Спасатель

Два детских страха было у Андрюшки Кожина — зимний и летний, огонь и вода.

Первый случился, когда ему едва исполнилось шесть лет. Что-то там, у них во дворе, делали солдаты, — траншею какую-то долбили в промерзшей земле. Серёжка, выйдя во двор, глянул на них и занялся сугробом, ковыряя его своей лопаткой. Поднять глаза на копошащихся поодаль солдат его заставил странный пугающий звук: «ввух» выхлопнуло, «ввух» и — вспыхнуло! Андрюшка увидел, что на черной раскопанной земле лежат два железных листа, пронизанных множеством отверстий, сквозь которые бьёт огонь, — как из форсунок газовой плиты, только сильнее. Мальчишки солдаты сидели на корточках рядом и смотрели как рвётся пламя, раскаляя докрасна металл; Серёжка, выронив лопатку, тоже. Вдруг один из солдат поднялся, отошёл подальше, разбежался и — кинулся на этот огонь. Шинель его распахнулась в прыжке черными крылами, пламя метнулось, и он ухнул сапогами о землю прямо перед Андрюшей. Мальчишка попятился, а навстречу летел над огнём следующий, а за ним ещё один, и ещё, и ещё… Андрюша каким-то образом знал, что каждый из этих солдат должен был загореться в прыжке над огнём, но они превращались в чёрных птиц, летели сквозь и не горели. Это было ужасно.

С тех пор при виде большого огня у него екало сердце — коротким, мгновенным перестуком; детский страх никуда не делся, его надо было раз за разом преодолевать.

То же Андрей испытывал, подходя к воде — речке или бассейну, неважно. Это началось с того июльского дня, когда мать с подружками-соседками и детьми решили устроить пикник на поросшем тальником пологом берегу Казанки. Пока взрослые хлопотали, расстилая покрывала и выкладывая снедь, соседская Светка, такая же второклассница, как и Андрюшка, заманила его в воду. Речка была тихая, тёплая, и они, смелея с каждым шагом, пошли вглубь, тихонько переступая по илистому дну и завороженно следя за солнечными бликами на водной глади. На очередном шажке ноги у Андрюшки поехали, дно куда-то исчезло, и в следующее мгновение он канул в омут. Мать увидела его, отчаянно лупящего по воде руками и ногами, кинулась, вытащила и долго еще, прижимая сына к себе, слышала, как колотится о ребра его сердчишко. Но в следующую субботу Андрюшка буквально силком потащил мать на реку, зашёл в воду по пояс и бросился вперёд, по-собачьи подгребая под себя; поплыл.

Подростком он был уже отменным пловцом, вода принимала его и была другом, но и этот детский страх никуда не делся, и его надо было преодолевать.

По иронии судьбы Андрей отслужил срочную в водолазах, а после армии поступил в Ивановское пожарное училище; преодоление страха стало частью его профессии.

— Подполковник Кожин, стать в строй! — прогремело у него над ухом; Андрей встряхнулся и недовольно покосился на лыбящегося за рулём начальника. Их «УАЗ-Патриот» шустро катил по новенькому асфальту от Иннополиса на Казань, мартовское солнце щедро заливало белеющие окрест поля и луга и еще укрытую подо льдом Волгу, вид был умиротворяющим, и Кожин потянулся за сигаретами; почему-то его тянуло курить не тогда, когда что-то напрягало, а когда было хорошо.

— Ты бы добавил, Руслан, — обед скоро, а мы всё катаемся.

— Провоцируешь командира на нарушение ПДД? — вкрадчиво поинтересовался полковник Хисамов, добавляя, однако, газу, — или думаешь что раз МЧС, то все должны лететь как на пожар?

— Типун тебе на язык, — отмахнулся Кожин, — третий месяц без ЧП живём, накликать хочешь?

Они были не то что друзьями, а крепкими приятелями. Хисамов пришёл в пожарную охрану после Екатеринбургского училища, когда Кожин уже был начальником караула, и поначалу они относились друг к другу как и положено желторотому «тушиле» и матерому «огнеборцу», но постепенно восьмилетняя разница в возрасте затушевалась: Руслан очень быстро вошёл, что называется, в профессию, а тут ещё обнаружилась схожесть характеров, — оба были заводилами в любой компании, оба знали меру в выпивке, а всем видам отдыха предпочитали ленивое созерцание каких-нибудь природных красот в окрестностях, «расслабуху». Довольно долгое время, когда дочка Кожиных Саша училась в начальной школе, сын еще только планировался, а в семье Хисамовых детей не было вообще, они каждую летнюю субботу (если не выпадало дежурство, конечно) спозаранку грузились впятером в кожинскую «шестёрку» и уезжали на выходные в Алексеевский район, километров за 40 от Казани, на крутой берег Камы. Разбивали палатки, устраивали шашлыки, ели, выпивали, конечно, и пели песни — русские, татарские, английские, кто какие любил или вдруг вспоминал. И гуляли по пустынным перелескам, и лежали, в полудрёме, на берегу, наблюдая, как далеко внизу проплывают изредка, сверкая в ночи огнями, прогулочные теплоходы и слушая, как оттуда чуть различимо доносится музыка. Не такая, какую они знали. А иногда и такая.

А потом Женя родила сына, Кожин купил в деревне на левом берегу старый пятистенок с участком, затеял здесь строительство капитального кирпичного дома, и поездки «дикарями» сошли на нет. К этому времени оба уже отошли от боевой работы, причём Руслан на каком-то вираже обскакал Андрея, став начальником службы пожаротушения Центра управления в кризисных ситуациях МЧС по РТ, а Кожин оказался у него в замах, одним из четырёх начальников дежурных — сутки через трое — смен. Не сказать, чтобы Кожина такой поворот обрадовал, но и расстраиваться особо было нечему: в конце концов нацкадры в Татарстане ускоренно продвигались всегда, а применительно к Руслану такая «ускорёнка» была оправдана как уровнем его подготовки, так и по возрасту; Кожину 4 года назад уже светил уход на пенсию по выслуге лет, чуть оставили, какая там карьера.

Выщелкнув окурок в окно, Кожин повернулся к Хисамову:

— Как думаешь, этот пацан надолго там засел?

— Какой пацан? — удивился Хисамов.

— Ну этот, в джинсах-дудочках, мэр.

— Да кто их знает, — пожал плечами Хисамов, — он же москвич, как я слышал, в Сколково работал, теперь вот сюда прислали, Иннополис поднимать. Поднимет — уедет, наверное.

— Да что он поднимет, Руслан, этот желторотый!? Мы сегодня что с ним обсуждали? — размещение временного пункта пожарной охраны. А ты обратил внимание, как у них канализация устроена — с финишем в отстойнике, в выгребной яме, короче. Опять временная схема, говно из «города будущего» цистернами вывозят!

— Это ещё ладно, — возразил Хисамов, — могли просто пустить трубу к Волге, и айда.

— Ну да, как-то не додумались. Ты знаешь, я читал, что когда первый корпус Сколково открывали, — презентация, Медведев, то-сё, — и приспичило кому-то из начальства, а тут бац — новое открытие: туалеты в «царстве стекла и бетона» забыли устроить! Ты можешь себе представить?

— Не могу, — признался Хисамов, — по-моему, это брехня. Уж что-что, а насчёт пожрать-посрать у них всё налажено.

— А я могу, — разгорячился Кожин, — потому что у этих ребят всё, сука, временное, ну вот всё! Налетят, напилят-нарубят — и на новое место. А кто на одном сидит, так вокруг уже всё дотла, потому что на его век хватит, а там…

Хисамов молчал, сосредоточенно следя за дорогой, потом не вытерпел и, не глядя на Кожина, обронил сухо:

— Забей, Андрюха, ты и на гражданке не пропадёшь. Кожин напрягся, а Хисамов, покосившись на него, продолжил:

— Ты посмотри на себя, ты же в полном порядке, чистый рейнджер или как там у америкосов такие молодцы зовутся? — руки откуда надо растут, голова на плечах, забей!

— Руслан, — со вздохом ответил Кожин, — я разве об этом? Я понять не могу, как это так у нас в стране устроилось, что всякие жоповёрты вихлястые как сыр в масле катаются, а такие, как мы, навья-ют по 25 лет, и их на пенсию в 25 тысяч выкидывают. По штуке за каждый год среди огня и головёшек, ты сечёшь?

Хисамов засопел, тоже начиная, кажется, заводиться, и покрепче перехватил руль; они въезжали на Займищенский мост через Волгу. И тут запищала рация.

— Кожин, — буркнул Андрей в трубку, послушал и сообщил, — нам 20 минут езды, сейчас будем.

— Ну вот, брат, — отвечая на немой вопрос Хисамова, — пожар нам к обеду поднесли, ТЦ «Адмирал» горит.

— О, ё, — выругался Хисамов, — опять торговый центр! Сильно?

— По второму номеру, пристрой какой-то занялся.

— Ладно, если так.

Оба замолчали. Шины с шипением сглатывали дорогу, Волга медленно разворачивалась панорамой по плавной кривизне мостового перехода, на горизонте угадывалась Адмиралтейская слобода; мартовское солнце стояло уже на закат, пошёл второй час пополудни.

Торговые центры в последние пару лет горели в Казани и окрестностях с завидной регулярностью, и горожане начали поговаривать, что это власти таким радикальным способом сгоняют разношерстных торговцев в новые ТЦ, с новыми, порой в разы более высокими, арендными ставками. Говорили, впрочем, и о происках конкурентов, хотя различить, где кончаются интересы чиновников и начинаются интересы бизнесменов-арендодателей было затруднительно. Пожарные эту тему тоже обсуждали, конечно, — между собой и на официальных «разборах полётов», но к досужим рассуждениям относились, в основном, скептически: для того, чтобы занялось, достаточно было какого-нибудь раздолбая сварщика, которому поручили поправить угол торгового павильона, или беспечного «сына Востока», взявшегося среди тряпья сварить себе на открытом огне похлёбку. Хотя… В мае 2013-го, когда Кожин ещё только осваивался на бумажной работе, в должности дежурного по службе, ему пришлось участвовать в составлении описания пожара в торговом центре «Новая Тура», построенном в чистом поле в 15 километрах от Казани и сгоревшим погожим понедельничным днём за 8 часов, и он был поражён, как простенько всё сложилось: некое возгорание в двух — сразу! — складских помещениях, площадью в жилую комнату, а уже через час огонь бушевал на территории в 600 «квадратов» и в конечном счёте пожрал более 20 тысяч квадратных метров ТЦ. В новом комплексе, с автоматическими системами пожаротушения, — это как? По идее, «описание», представляющее собой многостраничный документ, поминутно восстанавливающий картину пожара и его ликвидации, с массой расчетных формул и схем, должно давать исчерпывающие ответы на такого рода вопросы, но что-то всё равно укрывалось от глаз в дыму и копоти, не позволяя прийти к абсолютно однозначным выводам. Пожарные осторожно склонились к возможности поджога, следствие по возбужденному по факту уголовному делу — тоже, и… Год спустя расследование приостановили, насколько Кожин знал, — за невозможностью установить подозреваемых. Хоть в поджоге, хоть в халатности. По счастливому совпадению пожар случился в заблаговременно объявленный в «Новой Туре» санитарный день, так что посетителей не было, и жертв удалось избежать, а комплекс был застрахован, и владельцам благополучно возместили ущерб.

Когда они подъехали к площади перед «Адмиралом», солнце уже не светило, его заслоняли густые, иссиня-чёрные клубы дыма, валившие от торгового корпуса. Хисамов и Кожин переглянулись — какой тут к чёрту второй номер, пожар явно тянул на четвёртый, предпоследний по классификации — и побежали к штабному фургону, воткнувшемуся в углу огромной стоянки, забитой разномастными легковушками. Здесь командовал майор Шандыбин, и по его лицу было видно, что всё идет далеко не так, как записано в сценарии пожаротушения на этом конкретно взятом объекте.

— Бардак во всей красе, мужики, — раздражённо сообщил Шандыбин, — эти чурки минут 20 сами пытались погасить пристрой, пока какая-то баба по мобиле не позвонила. И вообще тут не должно быть по схеме пристроя, и вон там, в западной части — тоже! Когда успели нагородить, хрен его знает.

— Понятна обстановка, — сказал Хисамов, — ставь задачу.

— Хер ли я вам поставлю, — сплюнул Шандыбин, — у меня 12 пацанов всего, кем командовать будешь?! Помогите, вон, этих как-то организовать что ли.

«Эти» были покупатели, валом валившие из здания ТЦ, в основном женщины средних лет, некоторые в ободранных колготках, — падали, похоже, спеша выбраться. Кожин обернулся на них, вслед за взмахом руки Шандыбина, и вдруг словно что-то переключилось в его зрении, — площадь резко отдалилась, как если бы он посмотрел на неё в перевернутый бинокль, люди на ней превратились в чёрно-серые точки, и при этом он совершенно отчётливо узнал среди бегущих навстречу свою жену — «жинку-Женьку», как он её ласково дразнил иногда.

Она так бегала ему навстречу от своей заводской проходной, когда они «дружили». Завод стоял на отшибе, работников со смены и на смену возили вахтовые автобусы, не способные за раз вместить всех, и многие, главным образом молодые, конечно, наперегонки спешили успеть на первый развоз. Женька на самом деле была похожа на хохлушку из казачек, — чернявая, плотно сбитая, весёлая и теплая. Уютная. Они познакомились случайно: встретились взглядами в магазине, и оторвать глаза друг от друга с тех пор уже не могли. Ей было всего 23 тогда, в 1992-м, она только-только закончила ткацкое училище, но по специальности в Казани устроиться не получилось, и Женя пошла на завод, где работал отец, «Серп и Молот». Завод делал канатные дороги, а строго говоря — подвесные транспортёры для угольных шахт и горно-металлургических предприятий, и при Советском Союзе процветал, — как говорится, страна давала угля, пусть мелкого, но много.

Забеги для неё прекратились, когда одним прекрасным летним вечером Андрей встретил Женю у проходной за рулём «копейки», первой модели «Жигулей», купленной им с рук тоже за смешные деньги, но всё же ввергшей Кожина в долги. Андрей был горд, Женя — сражена; вскоре они поженились.

…Зло посмотрев на Кожина, женщина прошла мимо. Конечно, это была не Женя, померещилось. Но площадь была та, и заводской корпус тот, и центральный выход устроенного на его месте торгового центра новые хозяева сделали там, где была проходная. Разница была в том, что землисто-серый фасад закрыли яркими, охристо-жёлтыми, сэндвич-панелями, а по гребню крыши вместо жестяных багровых букв названия завода (с молоткасто-серпастой эмблемой, конечно) протянулась сверкающая алым пластиком вывеска — «ТЦ Адмирал». То и дело перекрываемая клубами густого чёрного дыма, сегодня она смотрелась особенно эффектно.

Они поженились, и тут — так совпало — завод, который в начале 90-х еще работал по инерции и худо-бедно кормил Женькину семью, встал. Его канатные дороги, его люди, его станки и оборудование оказались никому не нужны — вообще. Станки какие-то ловкие люди (известное дело — невидимая рука рынка) вывезли на металлолом, рабочие разбрелись кто куда. Жить на одну кожинскую зарплату было невозможно, даже с приработкам от извоза, которым он занялся в свободное от службы время, и еще через полгода Женины родители объявили молодым, что перебираются в деревню, к родственникам. Мол, там и сами прокормимся, и вам продуктами помогать будем. Устраивать протесты Андрей и Женя не стали, всем всё было понятно, просто посидели за ужином со стариками, выпили по рюмке, потолковали, а наутро Андрей их увёз. Помимо продовольственной помощи у этого решения был ещё один плюс: «двушка» в панельном доме, в которой они жили все вместе, осталась теперь молодым, можно было подумать о детях, тем более, что Кожину удалось пристроить жену в диспетчерской пожарной охраны; жизнь, можно сказать, налаживалась.

…Рёв сирен вернул Кожина к действительности, — на площадь перед ТЦ и вдоль фасада здания пытались въехать с десяток пожарных машин. Это значило, что начальство перевело пожар в 3-ю категорию, к 12 бойцам, первыми прибывшим на тушение, подоспела подмога. Но толку было чуть: бойцам пришлось на руках оттаскивать легковушки покупателей, чтобы освободить площадки с гидрантами, потом обнаружилось, естественно, что их надо размораживать, поток воды, хлынувший, было на стену горящего пристроя от гидранта внутри здания, тут же превратился в подобие декоративного водопада в ванной комнате какого-нибудь новорусского, — давление было хорошо если на четверть от требуемого…

Кожин посмотрел на часы: с момента возгорания, если верить Шандыбину, прошло уже примерно 40 минут, — много, очень много для такого насквозь горючего объекта. Несколько пожарных расчётов кромсали и крушили сэндвич-панели на пристрое и фасадной стене основного здания, стремясь прервать поток огня, более-менее заработали брандспойты, но видно было, что огонь пошёл уже туда, внутрь, подпитываемый током воздуха. «Ничего там у них нет, — подумал даже с какой-то меланхоличностью Кожин, — ни автоматики, ни противопожарных перегородок, гуляй, стихия».

Стихия, меж тем, вовсю гуляла и вовне: на площадке перед ТЦ собралось уже около 30 единиц пожарной техники, но часть автомобилей посетителей так и осталась на стоянке («где, бл, их хозяева, где ГАИ?!», — прокричал Руслан неизвестно кому по телефону; Кожин пожал плечами), не давая пожарным как следует развернуться, а вдобавок ко всему у центрального входа в здание возникла заваруха: группа жилистых мужчин буквально смяла заслонявших вход пожарных, и в образовавшийся коридор хлынули торговцы. Сменяя друг друга, они входили в здание, в дым и огонь, и выходили оттуда с тюками тканей, коврами, рухлядью, какими-то ящиками, коробками, сбрасывали всё на асфальт и шли назад. Спасали своё добро.

Этот торговый центр был моллом для бедных, если можно так сказать. Новые хозяева раскроили заводской корпус на тысячи клеток, соорудили над выгородками антресоли для хранения товаров, тут же пристроили пару кафушек с неизменной шаурмой и прочими «восточными яствами», и дело пошло. За каких-то пару месяцев торговые точки заняли продавцы из Китая, Вьетнама, Средней Азии, слегка разбавленные местными, татарами и русскими, — собственники, возившие товар буквально на себе, и наемные продавцы — такой Вавилон на окраине города посреди России. Здесь торговали одеждой, обувью, коврами, утварью, бижутерией — всем, что можно продать, арендные ставки были щадящими, цены на невесть где произведенное — тоже, и ТЦ быстро стал популярным среди множества казанцев, привыкших считать каждый рубль. Достаточно популярным для того, чтобы получать прибыли, которые и не снились прежним, заводским, начальникам.

…У центрального входа закричали — сначала женщины, потом, густыми матюгами, мужики, раздался чей-то плач, причитания, Хисамов и Кожин бросились к толпе, в которой шла самая настоящая драка: усиленное оцепление из пожарных, перекрывшее вход, схватилось с торговцами, не успевшими, судя по всему, вынести из огня всё, что хотели.

— Отставить, — закричал Хисамов, — отставить, я говорю!

Пожарные остановились, торговцы, как ни странно, тоже. Все смотрели на двух офицеров, ожидая, что теперь будет. В это время из здания, деловито раздвинув спины заслонявших путь, вышел худощавый парень в трениках, то ли узбек, то ли таджик по виду, с двумя женскими манекенами под мышками. В толпе негромко засмеялись, напряжение спало.

Кожин перехватил этого парня (тот успел аккуратно положить ношу на асфальт) и сказал тихо, но так, чтобы слышали стоящие рядом:

— Не ходите туда больше, там скоро всё рушиться начнёт, пропадёте.

Парень всмотрелся в Кожина, словно пытаясь узнать, и переспросил:

— Скоро рухнет? Да?

— С минуты на минуту может, — подтвердил Кожин.

— Начальник, — вдруг юродиво захихикал парень, — всё давно рухнуло! Всё, знаешь ты?! И, посерьёзнев и глянув на Кожина с ноткой жалости, — ты там был? Ты не был, я был. — Повернулся и так же деловито пошёл назад. И другие пошли за ним, не все, но пошли. Пожарные расступились.

Руслан и Андрей переглянулись: дело принимало вообще скверный оборот, с резко растущей вероятностью жертв, последующими разбирательствами, рапортами, объяснительными и всем вот этим.

— ОМОН надо вызывать, — вполголоса сообщил Хисамов и пошёл к штабу. «Правильно мыслит, — подумал Кожин, — только неужели раньше до этого никто не додумался? Тут менты час назад уже должны были в оцеплении стоять». Впрочем, он знал, как это бывает: руководство тушением пожара по регламенту переходило от одного начальника к другому по мере повышения ранга опасности, и в такой ситуации, когда счёт шёл на минуты, а тем более, когда видно было, что огонь сильнее огнеборцев, почти неизбежно возникала путаница с тем, кто за что отвечает и кому что должен сообщить. «На войне, как на войне», — вспомнил, вдруг, Кожин.

Но у него не выходили из головы слова этого узбека (или таджика?). «Он там не был». Где «там»? Что вообще знает этот чёрный о том, как всё тлеет, потом вспыхивает и сгорает? Про эту жизнь?» — думал Кожин, не спеша обряжаясь в костюм газодымовой защиты.

— Ты куда собрался? — крикнул ему от штабной машины Хисамов.

— Надо посмотреть, — ответил Кожин, подзывая уже снаряжённое звено из четверых бойцов.

— Парни, все пристегиваемся путевым тросом, идём в западное крыло, оцениваем обстановку, обнаруженных выводим, выходим сами. Замыкающий — Романько. Ясна задача?

Бойцы покивали, пристегиваясь карабинами, и пошли за Кожиным.

— Товарищ подполковник, — Хисамов был уже рядом, — можно вас на пару слов?

— Ну?

— Андрей, — сдавленным шёпотом заговорил Руслан, — это не твоё дело. Ты организовал группы на вывод пострадавших, поставил наряды на вход, — контролируй. Туда есть кому зайти и без тебя.

— Я должен там побывать, Руслан, — проговорил Кожин, обдумывая обоснование, — они молодые все, могут не просечь обстановку.

— Ты должен получить на это приказ РТП, — возразил Хисамов, — это нарушение дисциплины.

— Я получу, — отстраненно произнёс Кожин, — когда выйду.

Они встали гуськом — звено во главе с Кожиным — и пошли вовнутрь. Как космонавты на Луне. Или как водолазы.

Аккуратно переступая по осколкам полопавшегося от жара стекла, тлевшему тряпью, обходя черные тушки не успевших вылететь через стрехи и заживо зажарившихся голубей, Кожин посматривал на клетки торговых точек (никого не было, слава богу) и на заметно уже покорежившиеся металлические конструкции, удерживающие внутренние стенки и потолочные плиты. Даже если они были обработаны противопожарным покрытием как положено, стоять им оставалось минут 15, потом металл начнёт оплывать, скручиваться, и всё посыплется.

— Шевелимся, бойцы, — скомандовал Кожин, — проходим еще десяток этих клеток — и назад.

И тут откуда-то слева (с восточной части, отметил Кожин) донесся скрежещущий звук, переходящий в грохот, шелестение, что-то ухнуло оземь, и под высоким, метров в 12, потолком раздался свист, тут же перешедший в глубокий гул.

— Газ, блядь, Кожин, газ! — закричал Романько; пожарные бросились назад, к выходу.

— Почему там газ? Почему там газ? — еле переводя дыхание в который уже раз спрашивал Кожин полковника, принявшего руководство тушением пожара, силясь вспомнить, как его зовут; тот молчал, в упор глядя на Кожина.

— Горгазу было сообщено, — выговорил, наконец, — откуда я знаю, почему.

— Отстань, Андрей, — удерживая его за руку, сказал Хисамов, — не он должен был сообщать.

Ну да, это было правдой: связаться с Горгазом насчёт перекрытия магистрали должен был Шандыбин, РТП-2. И он связался, как потом выяснилось, но аварийная бригада газовиков добралась до «Адмирала» лишь полтора часа спустя, когда уже случилось первое обрушение, трубу перебило, и вспыхнувший газ принялся довершать начатое какой-то газовой горелкой или кухонной плиткой.

— На твоём участке рухнуло, Руслан? — немного придя в себя спросил Кожин. — Все целы?

— Не все, — мрачно ответил Хисамов, — двоих привалило, Шандыбина как раз и одного молодого, увезли на «скорой». Четверых успели вывести, а сами… Ты передохни, Андрей, — добавил, всмотревшись в Кожина, — чего-то ты сероватый какой-то.

— Пепел, брат, — невесело усмехнулся Кожин, — пепел, я в норме.

И он снова повёл свою группу в здание ТЦ, — дело было недоделано, в западном крыле могли оставаться люди.

На сей раз они пошли к рядам клеток, примыкавших к задней, капитальной стене здания. Огонь, продолжавший питаться сквозняком и газом из лопнувшей трубы, ревел уже под самой крышей, но благодаря этому сквозняку задымление было относительно небольшим («небольшим относительно», — подумал Кожин, — «грубо уже полторы тысячи метров горит»), и снял шлем с респиратором. Жар тут же обдал лицо, дыхание перехватило, но он пересилил, стараясь вдыхать как можно меньше и не задевать лишний раз тлевшее под ногами тряпьё. У клетки под номером 24 они нашли женщину. Она сидела, привалившись к прилавку спиной и тихо стонала, — то ли надышалась, то ли сердце прихватило. По команде Кожина бойцы отстегнулись от путевого троса, двое подхватили женщину и понесли к выходу. На удивление она пришла в себя и даже попыталась им что-то сказать — то ли «спаси», то ли «спасибо». Кожин с Романько и бойцом, шедшим в звене за ним (он запамятовал фамилию — Трухин, Трушин?) продвинулись дальше вдоль стены. Пусто. Тут под крышей что-то протяжно заскрежетало, Кожин поднял голову и обомлел: на раскаленной огнём кирпичной кладке стены проступили какие-то буквы — багровым по бурому: «С…. КП…» Но скрежетали, разумеется, не они: звук исходил от двутавровой потолочной балки, которая медленно, еле заметно, начала смещаться с опор.

— Бегите, пацаны, — закричал Кожин, — к стене, вплотную!

Романько кинулся к ближайшей клетке, Трухин («Трушин? Вот дурачок», — мелькнуло в голове у Кожина) метнулся назад, к центральному выходу… а Кожин встал. Сквозь этот скрежет и вой огня ему послышался еще чей-то стон. Он шагнул в сторону очередной клетки и увидел этого узбека, того, который учил его жить. Парень полулежал на спине, опершись о пол локтями и вытянув перебитую правую ногу.

— Как тебя угораздило? — спросил Кожин, наклоняясь над ним (треск над головой усиливался, по загривку пробежал леденящий холодок).

Узбек поднял взгляд от ноги, сказал тихо:

— Стеллаж, начальник, с товаром. — И добавил вдруг, — теперь мы оба тут, да?

Кожин заколебался: что-то с этим узбеком было не так. Стеллаж придавил? И где он?

Но раздумывать было некогда. Кожин подхватил парня под мышки, прижал к себе и потащил. Он помнил по схеме, что где-то тут, поблизости, должен быть запасной выход. Память не подвела, — светлело буквально в пяти метрах от них, и дверь, к счастью, была открыта; кто-то уже попользовался этим выходом. Он глянул на кренящуюся балку и буквально швырнул парня к двери.

Он швырнул его и обернулся: что-то внятно звякнуло за спиной. В клетке, забитой тюками, стояли трое и смотрели на него.

— Вы что тут? — спросил Кожин, — быстро на выход!

Вместо ответа ближний к нему, коренастый кривоногий мужик, с размаха ударил Кожина в ухо. Следом кинулись другие. Они молотили его куда попало, стараясь сбить с ног, кричали, плевали в него («Господи, что за наказание такое?» — начиная звереть и отмахиваясь, подумал Кожин), а потом разом, будто по команде, метнулись к выходу, — как крысы.

Этой дикой, ничем не объяснимой полуминутной схватки хватило, чтобы один конец балки сорвался с опоры и она ножкой циркуля — или падающей стрелкой часов — чиркнула вниз.

Она зацепила его по касательной, чуть-чуть, сломав позвоночник и опрокинув навзничь. Прежде, чем потерять сознание, Кожин успел увидеть, как с верхотуры на него летит надломленная посередине железобетонная плита. Затем настала тьма.

…Он пришёл в себя и первое, что подумал, — что родился в рубашке: плита, которая могла оставить от него мокрое место, сложилась домиком, укрыв его тело по пояс. «Как палатка, — подумал Кожин, — сам внутри, а ноги наружу». И снова отключился.

Прийти в себя его заставил телефонный звонок. Мобильник, лежавший в нагрудном кармане рубашки, звонил, показалось, целую вечность. Кожин попытался… Что он попытался? — поднять руку, сдвинуться с места? Ни то, ни другое не получилось, Кожин не чувствовал ни рук, ни ног. «Вот тебе и в рубашке, — подумал, — в смирительной». Ощущение абсолютной беспомощности пробило его мозг леденящим ужасом, он зажмурился до слёз, но тут телефон зазвонил снова, и эти долгие, не смолкающие звонки неожиданным образом успокоили его: ребята понимают, что что-то случилось, что служебной связи нет, значит, скоро придут.

Потом он подумал о другом: это могла звонить Женя, она была выходная, но наверняка уже всё знала о пожаре и вот, беспокоилась.

Вообще-то она не слишком беспокоилась о нём, — подумал он совсем некстати, — заболел, — лечись, загрустил — не я радость, ты сам. Мол, ты сам всему хозяин. Хотя для детей это было хорошо, Женька правильно им говорила: смотрите на отца, вот вы такими должны быть, — крепкими, сильными, умными, тогда нигде не пропадёте!

…Семь лет не могли они зачать, семь лет. Уж чего только ни перепробовали — нет, блин, и всё тут. В конце концов мать сказала Андрею, — сын, покрестись, я виновата. Чем, в чём она могла быть виновата — бог весть. Но уговорила, поехали вместе в Макарьевский монастырь. Это было смешно, вообще-то, — вспомнил Кожин, — он 40-летний мужик, дылда, ходит за попом кругом купели в подвёрнутых штанах, как какой-нибудь Гек Финн, и крестится, и брызжут на него святой водой…

Но что ни говори, а после этого двух лет не прошло, как Женька родила! И такая бутузка оказалась эта девчонка, их первенец, что разом все сказали, — в мать! А выросла Сашка, к своим 17-ти, белесой, тонкой на просвет, и, вообще-то, ни на мать, ни на отца непохожей. Акварели принялась рисовать, в музыкалку записалась на фортепиано, закончила с отличием… Кожин любил её, как может отец любить дочь, но за эту непохожесть на родителей — особо, до ревности со стороны жены.

«Да, — решил он, — точно, это Сашка названивает, она чувствительная». Где-то наверху снова затрещало, загрохотало, посыпалась очередная порция осколков плит, арматуры, кирпича и привалила Кожина уже основательно, погребла, можно сказать.

Однако он был ещё жив и даже почувствовал боль, от которой, собственно, и очнулся. Это было странно: Кожин понимал, что парализован, но левый бок явственно припекало, — кожа, значит, реагировала. «Что же они так долго-то? — подумал он о товарищах, которые не могли не понимать, что он попал в беду, — неужели найти не могут?» Но постепенно боль в боку вроде утихла, — походило, что огонь под ним не занялся от чего-то там тлевшего, и Кожин немного успокоился. Он снова вспомнил о дочке, об их вылазках на Каму. Когда закрывали первый сезон поездок, золотым паутинным сентябрём, Саша взяла и выложила на поляне набранными на берегу голышами несколько фигурок, — папу, маму и себя, а когда они следующим летом приехали на облюбованное место вновь, все эти фигурки были в целости-сохранности. Значит, ни один человек тут не побывал, сделали вывод Кожины и Хисамовы, и почему-то очень этому обстоятельству обрадовались. «Вот какие места у нас есть! — подумал Кожин с тихой радостью, вспомнив тот эпизод, — где еще такие найдёшь».

Между тем жжение в левом боку возобновилось, боль становилась всё сильнее, Кожин застонал и непроизвольно выговорил спекшимися губами: «Воды, воды…» Но воды не было, был только огонь. Он добрался-таки до сердца, кольнул, оно перестукнуло и остановилось. Последнее, что Кожин понял в этой жизни — это значение букв, проступивших на раскалённой валтасаровой стене заводского корпуса, «С… КП…» «Слава КПСС» там было начертано, конечно! Как же он сразу не догадался. Впрочем, это уже не имело значения.

О том, что подполковник Кожин остался под завалом и не выходит на связь начальству было доложено в 14:40, то есть примерно через 15 минут после случившегося, Романько доложил. Хисамов вызвался было собрать группу и идти на выручку, но тут, с интервалом в 10-15 минут, случились еще два обрушения, и никто не мог дать гарантии, что не последуют новые, — две внешние стены заводского корпуса еще стояли. В результате на высшем, так сказать, уровне (к этому времени на пожарище собрались уже и городское, и республиканское начальство) было принято решение личный состав, проводивший поисково-спасательные работы, отвести и дождаться, когда огонь завершит своё дело. В 22:20 министру МЧС доложили, что пожар прекратился, можно приступать к ликвидации последствий. В виду наступления темноты это дело отложили на следующий день.

Его, — точнее то, что от него осталось, — откопали на вторые сутки, после того, как обрушили одну стену и на площадку запустили бульдозеры и автокраны. Может, и дольше бы не нашли, но Хисамов, с отчаяния, принялся раз за разом набирать номер кожинского мобильного и в какой-то миг из под груды мусора до спасателей донесся чуть слышный звонок. Повезло: телефон чудом не разрядился. Позже на его дисплее насчитали более 80 неотвеченных звонков, большинство — с телефонов жены и дочери, Кожин не ошибся.

Одновременно с Кожиным и после него из клеток и коридоров на разных участках торговых рядов извлекли еще 16 трупов — мужчин и женщин, заваленных, угоревших и сгоревших, разных. Для молодых пожарных, мальчишек, по сути, это была тяжелая работа: многих била дрожь, кто-то прятал от товарищей глаза, застилаемые слезами, несколько раз по команде проходили ложные сообщения об обнаружении новых погибших. Старшие ругались: на самом деле это были голяки-манекены. Такие же багровые, обгоревшие, но манекены, — не люди.