Глава 17

Ньет проводил взглядом порядком помятого полуночного, которого увели серьезные и мрачные найлы в черных шинелях. Похоже, они научились каким-то образом заглядывать под волшебные личины, которые умела натягивать Полночь. Что же, может быть, у людей появился шанс хотя бы сравнять счет в этой войне.

— Пойдем, Белка, — сказал он напуганной спутнице и потянул ее за руку. — Давай выбираться отсюда.

В толпе ощущалось подавленное настроение. Два плохо одетых подростка не привлекали внимания. Ньет потихоньку пробирался к выходу, как вдруг что-то словно толкнуло его в грудь.

— Белка, стой, — скомандовал он осипшим голосом. Привстал на цыпочки, чтобы видеть поверх голов, потом и вовсе вскарабкался на подоконник.

Здесь, здесь! кричало безошибочное фоларийское чутье. Он где-то тут!

Ньет начал оглядывать толпу, зацепился взглядом за пыльно-зеленую полевую форму дарских частей. Патруль из нескольких человек проходил по рядам, проверял что-то, то ли документы, то ли принадлежность к роду человеческому. Рядом шли две настороженные овчарки.

Знакомая фигура, рост выше среднего, тяжелая кость, широкие плечи. Большая голова, стриженый затылок. Остановился, разглядывает чугунных химер, сидящих над аркой. Знакомым жестом потянулся к карману брюк за блокнотом, наткнулся на плотную ткань гимнастерки.

— Рааамиро! — заорал Ньет, размахивая руками. — Раамиро! Господин Илен! Я здесь! Мы здесь! Рамиро!

*

— Ну вот ведь! Пропасть, надо же! — Рамиро в который раз отодвинул от себя Ньета, крепко держа за плечи, вгляделся в лицо. — Ньет! Провались я сквозь землю! Как ты вырос, откуда здесь взялся?

Потом повернулся радостно к недоуменно стоявшим вокруг альдам.

— Ребята, это ж Ньет, фолари катандеранский, я его можно сказать самолично воспитал и взрастил! Знаете, как он рисует? Ого-го!

"Ребята" с интересеом приглядывались, Белку совсем засмущали, и она снова спряталась у Ньета за спиной. Одна из овчарок настороженно обнюхала Ньету ладонь, но видимо Полночью не пахло, и она отступила.

— А-аа, вот ведь паршивец! Ну и встреча. Бери свои шмотки, пойдем с нами, мы уже с дежурства сменяемся.

— А… куда?

— Сводный альдский корпус под предводительством лорда Хосса. Добровольцы, так сказать. Поселили в казармах ОДВФ в новом городе, тут недалеко. Там не только альды, а все, кто захотел поехать. Надеюсь, какой-то толк от нас есть.

— Вы с Полночью воюете?

— А то!

Ньет радостно шел рядом с альдами, тащил Белку за руку и то и дело оборачивался, глядя на Рамиро. Его человек ничуть не изменился, разве что складки от носа к губам залегли поглубже, да в серых, в рыжую крапинку, глазах, появилась настороженность. Надо же, Рамиро тут! Воюет с Полночью! Неисповедима судьба.

— Как же ты сюда попал, бродяга? Ты же в Сладком море канул, я черти-что думал. Почему ты вообще ушел? Не попрощался, сгинул неизвестно куда.

— Я отправился искать Старших. Хотел найти их в море. Сперва в мелком искал. Потом по реке выплыл в Полуночное.

— Мог бы хоть предупредить.

Ньет смутился.

— Если б я с тобой заговорил тогда… я б остался. Очень страшно было. Но понимаешь, надо.

— Понимаю. Когда надо, я понимаю. — Рамиро сменил тему: — А это кто с тобой? Фоларица, вижу. Ишь, когтищи.

— Белка, я ее в море выловил. Она меня сожрать хотела.

— И теперь ты с ней возишься.Узнаю дорогого друга. А нашел ты… что искал?

— Нет пока.

Рамиро помрачнел, но ничего не сказал.

— Я не отступился, я ищу, — горячо заговорил Ньет. — Я и сюда приехал, на капище, может Нальфран ответит.

— Ясно.

*

На улице распогодилось, в разрывах серых туч мелькало блекло-голубое небо. Тянуло свежим ветром с моря. Казармы оказались старым облезлым кирпичным зданием в пять этажей. На узкой полоске земли перед ними строем росли темно-зеленые пихты и дымчатые ели. Стрельчатые пролеты окон забраны проржавлеными решетками, штукатурку, там, где она еще оставалась, исполосовали длинные размывы текущей с крыши воды.

Рамиро провел Ньета с Белкой через просторный неуютный холл, вымощенный мелкой грязно-охристой плиткой, сказал что-то дежурному и открыл дверь большой комнаты, в которой стояли несколько столов, покрытых клеенкой, плитка, чайник, пара утюгов и узкое высокое зеркало. В углу приютилась пожелтевшая раковина. На стене висел большой рукописный плакат с невероятным черно-серым страховидлом и надписью "Сегодня с Полночью болтаешь, завтра семью потеряешь".

— Давай тут посидим. На вот, угости свою девицу, — придвинул к Ньету эмалированную миску с ванильными сухарями и пастилой.

— Спасибо. Это ты рисовал? — Ньет кивнул на плакат.

— Угум.

— Я сегодня видел, как поймали одного полуночного. Северяне поняли, что полуночные умеют пользоваться человеческими личинами, да?

— Именно. Беда с мирным населением, основную часть тварей мы отстреливаем еще на подлетах, ночью. Но ведь Полночь может прикинуться родственником, знакомым. Пропасть, да просто зайти воды попросить. Их ведь только пусти. Хорошо музейные тетушки помогают. Они ведь знают все эти предания, легенды — глядишь пара рецептов по борьбе с гадами и отыщется. Я их даже побаиваюсь — просто ведьмы какие-то. Госпожа Креста тут себя бы чувствовала в своей тарелке.

Рамиро снял с плиты закипевший чайник с облупившимися цветами на эмалированных боках, налил Ньету в кружку коричневой жидкости с невнятным запахом швабры.

— Ну и чай тут у них, никак не привыкну. Это не сагайский, а импортируют из Иреи, в брикетах. Впрочем, боюсь, и такого скоро не будет.

— Думаешь, война затянется?

— Не думаю — уверен. Стреляем мы этих крокодилов видимо-невидимо, так на место одного ночью два новых налетает. А днем по Химере бродят оборотни в человеческом обличье. Я этих плакатов нарисовал, ууу! — Рамиро махнул рукой. — Ну, что поделаешь, такое время.

— А… в Катандеране тоже самое?

— Отбились, — коротко сказал Рамиро. — Белка, ешь, ешь пастилу, что смотришь. Бери-бери. Ньет, тебе есть, где жить?

Ньет помотал головой.

— Я… мы только приехали.

Рамиро потер затылок, соображая.

— Я тоже хочу драться с Полночью, — горячо сказал Ньет. — Они мне должны! Они Десире убили.

— Ты же даже вилку в руки взять не можешь, чтоб не обжечься.

— Смотря какую. И альфары как-то ведь обходятся.

— Альфары… — Рамиро помрачнел.

— Я чую Полночь! Я могу не хуже музейных тетушек работать!

— С Хоссом тебя что ли познакомить… Он к фолари благоволит.

Дверь распахнулась и вошел человек среднего роста, с сильной сединой. На нем был потертый френч, в руках — планшет.

— Рамиро, тут надо еще...

— Привет, Виль, — обрадовался Рамиро. — Ты смотри, кого я встретил. Помнишь его, а?

Человек пригляделся, нахмурился.

— Погоди, это ведь твой племянник? Он что, тоже тут?

— Ага, отдельно от нас приехал. Возьмем его? Он фолари, между прочим.

— Твой племянник — фолари? — брови седого поехали на лоб. — Как это тебя угораздило?.. Э, да ты из-за него в тюрьме месяц отсидел и чуть на виселицу не вышел? А говорил — девица…

— Да ладно тебе придираться. Какая разница, девица, племянник…

— Ну ты горазд голову морочить!

— Как проще было, так и объяснил. Ну его, не хочу вспоминать, — Рамиро сделал морду кирпичом. — главное, Виль, фолари и впрямь Полночь видят. Может, приспособим его к делу? А то собак не хватает, а уж музейных бабушек и тем более мало. А Ньет молодой, здоровый. У него и подружка есть.

— Белка пока не очень соображает, — честно сказал Ньет. — Хотя именно она самолет принца Алисана нашла.

— Самолео-от, — глаза седого стали цепкими. — А какими судьбами вы к самолету попали?

— Ну, нас попросил полуночный, Анарен Лавенг, — охотно объяснил Ньет. — А что делать, поплыли. Самолет нашли, а принца — нет. То есть, он не совсем полуночный. Точнее, полуночный, но не только… Потом его найлский патруль сцапал, вот сегодня.

— Лавенга, патруль!?

— Ну да. Рамиро же сказал, что Полночь вылавливают, вот его и… да там, на вокзале, вы рядом совсем были… я что-то не то сделал?

Ньет напрягся и расстроился. Белка бросила надкушенный сухарь и, подвывая, начала соскальзывать под стол. Пришлось привычно схватить ее за руку.

Мужчины обменялись напряженными взглядами, Рамиро взялся за голову.

— Фолари, — раздраженно бросил Виль. — Ума палата, сарай сочувствия. Пропасть, я в комендатуру, звонить. Если найлы удерживают родича короля Герейна… Он назвался?

— Я далеко стоял, не слышал.

— Ладно, разберемся, — бросил Виль и выскочил из комнаты, будто за ним вся Полночь гналась.

* * *

Человеческое мыло оказалось лучше того, что варили женщины в Аркс Малеум. Оно было белое, воздушно пенилось и пахло приятно. Киаран отжал выстиранную рубаху и перекинул ее через плечо — если повесить на кухне у горящей плиты, к утру должна высохнуть. Аккуратно вылил использованную воду в раковину — человек сказал, что труба выведет ее на улицу, в специальную сточную канаву. Еще он сказал, что воду можно не жалеть, в подвале есть колодец, и ходить за водой на улицу, где стерегут собаки, не надо.

Человек принес из подвала ведро холодной воды, принес с кухни чайник кипятка и оставил Киарана в тесной комнатке, наедине с большой лоханью, железо которой было покрыто каким-то сероватым нестрашным металлом, с умывальником — квадратной железной бочкой, подвешенной на стене, с латунным носиком, торчащим из дна, и с эмалированным тазом на табуретке. Киаран воспользовался последним.

Он разделся, экономно вымылся, смыл кровь и грязь, и постирал рубаху. Долго рассматривал человечье зеркало — ровный стеклянный прямоугольник, покрытый с обратной стороны чем-то вроде жидкого серебра, подробнейшим образом повторяющий все детали окружения. Настолько четко и ясно не отражает даже вода в безветренный день. Киаран впервые видел себя так, как видят его другие — похожее на зверька диковатое существо, не способное напугать даже младенца. Он оскалился, прижал уши и тихонько зарычал, стараясь выглядеть грозно — существо в зеркале ощерилось, как загнанная в угол крыса.

Кунла, в свое время, очень веселилась его попыткам огрызаться.

Киаран вынул из волос серебряные заколки — красивые вещицы, подаренные матерью и сестрами, зачарованные на защиту, на меткость, на внимательность, на чуткость и осторожность, на то, чтобы не потеряться и не сбиться с дороги, с толиками их великой удачи. Бережно сложил в мешочек на поясе. Они были совершенно бесполезны любому, кроме Киарана — так же как несколько перстеньков у него на пальцах и две пары браслетов на плечах и запястьях.

По узкому коридору вернулся на кухню. Брошенный дом отсырел и был холоден, в спальнях пахло плесенью и неуютом, и только на кухне синий огонь из белой железной печи разогнал стылую сырость. Человек притащил хлипкую раскладную лежанку из железных рам и холста, поставил поближе к печке, бросил на нее одно из добытых в спальне одеял, и теперь безмятежно спал, накрывшись собственной курткой. Второе одеяло ожидало Киарана на диване.

Рядом с изголовьем человека стоял табурет, а на табурете лежали кожаные ножны. Ножны были расстегнуты, позволяя полюбоваться на рубчатую рукоять Пэ А девять двадцать пять. Киаран смотрел на него, забыв про капающую на пол рубашку, а потом перевел глаза на спящего.

Когда-то, когда Киаран был еще так мал, что не выходил из ворот Аркс Малеум в Полночь, он, вместе с другими детьми, часто слушал сказки, которые у очага рассказывали Эвина и Хейзе. Он очень любил сказку про Инару, первую королеву слуа.

Поставив стул поближе к плите, Киаран повесил на спинку мокрую рубашку и сел. Между ним и человеком лежал на табурете Пэ А.

Киаран прикрыл глаза, зябко обнял себя за плечи и покачался на стуле, припоминая.

«Была Инара-краса, удача ее выше многих, и вела она свой народ по землям Полуночи. Холодный Господин только-только заварил Полночь, как просо в кипятке, и нас втянуло в водоворот. Многие погибли, а многие остались и скитались с инсаньей, не зная ни сна, ни отдыха.

И вот настала Савань, оковы спали, и Инара выехала в мир людей, сроку же ее забавам — сутки. Многих поразила она своим копьем, и многих повергла, и копыта ее коня были по самые бабки в крови. На исходе дня встретился ей юноша, прекрасный собой, на белом жеребце, в серебре и золоте с ног до головы. И стоял он, пораженный красотой Инары, и не мог отвести от нее глаз.

— Раздели костер мой, — сказал юноша.

Инара спешилась и села у его костра.

— Раздели трапезу мою, — сказал юноша.

И они вместе ели хлеб людей и пили вино солнечных виноградников.

— Утром я введу тебя под кров мой, и слово мое крепко — сказал юноша.

Когда же юноша заснул, Инара взяла его плоть, и силу его, и жизнь его.

Плоть его стала Инаре пищей и возвысилась она над другими слуа, ибо жертва, отданная добровольно, много выше взятого насильно. Сила его стала силой Аркс Малеум, и настал предел скитаниям нашим. Жизнь же его, и коня его, и родичей его, и верных его, и собак его, и соколов его грела как угли, и питала Инару, и была она королевой превыше остальных и правила много лет»

Отблески той же силы, что некогда вскормила злые камни Аркс Малеум, видел сейчас Киаран на лице спящего. Вожделенной силы, что делает живой смертную плоть, одушевляет и двигает то, что по природе своей — всего лишь земля. Силы, которой нет в полной мере ни у Полночи, ни у Сумерек, вигора, неистовой энергии жизни. Слишком тяжелы смертные кости, слишком густа смертная кровь, чтобы их поддерживало что-то меньшее.

Законы Холодного Господина жестоки, и в большинстве своем содержат запреты. Законов, которые разрешают, очень мало, и они опутаны сетью условий. Но они есть.

Один из этих редких законов сегодня вечером вступил в силу.

Они впаяны в полуночные души, эти законы, никто никогда не изучал их, не обсуждал, не подвергал сомнениям. Киаран пошевелил губами, силясь сформулировать, что же произошло, почему не раньше и не позже, а именно когда человек поставил перед ним тарелку с горячей пищей, сошлись все условия. Почему сладкая человечья кровь, которую он и так мог взять в любой момент (ну… предположительно. Киаран покосился на короткие кожаные ножны с громовым оружием, таким маленьким и таким убийственным), почему эта кровь приобрела свойства крови добровольной жертвы, способной увеличить его, киаранову, личную силу десятикратно.

Конечно, Киаран — не королева Инара, а человек, разделивший с ним пищу — не лорд, владеющий землями и людьми. Но все великое начинается с малого.

Не эта ли жертва сделает Киарана могучим магом, каким его видела Кунла? Не это ли даст ему возможность вернуть отца и одолеть сестру?

Вот сила, рядом, только руку протяни.

Человек поворочался на узкой лежанке и закинул руки, открывая беззащитное горло. Рот Киарана против воли наполнился слюной.

Но были ведь и другие сказки.

В библиотеке Аркс Малеум хранилось множество книг. Что-то принесли с собой слуа после Великого Разделения, что-то попало в Полночь потом, спустя долгие века. Книги привозили после Савани, после Йоля, когда возвращалась после дозволенных бесчинств Дикая Охота.

Некоторые из них были запачканы человеческой кровью.

Киаран читал их. Он вообще много читал, шныряя в одиночестве по запутанным анфиладам Аркс Малеум. Если утащить книгу и спрятаться в какой-нибудь дыре, то не отыщут, не станут донимать жестокими забавами.

Киаран переглотнул, еще раз вдохнул одуряющий запах близкой человеческой крови, облизал губы.

— Клянусь, что не причиню тебе зла, и все, что ты мне дал, принимаю у тебя в долг… клянусь, что ни тебе, ни кровным твоим, ни псам, ни соколам, ни чадам, ни домочадцам, — забормотал он, раскачиваясь на стуле, как безумный.

Тяжелое золотое сияние было так близко. Но что-то мешало взять. И это был не Пэ А девять двадцать пять.

Человек пошевелился, открыл бессмысленные блестящие глаза.

— Ну что ты бубнишь, — сказал он сонно. — Если замерз, зажги духовку. А ну марш спать.