Крушение

Крушение

Серов проснулся со странной уверенностью в том, что сегодня произойдёт что-то ужасное. Хотя никаких предпосылок к этому не было: погода благоволила экипажу его крохотного судёнышка, реку он знал до самой малейшей отмели, топлива хватало с избытком, в общем, никаких сюрпризов не ожидалось, но уверенность почему-то не ослабевала.

Капитан буквально заставил себя встать с постели, надеть форму и выйти на мостик. Старпом отрапортовал, что за время вахты никаких происшествий не произошло, от курса не отклонились, шли строго по графику. Серов привычно кивнул, принимая рапорт, и встал к штурвалу.

— Доброе утро, машина! — сказал он, включив радио.

— И вам того же, Андрей Иванович, — бодрым голосом ответил Сергеич, старший механик. Не первый рейс вместе, огонь и воду прошли, дружили семьями.

— У вас всё в порядке?

— Так точно, товарищ капитан. До порта дотянем.

— Вот и славно. Сбавь обороты, Сергеич, на малом ходу пойдём.

— Есть.

— Почему на малом, Андрей Иванович? — озадаченно спросил старпом, когда Серов закончил разговор. — У нас же сроки, заказчик серьёзный. На час опоздаем, неустойка такая будет, что даже если это ржавое корыто продадим, всё равно должны останемся.

— Предчувствие у меня плохое, Сань. А опоздать не должны — я эту реку как свои пять пальцев знаю.

— Моё дело предупредить, товарищ капитан, — немного обиженно ответил старпом и вышел из рубки.

— Сергеич, а далеко до порта? — спросил старика Ванька, лопоухий оболтус, прибившийся к экипажу, да так и оставшийся здесь.

— Тебе-то что? — посмеиваясь в усы, бросил Сергеич. — Надоели мы тебе, наверное.

— Да ну тебя! Скажешь тоже. Просто каждый день одно и то же: река серая, небо серое, деревья по берегам квёлые, кривые. Взглянешь так иной раз, и жить не хочется.

— А ты не смотри по сторонам. Чего у тебя, дел нет что ли?

— Дела-то есть, а вахту никто не отменял. Чего делать-то, если не смотреть вокруг?

— Эх ты, голова, — разочарованно прокряхтел Сергеич. — Я раньше таким же был. Всё мне скучно, всё некрасиво. И солнышко не так светит, и ветер кудри не с той стороны ерошит. Только вот где они теперь, кудри-то? Сплыли. И я сплыву. Сосною срубленной. По этой самой реченьке. А ветер как дул, так и будет дуть себе. Ну, понял, к чему клоню?

— Мудрёно больно, как по мне. Я ж даже школы не кончил. Так скоро порт, Сергеич?

Покачал головой старик, ничего не сказал.

— Предчувствия у него! — в сердцах крикнул старпом. — Слышишь, Алька! Предчувствия! У нас не капитан, а баба базарная! Суеверие ходячее!

— Да успокойся ты, Лександр Ильич, успокойся. Этак и удар схлопотать недолго! Все болести от нервов, а нервы лучше всего водочка лечит. Хлопни рюмашку, оно и полегче станет.

— Какую рюмашку?! Чего ты несёшь такое?! Я к тебе как к человеку — выговориться, понимаешь, а ты… Эх! Да что с тобой балакать? Приросла к кастрюлям да поварёшкам, окромя них ничего и не видишь.

— А вот я тебе сейчас этой самой поварёшкой!..

— Алька! Ты чего? Ты на кого руку поднима… Больно же, дура-баба! А-а-а-а… Андрей Иванович! Убивают!

Серов стоял на мостике, курил, когда из камбуза пулей вылетел старпом, а за ним, потрясая черпаком, выскочила Алевтина Егоровна, кок. Они, ругаясь и оскорбляя друг друга, носились по палубе. Старпом то строил Алевтине рожи, то грозил карами небесными, то клялся всеми святыми, что ссадит её в ближайшем порту, но на Алевтину Егоровну — особенно в гневе — это мало действовало: с неотвратимостью яблока, пробудившего Ньютона, на макушку старпома опускался алюминиевый черпак. За расправой над беднягой, посмеиваясь, следил весь немногочисленный экипаж.

— Отставить экзекуцию, — как всегда, не повышая голоса, бросил капитан, затушив «бычок» в ящике с песком. Все замерли в ожидании новых приказов, но их не было. Матросы, пожав плечами, разошлись по делам. На палубе остались только старпом и кок.

Андрей спустился с мостика, смерил тяжёлым взглядом обоих, покачал головой, протянул досадно-тоскливое: «Эх!» и ушёл к Сергеичу — неспокойно у него на душе было, кошки скребли.

— Не захворал ли, капитан?

— Да нет, Сергеич, не в том дело. Вот проснулся сегодня, а на сердце так муторно — хоть вешайся.

— Ну, это дело поправимое. Дерябнем по-маленькой, и адьё.

— Если бы всё так просто…

— А чего сложности-то искать?

— Сон я видел. Нынче ночью. Дурацкий, несуразный, а в память врезался, как заноза — выдернуть не могу.

— Что за сон? Сказывай.

— Сидим мы с тобой на берегу. Два мальчишки. Ровесники. Чернявый да беленький.

— Как же это — ровесники? Я же тебя почитай в два раза старше буду.

— Да не перебивай ты. Чего во сне не бывает? Знаю только, что это, вроде как мы с тобой. На реке ледоход только-только пошёл. Торосы друг на друга налетают, ломаются с треском, грохот стоит как на молотильной фабрике. Ветер — морозный, зимний ещё, видать — за щёки щиплет, ручьи первые дорогу себе пробивают. Вода в них студёная, дикая — пальцем тронешь ожжёт холодом, а мы кораблики из бумаги пускаем. Вот по этой самой речке.

— Ну и? Что плохого-то, Андрей Иванович? Известная же детская забава. Искони так повелось — только лёд тронется, а мы уж ватагой на реку — кораблики пускать. Чей дольше проплывёт, тот и победил.

— Да не в корабликах дело, Сергеич.

— В чём же?

— В сосне. Которая корнями наружу на Венькином косогоре ютится.

— Помню такую. Так она уж не первый век там растёт. Что ей, болезной, сделается?

— Упала она во сне моём. Прямо на кораблик, что по ручью первым плыл. В лепёшку расплющила.

— Оно конечно. Ежели такая махина… да…

— А на том кораблике мы с тобой, Сергеич, плыли…

— Подожди, капитан, не могли мы с тобой на кораблике том плыть. Сам же говорил — мы их запускали.

— Что хошь со мной делай, а всё так, как говорю. Пускали-то мы их дитями, а на кораблике точь-в-точь, как сейчас выглядели.

— Да уж… Напугал ты старика, страху нагнал. Теперь точно дерябну. Чтоб успокоиться.

— А мне что делать?

— Спирта у меня и на двоих хватит

— Змей ты, Сергеич. Истинный искуситель. Может, и вправду, поможет?..

За первой рюмкой пошла вторая, за второй — третья, а там уж никто не считал. Вдруг ожило радио. Сквозь треск и шум пробился наконец панический полукрик-полувсхлип старпома: «Машина! Ходу!». Столько в этом голосе было неподдельного страха, что хмель сразу выветрился из головы Серова. Он подбежал к радио и прокричал: «Эй, на мостике, какого хрена у тебя там происходит?».

— Не успеем… Не вывезем… Божечки мои! Ходу, мать вашу! Ходу, изверги! Пронесёт, может…

— Да что у тебя там стряслось? Говори толком!

— Расскажу, если выберемся. Андрей Иваныч, ты что ли?

— Я.

— Зря я тебе не поверил. Про предчувствия-то…

— Какие ещё предчувствия? Ты там квасишь что ли?

— Ходу давай, ходу! Авось проскочим! Она же прямо на…

Радио захлебнулось оглушительным треском сминаемого чудовищной тяжестью металла и наступила тревожная тишина.

Механик и капитан переглянулись.

— Глуши мотор, Сергеич. Пойду гляну, что там стряслось.

Механик только кивнул.

Когда за Серовым захлопнулась дверь, старик трясущейся рукой перекрестил её.

Андрей выбежал на палубу и остолбенел: на месте, где ещё утром была рубка, лежала чёртова сосна из сна, вывернутые корни, словно скрюченные старческие руки, молитвенно вздымались в небо. Дерево продолжало падать, дробя непрочные перекрытия, разрывая словно бумагу металлическую обшивку. По палубе носились люди, хлопали двери, кто-то толкнул Серова в бок, кто-то ударил в лицо так, что брызнула кровь, кто-то прокричал в ухо: «Андрей Иваныч, тонем!». Капитан кивнул, мол, вижу — тонем, утёр рукавом разбитый нос — по белоснежной ткани растеклось кровавое пятно — и уверенно зашагал к рубке. Несколько раз он едва не соскользнул в ширящийся пролом, чудом увернулся от летящей прямо в голову отколовшейся ветки едва ли не в руку толщиной, но всё же добрался до вожделенной двери, странным образом практически неповреждённой. Он схватился за ручку, готовясь по привычке распахнуть дверь, но бросил взгляд в расколотый иллюминатор и понял, что входить некуда — нет больше рубки. И старпома нет. Только рука, мёртвой хваткой вцепившаяся в погнутую медь штурвала. Серова вырвало мутной жижей с кровавыми прожилками прямо под ноги. С воем и скрежетом ухнула в глубины реки корма. Волны поглотили многоголосый крик. Нос корабля вздыбился, словно судорожно пытающийся вырваться из водного плена пловец, но вскоре и над ним сомкнулись холодные, равнодушные воды.

А Серову было уже всё равно. Он маленьким мальчиком бежал по ноздреватому мартовскому снегу со сбившейся набекрень шапкой и на бегу гордо кричал нагоняющим его друзьям: «Я выиграл, я выиграл! Мой кораблик аж до Венькиного косогора доплыл!»…