дружили, и нам было просто хорошо вдвоём, мы могли вести разговор на любую тему так, что он был понятен только нам, да и с друзьями не спят, но мне было 25, а значит голова была немного другой, бестолковей и ветренней.

Диме я позвонил около четырёх, он ещё вечером предупредил, чтобы я раньше не звонил— он будет спать. Работа нашлась— работать как и он, покатушником. Договорились на шесть в метро, на Волгоградском шоссе, мы ещё немного посидели с Тиной, я попросил у неё оставить на время гитару, пока не определюсь, она мне пожелала удачи— и я ушёл.

*** ***

Как и договаривались— встретились с Димычем в шесть. Он сказал, чтобы я не стеснялся, там все нормальные девчонки, он единственный пацан, я буду вторым. Дошли, конюшня оказалась рядом с метро, на Талалихина, на территории ветеринарного института. Компания и правда подобралась девчачья— некоторых я уже и не помню, но основной «костяк» составляли Туся, девушка на пару лет младше меня, к которой на работу меня и привёл Дима, её подруга— Надежда, ещё Наталья Пепловская— интересная дерзкая особа, хохотушка— но не дура, интересная неординарная личность, мне она понравилась, и Светка Пифовская (все погоняла приклеивались от имён лошадей), ещё была Шура с единственной на всю конюшню кобылой, девушка с огромной причёской-хвостом и грубоватым голосом и смехом, и ещё пара каких— то малолеток работниц. Туся с Димой показали мне конюшню, я им помог напоить и покормить лошадей, показали мне коня, на котором я буду работать— «Знакомься— это Бред.», клёвое имечко, договорились, что я работаю на план— в будни 500 рублей, в выходные— 600, в субботу работает какая-то другая девочка, поэтому у меня будет выходной— удобно, как раз можно встречаться с Тиной, в понедельник у всех лошадей выходной. Пепловская предложила всем выпить— я тогда ещё не пил водку, боялся напиться с непривычки после зоны, сходил сам-себе за пивом, посидели, мне обьяснили, какая деталь седла и уздечки как называется— я постарался запомнить, Дима пообещал помочь научить меня чистить, седлать и ездить верхом, трындец, я сидел, пил пиво и откровенно тупил— это был совершенно другой мир, я тут был не свой, у них были какие-то свои, лошадинные приколы, девчонки обнимались с лошадьми и целовали их носы— я представлял себе, как они роют этими носами навоз и яйца глистов, застрявших в волосках, фу, скажу честно и откровенно— я был не в своей тарелке, но эта тарелка мне понравилась с первых минут.

Часов в восемь пошли чистить лошадей и седлаться— уздечку одела сама Туся, я внимательно смотрел, поседлала, обьяснила что куда и как, для меня это была целая наука. Я вывел коня— Бред оказался огромным, помесь русского рысака и литовского тяжеловоза— огромный, массивный и высокий конь с огромной головой, горбатым носом, Туся сказала, что на самом деле его зовут Пиастр, а Бредом обозвали из-за этой необычайно огромной головы на длинной массивной шее, показала, как правильно садиться, как держать руки на поводе, ноги в стременах, в общем, первые азы. Я чувствовал себя каким-то богатырём— рыцарем, наверное любой человек, самостоятельно первый раз оказавшись на коне, ощущает нечно подобное— какую-то мощь, передавашуюся от коня седоку. Дима вывел Малыша— пегого мерина, похожего на корову, намного ниже Бреда, толстого, с густой шерстью и пританцовывающего на месте и постоянно жующего трензель коня. Все эти названия я естественно узнал позже, что мерин от жеребца отличается отсутствием яиц, стал немного разбираться в мастях лошадей, а тогда конечно пегий был для меня в пятнышках, гнедой— коричневым, трензель-просто железкой в зубах, а всякие понятные сейчас вещи— «вон той штукой», но всё же я позволю себе иногда сыпать терминами.

Выезжали толпой, только Шура с Пепловской уехали вперёд— Шура чтобы не изнасиловали кобылу, а Наташка из-за того, что конь у неё был очень беспокойный и постоянно рвался вперёд. Постепенно мы с Димоном отстали— Бред чуствовал неопытного седока, вырывал повод из рук, не желал идти вперёд и пару раз внаглую разворачивал меня в сторону конюшни— как же я нервничал, ноги тряслись с непривычки и потихоньку уставали, руки вспотели, Дима мне подсказывал, сломал мне ветку вместо хлыста— «Так он будет послушней.», но я боялся ударить, чтобы он меня вообще не выкинул из седла, в общем я учился на ходу. На Китай-город мы приехали где-то через час, хотя наверное я пешком дошёл бы быстрее, прямо тут, в парке, нашли первых желающих покататься, помню тогда круг прокатиться стоил 200 рублей, а значит полтора круга— и план готов, остальное себе, вспомнил про тётю Марину— позвонил, она дала согласие, назвала сумму— 2500 в месяц, клёво, на то время это было в два раза дешевле средней цены на комнату, в общем я стал работать на лошадях и одновременно нашёл себе жильё— невидимая рука усердно подталкивала меня в нужном направлении.

*** ***

Ещё часа три мы ездили, катали людей, потом решили сделать перерыв— попить пива и перекусить. К этому времени у нас уже было и на план— и себе на карман, это действительно оказался хороший вид заработка, мы поехали к Большому театру, там уже собралась целая толпа лошадников— все оказались дружелюбными, подходили познакомиться, я даже немного растерялся в этой толпе, в основном конечно были девушки, из пацанов я познакомился только с Одуваном— Дима рассказал, что раньше его называли Одуванчик, потому-что он был маленький и щуплый мальчик, но мальчик вырос, отрастил пузо и второй подбородок— и стал Одуваном, кто-то подьезжал, привязывал коня и подходил, кто-то садился в седло и уезжал, Дима куда-то испарился, я стоял, пил пиво, жевал хот-дог, Бред любопытно тянул морду— пришлось скормить половину булочки, на самом деле он оказался дружелюбным и добрым конём, немного меланхоличным, мог просто уткнуться носом в плечо и балдеть, пока я его гладил по широкому лбу и перебирал чёлку, смешно шевелил и хлюпал нижней губой, в общем мы нашли друг-друга. Вернулся Дима, мы поработали ещё часок— а потом поехали к клубу, как выразился Дима— «Это моя постоянная точка, я сюда никого не пускаю.». Клуб назывался «Че Гевара», находился около метро Лубянка, Дима представил меня охране, сказал, что теперь я его напарник, чтобы не гоняли меня, я думал он им приплачивает— оказалось просто с кем-то там подружился и после этого его не гоняют отсюда, мы так стояли часов до трёх, катали людей, неплохо заработали, по очереди бегали за пивом и в туалет, в общем работали.

Если это читают лошадники— спортсмены или просто противники покатушников— простите меня, для меня это было ново, позже я стал кое-что понимать, и побывал на ублюдских конюшнях, повидал, но в то время я просто попал в новый мирок и не видел в нём ничего плохого.

К четырём мы вернулись на конюшню, бросили сена коням, в общей комнате никого не было— мы завалились на диван, поспали часок, встали, дали лошадям попить— и пошли в метро. Дима всё так-же жил у родственников на Кропотке— я поехал дальше, в Алтуфьево. Было ещё рано, я не хотел никого будить— пошёл побродить. Район был в основном из высоток— пришлось достать карту, чтобы не заплутать во дворах, вышел каким-то макаром на Дмитровское шоссе, назад возвращался вдоль железной дороги, потом на бульвар— заскочил в открывшийся магазин, купил пива, сел не лавочку и стал ждать. Пил пиво, гонял в голове приятные мысли— как-то всё хорошо срасталось, прошла неделя после освобождения— а я уже нашёл работу и крышу над головой, мне помогали друзья из прошлой жизни, не надо прятаться по подвалам и промышлять мелким грабежом— я оказываеться могу жить и без этого, да и работу такую ещё поискать надо— можно пить пиво, катать свою задницу на лошадях и ещё и получать за это деньги. Донёсся звон колоколов— я вспомнил, как один раз очень сильно испугался вот такого звона.

Было это ещё в первые месяцы моего пребывания в Москве. Я уже баловался винтом, частенько шлялся по центру с отходняков в поисках наживы— и как-то вечером забрёл во дворы недалеко от Тверского бульвара, по малой нужде. Состояние организма хреновое, голова ещё не отошла от последнего винтового двухдневного загула, мысли прыгали и лягались, время года— ранняя весна, было уже темно, я стоял, поливал газон, а тут… Даже не знаю, как описать этот звук. Вы надеюсь смотрели фильмы по Судный день и всякое подобное, когда колокольный звон заглушает всё вокруг, с неба или просто из ниоткуда появляются ангелы или архангелы, или ещё что-нибудь подобное. Короче, это он и стал звучать, этот самый всёпоглощающий колокольный звон. Я с расстёгнутой ширинкой в страхе побежал— я реально испугался, двор был как колодец, старые дома, построенные кольцом, пролетел, не заметив в темноте, мимо арки— упёрся в какой-то забор, а звон в моей и так одуревшей от наркоты голове нарастал, я просто сел на корточки, закрыл голову руками и стал ждать кары небесной. Спустя немного времени страх прошёл, я услышал церковное пение, встал— оказалось, что забор— это ограда церкви, вспомнил, что сегодня Пасха, видимо дома во дворе отражали колокольный звон, поэтому казалось, что он повсюду, но сердце долго ещё билось в бешенном ритме и тряслись ноги— не знаю зачем, но тогда, сидя на лавочке на бульваре, я это вспомнил.

Набрал тёте Марине— она уже проснулась, сказал, что я тут, рядом, готов заселиться, сходил в магазин, купил запас нижнего белья и продуктов, пришёл в свой будущий дом, отдал деньги, мне дали ключи, выделили полку в холодильнике— я её тут-же немного загрузил, прошёл в комнату, прилёг на диван и уснул.

*** ***

Вечером проснулся— было почти пять, с Димоном созвонился— договорились на семь, он предупредил, что в пятницу и субботу лучше позже выезжать, чтобы подольше поработать, так как выходные и много людей гуляет в клубах до утра, я сходил в душ— утром не было сил, на кухне заварил кофе и приготовил завтрак, заодно познакомившись с Володей— бывшим мужем тёти Марины, человеком странным и тяжело поддающимся описанию.

Первое впечатление— дурачёк. Он задавал пустые вопросы, причём совершенно невпопад, рассказал, что не пьёт и не курит, всё пытался узнать, за какую сумму я снял комнату— я предложил спросить у хозяйки, был какой— то суетной, всё то вставал— то опять садился на табуретку, заглядывал ко мне в сковородку, разговор шёл примерно в таком ключе:

— Вкусный кофе?

— Да.

— Ты постоянно его пьёшь?

— Да.

— А я вот не пью, очень оно на сердце влияет, и чай стараюсь пить пореже, он тоже сердце портит, лучше пить какао или вообще молоко с кефиром.

— Мне нельзя молоко, у меня от него понос.

— А у меня от сырой воды, из под крана, я себе специальную систему очистки воды купил— сначала я её кипячу, а потом ещё и чищу, никакого осадка, ты работаешь?

— Да, недавно устроился, на конюшню.

— А я давно не работаю, уже на пенсии, но каждое утро собираю бутылки, ты вот если будешь пиво пить— бутылки мне отдавай, это кажется, что на них не разбогатеешь, но я пенсию на еду не трачу— только те деньги, которые с бутылок выручаю, а с пенсии покупаю одежду и откладываю, потому что всякое может случиться, а лекарства дорогие сейчас.

— Вы извините, я пойду, мне надо кушать и собираться.

— Да-да, конечно, вы молодые всегда торопитесь, я тоже раньше не сидел на месте, а сейчас вот живу спокойно— и радуюсь, здоровье как у коня, никогда не болею, сплю даже зимой с открытой форточкой— и не простужаюсь, не то что Марина— постоянно зимой ходит с соплями— а мне хоть бы что.

Я втянул голову в плечи и свинтил в комнату— закрылся, боялся, что по другому не отстанет, а он что-то продолжал ещё сам себе говорить, голос переместился на кухню, потом в комнату за стеной, а потом хлопнула входная дверь— не удивлюсь, если он продолжил беседу с самим собой и вне стен квартиры.

Покушал, немного повалялся— и поехал. На конюшне была всё та-же компания, я ходил за всеми по пятам, мне показывали и обьясняли особенности каждой лошади, как кого кормить, во сколько желательно поить и как, в общем обучали всем премудростям. Приехал Димон, часам к восьми, мы сходили за пивом, посидели ещё полчаса, потом пошли собираться. Седлался я уже сам, под присмотром Туси, уздечку смог одеть только с третьей попытки, всё боялся засунуть в рот Бреду пальцы, но справился и с этой задачей, и мы выехали. Ночь прошла примерно также, как и предыдущая, мы катали народ, с кем— то общались, я обрастал новыми знакомствами, над моим неумением ездить подшучивали, но не зло, Дима на бульваре научил меня ездить рысью, обьяснил, что по асфальту нельзя скакать, только по мягкому грунту, иначе у коня разбиваются суставы— я запоминал, усердно учился правильно держаться в седле, это было здорово— центр Москвы, я на коне, новая жизнь, новый Я.

Утром разьехались— денег заработали немало, поехали на такси вчетвером— с нами поехала Надя и ещё одна девчушка, Надя жила где-то в районе Бабушкинской, девчушке тоже было по пути— в общем скинулись по сто рублей и поехали. Поел я по пути из центра на конюшню, так что зайдя домой сходил в душ, лёг— и провалился в сон.

Проспал я недолго— поставил будильник на 11 часов, надо было сьездить на рынок, купить вещей, потом втретиться с Тиной— выполз, поговорил немного с тётей Мариной, договорился, что Тина может иногда приезжать ко мне— всё таки моя девушка, все дела, спросил, где тут ближайший рынок— она обьяснила, поел, попил кофе— и поехал. Денег у меня было достаточно, около четырёх тысяч— жить после зоны я старался экономно, накопилось. Для того времени это была нормальная сумма, на рынке в тот день на тысячу я смог купить себе утеплённую куртку, джинсы, новые кроссы, кепку, футболок и прочей мелочи типа носков, баул для вещей— сейчас мне бы и на куртку тех денег не хватило. Заехал домой, переоделся, созвонился с Тиной— решили встретиться на ВДНХ, сходить прогуляться, доехал к условленному времени— мы немного погуляли, Тина привезла мне мою гитару, сьездили в Останкинский парк, покормили уток, а потом поехали ко мне. Телека у меня не было, но я играл на гитаре, некоторые песни прямо с песенника, купленного по пути, мы неплохо набрались пива, потом ещё сходили проветриться, затарились— и вернулись уже готовые спать.

С Тиной мне было хорошо— во всём.

Спали мы долго. Утром я проснулся, мы сбегали в туалет и душ, немного пообнимались— и дальше спать. Наверное я отсыпался за все предыдущие ночи, слишком много впечатлений скопилось в моей голове за эту неделю— даже сейчас, спустя восемь лет, я не до конца понимаю, как так всё смогло сложиться. Я никогда не был человеком движения— многие, кто меня знает сейчас, скажут, что я лентяй и балбес, и в то время я не сильно то шевелился— просто всё складывалось само собой. Везение? Удача? Или просто сработал закон зебры— чёрная полоса сменилось белой, но ведь ту, чёрную, я сам в принципе то и выбрал, не судьба подкинула— сам шагнул, даже не шагнул— а впрыгнул, и мне нравилось, мне она нужна была тогда, та чёрная полоса. Видимо просто кто-то сверху поощрял мой выбор измениться— и помогал как умел.

*** ***

Днём Тина поехала домой. Я полистал «из рук в руки», нашёл за 500 рублей б/у-шный маленький телевизор, сьездил, купил, заехал в магазин за антенной— начал обустраиваться. После нескольких лет неимения чего— то постоянного хотелось всего— своей посуды, ТВ, дивана, просто обустроенного и тёплого угла. Настроил каналы— и так валялся остаток дня, ел, пил пиво, дремал, сходил намного пошататься по улице, в общем наслаждался жизнью как умел. На следующий день поехал на конюшню.

А таком темпе прошло три месяца. Похолодало, я постепенно привык к водке, заработки стали спадать, то дождь, то гололёд, но в принципе на жизнь хватало. С Тиной встречались как по расписанию— в субботу она ночевала у меня, и один— два раза в будни я перед работой заскакивал к ней погулять, побродить по городу, обменяться новостями и просто пообниматься на лавочке. В общем жизнь текла сама по себе, не спрашивая ни у кого дороги, я постепенно обрастал вещами, с Бредом мы стали верными друзьями, он ходил всегда за мной по пятам и узнавал мой голос, приветствуя задорным ржанием, знал, что в карманах моих всегда есть что-нибудь вкусное для него, на лошадях уже через пару недель обучения ездил сам и без подсказок, мы даже иногда скакали с другими покатушниками по бульварам наперегонки, целовал Бреда в нос— это уже не казалось мне отвратным, в общем работа такая приносила мне удовольствие. Бред часто страдал коликами— я научился делать ему уколы, посоветовался с ветеринаром из клиники прямо в соседнем здании, тут— же, на территории института, она посоветовала мне курс лечения для Бреда— я завёл небольшую аптечку, скармливал своему верному другу и кормильцу витамины, колол антибиотики, заваривал травяной чай— оказалось, что мне нравиться работать с лошадьми.

Где-то в начале зимы я предложил Димону сьездить в Покров, мне было интересно, что мне скажет Ксения, что на пару десятков моих писем она не ответила ни строчки. Просто вот захотелось глянуть ей в глаза, может этого и не надо было делать, но мне захотелось, Дима поддержал, мне кажется ради того, чтобы присмотреть, чтобы я не натворил глупостей. Мы доехали на автобусе, нашли её дом, вошли, я немного постоял, обдумывая, что сказать, а потом просто позвонил в дверь. Открыла Ксюшина мама, узнала меня, крикнула куда— то вглубь квартиры — «Сенька, к тебе!», прикрыла дверь. За дверью раздавался какой— то быстрый шёпот, потом дверь открылась и вышла, нет, наверное протиснулась боком Ксюшка. Оказалось, что она на восьмом месяце, даже сквозь халат было видно, что за три года у неё неплохо так отрос зад, появился дополнительный подбородок, короче, её разнесло. Мы немного постояли в коридоре, я не стал ничего ей говорить, что хотел— я был рад, что ничего больше с ней не связывало, она рассказала, что за месяц до окончания института умер её папа, и соответственно умерла надежда на прохождение практики в адвокатуре, немного помыкавшись и не найдя нормальной работы она пошла работать на зону особого режима для больных туберкулёзом, прямо где-то тут, в Покрове, там и познакомилась с будущим мужем, работала на вышке, стояла с автоматом, пока не залетела, потом перевели в пункт связи— сидела за пультом, смотрела по восемь часов на мониторы и нажимала кнопки открывания дверей— в общем стала обычным вертухаем. Непонятно почему, мне стало смешно, я просто дико ржал, не мог остановиться, не прощаясь вышел на улицу, Дима за мной, я ржал и благодарил судьбу за то, что она лишила меня этого человека, я реально благодарил судьбу за это, настроение поднялось на две тысячи делений вверх, мы пошли в местный бар, нажрались до посинения и поехали обратно в город. Я ехал и в душе злорадствовал, что у неё всё пошло вот так наперекосяк, зарплата три тысячи, брак с таким— же неудачником, как и она, да и вообще, что жизнь превратила её из моей принцессы в чью-то жабу. Именно в жабу, другого слова я тогда не смог подобрать. С этого дня воспоминания о ней долго не приходили в мою голову. Наверное даже до того дня, как я начал писать эту книгу.

А теперь я сам не лучше.

*** ***

Примерно в середине декабря тётя Марина сказала, что к Новому году должен на месяц приехать с Питера её сын— это его комнату она мне сдавала, поэтому мне надо поискать себе другое жильё, и одновременно с этим Дима сказал, что его родственников переселяют, дали две квартиры— трёхкомнатную и однокомнатную, но его с собой не берут— то есть нам теперь надо было искать жильё на двоих. Читали обьявления, ездили по городу в поисках жилья, и тут Дима договорился с кем-то с Арбата— «Да ты их должен помнить, Синеглазка и Троян», что мы снимем у них комнату за 3300, и до сих пор помню дату, 23 декабря, за неделю до праздника, мы переехали туда. Квартира находилась в Братеево, рядом жила Туся— в Марьино, буквально перейти мост через реку, до метро пара остановок— в общем неплохо. Хозяев комнаты я помнил мутно— вроде знал таких, но видимо сильно не общался, я редко запоминаю неинтересных мне людей.

Заплатили мы за два месяца вперёд. В комнате диван был один, и Димон притащил откуда— то для себя огромную двухспальную кровать, поставили мой телек и Димин компьютер, я притащил с помойки кем— то выброшенное кресло, прикрутили к двери замок. Так началась наша с Димоном жизнь двух оболтусов.

У Синеглазки и Трояна был сын. Оба они нигде не работали, на памперсы у них денег никогда не было, кормили сына чем попало— мне было его искренне жаль, малому было 2 года— он не умел ни говорить, ни толком пользоваться горшком, вечно ходил в мокрых штанах, по утрам если будил плачем родителей— они просто выставляли его в коридор, давали бутылочку с водой и кусок батона— и спали дальше, а он ползал в обоссаных колготках там и игрался с ботинками. Как— то я зашёл к ним в комнату из-за детского плача— мелкий стоял и плакал в своей кроватке без постельного, воняло проссаным детским матрасом, Троян бухой спал на полу, Синеглазки не было, она, взяв мою гитару, зарабатывала на еду и выпивку где-то в переходе. Взял малого, помыл по душем, замотал в полотенце и, разбудив Димона и попросив приглядеть за ним, отправился в магазин за детским питанием. Чем кормят ребёнка в два года я не знал, поэтому, выловив продавщицу, попросил у неё помощи, взял несколько творожков, печенья и детских мясных консервов, пару дешёвых игрушек, по возвращению накормил малого, выстирал несколько вещей из воняющей кучи в углу ванной, повесил сушится над газом. Глядя тогда на жизнь этого ребёнка, я дал себе клятву, что мои дети не должны видеть того, что было в моём детстве и в детстве этого мальчика. Я не имел права осуждать, одно из правил, вбиваемых зоной— не лезь со своими правилами в чужой дом, но что-то сделать я смог. После этого я не то чтобы постоянно, но часто делал подобное— покупал еду для него и иногда стирал вещи, глядя на это и Синеглазке стало стыдно, она дала моральных люлей мужу и сама стала чаще уделять мальцу внимание, я давал ей теперь постоянно гитару, чтобы она могла заработать себе и ребёнку на еду.

К ним частенько приходили гости, оставались ночевать на кухне на диване, напивались и галдели на кухне. Одной из таких гостей была Ксюша. Она была не красавицей, не стройняшкой. Обычная девчонка с обычным лицом и обычной фигурой, на все плюсы набиралось равное количество минусов. Познакомился я с ней за три дня до Нового Года. Со всеми этими поисками жилья, переездами и работой— я стал работать и по субботам, мы не виделись с Тиной уже около трёх недель. Ну плюс несколько литров совместно выпитого пива— и так вышло, что в первый же день знакомства Ксюша оказалась у меня на диване, Дима ночью был на выезде, я не пошёл, она долго и упорно ломалась— но победила дружба, нам обоим было хорошо и приятно. Проснувшись, я понял, что мне стыдно, и так нельзя, что я изменил не просто девушке— я изменил другу, не находил себе места, а тут ещё Ксюша лезла целоваться, а я сам себя корил за пьяный секс, потом вышел на улицу, позвонил Тине и рассказал ей обо всём, сказал, что с таким грузом на душе не смогу больше с ней встречаться, что мне на самом деле стыдно и голимо, она вроде бы всё поняла, сказала— «Окей.» и положила трубку. А потом привезла мне письмо. Письмо было написано на блоке самоприклеивающихся бумажек-записочек, часть ручкой, часть карандашом, она просто приехала ко мне на конюшню и отдала его, и ушла, а я до сих пор его храню как напоминание самому себе о собственном предательстве. Это было письмо, которое она писала в моменты, когда мы долго не виделись. Или дневник? Я называю его письмо. Прежде чем написать его тут— я связался с ней и спросил разрешения, ведь это-же письмо. Она позволила.

Письмо Тины.

*** *** ***

Я пишу тебе письмо, я говорю тебе слова— а тебя нет. Вот так— говорю ли, пишу ли, всё равно тебя нет. Ты там с лошадями, я тут с людями, если можно так их назвать. Всё всегда не так как думаешь. Может перестать думать? А чем тогда заняться? Всё успела, всё сумела, молодец! Нечего больше.

Сделай мне лоботомию…

Что с тобой? Что со мной? Почему мы социализировались? Это гадко, это не похоже на правду. Что-то залезло мне в голову. Наверно осенние тараканы. Ты любишь осень? А помнишь ты обещал мне вино под каштанами?

Поверь мне, я не знаю, что я делаю.

Один мой знакомый говорил— «Всё будет хорошо!». А я бы сказала— «Всё будет…». Но не уверена даже в этом. А у него хорошо не стало. А у меня? Уже надоело? Порви и выбрось! А у тебя? Вдруг поняла, что ничего не поняла. Трезвая и чистая сижу— а мысли пьяные. Ты ничего не знаешь из медицины? Может меня пора уже изолировать? Или просто усыпить? Обмотать голову фольгой, чтобы ни одна дурная мысль не покинула голову и никому не передалась?

И вообще, как ты думаешь, бред сам по себе первичен, или мы его сами создаём? Вот надо бы диссертацию написать. Ведь люди всю жизнь производят дерьмо в виде слов, диссертаций, детей и пластиковых пакетов.

А может просто я так повзрослела, раз тянет на производство дерьма? А может без этого самого дерьма человек и жить не сможет? Как ты думаешь? Что ты думаешь? Что ты делаешь? Я тебя запарила? А как ты относишься к людям с заниженной самооценкой? Я бы их убивала.

А завтра всё будет другое. И будет день, и будет пища, и всё в этом духе, и много там открытий чудных. Сижу на кухне и нервничаю, мозг производит сто в сотой степени бредовых и никому не нужных мыслей в секунду, а за окном ночь и листья жёлтые, и всякие бродячие собаки и люди пьяные. Я тоже хочу быть бродячей, пьяной и безумной. Хочу радоваться всему, как мудак— Денис (я до сих пор не знаю, что это за Денис), который рад даже посылу в зад.

Немедленно прекрати быть где-то там с лошадями!!!

Мне надоело писать на этой неудобной бумажке, а слова всё не исчезают. Что мне делать? Ты хоть понимаешь, что я хочу сказать? Вот и я не понимаю. А то бы сказала. Вслух. Окно бы даже открыла— и сказала.

Поехали жить на море, а?

Откроем там фабрику по производству морской воды для ванн, будем собирать и продавать шишки, или построим консерваторию для производства консервов из бычков. Или быков. В томате, хотя можно и в шоколаде. Ты меня понимаешь? Что-то я совсем раскисла. Мама прямо как чувствует, что я хочу побыть одна, всё что-то говорит, говорит…

А если жизнь не такая, как мы думаем, то и смерть не такая, а? Ты не подумай, это я не о самоубийстве, я о жизни, и не надо махать на меня руками, я стараюсь быть адекватной. На самом деле я наверное скучаю по тебе. Почему так? Почему ты не знаешь? Блин, на что это всё похоже? Прости меня пожалуйста, но мне надо было с тобой пообщаться on-line. Вот так и вышло, что тебе придётся теперь напрягать зрение и прочие разные органы, чтобы прочесть это письмо. И это ещё не всё.

*** *** ***

Здравствуйте, здравствуйте!

Вы нам звонили? Или это были не Вы? Теряюсь в догадках. И вообще теряюсь. Сегодня «всё было пасмурно и серо» (из стихотворения про гирю говномера), холодно и гадко. Хотела поехать с одним прикольным человеком, а меня не пустили. Послали в Педкнигу как курьера— работы другой нет. Вот. Я даже проходила по Камергерскому, там сидели такие чуваки клёвые, в барабаны стучали. Блин, и письмо моё разваливается. К чему бы это?

Знаешь, я вот живу, живу, и мне так кажется, что так будет целую дерьмовую вечность. А ты как думаешь? Похожа я на Дракулу? А мне надоело. Наверное это кризис около-среднего возраста. Пред-менопауза. Надо наверное с пива переходить на антидапрессанты.

Мать! МАТЬ!!! М.А.Т.Ь.!!!!!!!

Как она меня зае…!!!

Ты не поверишь, она может довести кого угодно за 60 секунд. Вот же мне повезло! Зато я нашла Эль (и эту Эль я не помню тоже). Она живее всех живых и улетает в Нижневартовск. Везёт! Хочу тоже работу с командировками, чтобы дома мне были всегда рады целую неделю в году повидать мою рожу.

Вот видишь, как оно. У меня опять появилась потребность потрепаться, а кроме моей матери и не с кем. Блин, убейте меня кто-нибудь немедленно!!! Надеюсь ты там толстеешь? А то мне одной толстеть скучно. Вообще было-бы неплохо, если бы ты наелся бич-пакетов, набрался сил и позвонил кислой, маринованой Тинке в собственном бреду. Я бы сказала тебе— «Здравствуй, Кактуз, алоха, амиго!» или что нибудь в этом духе. Так что надеюсь на китайских поваров, которые завивают макароны в бич-пакетах красивыми зигзагами, и на то, что у тебя когда нибудь окажется много-много монеток по 2.50 рэ и мало-мало совести.

Засим остаюсь сама не своя Тинка.

*** *** ***

Потрясающе!

Я тут вспомнила, как выть на луну. Очень занимательно. К тому-же самой луны то и нету. Может есть такое созвездие Кактуза? А ещё я ненавижу Витаса, Баскова, Николаева и иже с ними. Знаешь, мой психолог тётя Лида однажды сказала, что пока я не буду знать, чего я хочу, так жизнь и будет жизнь мною вертеть. Теперь я наконец знаю, чего хочу, и даже пытаюсь делать что-то, но все планы по прежнему летят в pizdu. Почему? Может я хочу не того, что мне надо на самом деле? И вообще, как бы ты не плыл— по течению или против, это только видимость движения, один хер приплывёшь куда задумано, только не тобой самим. Вот так мне сейчас думается.

Блин, вот ты появился, и моя совершенная и отлаженная система стала несовершенной. Когда мне теперь любить себя, ненаглядную, красить ногти часами и рисовать своё Эго? Теперь я нервничаю и не могу сосредоточиться на этих важных делах.

ВСЁ ТЫ !!!!

У-У-У-У-У-У-У-У-У-У !!!!!

*** *** ***

Ну и вот! Я снова с Вами! Я не вижу Ваших рук!!! И вообще я вас почему-то не вижу… Почему не позвонил? Хоть кто-то умный и отключил телефон, но ты-то всё равно!!! Мог бы!!! Позвонить!!! Вообще просто неделя обломов. Поехала в Олимпийский— а там ярмарка детской книги, абзец. Пока чухалась— исчезло солнышко, пофоткать не вышло— темень. Зарядила кое-как свой ФЭД, но кажется неправильно. И не представляю, как теперь плёнку вынимать. А вчера ездила на Горбушку— там, блин, одни телефоны везде. Зато нашла Sigma sa-7 за 9 тыщ всего. Не нашла зато «Коловрата». Но купила свою любимую «Skin», блин, за целых 70 рэ, а там, блин, одни сопли романтические. Так вот. Сейчас вот буду ей подвывать, вытирая сопли в такт. Что происходит, мне интересно? Ничего не хочу и не могу, да и не надо наверное ничего. Хоть бы гадость какая случилась, что ли! Ты спишь? Ну конечно. И что тебе снится?

Слушай, а может можно сделать так— поставить твой телефон на прослушивание комнаты, а я буду, когда взгрустнётся, звонить и слушать, как ты храпишь. Не обижайся, я стебусь, потому-что боюсь сказать что-нибудь серьёзное. Однажды сказала— так этому очень удивились, не поняли и вообще испугались. Так-что радуйся, пока я стебусь— всё хорошо.

Ну или почти всё.

Кактуз, Кактуз, спой мне какую— нибудь песню на гитаре, а? Нечего делать дома, сыро там и скушно. А у нас начали топить вчера. А у Вас? Вот не успокоюсь теперь, пока не узнаю. Я бы даже тебе позвонила, но ты скорее всего до сих пор спишь, а я тебя это…

*** *** ***

Ну вот теперь я всё поняла, всё просто, мне вчера обьяснили, что я тебя люблю. Тебе об этом ещё никто не говорил? Вашими усилиями я стала совершенной истеричкой и мои припадки (Вы жа знаете о моих припадках?) стали посещать меня всё чаще. Вот ещё и осень тоже, обострение. Кактуз, ты меня боишься? А зря. Надо бы. Я сама себя боюсь.

Как твой Бред?

Как твой бред?

Как тебе мой бред?

А у меня дома теперь жарко. И не спится. И не спиться б, няня!!! Что ты делаешь? Что ты думаешь? И почему по пьяне назвал меня братухой? Я что, мужланка? Или ты не воспринимаешь меня как женщину?

Ответь!!!!

Магнитофон сдох. Я же говорила тебе— «Не уходи.». Почему ты ушёл? Блин, и зачем всё это, а? Вот ты ведь знаешь— а молчишь. А я чем больше думаю— тем больше кошек на душе. Ты любишь кошек? Вот они вчера на меня накинулись и я целый час сидела в метро и ревела до заикания.

Не знаешь, да?

Кактуз, зачем я тебе? Что я тебе? Сам-то знаешь? Скажи тогда мне— и я буду знать, кого из нас удавить. Да здравствует мыло душистое да верёвка пушистая! Оле!

Я тебя МЯУ!!!

— — — На этом письмо закончилось. — — -

*** ***

Вот так приблизился Новый год 2003-2004. Закончился предательством, начался… Ещё ведь не начался, мы с Димой оставили денег Синеглазке с Ксюшей для праздничного банкета, и отправились на работу. Заработали не то что неплохо, мы отлично заработали, за новогоднюю ночь по 600 долларов на рыло, напились шампанского так, что пузыри полночи выходили из носа, Димон под утро потерялся, на конюшню я приехал один примерно в четыре утра. Дима не поднимал трубку, я кинул сена Бреду, подарил приготовленный заранее подарок— прессованную соль и полное ведро моркови и сухарей, прилёг. Проснулся через час— ко мне на диван щемился Димыч, какая— то краля спала на стуле, уронив голову и подметая волосами пол, я напоил лошадей, потом вышел за ворота, поймал какого-то частника, загрузил обоих и мы поехали. Дима очнулся и рассказал, что уснул на коне, Малыш просто провёз его мимо конюшни и пошёл дальше, видимо тоже задремал, очнулся около метро «Рязанский проспект», как ехать назад— не знал, поймал ментов, они махнули рукой— «Туда.», а потом эта краля бухая, сказала, что покажет дорогу, так и доехал. Девчонку подвезли до дома, Дима пел ей романсы и предлагал продолжить праздник с нами— но она отказалась, мы поехали дальше. Магазин уже был открыт, мы взяли бутылку шампанского и ящик пива на утро, зашли— дома никто не спал, стол был накрыт— все честно ждали нас, изредка клюя носом в тарелки с салатами. Кроме ранее описанных были Марго и НеПомнюКакЗовут парняга с паховой грыжей, которой он всем дурил голову, даже предлагал мне потрогать, за что чуть не схлопотал вилкой в глаз, мы сели, Дима уснул в обнимку с Марго, я ещё часов до десяти крепился— Ксюша уже спала, но потом обрубился без задних ног.

Пьянка продолжалась ещё пару суток, я просто просыпался, похмелялся пивом, потом ел, пил, блевал, чистил зубы и опять пиво— сон— пиво, и всё по новой, в общем праздник удался. Приходили какие— то друзья Синеглазки, пока Троян спал на кухне— какой-то шустрый чувачёк успел переспать с его женой, был скандал, пьяные сопли, на Диминой кровати вместо Марго уже спала какая-то другая девица, а потом мне всё это надоело— и я уехал на конюшню. Там тоже пили, но понемногу, я поддержал— и следом приехал Димон, так вот начался для меня 2004 год.

С Ксюшей мы встречались недолго, за это время она очень быстро от меня залетела и потом у неё был выкидыш, примерно в конце февраля мы первый раз расстались. Меня понесло по наклонной вниз— из-за работы на улице стал в больших количествах пить водку, чтобы не замёрзнуть, постоянно с Димой тягали на конюшню девчонок— на нас кто-то нажаловался хозяйке конюшни, но так-как мы были единственные мужики и постоянно помогали всё чинить-таскать, то она просто отдала нам свой «кабинет», и мы продолжили куролесить там, за тоненькой перегородкой от общей комнаты.

Кстати, хозяйкой конюшни была Л. Борисовна (Далее будет просто— Л.Б. Имя не упоминаю, так надо.). Классная тётка, поначалу я её побаивался и старался уйти пораньше и придти попозже, чтобы с ней не столкнуться, но потом как-то всё-таки уснул пьяный— и проснулся от задорного ржания лошадей, которые приветсвовали её. Голос у неё был зычный, слышно было её ещё от ворот вет.института, лошади её узнавали и приветствовали, всё таки кормилица, и всегда хорошо относилась. У неё был любимый старый конь, на сколько мне сейчас известно— в честь него она назвала свой новый конно-спортивный клуб, сама она спортсменка со стажем, вроде даже мастер спорта то ли по выездке, то ли по конкуру, врать не хочу, не помню. Конь её был на пенсии, она сама с ним гуляла, в хорошую погоду садилась верхом и ездила в парк недалеко от конюшни дать коню порезвиться и поесть травки, ухаживала и леляла как могла.

Так как я в тот день был единственный на конюшне— я попал по полной. Меня запрягли почистить пару денников, таскать корма, подметать прилегающию территорию. С людьми Л.Б. не церемонилась, но и не наглела, просто использовала рационально все трудовые ресурсы, на которые можно было перевалить часть своих забот. После мы с ней неплохо подружились и плохо расстались, но об этом позже.

Вот в таком темпе я встретил весну. Спился, частенько стал оставаться на конюшне— лень было ехать домой, с Синеглазкой мы поругались— и я опять вернулся, но уже с Димой, к тёте Марине, Ксюша ещё раз нарисовалась— и мы даже прожили вместе у неё недели три, а потом опять расстались, март сменился апрелем, на наши с Димычем похождения уже не обращали внимания и даже подшучивали, находя спящую где-нибудь на сене очередную красотку. Примерно в середине апреля на конюшне появилась Ольга.

*** ***

Я раз несколько начинал. Хотел рассказать, что вот она вплыла— и я влюбился. Или впорхнула, а я выпал в осадок и стал невидимым облачком пара. Враки это всё. Ведь надо правду писать. Вот и пишу.

О том, что приедет скоро девчонка, которая, по словам Л.Б., крутая, и нам с Димоном не обломиться ничего— так что даже и не пытайтесь, и вообще она вся такая растакая, а мы ей в подмётки не годимся, короче мы заранее ждали мегеру. Девчонки, которые её знали, говорили, что она «хорошая, но странная.», но зная женский нрав обосрать всех, кроме себя, я как-то не парился особо.

А на самом деле Ольга— это отдельная жизнь. Или даже книга. Это Человек для меня до сих пор не просто с большой— с Огромной буквы. Как-то так.

Помню, как она первый раз появилась. В коротенькой джинсовой юбочке, в какой-то там секси маечке. И с Лёшей. И с конём. И с теплом весны.

Пришла она не одна. Привёз её этот самый Лёша, её друг, который оказался не друг, а любовник, у которого была жена и ещё пара любовниц, человек всегда при бабле, не жадный, весёлый и компанейский, всегда мог вывести человека на разговор, следом привезли коня Багратиона— а попростоту Борьку, в общем человек пришёл на постой. Я в то время опять был «мартовским котом», как поговаривала Л.Б. — постоянной девушки не было, да и не хотелось, мне больше нравился такой образ жизни. Потом пришла Марина— «зубы расчёской», как прозвал её Димыч за широкие щели между зубами, склонная к полноте дивчина, потом заехала посмотреть коня её подруга Юля со своим парнем Антоном, которая тоже когда-то там на ком-то там ездила, работала и постоянно расказывала одни и те-же истории, в общем пришла на конюшню Оля плюс толпа.

Если честно, помню всё как-то сжато, обрывочно, но попытаюсь более-менее описать. Сама Ольга на выезда ездила не часто, постоянно где-то пропадала, привозила сушки коню и новости— понятно, она жила тогда ещё не конюшней, Лёша подарил ей коня, как она и мечтала, а сменить образ жизни не успела. Работницей на Борьке стала Марина. Я не смог этого пропустить— и после очередной пьянки мы с Мариной стали спать вместе. И такое бывает. Подобное было с Пифовской Светкой, и чуть не приключилось с Надей— но я так и не помню, почему обломалось— но очень хотелось.

Близился мой день рождения— я отложил денег, ведь это была моя первая днюха, которую я праздновал за последние пять лет на воле, поэтому решил отгулять на полную катушку. За неделю до дня рождения я пожелтел— думал желтуха, побежал к врачам— оказалось, что от постоянной пьянки у меня стала отказывать печень. Помню то состояние— я ел, но пища не переваривалась, блевал, но стоило выпить немного водки или бутылку пива— и всё приходило в норму, желудок работал, а я ещё больше желтел. Надо было бросать пить, жрать таблетки— но я не мог пропустить собственную пьянку, свою днюху, так долго планируемую, решил отложить лечение на неделю, после днюхи бросить и не пить. 30-го апреля, в сам день рождения, не праздновали, перенесли на 1 мая, точно не помню почему, может попало на выходной. Марина 30-го притащила огромный торт— оказалось, что она работает в какой-то там кафешке, и ей его испекли бесплатно, только продукты она купила, понатыркали свечей, помню в тот день был коваль, ковал лошадей, дядя Юра, офигенно добрый человек, пригласили и его на чаепитие, но Ольги не было. Её не было и на основную пьянку— зато было много других, просто знакомые по другим конюшням, пригласил даже Ксюшу, приехала поздравить и осталась до победного конца ещё одна девушка, которая постоянно каталась на Бреде, забыл её имя, она встречалась с каким— то мажором и он всегда оплачивал все её прихоти. В общем я собрал всех, кого знал.

Начали мы у Туси. У её мужа, Сергея, была машина, я попросил его помочь с доставкой продуктов из магазина на конюшню, мы часиков в 11 утра набили багажник бухлом и едой, купили около двадцати килограмм мяса и курицы, литров по десять водки и вина, ящик пива, короче затарились по полной и поехали к Тусе домой мариновать шашлык. Пока Сергей колдовал с мясом, повыгоняв нас всех из кухни, мы с Тусей и её подругой Надей как-то незаметно приговорили бутылку водки и по паре пива и завалились спать до вечера. Проспались, Сергей завёз нас на конюшню. Мангала не было, только шампуры— жарили в чугунной какой— то посудине, вроде б как это была когда-то кормушка для коровы. Столы разложили в самой конюшне, в общей комнате-раздевалке, девчонки помогли с салатами, потихоньку подтягивался народ, все друг-друга знали, а кто не знал— знакомились, пьянка продлилась часов до двух ночи. Были ржачные истории, были песни под гитару, которую я заранее притащил на конюшню, девочку по кличке Путин облили кетчупом— не помню за что, но выглядела она кроваво, концовку я не помню— я тупо нажрался и завалился спать прямо тут, кто-то прибрал всё со стола, спрятал остатки в холодильник, чтобы крысы не растащили, кто-то закрыл конюшню на все замки— и 2-го мая я проснулся один, взрослым, двадцатишестилетним пареньком, в обнимку с овчаркой, которая сторожила конюшню, и жутким похмельем.

Разбудил меня мочевой пузырь. Держась за стены, я выбрался на улицу— было около семи часов утра, свет солнца был виден— но само оно скрывалось где-то за кирпичным забором, отделявшим конюшню от внешнего мира. Трясущимися руками пооткрывал замки, напоил всех лошадей, раздал корм и сено, открыл шкафчик— там осталась припрятанная литровая бутылка вина, вынес кресло на улицу, вместо столика поставил перевёрнутое ведро— солнышко уже вовсю грело, стало тепло и хорошо.

Кайф.

Помню, что выпустил Бреда погулять, он всегда был мой личный дворник— усердно собирал все сеннинки и овсинки, оброненные при раздаче корма, я пил вино, засыпал, просыпался, курил, бегал по нужде, опять пил, спал, раздал обед лошадям— приехали Пепловская со своим парнем, Виталиком, достали недожаренное прошлым вечером мясо, недоеденные салаты, Пепловская извлекла и недр своей дамской сумочки заранее купленную водку— похмелялись мы до вечера, сами собой нашлись и пиво, и пара бутылок водки— опять толпа, опять гитара, потом покормили лошадей— и я поехал домой отсыпаться.

*** ***

С утра пошёл в аптеку. Набрал таблеток лечить печень и бросил пить. Дня три организм отказывался работать— я похудел, голова кружилась, плюс мозг старательно убивала депрессия и предлагала пойти и напиться— я вяло боролся и жрал таблетки, на выездах не мог работать— ну как можно трезвому разговаривать с незнакомцами, это абзац, я не знал, но и тут выручил Дима— пил за двоих, веселил народ, в общем мне оставалось только посадить в седло очередных желающих ощутить себя ковбоями, откатать положенные 100 метров и помочь слезть. Вообще состояние было дурное— я возненавидел людей, себя, ночной шум Москвы, только лошади и спасали, на конюшне я стал общаться с ними больше чем с людьми. Хотелось убить кого— нибудь, потом себя, потом ещё пару человек и опять себя.

Немного позже, когда я свыкся с трезвостью, вет.институт открыл собачью послеоперационную передержку для собак, по указу Лужкова специально обученные люди вылавливали стаи бродячих собак, в прилегающей к институту клинике их стерилизовали, лечили, приглядывали за ними, а потом те-же собаколовы отпускали их обратно. Защитники животных настояли, чтобы собак не усыпляли, Лужков поддержал, правительство одобрило— а Л.Б предложила мне постоянную работу конюхом и по совместительству смотреть за собаками, кормить и убираться. Платили неплохо, за всё в куче около 18 тысяч, в то время бешенные деньги, я перестал ездить домой, а потом и полностью переехал на конюшню жить. Ветврачи научили меня ставить капельницы собакам, делать уколы— я стал ещё больше зарабатывать, на выезла теперь ездил только на выходных, так-как не хватало сил и времени. Потом оказалось, что Бред на самом деле не Туси— хозяин некий Боря, фанат рыцарских боёв, человек большой, весом более сотни килограмм, что-то они с Тусей не поделили, и Бред перешёл в мои руки.Как мог я его лелеял, лечил и сильно не напрягал— работа позволяла оплачивать постой коня. В общем научился жить трезвым, зарабатывать деньги руками, желтушность прошла, организм работал как часы, Дима притаскивал девчонок себе и мне, жизнь шла если не в гору— то по крайней мере вверх. Ольгин Алексей каким-то макаром свёл меня со своей любовницей Полиной, которая была старше меня на 7 лет, но выглядела младше, я стал с ней встречаться, пару раз в неделю приезжал ночевать, помню как она намекнула— «Смотри, Кактуз, осторожнее, я девочка влюбчивая.», но для меня это был просто секс с красивой и стройной, у неё была

дочь лет так 12-ти, так— что никакого будущего с ней я не видел. Но ведь наверное почти любил. Или всегда желал. Вот такая она была.

Ну вот как-то так прошёл май. Ольга рассталась с Сергеем, Алексей купил ей ещё одного коня— Рыжего, будёновец, красивый, какой— то поначалу нервный, но это и понятно, новый для него мир, помню как Ольга первый раз выехала на нём в город— не работать, просто ознакомить коня с окружающим миром. Рыжий был диковатый, никогда не видел города, машин, от всего шарахался— но Оле хватило и опыта, и сил успокоить его. Наверное она была сильной личностью— Рыжий подчинился без кнута, одним пряником, стал любимчиком— последующая его судьба печальна и до сих пор давит мне на сердце, но и об этом позже. Потом у Ольги подошло день рождения— я не оказался в числе приглашённых, я же не пил— но с ними ездил Димыч, рассказал, что Лёша снял два номера в гостинице, была пьянка и проститутки, и ещё кто-то. Я слушал и завидовал— я никогда в своей жизни до сих пор не был в гостинице, не знаю, как там и что, это наверное клёво, когда тебе всё дают, всё-всё, что захочешь, просто по щелчку пальца, лишь бы хватило денег. Но я такой, какой получился, я даже в ресторане до сих пор ни разу не был. И на море. И дальше бывшего СССР. Наверное я слишком русский.

В середине июня я опять запил. Не сразу конечно. Тяжело каждый день наблюдать чью-то пьянку, тянуться к алкоголю и отказывать себе. Поначалу я стал покупать безалкогольное пиво, всё таки пил лекарства, сидел за компанию, пил и грыз сушённую рыбу, оказалось— ерунда, в голове ноль, чисто вспомнить вкус пива с рыбой, но не больше. Сорвался. Начал с пива— ну а потом опять вошёл в привычное болото, шагнул— и так и не выбрался. И не жалею. Так оказалось самое то, что надо.

Жизнь шестая.

— У тебя были моменты, когда смотришь человеку в глаза и чувствуешь,

как они заглядывают тебе в душу,

и весь мир вокруг замирает, хоть на миг?

— Да!

— Ну, а у меня нет.

К/фильм «Мне бы в небо.»

*** ***

И вот настало то самое утро. Наверное можно было бы попытаться назвать «день икс» или ещё как, но на самом деле это было обычное утро обычной конюшни 2004-го года. Был конец июня, мы частенько в хорошую погоду лазили бухать и загорать на крышу конюшни, закидывая туда матрасы, покрывала и просто лошадинные попоны— такие мы были. Не помню точно как все напились— но я был конюхом, должен был накормить лошадей завтраком, после выезда на конюшне остались Димон, Лёша, Ольга и я. Дима с Лёшей не выдержали— к рассвету уже спали на диване, мы с Ольгой просто жрали пиво, бегали в ночник за добавкой, опять пили, настало утро— я напоил и накормил лошадей и предложил ей пойти позагорать на крышу. Захватили пиво, залезли, легли— день был с самого утра жаркий, взяли с собой радио— тогда мы оба постоянно слушали «Новое Радио», пьяные кому— то подпевали, о чём— то говорили, а потом было как было. Было хорошо.

Я понимал, что она не моя, да и у меня Полина— а у неё Лёша, но всё произошло— не поменять, время не открутить назад, я ей потом сразу всё и обьяснил, что да как, предложил не афишировать то, что произошло— потом мы это не раз повторили, я забил на работу, взял выходной, мы уехали к тёте Марине— Дима остался за меня работать, потом разьехались— она домой, я на конюшню, потом на ночь опять ко мне, потом опять, и опять. Первые недели полторы я скрывал нашу связь, кроме Димы никто не знал, Оля была в курсе, что я встречаюсь с Полиной, может даже и злилась— но я знал, что у неё есть Лёша, так-что если злость и была— то взаимная. Странно сейчас это вспоминать, дурдом какой-то. А потом просто вечером на конюшне я подошёл к столу, где она сидела в компании девчонок, со всеми поздоровался— а её поцеловал. Пепловская так и застыла с недоподнесённым ко рту стаканом. Туся всё поняла. На остальных мне было посрать.

Немного позже она сказала мне, что любит— я растерялся, я признавал все чувства— но любви боялся как огня, поэтому ответил прямо, что не знаю, что мне с этим делать. А ведь я реально не знал, что мне делать. Попросил пару дней на раздумья.

На следующий день я позвонил Полине и всё честно рассказал— какой смысл врать. Не было не истерик, ни соплей, короткое— «Неожиданно конечно, но как знаешь.», сказал Ольге, что порвал с Полиной. Рассказали Алёксею— он немного попереживал, но не подал виду— просто вычеркнул Ольгу из числа любовниц и переписал в друзья.

Так мы стали встречаться.

*** ***

Ольга. Я даже не знаю, как её описать, а точнее как описать то, что я к ней чувствовал. Она просто стала для меня всем. Не в один день— это был долгий процесс, но она взяла и сама того не желая вытеснила собой всех остальных. Правда. Мы стали вдвоём делать всё— постепенно я извинился перед Димой, и на выезда мы теперь ездили c ней вдвоём, она часто оставалась после выездов со мной на конюшне, помогала конюшить и смотреть за собаками, я тоже помогал ей с её двумя лошадьми, познакомился с её семьёй, не буду сильно описывать, не имею права, у нас было много общего и в то же время разного, я её учил быть прямолинейней и более жестокой, она меня учила быть добрее и честнее, я с её помощью открывал для себя совершенно другие стороны мировоззрения— для меня это было как заново переоткрыть самого себя. Оказалось, что во мне много хорошего, как она мне показала— то, что до этого я считал банальщиной и даже не думал об этом. Короче, она вошла плотно в мою жизнь.

Было ещё день рождения Пепловской. О, это была великая пьянка. У самой Натальи дачи не было— поехали к её подруге, фиг помнит в каком направлении и за сколько километров от Москвы, на нескольких машинах, там было всё, что надо для отдыха на природе— три жилых комнаты, беседка, колодец с водой, недалеко пара магазинов с бухлом и баня. Компания у нас была дружная— мы хоть и частенько ругались между собой, но для посторонних это был закрытый, наш личный, конюшенский мир, защищаемый всеразличными способами. В городе мы постоянно прикрывали друг— друга, и стоило одному позвонить, что проблемы— скакали все, кто как умел, и было по барабану на заработки и личные неурядицы— на выручку должен был придти каждый. На конюшне помогали друг-другу и постоянно справляли толпой все праздники. Наверное больше ни в одной конюшне никогда не будет подобного коллектива— мы были даже не коллективом, мы были отдельным сообществом. Даже сейчас, вспоминая, понимаю, что подобного коллектива у меня не было и не будет наверное уже никогда.

Я же остановился на даче.

Помню, как пытались начать трезво и красиво— девчонки сделали стол, мы с Лёшей натопили баню и натаскали воды, сделали шашлыков— но потом началась банальная пьянка, мы с Ольгой стебались, развели девчонок раздеться в бане и потом сфоткали их голыми, фотка-огонь, все принцессы с голыми сиськами, а потом и я нажрался, сидел в предбаннике пьяный и не соображал, кто я и как сюда попал, Оля отжала мою кофту и щеголяла в ней— о, она была для меня суперсекси, кто— то спрятал мои трусы— и я двое суток бегал голышом. Легли спать в общей комнате на трёх кроватях— я с Олей, Туся с Путиной и Надя отдельно. Мы старались не скрипеть— но девки нас закидали лифчиками и обломали весь кайф.

На следующий день с самого утра допили остатки водки, поехали купаться, потом через магазин обратно— деньги у всех были на исходе, Лёша достал заначку в сто баксов— пообещали отдать, ага, ну кто по пьяне не пообещает отдать, хозяйка дачи сказала, что у деда года три в гараже стоит пару ящиков просроченного вина— долго не думая ушло и оно, утром все умирали с похмелья— но праздник удался, позавтракали бич-пакетами и поехали обратно.

*** ***

Вспомнилось, как мы полезли на крышу. В то время Алексей частенько привозил либо свою жену, либо очередную пассию в центр попить с нами пива и покатать на лошадях. В ту ночь было также, они с женой гуляли в центре, мы с Усей были на выезде, а по пути назад не знаю как попали во двор этого дома. Дом этот стоял вдоль Волгоградского проспекта, прямо рядом с конюшней, с покатой жестяной крышей и кучей антенн, вентиляционных шахт и ещё чего-то, торчащего и наверное очень нужного. Мы каждый день ездили мимо этого дома— но во дворе оказались впервые. Я увидел пожарную лестницу— и попытался на неё залезть, нашёл какой-то валяющийся поддон, приставил к стене— получилось, залез— это был шикарный вид. Мне он напомнил сразу все крыши моей жизни, единственной девятиэтажки на весь район в Павлодаре, крыша моего дома, а ещё крышу, где я как-то встречал рассвет в обьятиях красивой незнакомки, которую втретил в мае 1998-го и потерял в тот-же день.

Странная была встреча. Мы с Бульдозером после очередного гоп-стопа оказались в районе Жулебино. Как туда попали— не помню, но вот заехать— заехали, а назад выехать не успели— перестал ходить транспорт. Было тепло, было начало мая, уже не весна— это было полноправное лето, ночи были тёплыми, Лужков ещё не все подьезды запер на домофоны и не все крыши на замок— мы набрали пива и брели с Бульдозером, пили пиво, ржали с чего-то своего и искали открытый подьезд.

Около одного из домов в это время какая — то девушка как раз открывала подьезд— мы подошли, я соврал, что— «К Васе с седьмого.», втроём вошли в лифт, ей было выше— мы вышли, подождали, пока утихнут её шаги и послышиться стук закрытой двери и пешком пошли наверх. А она стояла на площадке, плакала и курила. Сам собой завязался разговор— я ей признался, что мы просто зашли в подьезд переночевать, она рассказала, что постоянно ссорится с мамой— открыла дверь и пропало желание идти домой, в общем мы разговорились. Звали её Галина. Спросила, не хотим ли мы есть, мы отказались, всё таки там мама и не хотелось проблем для Гали, извинились и пошли наверх с пачкой газет под мышкой. Крыша оказалась открытой— мы залезли туда, вид был обалденный— виден был МКАД и Новорязанское шоссе с вереницей красных огней в одном направлении и белых в другом, с другой стороны горели огни окон соседних домов, волшебство. Мы забрались на крышу над крышей— будка лифтовой шахты, легли, Бульдозер сразу уснул— а я ещё сидел, наслаждался видом, курил и попивал пиво.

Вдруг послышался скрип двери выхода на крышу— я выглянул, вышла наша новая знакомая, Галя. Я просто смотрел, как она озирается, в попытках взглядом найти нас, положила на пол какой-то пакет, потом подошла к краю крыши и встала на парапет. Я испугался, что она решила сброситься, но боялся сказать и слова— а она так стояла ещё минут пять, раскинув руки и запрокинув голову вверх, я уже стал потихоньку, стараясь не шуршать газетами, пробираться к краю нашей крыши над крышей, чтобы спуститься и поймать её, но она сама спустилась, села на корточки, облокотившись спиной о стенку лифтовой, и ушла в себя. Я шёпотом её окликнул— она не сразу поняла откуда, пришлось повторить— задрала голову вверх и улыбнулась мне. Это была волшебная улыбка волшебного человека. А может ночь и романтическое настроение подыграли мне немного.

Я спустился— оказывается, она принесла нам одеяло и бутербродов. Так мы с ней и сидели под одеялом на крыше, смотрели на огни МКАДа, пили пиво, сначала сидели просто плечом к плечу, потом я её приобнял, а потом мы стали целоваться. Так мы и встретили рассвет на крыше— голые и закутанные в одеяло. Потом она собралась и ушла, оставив нам одеяло, сказала, что потом его заберёт, я накрыл Бульдозера, а сам так и остался дремать на том самом месте.

Я спустился с крыши, мы с Ольгой отвели лошадей на конюшню, позвонили Лёше, предложили приехать к нам на крышу, дождались его с женой— и мы вчетвером полезли наверх. Что-то в них, в крышах, есть волшебное. Может ощущение того, что между тобой и небом нет больше ничего— ни проводов, ни потолочных плит, а может ощущение Бога— ты посматриваешь на всё сверху вниз и никто тебя не видит, ведь всех нас научили смотреть под ноги, но никак не наверх. Так мы тогда простояли полчаса— каждый в своих думках, любовались ночным городом с полоской рассвета где-то вдалеке, а потом пошли на конюшню.

*** ***

В такой вот волшебной идиллии прошло лето. Туся отжала обратно как-то у меня Бреда и забрала его на новую конюшню, а с ней ушла и Надя со своим конём Паслёном, Лёша дал мне в долг денег на коня— купили Данилу, маленького коника, дерзкого, похожего на араба, постепенно наступила осень, а мы всё никак не надоедали друг— другу. Для меня это было даже странно— по сути я социопат, я устаю от людей очень быстро, или делаю так, чтобы люди сами от меня устали, в этом я преуспел. Но с Олей всё было как-то иначе. Я не старался даже— просто так само получалось, что я менялся, не замечая этого. Зима была тёплой— мы уже считались для остальных крепкой парой, Лёша окончательно перестал делать попытки вернуть Ольгу в списки любовниц— не перешагивал границ, остался человеком, я до сих пор не могу понять как. А потом пришла зима.

Дима уехал от тёти Марины и перебрался на конюшню, спал в общей комнате на диване, Ольга ездила домой от силы раз в неделю, ушла Пепловская, Шурка. Коллектив потихоньку распадался. Мы стали с Л.Б. очень хорошо общаться, она постоянно привозила нам поесть домашней еды, посмеиваласьс нашего бомжевания на конюшне— но по доброму. Новый год мы отработали опять неплохо— смогли с Ольгой пробраться за кордон, отделяющий гуляющую пьяную толпу от города, не успевали катать— пока с одной стороны помогали кому-то слезть с коня— с другой уже кого-то закидывали, люди стояли в очереди, чтобы покататься, было суперски— мы, кони, концерт, салюты, бабло рекой, море бухла, пронесённого кем-то мимо ментов— праздник был клёвый. Естественно на конюшне потом продолжали праздник— денег и бухла хватило ещё на неделю. А потом ударили морозы, заработки упали, где— то под конец февраля Л.Б. приехала и сказала, что Рыжего ищут— мол конь краденый, документы подделаны и она случайно столкнулась с хозяйкой, у которого украли Рыжего, но была тут какая-то фальшивость, когда Л.Б. говорила— прятала глаза, и мы поняли, что дело нечисто и коня просто кто-то присмотрел. Начались песнопения— если приедет следователь конфисковывать— отдам, не буду я тут бороться за вашего коня, мне проблемы не нужны. Долго решили не думать— надо сваливать.

Не помню уже как— но нашли временный постой в Ясенево, договорились на десять дней, пока будем искать нормальное место. Уезжали ночью, втихую, пока Л.Б. была на даче, сделали для всех вид, что задерживаемся, дождались когда все уедут— и свалили. Остались должны Л.Б. что-то около семи тысяч рублей, но точно уже не помню. Честно верили, что обязательно за пару месяцев отдадим. Не отдали.

Лёша и тут помог, молодец он тогда был— перевёз всю амуницию, кормов, заплатил за постой. Оля подняла все старые знакомства— вспомнила, как она когда-то стояла в деревушке Беседы, сразу за МКАДом, у какого— то дяди Лёши, поехали туда, но у него было занято— там стояла наш будущий конкурент, Светка Б., но дядя Лёша всё равно помог— свёл нас со своим другом, дядей Мишей, деревушка немного подальше, в паре километров от Бесед, Мамоново, заехали, посмотрели— сарайка для свиней, холодная комнатка в доме, но деваться было некуда, обговорили цену, ударили по рукам— так мы начали жить сами-себе хозяевами. Первые дня четыре жили у Олиной бабушки— потом стали ездить в Мамоново.

Было сложно— пару дней ночью работали на выезде в Ясенево, потом на моторе ехали в новый дом, приезжали с утра, поставили буржуйку— было много дыма, но мы и тут справились, спали пару-тройку часов, потом вставали, ломали и перестраивали сарайку, делали просторные денники, потом забили на выезда— днём работали, ночевали опять у бабушки Ольги, помогал во многом Лёша— за десять дней была готова конюшня. Не супер, но на первое время нормально.

Пришло 19 марта. Как назло, март в тот год выдался холодным, а в ту ночь вообще дул пронизывающий ветер, колючий снег кидало горстями в лицо и за шиворот. Ехали вдоль МКАДа— нас сносило, Ольге было тяжелее— она ехала на Боре и Рыжего тянула в пристяжке, выпитая водка выветривалась через 15 минут, когда осталось километров пять— Ольга не выдержала, заплакала, отморозили всё— руки, ноги, носы. Но добрались. Поставили лошадей, растопили буржуйку, немного отогрелись и пошли поить лошадей. Решили подогреть им воды— лошади тоже настрадались из-за этих передряг, дали побольше сена и пару дней не трогали— сами осваивались и они отдыхали.

Начались наши трудовые будни.

*** ***

Как и всегда бывает, сразу после морозов и метели пришла оттепель, оттаяли дороги и люди, висели и таяли сосульки, солнышко стало вовсю пригревать— весна победила зиму и отправила в нокаут. Денег много не было— помогла Олина мама, мы купили кормов на пару недель вперёд, поначалу, когда начали ездить в Марьино— к нам подьезжали девочки, работницы Светы, и говорили— туда и туда не суйтесь, это наши точки, мы как неприкаянные ездили по району, не зная, что тут да куда, но как то само-собой получилось, что мы вошли в ритм, начали потихоньку зарабатывать, потом к нам попросилась девочка, сбежавшая от Светы— появилась первая работница, работа пошла. Днём мы подправляли и достраивали нашу конюшенку, решили поднять крышу на метр— лошади тёрлись об потолок, немного утеплить, в общем переделать до следующей зимы. Вообще было клёво— в конце улицы огромное поле, не засеянное, в паре километров— озеро, для близкого к Москве довольно чистое на то время, во дворе стоял мангал, близился мой день рождения, хозяин дома относился к нам хорошо, даже предлагал помочь, если что, с кормами, в общем для нас и лошадей это было прекрасное место. Особенно для лошадей. И для нас.

У нас не было как таковой романтики как в книгах или в кино. Мы просто встретились, занялись поначалу пьяным сексом, потом трезвым, потом взглянули друг-другу в глаза, потом потихоньку пробрались в душу, и нам обоим там понравилось и даже стало уютно— мы там поселились. Мне почему-то казалось, что навечно. Наверное так и надо было сделать— стараться, чтобы это никогда не прекращалось. Но быт, алкоголь, молодые глупые года. Всё стало как-то ломаться. А Мамоново окунуло в быт по самые уши.

Мы стали драться. Не то чтобы сразу— вошли и набили друг-другу рожи. Нет. Я первый стал поднимать руку. Нажрался— это не так, это не по моему… Ольга поначалу терпела, плакала, я её жалел, но сердце черствело, и я перестал обращать внимания на слёзы. А может не только моё сердце, а это такая особенность рода людского— черстветь. Душа перестала быть душой, она перестала ронять слёзы, а потом и она научилась давать мне сдачи. Но я забежал вперёд. Но это было.

В общем мы зажили. Справили мою днюху— не скромно, но и гостей толком не было, приехал Дима, потом заехал на шашлычёк Сергей— муж Туси, потом дядя Миша. Напились конечно. Помню, телек в окошко выставили и пили, смотрели ТВ, ржали, опять пили. Ничего нового.

Первым ушёл Данила. Л.Б. через подругу передала, что готова взять в счёт долга Даньку— мы согласились. Денег мы толком ещё не зарабатывали, а предложение было идеальным— работать на нём никто не хотел, справлялся с ним только я. Шло лето, Рыжего с Борей мы после выезда кормили, поили и выпускали в поле. В конце улицы шла какая-то стройка— хозяева выкатили бочку и каждый день наливали полную водой— для лошадей, они гуляли сколько душе угодно, валялись в траве и потом сами возвращались к калитке, дремали в теньке и ждали, когда их запустят. Ольгу они очень любили— стоило ей придти на край поля и начать их звать— они наперегонки бежали к ней, задрав хвосты. Вот такая у них была дружба. Хорошая.

Сейчас невозможно сказать, хорошо мы жили или плохо. То, как мы жили вдвоём— не укладывается в эти рамки. Но по любому жизнь наша была интересной. Как-то так. У нас частенько кто-то бывал, то Лёша приезжал с друзьями, включая Полину, на шашлык и рыбалку, и мы ехали с ночёвкой на озеро, брали с собой Рыжего и Борю, все купались, балдели. То Ольгины друзья— Юлька с Антоном приезжали— тоже была попойка и веселье. В Марьино у нас появилапсь своя точка— около клуба «ПМЖ», не знаю даже, есть ли он там сейчас. Точка приносила стабильный и хороший доход, лошадей мы сильно не напрягали— приезжали и стояли там часа четыре, потом ехали обратно, в общем жизнь шла.

Подошло Ольгино день рождения— толком даже не помню, как и что там было. Если не ошибаюсь— то были всё те же Юля с Тохой, пили, курили, говорили. Вообще мы много пили Ну и ладно. А потом пришёл тот хреновый день.

*** ***

Была наверное середина июля. Лёша позвонил часов в десять утра— мы ещё спали после выезда. Сказал, что отдыхает на озере с друзьями, судя по голосу отдыхали они не первый день, не жалея денег на спиртное. Сначала попросил пригнать лошадей покататься— я ответил, что через часа три, не раньше, пусть отдохнут после ночи. Но пьяному тяжело обьяснить— и разговор плавно перешёл в повышенные тона, Алексей требовал пригнать ему лошадей, орал, что это его лошади и он волен делать с ними всё что захочет, а мы должны ему по гроб жизни, и прочее в таком духе. То я, то Ольга сначала мягко, потом более грубо обьясняли что нет, и точка, лошади отдыхают. В конечном итоге Лёша был послан туда, куда посылать некрасиво.

На следующий день он пригнал коневозку. Я был на него зол— даже не стал выходить, Оля вышла одна, отдала ему документы, попрощалась со своими любимчиками— и вернулась в слезах. Коневоз увёз двух её друзей.

После Ольга позвонила маме, та в то время сдавала квартиру и могла помочь деньгами, попросила купить ей коня, мама дала согласие— так появился Гоша. Примерно через неделю на мамины средства появился и Ваня. Настоящих имён их я не помню, они сразу стали Гошей и Ваней. Так проще. Оба бали низкорослые, довольно-таки дружелюбные, сразу запомнили где дом, поначалу мы выводили в поле и следили за ними, чтобы не убежали— но потом стали оставлять их без присмотра. Гоша был разведчиком— постоянно уводил Ваню с поля куда-нибудь погулять, поначалу мы волновались, бегали, искали, но привыкли— к обеду они всегда возвращались домой.

К зиме конюшня была готова. Внутри поставили печку на случай морозов, всё утеплили, крышу подняли, сделали каждому коню по окошку— они постоянно стояли и попаливали за нашими передвижениями по двору, так смешно было за ними наблюдать— головы торчат, губёшки шевелятся. Вообще нам там было хорошо.

Позже мы через знакомых узнали, что Лёша отвёз Борю с Рыжим к Пепловской— Оля позвонила ей, чтобы узнать, как у лошадей дела. Как-то скомканно та ответила— всё хорошо. Решили сьездить проверить— Оля очень волновалась, всё таки Рыжий быд её любимчик. Приехали не предупредив, через девочек Оля узнала, как туда пройти, долго бродили среди какого— то заброшенного посёлка с пронившими деревянными домиками, нашли.

Конюшней это тяжело было назвать. Сарайки на три головы, сколоченные из поддонов, причём даже крыши была из них, и всё это обшито фанерой и накрыто рубероидом. Никого не было видно, мы не стали без спроса ходить— сели в сторонке и стали ждать. Часа через полтора приехала Наталья со своим парнем Виталиком, не поняла конечно, что мы тут делаем, но как-то быстро пришла в себя, повела показать, как там Боря поживает, спросили, где Рыжий— «Там, в поле.» — неопределённый взмах рукой в непонятные дали. Было уже поздно, мы убедились, что вроде всё в порядке, и поехали домой. Пепловская была из тех людей, что могли задурить голову кому угодно за пару минут. А через пару дней позвонили Олины знакомые и сказали, что на самом деле Рыжий погиб ещё в тот день, когда его Лёша забрал. Дама, которая перевозила Рыжего и Борю, спешила и плохо их привязала, плюс пол был скользкий, в общем Рыжий упал, ноги его попали на ту часть, где стоял Боря, Рыжий видимо пытался встать— задёргал ногами, Боря в панике стал прыгать— проломил Рыжему грудь и разбил голову. Умер он через буквально полчаса после того, как их привезли.

Оля записала этих людей во враги. И Лёшу, и Наталью. Сразу. И за то, что угробили любимого коня, и за то что даже не сказали о случившемся, даже когда мы приезжали, а малодушно умолчали.

За предательство.

*** ***

В середине августа дядя Миша предложил Ольге работу— он арендовал кафе на рынке, рядом с городом Развилка, и искал себе продавщицу. По пьяне пообещал пятнадцать тысяч в месяц— на те дни хорошая зарплата. Ольга согласилась, я ездил с ней поначалу, помогал по кафе, грел еду, таскал ящики, был её личным подсобником, на выезда стали постоянно ездить работницы, потом я что-то не поделил с дядей Мишей— Ольга осталась в кафе одна. К первой зарплате дядя Миша позабыл про свою щедрость— пытался отделаться девятью тысячами, но Оля встала в позу быка— и ему пришлось раскошелиться. Позже она затянула туда подругу Юльку— они стали работать посменно, два через два дня. Постепенно пришла осень. Я частенько заходил к ним в кафе, пил пиво, общался с постоянными клиентами, познакомился там с Ильнуром— парнишкой лет двадцати, который запал душой и телом на Юльку и постоянно приходил в кафе поболтать, а заодно и попытаться поухаживать за ней.

Ильнур работал в гараже. Летом ездил на автопогрузчике— разгружал и загружал машины, зимой занимался предпродажной подготовкой и ремонтом снегоходов. В очередную пьянку я спросил, не нужен ли им бестолковый работник, Ильнур пообещал спросить. Так я попал на ремонт снегоходов. Помню даже точно— третьего октября. В тот год была ранняя и холодная зима— примерно к десятому числу уже стояли первые морозы и выпал снег, который так и не растаял, как это обычно бывает. Ильнур быстро меня научил— через неделю я уже самостоятельно готовил снегоход к продаже, одному я так и не научился— регулировать карбюратор, выставляя обороты двигателя. Эту заботу я свалил на Ильнура. Когда именно— не помню, но Ильнур сломил сопротивление Юлии— и они попросились к нам переночевать. Так они стали любовниками. Юля возвращалась потом к Антону, Ильнур злился и, как и положено человеку с восточным колоритом, обещал прирезать соперника, но естественно женская мягкая рука всегда приводила его в чувство— и он успокаивался.

До сих пор вспоминаю— странно у них всё получилось. Хотя наверное так и должно быть. На сегодняшний день они женаты— вроде даже счастливы. И хоть с Ильнуром я в последствии тоже поругался, но я за него рад. Вообще я как-то постепенно стал полным идиотом, мне было на всех покласть, и я мог спокойно переписать человека из друзей во враги— и не чувствовал угрызений совести. Но видимо так надо было, раз я так поступил. Одно было хорошо— Ольга была всегда рядом и частенько меня поддерживала, а если была против— то не настаивала на своём мнении, а просто продолжала общаться с близкими ей людьми, не приглашая их в наш общий дом. Это было идеально, и я был не против. А ещё я был ревнив. Ревновал ко всем— стоило Ольге отойти и пошептаться с кем-то, всё, я рвал и метал, в ход шло всё, что подворачивало под руку— я был неуравновешен. Это было плохо, но это было, что тут скрывать.

*** ***

Так мы и жили в ту зиму. Зима была жутко холодной— достигало ночью до минус тридцати пяти, было даже минус тридцать девять— лошади в основном стояли в конюшне, хорошо мы оба работали, денег хватало, пару раз помогала Ольгина мама, давала лошадям на корма. Я так и работал на снегоходах, подходил Новый год, мы опять неплохо заработали, потом закончился январь— а вместе с ним у всех вдруг закончились деньги. Снегоходы перестали покупать и ремонтировать— меня попросили месяцок отсидется дома, пока не появятся клиенты. Ольга тоже уволилась— причины я уже и не помню. Появилась постоянная работница— Люда, они с Олей сдружились и постоянно в паре ездили на выезда. Я стал часто оставаться дома один, изредка ездил, если не было Люды, когда было более менее тепло, на выезда, но основной доход в семейный бюджет конечно был от Оли. Потом позвонил Дима— к тому времени он завязал с конюшнями и работал на складе одежды, что-то там делал, оказалось, что тётя Марина больше не хочет сдавать комнату, и ему негде жить. Я поговорил с Олей— и так Дима переехал к нам.

Дима остепенился. Пил— но редко, ходил на работу как положено, в общем социализировался. Стал откладывать деньги, всё что— то там считал, просчитывал варианты, таскал со склада обувь и продавал продавщицам в магазине и прочим шапошным знакомым, в общем крутился. У Димы был DVD плеер— роскошь по тем временам. Вечера стали веселее.

Помню, как горела конюшня Светки Б. — мы тогда с Олей ехали с выезда, ещё от МКАДа увидели дым столбом— как ёкнуло— «Конюшня горит.», помчались туда. И правда горела конюшня. По двору носилось с десяток обезумевших от страха лошадей, девочка-конюх бегала по снегу в одних носках и не знала что делать, уже стояла машина пожарников— они тушили на чердаке основной огонь. Прилетел сонный дядя Лёша, подошёл ко мне— «Там две лошади остались, жалко ведь.», и мы полезли в пекло. Над головой уже прогорал потолок, дымом заволокло внутри всё так, что ничего не было видно. Сейчас смешно вспоминать, но было как было— над головой полыхает пожар, а я подсвечиваю себе зажигалкой в поисках верёвки, чтобы вытащить лошадей. Первой мы просто открыли денник и дали пинка— она вылетела пулей и понеслась по проходу на выход. Со второй оказалось сложнее— она боялась, забилась в угол, мы уже задыхались, вдвоём тянули за верёвку— лошадь упёрлась всеми ногами и не хотела выходить, в конечном итоге я попросил дядю Лёшу дать ей по заднице хлыстом— помогло, она вышла в проход, ноги её дрожали, так мы и шли— я тянул её, рискуя, что она рванёт вперёд и затопчет меня, а дядя Лёша подгонял её хлыстом. Вышли мы вовремя— куртка на мне уже начала обгорала, когда я вышел— пожарники облили меня из шланга, так-как в капюшон насыпало головёшек, а ещё минут через пять крыша рухнула. Все лошади поразбежались сдуру по окрестностям, и мы с Ольгой часов до девяти утра скакали по переулкам в поисках беглянок. Ранние прохожие махали руками— «Туда побежали.», и мы скакали туда, поймали трёх, загнали в угол— Ольга позвонила хозяйке лошадей Свете и сказала, где мы их задержали, прибежали какие-то девочки, забрали лошадей, и мы поехали домой. Впечатлений была масса, мы были на адреналине— сон не шёл, мы поговорили— всё таки с любым может случиться, позвонили Свете, предложили помощь— могли поставить двух лошадей на время к себе. Потом была обида— спасибо сказала только одна из работниц, сама же Света даже тортика не поставила. Ну и хрен с ней, я тоже не всегда был хорошим.

А потом Оля сломала ногу.

*** ***

Случилось это на одном из выездов. Мне позвонила в истерике Люда— «Олю забрали на скорой», всё было быстро, как в тумане, пока я добрался до Марьино, чтобы забрать коня и пригнать домой— позвонила Оля, сказала, что берёт такси и скоро приедет. История конечно дальше смешная. Точнее сначала глупая, а потом смешная. Оказалось, что на выезде какой-то мужик попытался что-то там то ли наехать, то ли приставал— короче Оленька моя матом его отшила, ну а тот недолго думая её толкнул. Мужику тому местные дали по голове, а Оля не смогла встать— вызвали скорую. А там ей сказал врач, что у неё сломался коленный сустав, а точнее был «Внутрисуставный перелом большеберцовой кости», под коленной чашечкой скопилась жидкость и надо вскрывать— Ольга в истерике, как же так, такую красоту портить, у неё на самом деле были красивые стройные ноги, я ими всегда любовался, в общем она послала всех куда подальше и поехала на такси домой.

Что делать дальше с её ногой мы не знали. Это сейчас— включил телефон, залез в интернет, погуглил— есть ответ. Тогда этого не было. Оля позвонила маме, та работала медсестрой. Посоветовала подкладывать валик и затянуть всё эластичным бинтом. Я поехал в аптеку, обьяснил провизору, что случилось— посоветовала «Долобене-гель», купил сразу пару тюбиков плюс ещё крем «Кетонал» на всякий случай, пару эластичных бинтов, каких-то обезбаливающих. Затоварился с запасом. Вернулся, намазали ногу, забинтовали. Так Оля провалялась полтора месяца— нашли у кого-то костыли, через неделю с их помощью уже могла передвигаться, ездила иногда на такси в город— скучно было дома сидеть, в общем сильно не расстраивалась, не унывала, и выздоравливала. Она на самом деле сильная девочка была. Хоть и впечатлительная— могла заплакать над фильмом или просто из-за какой— нибудь фигни, которая произошла с кем-то где-то, причём малознакомым. И вообще она была хорошей. С красивой улыбкой. И очень доброй. И вообще доброжелательной— редко можно было услышать от неё, чтобы она кому-то желала зла, для этого её надо было довести по полной. Надеюсь она и сейчас такой осталась.

Потихоньку начало теплеть, Ольга опять стала ходить на двух ногах вместо одной, постепенно стала ездить на выезда, я так нигде и не работал, болтался без дела, мы с ней частенько оставались дома— ездили работницы. Дима жил с нами, но стал встречаться с какой-то девочкой-хохлушкой и частенько оставался ночевать у неё. Постепенно наступила полноправная весна, мы стали выпускать лошадей опять в поле, сдружились с соседями и ходили иногда в гости— мы обживались.

Но потом что-то переклинило дядю Мишу— и он попросил нас сьехать, дал две недели сроку. Идти к кому-то на постой не хотелось— мы уже привыкли жить самостоятельно, да и место было шикарное— вот она, Москва, под боком, и в тоже время природа, озеро, поля. Решили просто поездить по окресностям и поискать похожий вариант. Сели на лошадей, ехали, думали. В основном вокруг были дорогие коттеджи— зачем им какие-то балбесы с лошадьми. Так доехали до Бесед, заехали к дяде Лёше— он ещё не переделал конюшню после пожара, спросили, может ещё какие знакомые есть, кто примет к себе таких вот странных постояльцев— таковых не нашлось. Поехали дальше. И буквально через километр увидели огромный бревенчатый дом с пристроенным сараем. На доме под коньком прям на брёвнах была вырезана дата постройки— 1909 год. Обалдеть, дому было без трёх годков сто лет.

*** ***

Я подошёл к калитке— залаяла собака в вольере, я покричал— вышел дедок. Спросил, чего хотели. Я сказал сразу в лоб, мол так и так, ищем место под конюшню, желательно с жилой комнатой, можем предложить столько то денег. Деду идея понравилась, и он пригласил нас посмотреть хозяйство изнутри.

Сарай был добротным и старым, как и сам дом— позднее мне пришлось поменять пару нижних сгнивших брёвен, чтобы лошади не разломали его окончательно. Но в общем было понятно, что даже в лютые морозы тут будет тепло— дед сказал, что когда была его жена, они держали тут коз и кур, в общем жили как и полагается деревенским жителям, при хозяйстве. Комната была неотапливаемая— но мы были молоды и оптимистичны, да и выхода не было— ударили по рукам, договорились, что за пару дней переедем. Помогал нам переезжать знакомый с рынка.

Перевозить было что. Помимо амуниции и наших шмоток у нас к тому времени была морская свинка, три кошки и кот. С ними отдельная история.

Тогда мы ещё работали на рынке. Там была кошка Маша, мы её по приколу называли Марь Сергеевна. Где-то, как-то она нагуляла себе беременность. А хозяева рынка хотели её вывезти в лес в мешке и выкинуть. Зима, мороз минус двадцать пять. Мы с Ольгой долго не размышляли— Марью за пазуху, поймали частника— и домой. Родила она трёх котят. Одного мы отдали одной из девочек-работниц. А потом появился Кот. Местная уличная кошка родила двух котят, видимо молока не хватало— одного стала отгонять. Ну, Дима как-то услышал мяуканье слабенькое такое— а этот котёнок забился на крышу, а на него две крысы нападают. В общем Димон его спас, выкармливал, со шприца молоком поил и фарш покупал, все дела. Вырос огромный и пушистый кот Кисик. Так и остался. После мы ещё пытались два раза завести собак— первая была Тинка— подарили нам щенка алабая, девочку, недотянули до прививок неделю— где-то подхватила чумку и загнулась, потом был пёс Батон— полностью белый лохматый щенок, эдакий шерстяной клубочек, мы всегда посмеивались— лабрадор, похож был, подрос, а потом чем-то отравился на улице, нашёл какую— то полугнилую шкуру и притащил, мы его к ветеринару— не помогло, помер. Жаль конечно, но было что было.

Устроились, заказали кормов. Условия для лошадей конечно были шикарные. Правда пришлось со временем постелить новый пол— старый был прогнивший и лошади стали его проламывать, кое— где подзалатали крышу, сосед Вася даже просил запускать к нему на участок лошадей— ему лень было косить траву, а тут и покосили— и удобрений накидали, до озера было немного дальше, чем с предыдущего места, до МКАДа зато всего 700 метров, соответственно до Марьино мы стали доезжать за 25 минут, так что всё оказалось даже лучше. Не хватало только поля— это была проблема, но свежую траву частенько привозил один мужик из местных, который зарабатывал тем, что косил газоны.

Дедок был добрый, немного хитроватый, как и все деревенские, но не наглый, хорошо относился к нам. Был тихий алкаш— помню постоянно набирал водки и пиво «Охота крепкое», пил недели три, потом бросал— покупал чекушку водки и растягивал её на целый день, чтобы руки не тряслись, потом пару дней отлёживался, пил настойку пустырника, чтобы сердце из груди не вылетело, потом брился, стирался, наводил порядок в голове и в своей комнате, дней десять наслаждался трезвостью— и срывался в магазин за пивом, а следом и за водкой.

*** ***

Всё было как и прежде— бухло, шашлыки, какие-то друзья, наши с Ольгой пьяные разборки и драки— как-то от всего этого я стал уставать. Так пролетело лето— на выезда я практически не ездил, обленился, сидел на шее у Оли, альфонсил потихоньку. Решил попробовать по другому— договорились с Олиной мамой— я сьезжу домой, в Минск, восстановлю паспорт, она мне сделает регистрацию, чтобы я смог найти нормальную работу, короче начать новый образ жизни, подвязать с пьянками и не перебиваться случайными заработками. Паспорт я потерял ещё в 98-ом году, и так и не восстанавливал. Кто-то не верил— ведь в Москве постоянно останавливают менты, требуют документы и регистрацию, но мне как-то повезло, за все эти восемь лет меня останавливали два раза, я отсиживал положенные три часа и отпускался обратно. Наверное это везение, а может просто они не обращали на меня внимания потому-что я не обращал внимания на них, не знаю.

Собрались. Чтобы купить билет— сьездил в ближайшее РОВД, наплёл, что украли паспорт в метро, написал заявление— и через час у меня на руках была справка об утере паспорта. С этой справкой купил билет на 20-е августа, Оля меня проводила, как и положено расцелоловались— и я поехал. С сестрой я на то время частенько созванивался, отмечался что жив-здоров, так что о своём приезде предупредил заранее.

Минск поменялся за четыре года, которые меня тут не было. Вместо раздолбанных гниловатых такси около вокзала стояли неплохие иномарки, город стал чище, появились красивые вывески, да и вообще— дома подкрашены, дороги с новеньким асфальтом, поубирали всякие разномастные ларьки вдоль дорог— на остановках теперь стояли аккуратные павильоны, торгующие всяким барахлом, а главное пивом и сигаретами, помню сигареты «Премьер» — они очень похожи по виду на «Мальборо», помню, увидел мельком— цена небольшая, решил купить, сую в ларёк бабло— «Дайте мне мальборо!», а продавщица на меня как на идиота— «А где вы мальборо видите?», я присмотрелся— а это Премьер вместо Мальборо написано. Смешно получилось. Проехали. В общем родной город меня порадовал. Доехал на родной район, по пути купил симку в телефон, скинул номер в СМС Ольге, чтобы могла звонить, как-то так получилось, что с России ей по «Мегафону» было в три раза дешевле звонить с мобильного, чем мне ей туда, в Беларуси тогда сотовая связь межгород стоила дорого.

Позвонил в дверь— открыл мне второй муж сестры, Дима. Я даже немного испугался— огромный чувак, под два метра ростом и килограмм под стодвадцать, вышла из кухни Вера— её к тому времени тоже подразнесло, она была на восьмом месяце беременности, ходила довольная и улыбалась. Дождались батю. Сели, вроде что-то даже выпили— не помню. В этот день я помирился с родным отцом— я давно осознал, что во многом был не прав, но мы до того дня так и не общались, я только передавал ему приветы через сестру, и спасибо ему, что у него хватило сил подождать, пока я самостоятельно этого не пойму, что он никогда не желал мне зла, а во всём виноват был я сам. На следующий день с похмелья сфотографировался, лохматый, помятый, потом с сестрой сьездил в паспортный стол, так-как его перенесли в Лошицу и я не знал, как туда добраться, проплатил за ускоренное изготовление— пообещали, что через неделю будет готов. Неделя пролетела быстро— я толком никуда не ходил, немного погулял по городу— было на что посмотреть, в этом плане президент молодец— построили много красивого, старое восстанавливали, город расцветал. Помню, что захотелось попить вечерком пива— оказалось, что после одинадцати вечера выпивку не продают, такой вот закон приняли. После Москвы для меня это было дико— как это так, на ночь не выпить пива, поэтому стал заранее закупать на вечер с запасом. Сьездил, получил паспорт, купил билет обратно— и вернулся через две недели после отьезда. Ольге соврал, на какое число купил— хотел проверить, чем она без меня занимается, на столько я был ревнив и глуп.

*** ***

Приехал я часов в восемь вечера— Оленька как раз кормила лошадей перед выездом. Обрадовалась, я похвастался паспортом— я теперь был полноправным гастарбайтером— с паспортом и желанием заработать денег. Но эти две недели отсутствия и сыграли свою плохую роль в наших отношениях. Лучше бы я никуда не ездил.

К тому времени у нас появилась новая работница, имени уже и не помню— до нас она работала у Светы Б., но они что-то не поделили, вроде поругались из-за того, что Света не хотела купить нормальных попон для лошадей— лошади зимой ходили под солдатскими одеялами, которые были вечно сырыми, лошадей кормила скупо, гоняла девочек работать днём и ночью— лошади не жалелись, отрабатывали по 12-14 часов в сутки. Пришла она к нам примерно за неделю до моего отьезда в Минск— она мне как-то сразу не понравилась, но Ольга с ней сдружилась, они хорошо общались, и я отступил— женская дружба, тут мужику делать нечего. По моему приезду она уже основательно у нас поселилась— привезла себе постельное, зубную щётку, мнея это напрягло. С Ольгой они о чём— то постоянно шептались, посмеивались, глядя на меня— меня это раздражало, может разговор шёл не обо мне, но алкоголь и врождённая мнительность сделали своё дело. Примерно через неделю после приезда кто-то мне шепнул по «дружески», что Оля с этой работницей ездили куда-то на лошадях в другую конюшню, там оставались на целый день, вернулись только под утро через полтора суток. И тут меня понесло.

Я разозлился. Закатил скандал— почему я узнаю от кого-то, что она куда-то ездила, а сама мне ничего не рассказала, Оля сказала, что ездила к Пепловской в гости, а мне не говорила— потому-что знала, что я Наташу после событий с гибелью Рыжего возненавидел, я заподозрил её в измене— ну а что я мог себе придумать ещё умного, в общем пошла трещина в отношениях, которую я сам и создал. И вместо того, чтобы как-то залатать ей— я сам её и расширял, выгнал с конюшни эту работницу, стал сам с Олей ездить на выезда, вроде старался не вспоминать о случившемся— но всё это всё равно прорывалось наружу, в общем я сам всё и портил. Так прошло недели три, мы ехали с утра домой, набрали с собой бухла, по приезду покормили лошадей— и после напились до полного отключения мозгов— долго ругались, Оля мне выносила мозг, что я беспонтовый и от меня мало толку, в чём была на все сто процентов права, но я же был мужик— я громогласно посылал её подальше, орал, мы неплохо так поругались, но потом она ляпнула это слово:

— Импотент.

Всё. На этом меня переклинило. Наверное это было не слово, а лезвие, которое разрезало последнии нити, за счёт которых наши отношения ещё держались на плаву. Я помню, как она мне говорила, когда мы познакомились, что я первый, с кем она начала нормально кончать в постели (Прости меня, Оля, за подробности нашей интимной жизни). А тут Я? Импотент? В общем было задето моё самолюбие, да наверное любому мужику скажи его жена или подруга подобное— его переклинит, вот и меня увело на пьяную голову, я сказал, что не хочу с ней больше разговаривать, она легла и уснула пьяным сном— а я сидел ещё примерно час, пил пиво, доводил себя мыслями о том, что раз она такое сказала, то значит изменила, а сделала это— когда ездила к Пепловской, в общем надеюсь я понятно описал, как сам себя загонял в точку невозврата.

На тот день у нас были заказаны корма и надо было расплатиться с дедом за аренду— деньги лежали у Оли в сумке. Я собрал свои вещи, забрал все деньги и уехал. Зачем я это сделал? А я до сих пор не знаю. Просто сделал.

Доехал на частнике до Марьино, оттуда метро, Белорусский вокзал, билет на автобус до Минска— до отправления было полтора часа, набрал пива, нажрался до полного отключения— смутно помню, что звонила Оля, просила вернуться, я ей слал всё дальше и дальше, я позвонил сестре и сказал, что вечером приеду, потом отключил телефон и выбросил симку, сел в автобус— и проснулся только на первой остановке, где сходил в туалет, потом опять провалился в сон— и очнулся уже в Минске.

Приехал домой. Сестра уже родила дочку, места спального для меня не было-постелила мне на полу. Проспался. Напился, опять проспался. Начал трезвонить с городского по межгороду Ольге— какой же я был идиот, всё чего-то требовал, орал, потом пьяно плакал, потом опять орал, а через неделю голос ей стал холодный и она не отвечала на звонки, а ещё через неделю вместо неё поднял Коля и сказал, чтобы я отвалил, после дал трубку Ольге, и она сказала что всё, я люблю другого. Коля— это Ольгин бывший, брат Антона, который жил с Юлей, всё вот так запутанно, но когда Николая посадили— она его не дождалась, встречалась с Сергеем, потом стала жить со мной, когда же Коля освободился— она ему отказала, разговор по телефону шёл при мне— он ещё пару раз звонил, я бесился, Ольга швыряла трубку… И то, что она теперь с ним, меня вообще убило— я перестал спать. У меня сносило крышу— я напивался до полной отключки, а через час-полтора вскакивал с бешенно колотящимся сердцем, курил, бродил по квартире, скрипел полами, сидел на кухне, молча смотрел в окно, жрал тоннами пиво— и не мог напиться, и дня через три сорвался обратно в Москву.

Куда мне пойти? Со всеми знакомыми я поругался— ранней весной с последним другом, Димоном, поступил некрасиво, что-то там не поделили— ну я ведь хозяин, глава семейства, вот я и дал ему две недели на поиски жилья— Дима тогда сильно обиделся, ведь благодаря ему я вообще попал на конюшню, а значит и с Ольгой встретился, а тут я всё забыл, я вообще стал злобный. Эдакий злобный карлик из сказки— мне вообще сейчас непонятно, за что меня Ольга любила всё это время. Поехал в Марьино— выцепил там девочку Люду, нашу бывшую работницу, мы с ней всегда неплохо общались, я даже как-то пытался к ней подкатить— но не получилось, бред конечно.

Ольге я пытался изменить два раза. Первый раз— тоже с нашей работницей, Лизой. Лиза была девочка смазливая, красивая, тихая, не знаю, как на сегодняшний день— но на тот момент эдакий хрупкий ангелочек со смазливым личиком и покладистым характером. Как-то так получилось, что приехали одновременно Лиза и Люда— кинули честный жребий, с Ольгой работать поехала Люда, а Лиза осталась у нас ночевать. Были мы уже поддатые, попили ещё пива— и я просто стал приставать, Елизавета вроде была не против, долго не думая я её раздел— но тут она сказала, что девственница, а годков ей было всего 16, соответственно я, воспитавший в себе кучк принципов, не смог взять на себя такой ответственности— я извинился, но эрекция— вещь сложная, я даже не ушёл— я убежал в сортир, каюсь— рукоблудил— но Лизу не тронул. После этого Лиза к нам больше не приезжала. Потом примерно такая— же история с Людой— я думал, что она уже пробовала секс, мы все были пьяные, Ольга уснула— и я перебрался на «гостевой» диван, в Людмиле под бочёк, сонную раздел, мы целовались, но и она оказалась ещё девочкой, я просто переполз к Ольге на кровать и там сбросил балласт. Глупо? Я знаю, глупо, но пьяные выходки— это и есть пьяные выходки. В общем кто-то сверху и в этот раз уберёг меня от измены.

С Людой мы проторчали долго— жрали пиво, я спросил, что там сейчас с лошадьми— оказалось, что Оля тусит у Юли, встречается с Николаем, за лошадьми смотрят девочки— Оля перестала приезжать и отдаёт все деньги работницам, чтобы кормили лошадей, и тут я стал плакать. Реально— я плакал навзрыд, как сопляк, и не мог остановиться. Почему? Да потому-что сошел с ума, остатки самообладания растворились, я хотел подохнуть как собака. Я, сам того не понимая, вступил в отряд «Нечего терять».

*** ***

Пять дней прошли как в тумане. Я до сих пор многого не помню. Звонил Оле— она сказала, что у неё умерла мама и ей сейчас не до коней и не до меня. А мне было до лампочки— я уважал её маму, но на тот момент для меня моя беда почему-то была самой страшной, самой что ни на есть важной, все должны были бросить свои дела и помогать только мне, но всем было пофиг, я недоумевал, как-же так, ведь я персона, а меня не замечают, потом мы поехали с Людой ночевать к дедку— работницы уже уехали на выезд, дед спал пьяным сном— мы пробрались и легли на диван.

К тому времени Люда увлеклась наркотиками и у неё обнаружили гепатит «Б». В мой воспалённый мозг проникла идея— трахнуть Люду, заразиться и умереть. Бред? Бред. Но я так и сделал— и все пять ночей мы спали с Людой— а я звонил Ольге и клялся в любви, на третий день, вечером поехал к тому дому, где она подвисала с новой-старой любовью, орал что-то там в окно, в телефон, грозился поджечь их и себя, нёс такой бред, что вспоминать страшно, в итоге, чтобы оттащить меня от квартиры, позвонила Оля, договорились встретиться около метро— естественно пришла не одна, а вчетвером— она с Колей и Юля с Антоном, мне справедливо навешали люлей, вяло как-то, но навешали, видимо пожалели, помню, что за шиворот отвели к Юльке домой, затащили на кухню, что-то там выясняли, чего я хочу, а я плакал как полный идиот, бормотал, что люблю Олю, требовал её вернуть— голова не соображала на тот день уже ничего. Мне просто и прямо сказали— «Появишься, и прикопаем в леске.», я уехал, опять Люда, дедок, кровать…

На следующий день позвонил— сказал, что всем трындец, выловлю по одному, всех убью— один останусь, ночью Оля приехала в марьино со своей «охраной», от греха подальше забрала лошадей у девочек, перевела на другую конюшню, на Октябрьскую, рядом с парком имени Горького. Я не знал, как её найти, обзвонил всех, кого знал— мне сказали, где она стоит, днём нашёл конюшню, дождался вечера, Приехала Оля с Юлей, я напросился сопровождать их на выезде— не знаю почему, но по доброте душевной Ольга согласилась, я пробродил с ними всю ночь, а потом, когда поставили лошадей, и девчонки собрались уезжать— я озверел и окончательно потерял рассудок. Как же так, вот сейчас моё золотко возьмёт— и уедет к другому, я схватил тогда её за волосы, бил, она упала— я тащил её за волосы по грязи, приставил «розочку» (разбитую бутылку с острыми краями) к лицу— «Порежу на фиг!», вывел так на Ленинский проспект, сели в мотор втроём— я, Ольга и Юля. Юля хотела звать милицию— Ольга сказала, что не надо, всё будет нормально, они назвали таксисту адрес— довезли Юлю, мы с Олей дальше— в Беседы, я опять расплакался— а она меня жалела, идиота, помню даже уложила спать— ей звонили, за ней приехали— но она запретила заходить, сказала подождать на улице, и они ждали— а я наконец то уснул. Проспал я около двенадцати часов— естественно Ольга уехала сразу, как я уснул, и я остался опять один.

А потом опять рвало крышу, я позвонил бате, плакал в трубку, просил меня забрать отсюда, батя сказал— «Сынок, я тебе перезвоню через пятнадцать минут, ничего только не вытворяй.», перезвонил, сказал, что купил билеты на поезд, приедет с утра во столько-то, мы встретились с Людой, опять комнатка у деда, легли спать вместе последнюю ночь— с утра на вокзал, приехал батя. Помню, как я летел к нему, обнял и заплакал опять, навзрыд— но с каким-то облегчением. Батя купил на поезд билеты обратно в Минск, отправление через пару часов, и мы с Людой распрощались, а заодно я попрощался с Москвой…