Глава1

Амарела уже битый час стояла у фальшборта и нетерпеливо всматривалась в очертания Карамельной бухты. Морской ветер трепал шелковое, в крупный горох, платье и концы газового шарфа, которым она повязала шляпку, чтобы не унесло за борт.

Голосили здоровенные чайки, стремительно проносились над палубой, выглядывая — что бы ухватить. Теплоход, на котором она выплыла из Маргерии в Катандерану, плюхал по Сладкому морю почти две недели, заходя по дороге во все порты. Хорошо, что в это время года море тихое, спокойное, никакие волнения не задержали рейс дольше положенного. Кавен отправил ее первым классом, поэтому все это время она ела, спала, бродила по просторной каюте и нервничала.

Новости, которые время от времени удавалось выцедить из приемника, не радовали. Одно хорошо — адмирал Альмаро Деречо вернулся в Южные Уста вместе со всем флотом, и, судя по радостному голосу диктора, активно помогал "миротворческим силам Дара" вышибать "миротворческие силы Лестана" к чертовой матери, делая чрезвычайно хорошую мину при очень плохой игре. О ней самой проскальзывали самые разные новости, начиная от "безвременно погибла, с прискорбием сообщаем...", до того, что "известный предприниматель и глава издательского дома Пакиро Мерлуза утверждает, что лично беседовал с рейной Амарелой в ночь перед попыткой предательского захвата Южных Уст".

На восьмой день путешествия Амарела узнала, что кто-то сделал ее вдовой — макабринские войска наводили порядок в южном королевстве жестко и последовательно. Она не очень огорчилась. Известие, что рядом с Вьенто Мареро все-таки разбивают военную базу и аэродром, огорчало сильнее, но было вполне закономерным. Сделать уже все равно ничего нельзя.

Амарела маялась в шезлонге на верхней палубе и утешала себя тем, что наверняка братцам Лавенгам сложившаяся ситуация так же не нравится, как и ей. Что Макабрины забрали в пасть, то даже ради своего короля не выпустят. Одна надежда — Деречо как-то с ними договорится.

"Гордость Юга" дала последний длинный гудок, причалила и сбросила сходни. Амарела подхватила саквояж и осторожно спустилась на пирс, придерживаясь за поручень. Новые босоножки тесно охватывали ремешками ступни, страшно было подвернуть ногу. Желающих сойти в Катандеране вместе с ней оказалось не так уж много.

Карамельная бухта и пристань для пассажирских судов выглядели по столичному празднично, но, если присмотреться, — глаз выхватывал следы недавних потрясений.

Обломанный флагшток, осыпавшаяся белая штукатурка на стене здания вокзала, из-под которой торчали развороченные клочья основы и алое крошево кирпича. Муниципальные патрули, незаметные и молчаливо-внимательные. Погнутые и распустившиеся железными лепестками трубы ограждения, рядом возятся рабочие с гербом города на рукавах.

Впрочем, на проверках внутренних рейсов это никак не сказалось, никаких особенных документов не требовали. Амарела спокойно миновала контроль, отдала билет, в котором стояло вымышленное имя, и поднялась на площадь, где толпились таксисты. В восемь вечера ей предстояло быть на Четверговой и она успевала, что бы там себе ни думал наймарэ

В половину восьмого она добралась до Четверговой, погуляла по пустынному скверу, засаженному розовыми кустами. Пышные соцветия — алые, густо-оранжевые, перламутрово-белые, раковинами свернутые в глубоких зеленых тенях, ближе к сумеркам начали сильно благоухать.

У Амарелы устали ноги, и она присела на край беленого помоста, на котором торчали виселичные перекладины. Демона не было. Около статуи короля Халега ждал кого-то юноша в светлых брюках, в рубашке с коротким рукавом и в шляпе, надвинутой на глаза.

Угловатая тень от виселицы длинно протянулась поперек площади. Световое табло на мрачном сером здании с алой вывеской "Плазма" дрогнуло, рисунок лампочек сменился — стало без пяти восемь.

Четверговая площадь оставалась пустынной — если не считать незнакомца у памятника. Амарела терпеливо ждала, болтая ногами и перебирая в уме те слова, которые должно сказать демону. Не кинется же он на нее посреди Катандераны.

"Я прибыла вовремя и хочу, чтобы ты вернулся в Полночь навсегда", "уходи в Полночь и не возвращайся, и я запрещаю тебе вредить людям", "я прошу и требую, чтобы ты ушел из мира людей"… она таращилась на цветущие розы и мельком припомнила старую дарскую легенду о глазах Полуночи. Странно, что не вспомнила раньше, а ведь там так подробно рассказывалось о том, что не нужно, не стоит, ни за что нельзя якшаться с этими тварями. Даже если ты готов заплатить. Отберут все, и взамен не дадут ничего.

— Он не придет, прекрасная госпожа. Зря вы ждете.

Юноша, стоявший около памятника, подошел неслышно. Амарела вздрогнула, подняла взгляд — знакомые светлые радужки, высокие скулы, упрямая линия подбородка… Тот самый, который спас ее в старом замке. За Алисана его можно было принять только издали. Теперь видно — этот старше. Намного. На века.

— Откуда вы знаете? — она решила ничему не удивляться.

— Я присутствовал при том, как в нашего общего, хотя и недоброго, знакомого выпустили несколько обойм. Думаю, теперь он отлеживается в Полночи и просто не в силах прийти на встречу, хотя неоднократно мне хвастался и называл время, в которое, по его мнению, вы не явитесь. Рад видеть вас в добром здравии, рейна.

— Благодаря вам…

— Тебе. Можете звать меня Энери.

Амарела помолчала, не зная, что еще сказать. Ее древний, как старый замок, спаситель, вздохнул и уселся рядом на помост, запрокинул голову, подставил лицо лучам уходящего солнца, замерев и на несколько мгновений превратившись в серебряную статую. Старая площадь, неустанно благоухающие розы и семисотлетний принц с лицом и фигурой дролери — все это слилось воедино, будто на старинной картине, покрытой натеками темного лака. Несколько разноцветных машин, застрявших в нешироком горле Семилесной, пытались разъехаться, ворча. Мостовая там, что ли, повреждена.

Неудивительно, если верить всему, что рассказывают по радио, улицы Катандераны в последние дни утюжили танками.

Ты виновата, ты.

Рейна смотрела, как наливается алым и розовым закат, чувствовала сильную усталость. Странно, отдыхала ведь целых две недели, ничего не делала, каталась на теплоходе, ела и спала.

И бесконечно прокручивала в голове предстоящий разговор с наймарэ. Днем. Ночью. Все две недели. А разговор не состоялся. Само прошло.

— Если бы вы не пришли, договор бы остался в силе, — сказал Энери. — Так что все правильно.

— Глупо было тащиться через полконтинента. Знала бы я, что эту тварь убили…

— Жизнь часто выглядит глупо, а иногда еще и страшно. Нет, я не думаю, что его убили, к сожалению. Просто, ну, помяли.

— Но вернуться он не сможет?

— С сегодняшнего вечера — нет.

Почему я должна верить, чуть было не спросила она, но потом вспомнила драку с "профессором Флавеном", яростный блеск глаз, удар, который мог бы прошибить стену.

— Значит все в порядке?

Еще одна машина неспешно вырулила на площадь — черный, сверкающий "барс".

Энери проводил его глазами, нахмурился, но потом быстро просветлел и снова подставил лицо солнцу.

"Барс" проехал к зданию "Плазмы", раздраженно погудел — машины нелепо жужжали, толклись, все никак не могли разъехаться, блокируя подход к стоянке.

— Все в порядке, — твердо ответил Энери. — Я думаю, тебе стоит уплыть обратным рейсом, рейна. Видишь ли, мой царственный потомок…

И тут под черной глянцевой машиной расцвела алая вспышка.

Пламя полыхнуло одновременно с грохотом взрыва — "барс" завалился на бок и отлетел в сторону. Машины, которые никак не могли разъехаться на тесной улице, вдруг резво снялись с места и скрылись.

Амарела осторожно отвела от себя руки принца, который инстинктивно обнял ее, прикрывая. Потрясла головой. Анарен соскочил с помоста, сделал несколько шагов по направлению к машине, но туда уже бежали дролери из "Плазмы" и он нерешительно остановился.

Наверное, рейне полагалось рыдать и биться в истерике, после всего того, что пришлось пережить во время вторжения лестанцев, но, похоже сагайский божок излечил не только тело, но и душу. При звуке взрыва она не почувствовала ничего, только тупое удивление. Пахло дымом и чем-то горелым, сладковатым, вызывающим тошноту. Амарела поняла и зажмурилась, стиснула зубы. Не помогло. Она перегнулась через край помоста, и ее вывернуло прямо на розовые кусты.

Дролери с грохотом выворотили покореженную дверь "барса", отшвырнули в сторону. Голыми руками, даже не напрягаясь особенно — так срывают сухую чешую с луковицы. Рядом с машиной чернел выбитый взрывом канализационный люк.

— Мы… нам надо пойти, помочь, — нерешительно сказала Амарела. Анарен застыл рядом, всматриваясь. — Там же…

— Это машина Врана, — ответил принц. — Если сунемся, его охрана запросто прикончит нас под горячую руку. Мары полуночные, я так и думал, что этим кончится — его дочь и большая часть дролери сейчас носятся с муниципалами по подвалам, вылавливая остатки полуночной нечисти. А радикальная партия в совете лордов упрямо несет бред про то, что дролери нарочно спровоцировали Полночь, чтобы потом укрепить свои позиции в Даре. Вот она, людская благодарность, — он осекся.

— А ты будто и не человек вовсе, — пробормотала Амарела. Ее мутило, и кружилась голова.

Из развороченных остатков "барса" медленно потащили длинное угловатое тело, безвольно болталась черная рука. На асфальт капало жидким дегтем — кап-кап. Отверстая пасть "Плазмы" выплюнула еще нескольких сумеречных, они окружили пострадавшего, скрыли от посторонних глаз. Высокий, на пределе слышимости, женский вопль резанул перепонки. Амарела прижала ладонь к груди — сердце трепыхнулось, и будто заспотыкалось.

— А-аа-а! — надрывалась невидимая плакальщица. — А-аа-а! А!

— Идем скорее, — Энери протянул ей руку. — Идем, нечего тут делать. Они сами разберутся.

* * *

Рамиро очень хотелось кофе и курить. Он сидел на два ряда позади Лары, держал в одной руке секундомер, в другой — партитуру света и щурился на яркие вспышки прожекторов. Глаза щипало. Следить получалось плохо — сказывалась бессонная ночь в декорационном цеху.

На сцене летел бесплотный снег в канун Йоля — осветители на портальных башнях крутили испещренные белилами фильтры. Под софитами дубовые доски пола блестели, как лед, белая театральная ткань накинута складками поверх высоких сомкнутых подиумов для чтецов. За подиумами, во всю ширину задника и до самых падуг медленно проворачивалось колесо года, витражные картинки, огромный циферблат часослова. Вздымались и падали за горизонт созвездия, зодиакальные знаки, небесные пахари и всадники, крылатые звери, хвостатые планеты, птицы и ангелы.

В оркестре вел женский голос, пел без слов, высокий и холодный как пустотелая флейта, Рамиро слушал, смутно удивляясь — голос? пение? — в какой-то момент его охватил озноб, он даже проснулся.

Ларины нововведения, она пару дней назад обмолвилась — вместо Игерны Флавен приглашена новая актриса. Рамиро не знал, что новая актриса будет петь. И он не знал, что эта актриса — дролери.

Силуэт дролери застыл в самой высокой точке подиума, полукольцом охватывающего пандус, черный и ломкий на фоне возносящихся радужных знаков. Голос у нее был ошеломляющий — без малейшего напряжения он проникал всюду, леденил и опустошал воздух.

На авансцену вышла закутанная в покрывало женщина. Медленно, с трудом ступая, она добрела до середины, остановилась, подняла к небу лицо. Серое покрывало соскользнуло с волос, холодный луч очертил детский профиль Аланты. Под грудью Аланта держала большую шаль, ниспадающую вдоль платья тяжелыми складками — Рамиро кивнул удовлетворенно. Вынужденный жест (иначе шаль упадет), беспомощный и защищающий одновременно, сковывающий движения, давал абсолютно точную ассоциацию.

— Летят двенадцать голубок, — сказала дролери-душа с черной стены. — Тринадцатая — отдельно.

Негромкий, почти лишенный выражения голос ее растекся по сцене и по залу, и у Рамиро встали дыбом волоски на загривке.

— Ветер суров и гулок, крылья его бесцельны.

Ветер легок и колок, перья его острее

Чем драгоценный осколок у птицы на сизой шее.

Пауза.

На черной стене один за другим начали зажигаться желтые квадраты.

— По небу по голубому, по самому его краю

Двенадцать голубок к дому...

Еще пауза. Зажглось последнее окно, Аланта-Летта робко двинулась к ним.

—… тринадцатая — не знаю.

Поднялась тонкая рука, "тук-тук-тук" — попросил за Летту барабан из оркестровой ямы. В ответ ему визгливо залаяла собака. Летта отпрянула, отбежала, потом подошла к другому окну: "тук-тук-тук?" "Р-р-гав-гав-гав!" — взлаял другой пес, тоном ниже. Следующее окно — еще один пес залился лаем. Следующее окно… стук сделался непрерывным, переплелся со стуком невидимых каблуков, ускорился, загрохотал, засбоил как сердце, его догоняла, накрывала, гнала вперед волна собачьего лая.

Летта заметалась между домами, придерживая ладонями тяжело колыхающуюся шаль, у каждой стены ее встречал взрыв грохота и воя.

Раздвинув складки сукна, из подиумов, как из лопнувших коробов посыпались фигуры в пестром. Яркие лохмотья, цветастые рубахи, козьи и медвежьи маски, ленты, бубны, бубенцы. Слева направо, справа налево, сходясь и расходясь понеслись вереницы танцующих. Визжали виолы, рычали басы в оркестре, два десятка каблуков выбивали из досок громовый гул. Неловкую фигурку Летты швыряло как лодку на перекатах, пока она не исчезла в пестрой пене йольского хоровода.

Вскрик — короткий, жалобный, сейчас же потонувший в топоте и звоне гитерн.

Королевский балет еще минут пять колотил каблуками в доски, размахивал масками, вил кольца и спирали, плел подвижные сети, распадался и сходился в мельтешне летящего снега. Неистовую музыку прорывали женские вскрики, стоны, неразборчивые мольбы. Дролери на стене ломало, словно деревце на ветру.

Вдруг вопль ее рывком поднялся и разросся колоссальной звуковой волной, начисто сметая и музыку, и грохот каблуков. Рамиро выронил партитуру, зажал руками уши, но это не помогло — крик сверлом вонзился внутрь черепа, и в глазах замерцали черточки и точки, как на крутящейся вхолостую пленке по окончании фильма.

Оглушенный, Рамиро некоторое время не мог понять, вопит ли еще сумасшедшая дролери, или уже перестала, уши у него заложило, как в самолете, но зрение постепенно прояснилось. Он увидел пустую сцену и скорчившуюся на голом полу фигурку, закутанную в серый плащ.

— Все гуще снег. — сказала со стены душа-дролери. Она выпрямилась и стояла спокойно, низко опустив голову. — Так звуки коротки.

После шокирующего вопля в голове у Рамиро еще звенело, но тихий голос заставлял напрягать слух.

— Так страшно, что уже не обернуться,

Ни голосом, ни взглядом не коснуться

Ни сердца, ни протянутой руки.

Дролери подняла голову, лицо пряталось в тени покрывала, но стали видны бледные, сложенные одна к другой ладони.

"Так-так, так-так" — сквозь шум в ушах стучал метроном. Ему вторили едва различимые звуки, словно кто-то гладил пальцем стеклянные колокольчики.

Запаздывая на пару секунд, поднялась на колени и подняла закутанную голову Летта. Чуть покачиваясь, она прижимала к груди сверток из тяжелой шали.

— Все громче сердца стук. И поперек

Косая тень ложится на порог,

И манит, умаляясь, за собой.

Душа медленно прошла по подиуму влево, вместе с ней медленно, как замерзающая вода, текла музыка. Спустилась по пологому склону на авансцену, приблизилась к Летте.

— Вовне земель лежит тропа пустая.

Весь снег уже, наверное, растает,

Когда я не вернусь к тебе домой.

Летта подняла сверток на вытянутых руках, душа приняла его, прижала бережно к груди, а принцесса склонилась в прежнюю позу. Покачивая сверток, душа ушла направо, за кулисы.

Тянулась, истаивая, долгая последняя нота, тянулись мгновения, ничего не происходило. Только леденел и терял фокус направленный свет прожекторов, пока не выцвели радуги часослова, пока черный кабинет сцены не сделался седым, сизо-серым, вымороженным насмерть.

Тогда беззвучно опустился занавес, черный, как ночь.

Еще некоторое время было тихо, потом в осветительской ложе зажегся дежурный свет. Рамиро подобрал бумажки, вылез из середины ряда и подошел к режиссерскому столику.

— Лара, — сказал он. — Это очень сильно, но это запретят.

Она улыбнулась, глядя на занавес, по которому пробегала рябь — за черным сукном кто-то двигался, ходил туда-сюда. Сквозь щель над полом было видно, что коробка сцены внутри освещена.

— Нет, — сказала Лара. — Не запретят. Пара карет скорой помощи, служащие перед антрактом раздадут пузырьки с нашатырем. Шок, конечно, будет. Но не запретят.

С боковой лесенки, мимо оркестровой ямы, спустилась певшая за душу Летты дролери — Рамиро, наконец, рассмотрел ее. Коротко стриженные черные волосы, огромные черные глаза на треугольном личике, ничем не подчеркнутый бледный рот. Подмышкой она небрежно зажала свернутую шаль. Рамиро вспомнил, что видел ее во дворце, в компании Эстеве. Шерла ее имя, кажется.

— Дурацкая эта затея с платком, — сходу залепила она, даже не поздоровавшись.

— С каким платком?

— Вот с этим, — Шерла встряхнула сверток, и он развернулся в большую шаль. — Ерунда какая-то. Живота нет, ребенка нет, вместо них — тряпка… Я не понимаю, почему тряпка, зачем тряпка? Глупо это. Кто придет смотреть — смеяться будут, — ее острые, пробитые жемчужинами, ушки гневно прижались.

— Это театральная условность, — попытался объяснить Рамиро. — Такова мера условности, заданная спектаклем изначально. Для того, чтобы произвести на зрителя нужное впечатление. Как твой голос.

— А что мой голос, мой голос — настоящий. Я оплакиваю особу королевской крови, нашего родича. Я все правильно делаю.

— От твоего голоса кровь в жилах стынет, — пробормотал Рамиро. — Это и есть искусство.

— Не знаю я никакого искусства. Тоже мне. Моя бабка — Перла. Баньши.

Что ж, это многое объясняет.

— Ты Лару слушай, — сказал он, стараясь быть как можно убедительнее. — Она все поставит на место — и платок, и тебя с твоим голосом, и картинки, и музыку. Все вместе получается магия, понимаешь? Только людская, не ваша. Ты, главное, слушай и делай, что она скажет.

Шерла с сомнением таращила глазищи, мяла в руках злополучную шаль, чуть только на просвет не поглядела — где тут магия? Потом прошипела что-то, ушла обратно на сцену. Серая тряпка волочилась за ней, как знамя поверженной армии.

— Приобретение, — посочувствовал Рамиро, провожая дролери взглядом.

— Ничего, — Лара впервые за много дней заговорила с ним. — Я с ее помощью такое сделаю! Это будет лучшая постановка современности.

— Уверен, что так.

По лесенке мимо оркестровой ямы спустилась группка танцовщиков. Красавица Аланта весело смеялась и что-то говорила парню, игравшему Сакрэ, тот держал под мышкой песью голову — как шлем, и преданно смотрел Аланте в рот. Шерла шагала рядом с ними, продолжая недовольно кривиться, потом тоже улыбнулась.

Лара молча проводила их глазами.

— Рамиро.

— Что, Лара.

— Я вижу, как ты гонишь с работой над декорациями. Ты что-то затеял. Не вздумай дезертировать. Я тебя из-под земли выкопаю, верь мне.

Рамиро вздохнул. И ответил честно:

— Я делаю все, что от меня зависит.

* * *

Когда совсем стемнело, принц разжег камин. Амарела забралась в старое кожаное кресло, укрылась выцветшим пледом, бездумно смотрела на огонь. В изразцовой пещере возникали и рушились огненные царства, отблескивала латунная решетка, покрытая потрескавшимися от времени эмалевыми медальонами. Огонь, который совсем не похож на тот, что сжигает дотла города, машины, людей, дролери. Покорный, ласковый, из которого в любой момент может выскользнуть расплавленная до ярого золота саламандровая змейка.

Говорят, они вырастают огромными, как крепости.

Было очень тихо.

— Анарен.

Принц замер около огня, как кот, потрескивали яблоневые поленья. Тишина расползалась по древнему дому, выдранному из человеческой реальности многие столетия назад, как прилив. Энери молча повернул голову.

— Мне кажется, я проклята.

— Смелое заявление, прекрасная госпожа, — глаза его были темны. На улице покрикивала какая-то вечерняя птица, звонко стучал молоток, переговаривались люди.

Посторонние звуки не нарушали настоявшейся, как вино, тишины.

— Но, сам подумай, — она сжала пальцы в кулаки. — Где я ни появлюсь — катастрофы, война, смерти. Это из-за того, что я связалась с Полночью?

— Это из-за того, что теперь так будет повсюду. Некоторое время. Перелом. Надо просто смириться и переждать.

— Что переждать! Мне необходимо срочно попасть домой. Там черт знает что творится!

— Тебе сейчас надо бы заботиться о себе.

— Я знаю, что твой драгоценный правнучек велел меня прикончить, — вскинулась она. — Можешь не отводить глаза и не замалчивать это! Знаю я ваши лавенжьи повадки!

— Ш-шш, — Энери легко поднялся на ноги, отошел к старинному буфету, скрипнул дверцей. — Я же тебя спрятал. Все хорошо. Потомки тоже люди, они имеют право на политические ошибки.

— Я не хочу подохнуть из-за чьей-то ошибки. Что ты там льешь мне в стакан!

— Валерьянку и пустырник, — принц сунул ей керамический стаканчик с отвратительно пахнущей жидкостью. — Выпей, я сам пробовал, помогает. Мне это посоветовал… один человек. Очень удобно, продается в любой аптеке.

Амарела зафыркала, но выглотала корчиневую дрянь. Хоть бы и яд, все что угодно, чтобы не вспоминать грохот взрыва.

— Этот сумеречный, Вран? Он погиб? Ты ведь звонил куда-то.

— Звонил. К сожалению, достижения дролерийской науки для меня теперь недоступны, но телефон я освоил. Я спрашивал про Врана, но никто ничего не знает, а еще я выяснял, сможешь ли ты отплыть из Катандераны.

— И?

— Нет, не сможешь. Порты перекрыты, Герейн в ярости, идут аресты недовольных дролерийской политикой. Герейн тяжело переживает потерю брата, а тут еще и Вран. Я не смогу на него как-то повлиять. Ситуация очень сложная. Хотя не думаю, что заговорщикам удалось прикончить старого змея. Ты ведь знаешь, принц Алисан так и не вернулся с Севера.

— Не могу сказать, что сильно печалюсь, — Амарела перехватила спокойный взгляд. — Извини.

— Ничего. Но дело в том, что тебе придется отсиживаться здесь. Транспорты тщательно проверяют дролери, а они узнают любые лица. У сумеречных нет никаких причин тебя любить, уж прости.

— Мне надо домой. Что ж меня мотает по всему Дару. — Амарела передернула плечами. Ее знобило, не смотря на теплый плед.

— Сегодня в любом случае ничего не выйдет. Будь моей гостьей, — Энери церемонно поклонился. — Будем пить вино, беседовать. Потом ляжешь спать. В безопасности. Комнат тут хватает, поверь.

— Ну… хорошо. Спасибо, — запах успокоительного снадобья заполнял всю комнату, вызывая тошноту. В последнее время ее тошнит вообще от всего. Такая тошнотная жизнь.

— Не стоит благодарности.

Анарен подошел к обязанностям хозяина старательно — согрел сладкого вина с пряностями, притащил откуда-то чашу с бисквитами и подзачерствевшими, но вкусными рогаликами, взял гитерн, снова устроился у огня и начал перебирать струны. Амарела прихлебывала ароматное рестаньо и безуспешно пыталась вообразить, что вышла замуж за Сэнни, и это он приютился у камина, сверкает льющимся серебром волос, мелодично смеется, подкручивает колки расписного старинного инструмента.

Потом она подумала, что принц Алисан, наверное, лежит в холодной северной воде, распахнув застывшие глаза. А где-то в здании "Плазмы" с хрипом цепляется за жизнь страшный и могущественный сумеречный колдун, на жестких плечах которого держится дарская монархия и половина дарской экономики. И над ним голосят дролерийские женщины, так же жутко, как сегодня, на Семилесной.

— Правда, что после смерти вы, Лавенги, оборачиваетесь кошками? — спросила она.

Энери долго молчал. Гитерн под его пальцами издал хрустальный, долгий звон.

Потом наконец ответил.

— Лично я — нет.