I

Мать Ольги была итальянкой, всю жизнь работала то уборщицей, то официанткой — когда внешний вид ещё позволял, — то курьером, в общем, крутилась, как могла. Отцом Ольги был араб. Кем он работал, сказать точно нельзя. Сказать можно только то, что тридцать лет назад он умер в тюрьме. В тюрьму же он попал за убийство жены — хотя никто не мог знать наверняка, действительно ли он её убил; он, во всяком случае, всё отрицал. Но следствию было достаточно проверенной информации о том, что подсудимый нередко избивал жену и дочь.

Ольга пошла в мать: стала такой же пьяницей без перспектив на успешную жизнь. Толстая, вся в складках, рябая, грубая, почти уродливая. Она так и осталась жить в арабском районе: ей было 18, когда она лишилась семьи. Там она всех знала, там она могла найти в себе силы. Там она знала, как жить.

Родители Зураба были значительно интеллигентнее и работали в одной больнице — терапевт и хирург-кардиолог; но он о них знал мало, поскольку сбежал из Ирана ещё ребёнком. Он работал чаще всего на стройке, в воспитании не дотягивал даже до Ольги, промышлял мелким грабежом, сексуальным и обычным насилием, так и не получил гринкард и чудом не вылетел из штатов на родину. Как-то он изнасиловал и Ольгу, хотя, если учесть, к а к она сопротивлялась и к а к была трезва, то о насилии говорить некорректно: в некотором роде она сама была не против. Важно то, что этот акт плотской любви принёс ей тяжёлую беременность, что, кстати, с Зурабом прежде случалось не более трёх раз (после первого раза случился выкидыш, остальные девушки отказались от детей: один позже скончался от лейкемии, второй при неизвестных обстоятельствах — в психиатрической больнице). Последним плодом похоти Зураба (через два года) стал мальчик, от которого мать тоже отказалась, но который вырос вполне здоровым и адекватным, воспитывался в приёмной семье, работает сейчас адвокатом и не только общается с некогда предавшей его женщиной, но даже понимает её выбор.

Ольга слишком поздно осознала, что распутство принесло свои плоды, и надо отдать ей должное: она честно и добросовестно сделала всё, что было в её силах. Разумеется, аборт себе позволить она не могла, всё же остальное испробовала с завидным самоотверженным усердием, даже не пренебрегала падением с лестниц. Но всё оказалось тщетным, и несчастной пришлось родить: неожиданно, ночью, в каком-то закоулке и полном одиночестве.

Роды были долгие и мучительные. Под конец, скрипя зубами от режущего слух детского крика, она собрала остаток сил, перерезала пуповину лезвием консервной банки, валявшейся неподалёку, и, собираясь оставить младенца там, на улице, даже уже засунула орущей девочке тряпьё в рот; но в какой-то момент преисполнилась материнским чувством, вытащила кляп и обессилено посмотрела на дочь. Та благоразумно замолчала, чем вызвала у неудавшейся детоубийцы жалость, и Ольга замотала дочь в свою шаль и положила у трассы. Нести новорождённую в детский дом ей, наверно, не позволял страх угрызений совести. К тому же она была так разбита недавними муками, что мечтала только о том, чтобы завалиться в кровать и умереть.

В этой истории нет никакого смысла уже хотя бы потому, что её так никто и не узнал. Для того чтобы придать ей завершённости, можно добавить, что Зураба спустя пять лет после рождения единственной дочери депортировали в Иран, где он обокрал собственных родителей и сел в тюрьму, в которой набрался врагов, что не исключает возможность его скорой насильственной смерти; Ольга стала ещё толще и безобразнее, родила снова, но на этот раз от более знакомого мужчины. Они даже жили вместе и растили ребёнка, пока у него не развилась шизофрения. Ольга изредка навещает сына в лечебнице (или, вернее, сыновей: она никогда не знает, какая из личностей попадётся ей на этот раз), по-прежнему пьянствует, нищенствует и дерётся с гражданским мужем. Смерть ему уже очень скоро принесут уличные разборки, а ей — печень. Сын перережет себе горло осколком окна, которое альтер эго разобьёт в кабинете доктора. Единственный интерес все эти личности могут вызвать разве что у того, кто склонен приписывать любые отклонения неблагоприятной генетике, но, как уже было сказано, об этой истории ни один психоаналитик так и не узнал: никто не узнал.