Глава 1

Год 764 со дня основания Морнийской империи,

11 день суйриного онбира месяца Холодных дождей.

Статуи трёх Величайших с немым укором взирали на поднимавшееся на перевал войско.

Маленький мальчик, семи — восьми лет, тонул в старой изношенной робе, которая была ему не по размеру. В левой руке он держал весы с перекошенными чашами, а правой — прижимал к груди отцовский меч, доходивший ему рукояткой до подбородка. Из-под повязки, сползшей на глаза, по грязно-серому мрамору щёк текли кровавые слёзы.

Нигде Талиан не видел, чтобы венценосный Адризель — верховный бог, хранитель порядка и равновесия — изображался так. Обычно это был зрелый мужчина, воин с могучим торсом и руками, бугрящимися мышцами, чей меч остриём вонзался в небо, а чаши на весах стояли вровень.

Но не только Адризель пострадал от руки неизвестного мастера.

Рядом с мальчиком, выпятив огромное пузо вперёд, стояла девушка, нет, скорее ещё девочка, одиннадцати — тринадцати лет. Она обеими руками придерживала живот снизу и чему-то грустно улыбалась. На плечах и шее у неё заметно выделялась россыпь вмятин, до боли напоминающих следы от пальцев. Ноги у щиколоток были скованы цепью — словно мастер высекал из мрамора не Рагелию — богиню смерти и возрождения, покровительницу матерей, — а какую-нибудь рабыню.

Впрочем, сильнее всего из троих Величайших досталось Суйре — победоносной богине войны. Не крылатая небесная дева, нет, древняя старуха скалила зубы, чему-то криво ухмыляясь. Морщинистая кожа обтянула ей череп и кости, спутанные клочья волос неопрятными патлами повисли вдоль впавших щёк. Она устало опиралась на копьё, сгибаясь в три погибели под тяжестью круглого щита, но продолжала упрямо сжимать крючковатыми пальцами обломок кинжала.

Кто высек их из камня такими? Кто втащил на горный перевал и поставил здесь? С какой целью?

Талиан ждал от Кюльхейма — восточной провинции Морнийской империи — чего угодно, но к такому оказался не готов. Он слез с лошади, забрался на каменное возвышение к статуе Адризеля и молча принялся оттирать от посеревшего мрамора кровь.

Жаль, выходило плохо.

Сколько Талиан ни тёр — лишь размазывал по мраморному лицу грязь, но от своего не отступался.

— Ваше императорское величество, — обратился к нему подъехавший тан Кериан, — что вы делаете?

Талиан ничего не ответил. Два месяца назад решение присвоить Кериану титул правителя Альсальда казалось едва ли не единственно верным, а сейчас… Талиан боялся самому себе признаться, насколько он от него устал.

Для своих шестнадцати лет Кериан был необычайно скрытен, предпочитая разыгрывать на публике милого и обаятельного юношу: в меру восторженного, в меру образованного и в меру послушного воле старших. Но его серые глаза иногда смотрели слишком проницательно, а ум угадывался в умении в нужный момент промолчать.

Кериан не отказывался от своих альсальдских традиций: не стриг длинные — до самой поясницы — светлые волосы, предпочитая от середины заплетать их в свободную косицу; не снимал серебряных серёжек, которые подвешивал к тонкому кожаному ремешку на лбу — по три штуки на каждую сторону; не менял мехового жилета, рубахи и штанов на более привычную в империи тунику.

И, как итог, выделялся везде, где бы ни появился.

Талиан всё ждал, что кто-нибудь обязательно к нему прицепится, пойдут шепотки и шуточки. Мол, не тан альсальдский, а выряженная в мужскую одежду девчонка! Но нет… Мягкий и вкрадчивый голос Кериана, а иногда — один только пристальный взгляд, затыкал даже самых отъявленных бунтарей.

Но их можно было понять. Талиан и сам временами улавливал смертельную опасность в движениях Кериана или в его «скромной» улыбке, одними уголками губ. Потому и не мог расслабиться в его присутствие ни на мгновение, хотя и держал всё время в уме: они связаны клятвой верности. Кериан скорее жизни лишится, чем предаст. Но как-то это...

Обнадёживало слабо.

— С ним всегда так. Не может пройти мимо чужого горя. — Талиан вздрогнул, услышав голос Демиона, обращавшегося к тану Кериану. — Спорим, он здесь застрянет надолго? — Но следующая фраза предназначалась уже ему. — Эй! Талиан! Повернись сюда!

— Вот ещё! — буркнул Талиан себе под нос. — Что я, твою кривую рожу не видел?..

— Ну и дурак.

Демион ударил лошадь пятками, выкрикнул «но» и ускакал вперёд. Талиан проводил напряжённым взглядом его спину с луком и полным колчаном стрел, с которыми тот никогда не расставался, и незаметно вздохнул.

У них с Демионом бывало по-разному: они и дрались, и мирились, и целыми днями друг с другом не разговаривали. Ну а как иначе? Они же выросли вместе. Но такого отчуждения, как сейчас, между ними ещё не было.

Пусть внешне почти ничего не изменилось, Талиан как никогда остро ощущал эту разницу.

Демион по-прежнему поддевал его и язвил, по старой привычке наклоняя подбородок вниз и прищуривая правый глаз. Только косой чёлки на пол-лица больше не было, и ничто не загораживало уродливый шрам, оставшийся у Демиона после падения с лошади. Будто кто начертил на щеке глубокую дугообразную борозду, соединив внешний угол глаза и рот, а потом перечеркнул её крест-накрест, захватив ещё и половину носа.

Но стоило хоть мельком увидеть этот шрам, скользнуть взглядом по розоватым полосам, как в памяти вставали события коронации: удар в грудь и дробный перестук падающих на пол стрел. Наказание за то, что Талиан тогда взял у Кериана кинжал и отрезал им Демиону чёлку — обнажил перед богами и людьми его главный страх, вытащил на свет его уродство.

Демион тогда не на шутку разозлился. Но Талиан думал: перебесится и первым мириться придёт. В конечном счёте это Демион всегда искал его дружбы. Но тот не пришёл. Ни через день, ни через онбир*, ни через два месяца, которые войско маршировало по восточному имперскому тракту.

— Он вам хотел флягу кинуть. И платок.

Тан Кериан спешился и встал рядом.

— Возьмёте?

В руках у него и правда была пузатая серебряная фляга с выбитым гербом Светлых танов: секирой, скрещенной с боевым знаменем, и восходящим над морем солнцем. Талиан откупорил её, нюхнул, чтобы убедиться, что там вода, и плеснул на платок.

— Не говори ему, что я их взял.

— Я не скажу, раз вы попросили, но… — тан Кериан замялся. — Глаза есть не у меня одного.

Выругавшись про себя, Талиан хмуро обернулся. Это же надо было так оплошать: взять и забыть об идущих колонной воинах прямо у себя за спиной?.. От досады он закусил изнутри щёку и с остервенением стал тереть мокрым платком окровавленный мрамор.

То ли помогла злость, то ли вода, но лицо Адризеля отмылось добела.

Талиан отдел тану Кериану полупустую флягу с грязным платком, прижал кулак к груди, опустился перед статуями трёх Величайших на одно колено и беззвучно зашептал слова молитвы: «Знаю, недостоин я вашего ответа, но всё равно прошу — услышьте меня! Услышьте и утешьтесь! Я привёл сюда армию, чтобы остановить гердеинцев. Не будет больше смертей. Не будут враги безнаказанно грабить и жечь города. Я… — Талиан сжал в ладони золотой треугольник**, висевший у него на груди. — Я им этого не позволю. Пусть я вырос в Сергасе, пусть вижу Кюльхейм в первый раз, но эта провинция — тоже моя Родина. Её неотъемлемая часть. Поэтому… — Он медленно выдохнул, собираясь с духом. — Величайшие! Венценосный Адризель и жёны его Суйра и Рагелия! Потерпите ещё немного! Я завершу эту войну нашей победой!»

Встав, Талиан снял с себя золотой обруч и увенчал им голову Адризеля. Затем перешёл к статуе Рагелии. Стянул с себя тунику и обернул её платком вокруг девичьих плеч, скрывая следы насилия, а чтобы не сдуло ветром — заколол брошью от плаща. Посмотрел на оставшуюся без подарка Суйру, вгляделся в сухие и резкие старушечьи черты лица, иссечённые морщинами, и произнёс:

— Тебе, небесная дева, я подарю победу.

И вроде бы негромко сказал, и ветра особого не было, но из-за спины дружно, на сотню хриплых мужских голосов, гаркнуло войско:

— За императора! За победу!

— Я же предупреждал, — произнёс тан Кериан, склоняясь к его уху. — Не у меня одного есть глаза.

Талиан тряхнул головой и отодвинулся. Но тот задержал его, опустив руку на плечо и крепко сжав пальцами.

— Обруч не продержится и до вечера, — произнёс альсальдец очень тихо. — Обязательно найдётся кто-нибудь, кто польстится на золото и его снимет. Так зачем вы вводите людей в искушение? Есть и другие способы завоевать симпатию войска. Необязательно для этого трогать святыни.

Когда смысл сказанного достиг его, Талиан чуть не задохнулся от возмущения. Кериан что, правда думает, что это игра?! Показуха на публику? Способ перетянуть людей на свою сторону?

Он всё смотрел в серые глаза, ища в них признаки шутки, но они были так же холодны и безжалостны, как заснеженные горные пики.

— Тронуть святыню никто не посмеет. Это тяжкий грех. Зря ты волнуешься, — ответил Талиан и сбросил с плеча чужую руку. — Поехали.

Вернувшись к лошади, он вскочил ей на спину и приложил ладонью по крупу, посылая вперёд. В груди клокотала ярость. Талиан едва держался. Но что он мог поделать?

Нельзя было терять единственного союзника.

Считает его Кериан глупым позёром — ну и пусть! Пусть!

Вот Талиан и молчал, пряча обиду как можно глубже. И скользил безразличным взглядом по отвесным стенам глубокого ущелья, по которому пролегала дорога. И даже не заметил, когда скалы расступились и имперский тракт, закладывая по каменистому склону широкие петли, стал зигзагом спускаться с перевала в долину.

Пока не очнулся, уловив с порывом ветра запах дыма, и не остановил лошадь.

Среди россыпи серых каменных глыб, всех возможных форм и размеров, где-то изъетых лишайником, а где-то абсолютно голых, широкий имперский тракт выделялся так чётко, что проследить его можно было до самого леса, где он терялся в тёмной зелени сосен.

И там, у истока реки, группа, высланная вперёд, уже разбила лагерь. Талиан с трудом смог рассмотреть в сгущавшихся сумерках угол частокола с двойным рвом и башни ворот. Они вступили на территорию, где встреча с врагом была неминуема — и всё вдруг стало по-настоящему и всерьёз.

— Простите мне мою дерзость, — поравнявшись с ним, произнёс тан Кериан. — За всё проведённое время вместе вы так и остались для меня загадкой.

От услышанных слов на мгновение стало тошно. Да, он император — от золотого венца никуда не деться, сколько ни вешай его на статую, — но…

Это же не значит, что за его вспыльчивость должны извиняться другие?!

Это неправильно.

Ситуация вышла неловкая и какая-то глупая, но зато Талиан нашёл наконец-то причину, по которой их отношения не складывались: Кериан упорно пытался ему служить, когда он искал его дружбы.

Искал и не находил. Ведь юный правитель Альсальда — самой северной провинции империи — не спешил изливать ему свою душу.

Талиан заставил себя произнести:

— Я виноват — не ты. Не проси у меня прощения за мои же ошибки, — и добавил на полтона ниже. — Не унижайся.

Тан Кериан вздрогнул, как от удара, и повернул голову. В его взгляде сквозили непонимание и обида.

Адризель всемогущий! Не сделал ли он только хуже?

— Демион сказал правду, — заговорив, Талиан притворился, что с живейшим интересом высматривает среди скрытых облаками горных пиков седловину соседнего перевала. — Я тот самый придурок, который остановится и поможет, потому что считает, что только так поступать — правильно. Но… хм… не потому, что я хочу выглядеть в глазах своего народа добрым правителем. Нет. Просто… иначе я сам себя перестану уважать. Понимаешь, о чём я?

— Теперь понимаю, почему у вас нет других союзников, кроме меня. — Тан Кериан смотрел на него как будто бы с сожалением, но Талиан не был уверен в этом до конца. — Мои слова понравятся вам ещё меньше, чем предыдущие, но… Мой император, не пора ли вам повзрослеть?

Талиан запрокинул голову и рассмеялся.

— А если я не хочу взрослеть? Что тогда?

— Я умру, защищая ваше детство. Как и поклялся.

К словам было не подкопаться — почтительные, сказанные с настоящим рвением и желанием услужить, — только лицо после них горело так, будто ему залепили пару пощёчин. Даже холодный горный ветер был не в силах остудить полыхающих щёк.

И Талиан второй раз подряд послал лошадь вперёд.

Без броши шерстяной плащ приходилось всё время придерживать одной рукой, чтобы полы не расходились в стороны, и сквозь пальцы прекрасно чувствовалось, как быстро и отчаянно колотится сердце.

Сейчас ему, как никогда, не хватало Зюджеса: его дружеского подзатыльника, громкого смеха, улыбки, но больше всего — его веры.

Зюджес не стал бы сомневаться в нём и предлагать «повзрослеть». Нет! Друг временами казался чересчур легкомысленным и поверхностным, жил не всерьёз и словно бы шутя, но когда дело начинало пахнуть жареным, оказывался рядом. Всегда.

Второго такого было не найти.

Да, тан Кериан следовал за ним тенью, отставая всего на несколько шагов. Но что толку? Если всё это — во исполнение клятвы.

Имперский тракт всё петлял и петлял, и когда Талиан доехал до леса, уже стемнело. Но и тогда, обернувшись, он увидел, как рыжие огоньки зажжённых факелов светились у выхода из горного ущелья.

Войско неоправданно растянулось.

Почуяв близость стоянки, лошадь пошла бодрее, и уже через час Талиан подъехал к воротам.

Это был первый раз, когда он видел военный лагерь вживую, а не на страницах учебников. Пока войско двигались через земли Когрина и Агрифа его обустройство казалось пустой тратой времени, но сейчас, когда они вступили в Кюльхейм, так никто уже не считал.

По сложившейся воинской традиции лагерь имел форму прямоугольника, обнесённого по периметру частоколом и двойным рвом с земляным валом посередине. С каждой стороны можно было попасть внутрь через укреплённые башнями ворота, которые и днём и ночью находились под охраной.

Ворота располагались друг напротив друга: передние и задние находились точно по центру коротких сторон прямоугольника, а правые и левые были смещены ближе к передним, деля длинную сторону прямоугольника на одну и две трети.

От ворот внутрь лагеря вели улицы, шириной в восемнадцать и в сорок шагов. Та, что побольше, шла от правых ворот к левым и называлась главной. На пересечении улиц устанавливалась императорская палатка. Пустое пространство перед ней называли местом собраний, ведь именно здесь собирался военный совет и император — возникни у Талиана такое желание — обращался с речью к солдатам.

Въехав в лагерь, он первым делом отыскал взглядом опознавательные знамёна и насторожился, увидев, что они не блещут разнообразием. Из четырёх армий — I и II Джотисских, VII Агрифской и III Зенифской — через перевал как будто прошла только одна. Два белоснежных эдельвейса с золотым кинжалом между ними, словно глаза притаившегося хищника, смотрели на него из каждого угла.

Стоило признать, в темноте герб Тёмного тана выглядел пугающим. Как и ситуация, когда III Зенифская армия находилась по одну сторону перевала, а три других — по другую.

Но стоило Талиану окунуться в привычную обстановку походного лагеря, и первое гнетущее впечатление ушло.

Он ехал по узкой улице вдоль одинаковых рядов палаток, размеренных и выровненных будто по линейке. Несмотря на поздний час и раскинувшееся над головой иссиня-чёрное небо, солдаты ещё не спали. Из одной палатки доносился дружный гогот, будто кто рассказал шутку или пёрнул. В другой назревала перебранка. Из третьей лилась похабная песня на два охрипших, но очень старательных голоса. Кто-то совсем рядом навернулся в темноте с вёдрами. Раздался оглушительный грохот и плеск воды, минутное молчание и вслед за ним ругательства — и какие затейливые. Хоть на память себе записывай!

Талиан втянул носом прохладный ночной воздух и улыбнулся.

После дня изнурительной езды хотелось миску горячей каши, кусок мяса, ломоть хлеба, кружку травяного отвара и спать. Но если бы всё было так просто!

Тан Кериан проводил его до центральной палатки и распрощался, бросив напоследок:

— Мои люди будут рядом.

Его палатка не отличалась от других ни размерами, ни материалами: тот же дощатый остов, та же двускатная крыша, те же сшитые из выделанных коровьих шкур покрывала. Но если в такой обычно спал отряд из одиннадцати человек и командира, то Талиан занимал её один.

Внутри его поприветствовало поклоном пятеро слуг, приставленных к нему таном Тувалором, и альсальдец — человек тана Кериана. В отличие от остальных, он был воином и имел при себе оружие.

— Рады служить вашему императорскому величеству.

— Ужин мне и Фарьяну, — скупо бросил Талиан, направляясь к сколоченному из досок возвышению, поверх которого были расстелены верблюжьи шкуры. — И поживее.

Ничком упав на кровать, он зарылся носом в густой мех и закрыл глаза. От усталости ныла каждая мышца спины и бёдер. Что и немудрено, ведь рассвет Талиан встречал в десяти лигах по ту сторону от перевала.

Ему предложили умыться — он отказался. От раздевания — тоже. От разминания спины и стоп — тем более.

Этот ежедневный ритуал раздражал, но Талиан ничего не собирался принимать от тана Тувалора — великого героя, его наставника, можно даже сказать, приёмного отца в прошлом и главного подозреваемого в убийстве родного отца в настоящем. Старик вплотную подобрался к пятому десятку лет, но не растратил ни крепкой хватки, ни юношеской прыти. Иначе не смог бы возвыситься, заняв место регента.

Конечно, Талиан мог потребовать, чтобы его признали полноправным императором и в пятнадцать лет вместо положенных шестнадцати, но для этого нужно было заручиться поддержкой обоих танов — и Светлого, и Тёмного.

А те клясться ему в верности пока не спешили.

Тан Анлетти так и вовсе не появился ни разу.

За этими мыслями Талиан сам не заметил, как задремал. Разбудило его неторопливое поглаживание по голове. Кто-то ворошил пальцами кудри на затылке. Мягко так, осторожно, словно боясь разбудить.

— Фари… яна, это ты? — пробурчал Талиан, пытаясь сфокусировать взгляд.

Спросонья мир перед глазами расплывался цветными пятнами и никак не желал сходиться в чёткую картинку. Талиан протёр рукой лицо и перевернулся на бок. Рядом с ним, на расстоянии одного локтя, лежало прекрасное создание: высокое, со стройной и гибкой фигурой, угадывающейся за многочисленными складками хитона, с золотистыми кудрявыми локонами до поясницы, бархатной кожей и глазами глубокого синего цвета с чёрной обводкой по краю, лукаво глядящими поверх платка, укрывшего нижнюю часть лица.

Не девушка — мечта!

— Да, мой император, — произнесло создание высоким и тонким голосом, который звучал нежнее и слаще пения соловья. — Всё приготовлено для ужина. Отвар из трав я сегодня приготовила сама. Надеюсь, его вкус и аромат вам понравится.

Талиан буркнул что-то невразумительное в ответ и сполз с постели.

Переодевание могло обмануть кого угодно. Стоило признать, Фариан оказался в этом деле мастером. Но Талиан не забывал, что перед ним находится одетый в женское платье парень, пусть и играющий роль наложницы.

Беглый взгляд по столу оставил его довольным. Тут было мясо на косточке — сочащееся жиром, с ароматом костра и ещё горячее, будто только что снятое с вертела, — целая миска каши, салат из капусты, приправленный перцем и уксусом, и тройка промасленных пшеничных лепёшек с золотистой корочкой.

Талиан схватил лепёшку и потянулся к мясу, но Фариан опередил его. Воткнув в кабанью голень вилку, он перетащил её к себе на тарелку и начал срезать ножом маленькие кусочки, отделяя мясо от кости, чтобы затем выложить их перед Талианом чуть ли не узором.

— Ты же знаешь, как я этого не люблю, — приобняв юношу и прижавшись к его уху губами, полушёпотом выпалил Талиан. Так, чтобы никто из слуг его слов не расслышал.

— Ходят слухи, будто эти гердеинские свиньи едят мясо руками, — в полный голос ответил Фариан и нагло осклабился. — Фу! Это та-а-ак ужасно! Куда им до тонких и возвышенных манер нашего императора, — и застучал ножом о вилку с удвоенной силой, нарезая мясо тонкой соломкой.

Вот же зараза!

Единственной причиной, по которой Фариан мог позволить себе такие выходки, было его умение учиться на собственных ошибках. Больше раб не сидел без дела. Он собирал сплетни и слухи, следил за настроениями в войске, выполнял мелкие поручения и каждую ночь докладывал обо всём Талиану.

Фариан научился быть полезным, и не просто полезным — необходимым. Поэтому Талиан терпел его рядом, а вот чего терпеть не мог, так это…

— Что делают цветы в моей кружке?! Ладно апельсиновые корки, но цветы! Фарьяна, я ведь предупреждал… Я не люблю, когда моё питьё воняет всякой дрянью…

— Всё с заботой о вашем здоровье, мой император! — юноша стёк с кровати вниз и упал перед ним на колени. — Аромат сирени, спрятанный в бутонах, помогает человеку принять верное решение и успокоиться.

— Вот сейчас, скажи, похоже, что я — успокоился?! — произнёс Талиан, готовый вспыхнуть в любую секунду и пустить пар из ушей, как передержанный на огне чайник.

— Благоухание сирени сохраняет и восстанавливает силы. Ещё с древних времён считается, что её аромат наполняет сердце человека радостью, а если положить высушенные бутоны в мешочек, это станет амулетом для тех, кто ищет семейное счастье, любовь и благополучие.

— Радость моя поистине безгранична… мда…

Остаток ужина прошёл в гробовом молчании. Талиан был слишком уставшим, чтобы ругаться, и это сошло за терпение. Он мученически съел роскошный кусок мяса по крохотным, словно для птички, порциям, выпил цветочную муть и заел всё это дело кашей, которая — слава Величайшим! — оказалась без сюрпризов.

Слуги убрали со стола, поставили на опустевшую скатерть свечи и вынесли ширму, отгородив ей кровать от входа.

Талиана не грела мысль становиться актёром театра теней, но слуг не принято было стесняться. Вездесущие, незаметные — они были везде и одновременно нигде. От их глаз не ушло бы ни отсутствие у Фарьяны груди, ни наличие кадыка. Потянулись бы сплетни. Но что было хуже всего, об этом сразу доложили бы тану Тувалору.

Ширма помогла спрятать тайну на самом заметном месте. Любой из слуг подтвердил бы, что видел, как молодой император развлекается со своей наложницей — и в то же время происходящего не видел никто.

— Позвольте доставить вам удовольствие, мой император, — слова прозвучали многообещающе и сладко, но глаза Фариана не улыбались, в них горел огонёк тревоги.

Что это с ним? Куда делись азарт и предвкушение игры?

Протянув руку, Талиан сдёрнул у юноши с лица платок — и словно заглянул в зеркало. Хотя… ни один кусок отполированного металла не смог бы с такой точностью передать его собственные черты: высокий лоб и прямой нос, тонкие губы и тяжеловесный подбородок. Конечно, были и отличия. Ему самому никогда бы не взбрело в голову вымазать черникой ресницы и брови.

Но в остальном Фариан походил на него невероятно.

Было даже немного жаль, что это сходство должно было скоро исчезнуть: Талиан уже начал соскребать с подбородка первые волоски бороды, а оскоплённому Фариану до конца жизни предстояло оставаться ялегаром, считай — недомужчиной.

По другую сторону от ширмы тень от его руки властно приподняла подбородок наложницы, а затем Талиан запечатал ей губы жадным поцелуем — так лев вонзает зубы в тело убегающей добычи, ненасытно, почти зло.

А на деле — это было невинное касание щекой о щёку и встревоженный шёпот раба:

— Сегодня воины слишком долго веселятся. Кто-то велел раздать им вина.

— Есть мысли — кто?

Фариан застучал кулаками ему в грудь, отыгрывая роль девушки — испуганной и смущённой, — у которой от такого поцелуя всё лицо залилось бы краской и сердце норовило бы пробить путь наружу.

И Талиан неохотно отстранился, но лишь затем, чтобы настигнуть желанную добычу снова, и снова, и снова, покрывая поцелуями всё её лицо: лоб, нос и щёки, — будто поставил себе цель зацеловать до смерти. Он очертил ладонями фигуру Фариана, касаясь лишь воздуха, а за ширмой его тень облапала несчастную наложницу с головы до ног, не оставив на её теле ни единого места, обделённого грубоватой мужской лаской.

Следом настала очередь для следующего поцелуя, куда более долгого и нежного.

— Есть и другие странности, — прошептал Фариан, утягивая его за собой на кровать. — Сений Брыгень последние несколько дней только и делал, что расспрашивал о вас. С кем общаетесь, куда и когда ходите, что любите есть. Даже ко мне приходил.

— И о чём вы говорили?

Талиан навис сверху, уперевшись руками по обе стороны от его головы. Старался вроде не наступить на волосы, но они расплескались по верблюжьим шкурам живым золотом, заняв добрую треть кровати.

— Я сказал, что всю вашу еду пробуют слуги тана Тувалора, — прошептал Фариан, лёжа под ним неподвижно. — Что ваше любимое блюдо — трижды приготовленный павлин, фаршированный рисом, курагой и изюмом и завёрнутый в золотую фольгу. После коронации вина вы в рот не берёте ни капли, а в травяном отваре признаёте только мяту.

— И зачем ты соврал? — Талиан недоумённо нахмурился. — Я павлина только пару раз попробовал. Не помню, был ли он трижды приготовленный или обычный.

Признаваться, что в жизни бы не отличил одного павлина от другого, почему-то казалось постыдным: как если бы он вдруг сказал, что не умеет ездить верхом или стрелять из лука. Хотя никакой вины Талиана в том, что тан Тувалор воспитывал в нём воздержанность и умеренность в пище, не балуя изысками, конечно, не было.

— Лишних предосторожностей не бывает. — Фариан смотрел на него с невыразимой тоской, будто на покойника, лежащего в гробу с венком лавровых листьев вокруг головы. — Сений Брыгень не тот человек, которому я бы стал доверять. Он…

— Ты подозреваешь сения Брыгня? Но в чём?

— Не знаю… Взгляд у него был какой-то… мутный…

Не забывая о своей роли, Фариан прикрыл глаза и протяжно застонал — поначалу тихонько, а затем всё громче и громче. В такт ему Талиан стал сопеть и раскачивать кровать. Сейчас у них получалось почти в синхронно, и даже не тянуло рассмеяться в процессе в голос. Хотя по первости сдерживался он едва-едва. Потому что кое-кто не лежал смирно, а то закатывал глаза, то корчил рожи, то тыкал пальцами в живот, сбивая дыхание.

Фариан неожиданно затих, наморщил лоб, будто что-то ему внезапно пришло в голову, и произнёс:

— Совсем забыл… пьют воины из Джотисских и Агрифских армий, чьи командиры остались за перевалом. В Зенифской вся верхушка командования на месте, поэтому и дисциплина в порядке. И это…

— Выглядит странно? — перебил его Талиан, и их взгляды встретились.

Ощущение было, как тогда, на коронации. Воздух между ними застыл душной тягучей массой, время словно остановилось — и только глаза напротив, до краёв наполненные первородным страхом, оставались живыми.

— А его голос… Он не показался тебе знакомым? — спросил Талиан.

Тогда, на коронации, по приказу человека, так и оставшегося неизвестным, Фариан метнул в него во время танца один из своих мечей. Почти убил. И Талиан не простил ему этого, но оставил жить, чтобы с его помощью выйти на настоящего убийцу.

Фариан задумался, и в этот момент кто-то резко распахнул полог у входа. От сквозняка затрепетали огни свечей, большая часть из них погасла — и в палатке стало темно. Перекатившись на край, Талиан вскочил на ноги и поднял с постели ножны. Лезвие меча вышло почти бесшумно. Кого бы ни принесло сюда ночью, умирать без боя Талиан не собирался.

— Кхем… я пришёл просить разговора у императора. Доложите ему обо мне, — голос был прокуренный и низкий, с лёгким зенифским акцентом.

Незваный гость ещё не представился, как всё уже стало понятно.

— Сений Брыгень, я уважаю вас и ваше положение, но император в данный момент занят… с девушкой, — ответил ему старший из слуг. — Приходите в другое время.

Талиан бросил взгляд на Фариана — юноша, прячась, завернулся в верблюжьи шкуры по самый нос, так что из-за них теперь торчали одни глаза — вернул меч в ножны и отодвинул ширму.

— Что привело уважаемого сения ко мне в такое время? Нас атакуют?

— Что вы, ваше императорское величество, никак нет. — Сений Брыгень опустился перед ним на одно колено в приветственном поклоне. — Но есть одно очень деликатное дело, которое мне бы хотелось обсудить с вами наедине.

— Наедине? — переспросил Талиан.

— Наедине, — твёрдо произнёс мужчина, скосив глаза в сторону слуг, приставленных к нему таном Тувалором.

— Ммм… — слова приходилось подбирать очень осторожно. — И какой области касается это дело?

— Жизни и смерти, мой император.

— Что ж, раз так, я готов вас выслушать.

Талиан закрепил пояс с ножнами на талии, подобрал с постели плащ и, сделав человеку тана Кериана незаметный знак предупредить своих, вышел за сением Брыгнем из палатки.

Снаружи было прохладно, но плащ накидывать на плечи Талиан не стал. Ему нравилось дышать ночным воздухом, в котором сплелись воедино свежесть росы, ароматы деревьев и трав, дым костра и ничем не перебиваемый смолянистый дух хвои, идущий от свежеструганных досок и частокола.

А вот сений Брыгень, наоборот, поёжился и плотнее запахнул на себе шерстяную жилетку. И даже что-то пробурчал себе под нос про старые раны и ноющие кости.

Что у него был за разговор? Талиан терялся в догадках, но паниковать и прятаться, как Фариан, не собирался.

Они медленно прошли по главной улице к правым воротам. Сений Брыгень перекинулся парой слов с бойцами, стоявшими в карауле, и спокойно себе пошёл дальше — к темнеющему невдалеке лесу.

Талиан остановился, выйдя на пару шагов из ворот — на границе света и тьмы, куда ещё дотягивались отблески костров. Позади засыпал лагерь, пестревший коричневыми стягами с белыми эдельвейсами. Впереди поджидала неизвестность. В кустах, а тем более — в лесу, запросто мог спрятаться отряд гердеинцев. Или ещё проще — отряд наёмных убийц, переодетых в разбойников.

Оставаться в лагере, где свои могли ударить в спину, было опасно.

Но уйти из лагеря в ночь, в сомнительной компании сения Брыгня да ещё и не поставив никого об этом в известность — вот, где настоящее самоубийство.

Поэтому он остался стоять и наблюдать за действиями сения Брыгня. Мужчина двигался как-то странно: неестественной, дёрганной походкой, то тормозя, то резко срываясь с места. Не уходил в лес, но и не приближался к воротам. Он петлял, точно заяц, по полю со спрятанными ловушками, хотя не похоже было, чтобы их проверял.

Откуда-то налетели комары. Талиан начал мёрзнуть и завернулся в шерстяной плащ. Но когда он уже почти созрел, чтобы плюнуть на всё и вернуться к себе в палатку, сений Брыгень переборол себя — вернулся к нему и извинился.

— Простите за ожидание, ваше императорское величество. Думал, проверю по-быстрому, где тут у меня одни «умники» ловушку поставили, а по-быстрому не получилось.

Талиан проглотил эту нелепицу — и не поморщился. Ясно было, как день, что сений Брыгень врёт. Но где таилась причина для этой лжи? Неужели… то, что собирался рассказать сений Брыгень, ставило под удар его самого? Может… он даже шёл против воли своего тана?

Но что это может быть?!

Мужчина колебался и нервничал — и это было заметно. Расширившиеся зрачки полностью затопили цветную радужку, поэтому глаза у сения Брыгня казались непроницаемо чёрными и неестественно блестели.

Что ж, Талиан был достаточно терпелив, чтобы дождаться его признания. Они медленно пошли к ближайшему ряду солдатских палаток.

— Вы когда-нибудь видели такие камни? — спросил сений Брыгень чуть погодя, вытащив из кармана жилетки пару светящихся в темноте голубых топазов, размером каждый с яичный желток.

— Да.

— Вы знаете, для чего они используются?

Однажды нэвий — непонятное существо с внешностью его родного отца и способностями таять в воздухе и проходить сквозь стены — использовал силу, заключённую в топазах, чтобы стать осязаемым. Но сам Талиан этого никогда не делал. Да что там! Он даже топазов в руках не держал…

Ведь камушек наподобие тех, что сений Брыгень так небрежно сейчас катал на ладони, стоил от пятисот золотых за штуку. На эти деньги можно было собрать и вооружить отряд в сто пятьдесят человек.

— Знаю, — ответил он с небольшой заминкой. — Как знаю и то, что куда выгоднее их продать, чем использовать.

— Вы заблуждаетесь. Силы, заключённой в одном голубом топазе, достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город со всеми его жителями. Если вы её высвободите… Если придадите ей правильную форму… Вам уже не нужна будет армия. — Сений Брыгень чему-то усмехнулся в усы и зловеще добавил: — Армией станете вы сами! Поэтому…

— Поэтому?..

Талиан невольно подался вперёд, жадно ловя каждое слово. От него всю жизнь скрывали правду о магии и его способностях к ней. Нельзя было терять единственного человека, осмелившегося об этом заговорить.

Сений Брыгень глубже засунул руку в карман — словно пытаясь дотянуться пальцами до последнего, закатившегося в самый низ камня — и напряжённо замолк. В тишине отчётливо звучало его натужное сопение и шуршание сминаемой ткани. Как вдруг, шагах в десяти от них, кто-то придушенно всхлипнул.

Обернувшись, Талиан успел заметить мелькнувшую среди палаток тень. Но он отвлёкся: отвлёкся — и пропустил начало замаха. А в следующий момент живот укололо болью.

Дыхание оборвалось. Талиана прошиб ледяной пот. В животе болезненно пульсировал стремительно разраставшийся огненный шар. Чтобы что-то сделать, хотя бы отомстить, у него оставались считаные мгновения…

И мысли разом ушли. Тело начало действовать само.

Руки метнулись вниз, к чужим запястьям. Болевой захват — и сений Брыгень разжал пальцы на рукоятке кинжала. Шаг назад. Тихий шелест вынимаемого из ножен меча. Стойка. Замах. Не будь дураком, Талиан целился в шею.

Он метнулся вперёд, безотчётно перенеся вес с одной ноги на другую, и в этот момент тело прострелило болью. Руки дрогнули, сместились в сторону. Меч прошёл на две ладони ниже, чем нужно, рассёк на сении Брыгне по косой жилетку вместе с туникой и спрятанной под ней кольчугой и потащил Талиана за собой.

Два маленьких шага — и он уткнулся плечом мужчине в грудь.

Голова кружилась немилосердно, его тошнило, и руки, слабея всё сильнее, тряслись, словно у пьяницы. А сений Брыгень продолжал неподвижно стоять, точно вырезанный из камня истукан.

Не пытался ни уклониться, ни защищаться — как будто вообще ничего перед собой не видел.

— Пом… кхе… помогите! Эй! На помощь! — поняв, что не сможет второй раз ударить, Талиан решил кричать.

В ближайшей палатке зашевелились. Или показалось? Он успел прокричать ещё несколько раз прежде, чем глаза заволокло туманом, а дальше…

Мир вокруг изменился.

В каждом закрывшимся на ночь бутоне цветка, в каждой согнутой под тяжестью росы травинке, в каждой ползущей по земле букашке билась жизнь. Талиан впервые почувствовал эту завораживающую пульсацию, этот размеренный ритм — и его словно со всех сторон овеяло теплом.

Тошнота, слабость и боль — всё исчезло. Тело сделалось таким лёгким. Легче пёрышка!

Небывалая радость перехлестнула за край. Талиан раскинул руки и закричал, танцуя под испещрённым звёздами небом. И он был этим небом, и небо было им. Сейчас они были едины — и время словно замерло, усмирив свой бег.

Талиан как-то разом смог увидеть лагерь со всеми людьми, подъезжающий с перевала хвост войска, реку и лес. Расслышать треск прогорающих в кострах поленьев. Почувствовать дыхание людей и животных, колыхание веток деревьев и травы.

Всё это казалось таким близким и родным. А вот сений Брыгень, прижавший его тело к своей груди, словно мать — погибшего сына, казался кем-то далёким. Ненастоящим. А слова, срывающиеся с его губ сквозь рыдания, — и вовсе бессмыслицей.

Но из любопытства Талиан прислушался к ним.

— Мой император… пожалуйста… пожалуйста… заберите мою жизнь! Заберите! — неразборчиво бормотал сений Брыгень, сжимая его пальцы на своём простеньком медном треугольнике. — Вы можете! Мой император! Пожалуйста… ну пожалуйста… Только вы можете его спасти… Поэтому — заберите! Забери-и-и-ите! — это было уже не бормотание, а вой безысходности.

И где-то на краю сознания забрезжила мысль.

Он что, умер?

*Онбир — промежуток в 11 дней (аналог недели), в котором восемь дней рабочих и три праздничных. В праздничные дни проводятся ритуалы поклонения трём Величайшим богам — венценосному Адризелю и жёнам его Суйре и Рагелии.

**Треугольник — треугольная пластина из цветного металла (золота, серебра или бронзы, чаще всего — меди), которая носится на цепочке на шее. Размером с ладонь без пальцев. Является символом поклонения трём Величайшим. В каждому углу пластины выбито по букве "А", "С" и "Р". В зависимости от провинции, треугольник носят двумя буквами вверх "А-С" или "Р-А".

Вероотступники носят треугольник углом с буквой "А" вниз, т.е. "С-Р".

***Сергас, Когрин, Альсальд, Агриф и Кюльхейм — названия провинций Морнийской империи. Подробнее об их истории, географии и экономике можно узнать из Путеводителя по Морнийской империи или посмотреть на карте.

Всего в Морнийской империи 11 провинций.

****Правитель провинции носит титул "тана". Титул даёт право владения землёй и передаётся по наследству. Однако есть три исключения.

Правитель Когрина (столичной провинции) — это император.

Правитель Сергаса носит титул "Светлого тана", а правитель Зенифы — "Тёмного тана".

Вместе — император, Светлый и Тёмный таны — составляют "Малый совет танов", которому принадлежит законодательная власть в империи.