Порог

Темнота обступает. Колышется вокруг, касается кожи мягкими кошачьими лапами. Пытается убаюкать, расслабить, усыпить. Тщетно.

Не спится. Ну ни капельки.

С крыши с шумным вздохом обрушивается снег. Оконные стекла дребезжат — тонко, тоскливо.

Бессонница зимой — скверная подруга.

Ну все, хватит ворочаться, перебирая вспывающие в памяти обрывки событий, хватит маяться…

Бесшумно одеться, прокрасться по коридору в прихожую, не зажигая света, на ощупь найти куртку и сапоги — дело пяти минут.

Ступеньки крыльца чуть поскрипывают под ногами. Щелчок щеколды, и дверь отворяется, впуская порыв сырого ветра.

Ночь. Мгла на улице еще плотнее, мир вязнет в полуночи, как в зыбкой трясине. Ветер качает провода над домом, бъется в стальные ворота.

Глаза постепенно привыкают, и тьма отступает, становясь мутью влажного воздуха, тяжкой грудой туч над головой, рыхлым месивом снега под сапогами, приглушенными далью гудками авто на шоссе.

Ни огня. Даже фонари на площади сдались на милость ночи.

Скамейка под старой яблоней завалена снегом. Лучше стоять. Пальцы касаются шершавой, изъеденной червями коры. Дерево спит, нервно вздрагивая от прикосновений ветра.

Тень скользит по крыше сарая, легко спрыгивает вниз, на искалеченную пилой ветку. Крошечные кусочки коры летят на снег.

Соседский кот. Бродяжит по своим кошачьим делам.

В сарае слышится робкое шуршание, возня, словно кто-то шебуршит поленьями. Кот настороженно замирает, но тут же принимается вылизывать лапу. Тот, кто прячется в сарае — не чужой.

Дверь открывается тяжело, несмазанные петли взвизгивают, выпуская наружу…

Главное — не оборачиваться. Не спугнуть. Все равно не увидишь ничего, кроме сгустка первобытной темени, и не услышишь ничего, кроме раздраженного фырканья. А так — вот оно. Все ближе и ближе.

Запахи сена и древесной трухи щекочут ноздри.

— Сыро. Кости ломит, — хрипло говорит оно, угнездившись в развилке ветвей.

Кот потягивается, впиваясь когтями в кору, и довольно урчит. Первобытная темень надсадно кашляет.

— Береза жалуется, — невпопад сообщает оно. — Зачем березу спилили?

— Как это — жалуется? — Слова не идут с губ.

— Нешто не слышишь? — изумляется темнота. — Корни в земле маются, по стволу тоскуют. Поленья — и те скрипят-надрываются. Никакой возможности подремать нету. Чего срубили?

Странный разговор: невозможный, дикий.

— Окна загораживала.

— Люди, люди…

Кот урчит, будто кто-то почесывает его за рваным ухом. И ведь поди почесывает. Кто-то.

Тишина на миг разрывается гулом пролетающей вдали фуры и вновь смыкается киселем.

— Ты это… отцу скажи… Как на пне побеги пробьются… не троньте… не надо…

— Скажу.

Сырой ветер рвет провода. Облака убыстряют ход. Где-то по соседству взбрехивает собака.

— И чего не спится, — вздыхает темень.

Вопрос остается без ответа. Собака лает, точно чуя сквозь сон ненавистное кошачье племя. Но вот и она умолкает.

Наступает безмолвие, сквозь которое внезапно пробивается новый незаметный ранее звук.

Капли воды срываются с крыши.

Кап. Кап. Кап.

Холод проникает сквозь куртку, призывая вернуться в дом — единственный уголок тепла, затерявшийся в стылом пространстве темной земли.

Урчание кота.

Хриплое дыхание.

Капель.

Человек, кот и существо слушают ночь.

Ночь в преддверии весны.

На самом ее пороге.