1

Сначала преподавателей было семеро, да и курсантов намного больше. Двенадцать комнат в общежитии, шесть домиков поменьше, и это ещё не считая лабораторий, библиотеки и дома для общих сборов. Преподаватели предпочитали жить по двое или по трое, но с ними приезжал инспектор и кто-нибудь из боевиков. Потом упразднили должности боевиков, инспектор ещё наведывался на базу время от времени, но скоро исчез насовсем. Не стало денег и времени. Полевую практику курсантов урезали с двенадцати недель до четырёх. Преподавателей осталось трое, плюс аспирант, а толку-то с него? В конце концов, и аспирантов оставили в городе.

Иногда, пользуясь одиночеством, Горгулья приходила в преподавательскую под вечер, зажигала свет, поправляла стулья и садилась там же, где всегда, третье место слева, лицом к окну. Трещали лампочки, под потолком трепетал крыльями заблудившийся мотылёк. На столе председателя пылился старый канцелярский прибор — камень символизировал гранит науки, и в него под разными углами втыкались карандаш, ручка и ножницы.

Доски пола поскрипывали сами собой, по комнате бродило эхо прошедших лет. Бился об стекло мотылёк. Горгулья видела, как тянутся на вечернюю линейку курсанты. Передёргивают плечами от вечерней прохлады, в форменных рубашках с короткими рукавами. Отмахиваются от комаров. Комары звенели так, что было слышно через стекло.

Из-за преподавательских домиков вышли Ост и Надя — десять метров по некошенной траве. Горгулья усмехнулась: Ост щёгольски оголился до пояса, демонстрируя комарам мощные, но уже подзаплывшие бицепсы, Надя пряталась в куртку — не по размеру большую, с капюшоном. Отличная жанровая сценка.

При виде их курсанты прекратили толкаться и перешёптываться, выровнялись, как смогли, только то один, то другой почёсывали спины. Они бы увидели Горгулью, если бы хватило ума обернуться, так же явно, как она видела их. Но никто не оборачивался, и она не пряталась. Сидела на третьем месте по левую руку от председателя, освещённая жёлтыми лампами, и никем не замеченная, кроме истеричного мотылька.

— Товарищи курсанты, мы только что получили данные с маяков на границе квартала. — Голос Нади заглушил гудение комаров. — Судя по всему, этой ночью нам придётся пережить небольшое волнение аномального поля. Это не опасно для жизни, но для вашего же блага мы запрещаем любые перемещения по территории с одиннадцать вечера до шести утра.

Ост за её спиной молчал и улыбался, и комары подозрительно сторонились его голого торса. Горгулья тоже улыбнулась: старая, как мир, уловка. Преподаватели не теряют надежды отоспаться хоть одну ночь за смену. Но тщетно — курсантов этим не напугать. Наоборот, им будет даже интереснее сбежать на речку в соседнем квартале заповедника. Опасность приятно щекочет нервы.

Горгулья поднялась, опираясь руками в край стола. Потёрла онемевшую коленку. Так, задвинуть стул, как было, выключить свет. Навесной замок. Осторожно, только бы не растянуться в полумраке на лестнице.

Постройки вокруг были заброшены: лаборатория большого практикума — кран над раковиной на крытой веранде капает ржавой водой, лаборатория дипломников и аспирантов — окна заколочены крест-накрест, дом инспектора — навесной замок на двери такой ржавый, что ржавчина облетит хлопьями, если прикоснуться.

Горгулья шла в обход домов, по некошеной траве, вместо того, чтобы выйти на линейку, скривить рот и выдать фирменное: «Ночью я буду в лесу. Поймаю кого из вас — пешком пойдёте в деканат со справкой на отчисление». Она уходила. Голос Нади делался тише: она всё ещё говорила о зачёте, до которого осталось три дня, а никто ещё не имеет ни малейшего шанса его сдать…

Единственное существо, которого следовало бояться в тёмном лесу курсантам — да и Горгулье — это Надя. Но Надю не воспринимали в серьёз, сначала Ост с Горгульей, а потом и курсанты. Они чуяли по-звериному, кто главный, и безошибочно понимали, кому подобострастно улыбаться, а у кого можно и поспать на задней парте.

Надя она в любое время суток носила тёмные очки, а вечером натягивала капюшон на самый нос. Это считалось милой странностью — примерно, как желание Оста втиснуть в пейзаж собственную апполонистую фигуру. Жаль, никто кроме Горгульи, не сталкивался с Надей ночью в лесу. Тогда бы они быстро сменили мнение. Впрочем, может, и не жаль, может, оно и к лучшему.

Линейка закончилась. Обогнув базу по большому полукругу, Горгулья вернулась к домику так, словно шла от столовой. Курсанты поодиночке и группками тянулись к общежитию. Их голоса смешивались с писком стрижей. Горгулья ненадолго замерла перед иргой, оборвала пару ссохшихся, перезревших ягод.

Надя сидела на крыльце преподвательского домика, крутила в руках молчащую рацию. Горгулья поставила больную ногу на ступеньку, переждала приступ муторной боли.

— Как прошла линейка?

— Я уже сказала, Татьяна Альбертовна. Не нужно меня контролировать, я со всем справляюсь.

В подступающих сумерках она сняла затемнённые очки, потом спохватилась и вернула их на место, поднялась и ушла в дом. Горгулья осталась на месте, ссутулившись под старой форменной курткой.

— Не нужно тебя контролировать, — проворчала она, осторожно вытягивая ногу, колено сегодня разнылось особенно сильно.

Вошла в дом. На остывшей электрической плитке стояла эмалированная кастрюля. Горгулья сунулась под крышку.

— Ничего не ешь. И не спишь ночами. Ведёшь себя странно. Курсанты про тебя друг другу байки рассказывают.

Надя на секунду появилась из-за занавески, служившей перегородкой между комнатами.

— Если вы про тот случай в лесу, я производила научные исследования!

В соседней комнате было сумрачно: лампа там перегорела ещё в начале смены, а единственное окно загораживал буйный куст сирени. Горгулья выдвинула стул на середину комнаты, села, осторожно вытянув ногу.

— Ага. Сегодня тоже научные исследования?

Судя по звукам, Надя в соседней комнате рассыпала по полу свинцовые шарики. Горгулья потянулась к занавеске, но — слишком далеко. Вставать не было сил.

— Что вы смеётесь? Я в самом деле собирала данные с маяков. Прогнозы очень нехорошие. Я такое первый раз вижу за свой опыт.

— Первый раз за три недели, понятно. Достоверность исследований зашкаливает. — Горгулья подцепила со стола большую ложку и всё-таки отодвинула занавеску. В луче бледного электрического света Надя сидела на корточках и отлавливала из-под кровати закатившуюся стеклянную пробирку. Ещё горсть пробирок, прижатая к её груди, норовила выскользнуть.

Занавеска вернулась на место. Горгулья выпрямилась, бездумно глядя на выцветшую клеёнку стола. На брошенной чашке подсыхали потёки утреннего кофе. От ветра покачивались москитная сетка на форточке.

— Ладно, иди сюда, я тебе кое-что расскажу.

Он как всегда даже не постучался. Ввалился вместе с писком стрижей и запахом травы.

— Молодая и наглая? — В дверном проёме стоял Ост, держа в одной руке тлеющую сигарету.

Горгулья глянула и тут же отвернулась: он, наконец, удосужился накинуть рубашку, но рубашка была расстёгнута, обнажена волосатая грудь, тряпичные шорты выпачканы в саже и смоле. Тощие лодыжки искусаны комарами и крапивой.

Срам, и это прямо перед курсантами.

Горгулья выразительно скривилась, но Ост сделал вид, что не заметил. Столбик пепла на кончике сигареты отвалился и упал на крыльцо.

— Молодая и перспективная.

— А, вот как это называется. Понабирают же в преподаватели кого попало. Нам бы ночь переночевать, и день продержаться. — Он покачал головой и зашагал к своему дому, оставив дверь открытой. Первая капля дождя упала на ступеньку, как будто стрелка часов добралась до нужного положения.

Надя пересекла утоптанную площадку перед общежитием, села в старой беседке. У общежития горел единственный на всю базу фонарь, а беседка стояла в темноте. Надя глянула на наручные часы: без пяти одиннадцать.

Она нашарила в кармане комок бумаги и развернула. В полумраке нельзя было разобрать чернильных слов, но все слова Надя помнила наизусть.

«Я по тебе схожу с ума. Приходи в двенадцать в старую лабораторию».

Записку она нашла утром — белый лепесток спланировал на крыльцо, как только Надя открыла дверь. Видимо, был заткнут в щель у замка. Хорошо ещё, что Горгулья не проснулась первой. Кто это мог написать?

Подъездная дорога перекрыта, опущен шлагбаум. На границе леса включены сигнальные маяки. Кроме трёх преподавателей и группы курсантов на базе никого нет — и вряд ли будет. Сюда, конечно, можно добраться по лесу, пешком по бурелому, в темноте, двадцать километров до ближайшей глухой деревни, но кому и зачем?

В столбе фонарного света метались ночные насекомые. Свет ещё горел в окнах общежития. Надя перевела взгляд на часы — одиннадцать, без одной минуты. Откинувшись спиной на хлипкие деревянные перила, Надя вглядывалась в окна. Это написал кто-то из них. Один, а может, сочиняли всей компанией.

Что ей делать — та ещё дилемма. Прийти и доказать, что она поверила? Не прийти и поигнорировать, что курсанты ночью самовольно перемещаются по территории?

Окна общежития одно за другим гасли. Надя откинулась на перила беседки, позволяя себе на минуту закрыть глаза и погрузиться в лесную тишину, сдобренную пением сверчков.

Не хочется никуда идти. Как же хочется спать. Забраться в кровать, накрыться одеялом с головой и больше ничего не слышать. Ни вечного шума со стороны общежития, ни нотаций Горгульи, ни якобы-очень-смешных шуточек Оста. Ни этих мерзких сверчков. Каждый скрип дерева бьётся в голове ударом колокола. Скрип-скрип-скрип. Это ступеньки!

Когда Надя открыла глаза, от дверей общежития отделилась фигура. Она была вся в свете фонаря: тонкие голые руки, светлые распущенные волосы. А Надя была в темноте. Она натянула капюшон на глаза и двинулась следом, огибая фонарный свет по широкому полукругу.

Тропинка от общежития петляла между кустами ирги и полудиких яблонь. Фигура девушки была хорошо заметна в темноте. Когда они забрались достаточно далеко, Надя достала фонарик. Яркий луч света заставил беглянку вскрикнуть. Она прижала руки к животу и присела.

— Ася. И куда мы направлялись?

Девушка умоляюще улыбнулась.

— Я просто… в туалет. Живот что-то прихватило.

— Туалет в другой стороне.

— Ага. Но там темно и воняет. Я хотела в кустики…

Надя опустила фонарик на тропинку между ними.

— Темно, говоришь? Пойдём, я тебе посвечу.

Надя шла следом за ней, пропустив ту часть лекции, где говорилось о внутреннем распорядке и запрете выходить после одиннадцати. «Вспомни себя», — убеждала себя Надя, — «вспомни себя в их возрасте и не злись». Не очень-то это помогало.

— Быстрее, быстрее, они сейчас вернуться! — взвизгнула Настя-Лиса.

В темноте комнаты она натолкнулась на Таракана и оба в голос заржали. Все вывалились на площадку перед дверью. Одинокая липа, увешанная бумажными журавликами и чайными пакетиками, служила плохим прикрытием, но было тихо. Преподаватели не неслись к ним из темноты с фонариками наперевес и криками об отчислении.

— Да тихо вы, придурки! — возмутился Кэп. — У кого-нибудь зажигалка есть? Вы что, вещи в темноте собирали?

— Кэп, не усложняй. — Гусеница поковырялась в замке булавкой. — Вот. Пусть думает, что мы заперлись и крепко спим.

На всякий случай она покосилась на беседку. Но темнота там не шевелилась.

— Вдруг через окно посмотрят, а там пусто? — придушено пискнула Альфа. Она мялась у самой стены, как будто ещё решала, уходить или нет. Альфа была очень худа, очень белобрыса и носила очки. Она всегда подчинялась мнению большинства и всегда ныла при этом, так что на мнение Альфы особенно никто не обращал внимания.

— Я шторы везде задёрнула. — Снизошла к ней Настя-Лиса.

— А вокруг ты посмотрела?

На соседнем крыльце появилась тёмная приземистая фигура. Любой из них готов был поклясться, что минутой раньше там никого не было. И вот, нате — появилась. Гусеница встретилась с соседкой глазами и вздрогнула.

Крис в группе не любили. То ли из-за привычки завернуться в шесть свитеров даже летом, то ли из-за идиотского чувства юмора. С ней даже в одной комнате никто селиться не захотел. Уж брать на вылазки — тем более.

— Крис, иди спать, — раздражённо выкрикнула Настя. По тону было заметно, что она испугалась, но чтобы не проявлять страха перед всеми попыталась выглядеть раздражённой. — Мы тебя с собой не звали.

— Больно надо! — Крис поднялась со ступеньки. — Подожду кого-нибудь из преподавателей и сдам вас.

Её дверь хлопнула, и снова стало очень тихо. Настя с Кэпом и Тараканом переглянулись, но отменить вылазку никто так и не решился. Каждый понадеялся, что заноет Альфа. Но Альфа тоже молчала. Тогда сказала Гусеница:

— А если Крис правда нас сдаст?

— Не сдаст. Она уже дрыхнет, наверное, — сказал Кэп неуверенно. — Да забудьте уже про неё. Достало!

Гуськом добравшись до угла общежития, они обернулись на вторую дверь справа. По дороге им попались ещё два мёртвых фонаря. Идти пришлось не по дороге, а пробираться между домами, так меньше шансов наткнуться на кого-нибудь из преподавателей, но высокая трава путалась в ногах. Таракан сослепу влез в заросли ракитника и поломился через них, как лось.

— Ай! Ай, блин! Ай, да что же это такое.

— Эй, кто здесь?

Боясь дышать и даже хихикать, сгрудились за лабораторией. Было тихо, только подвывал раненый Таракан. Оставалась самая опасная часть пути — до ворот.

— А вы кто? — осторожно спросил Кэп.

По голосам уже было ясно, что не преподы, но адреналин бил в голову, из-за него, а ещё из-за темноты было не разобрать, кто в трёх шагах от тебя. Через дорогу, у стены заброшенной столовой зажегся фонарик. Свет вырвал парочку: высокий плечистый парень и миниатюрная девушка. Они даже ради приличия не попытались отпрянуть друг от друга.

— Фу, напугали! — не выдержала Настя.

Лекс и Леся стояли, тесно прижавшись друг к другу, как щенки, застигнутые дождём.

— Ха, как обычно, распрощаться не могут. Ладно, вы нас типа не видели, ага? Я пойду первая, — решила Гусеница. Она кинула свою сумку на плечи Капитану и походя хлопнула Лесю по плечу.

Она перебежала открытое пространство, воровато глянула назад. Где-то далеко послышался голос, мигнул свет фонарика, и всё. Гусеница потянула створку ворот, но звякнула цепь. Она была размотана, болталась только на замке. В щель могла бы протиснуться даже Сима из соседней комнаты.

— Давай быстрее, — зашипели из-за кустов.

Она изо всех сил старалась не шуметь, но проклятая створка всё-таки заскрипела. Цепь висела дохлой змеёй.

— Ну пошли, пошли, пошли!

Пригибаясь и складываясь вчетверо, они пролезли под цепью. Последней в щель протиснулась Настя-Лиса, она ругалась и пищала, что никогда и ни за что не протиснется, и вообще, не всем быть тощими селёдками, потом зацепилась волосами.

— Быстрее ты!

Гусеница и Альфа потянули её за руки. Дёрнули — рыжая прядь осталась на цепи.

— Дуры, блин!

Потом ночной лес проглотил их голоса.

Они обошли общежитие с другой стороны, чтобы не топать по шуршащему гравию, да и дорога так выходила длиннее. Спрятались от фонаря в тени бедной липы.

— Ты иди первый.

— Нет, ты.

Лекс притянул её к себе и снова поцеловал. Леся отпрянула и с деланым недовольством вытерла губы.

— Ты что? А если увидят?

— Ну пусть завидуют.

Его дверь — крайняя справа, перед ней — колченогий стул, приволоченный из брошенной лаборатории, над ней — самодельный тент от солнца и скучает одинокий носок, повешенные на просушку. Её дверь — вторая за липой, комната девочек, на двери — солнышко из конфетных обёрток, на пороге аккуратно составлены шлёпанцы. Лекс запрокинул голову к небу.

— Смотри, какие звёзды. В городе таких нет.

Они стояли, обнявшись и покачиваясь. На плечах Леси — его куртка, Лекс — делает вид, что не замерзает в одной рубашке от ночного ветра.

— Тссс, — Леся привстала на цыпочки. — Вроде гравий шуршит. Ост идёт, наверное.

— Ну, по домам тогда?

— Ага. — Она отступила на два шага, потом бросилась вперёд, повисла на шее у Лекса.

Леся влетела в комнату, рухнула на кровать, так что пружины издали жалобный вой. Пока она возилась, пытаясь влезть под одеяло и одновременно стащить с себя кеды, комната молчала.

— Они ушли? — Кошка сидела на кровати по-турецки и размазывала по запястьям крем, пахнущий черникой.

Леся высунула нос из-под одеяла.

— Ага, нам навстречу попались. Девочки, проверки не было?

Сима задёрнула штору и вернулась на кровать. Простыня была царством крошек от печенья и конфетных фантиков, и уже отчаялась от них избавиться, так что Сима легла прямо так: в форменной рубашке и брюках, заляпанных грязью.

— Да зашла она в пару комнат, а к нам не заходила. Ася — дура. Завтра ей влетит больше всех.

— Дура, конечно, — хохотнула Кошка из своего угла. — Как видит Кэпа, аж слюни капают. А он только рад.

— Слушай, у тебя тех овсяных печенек не осталось?

Кошка, не глядя, выудила из тумбочки шуршащий кулёк и бросила его через комнату. Сима поймала на лету.

Они возвращались. Деревянный дом пропускал все звуки насквозь, как сито. Сначала послышался шорох гравия на дорожке, потом скрипнули ступеньки крыльца. Что-то тихо проговорила Ася. Перед тем, как дверь открылась, Кошка успела нырнуть под одеяло.

Свет ворвался в комнату и лёг полосой между кроватями. Ася пробежала мимо, застонали пружины. Свет фонарика метнулся в сторону Кошки. Сима захрапела прямо с печеньем во рту.

— Так, всем спать, — сказала Надя и захлопнула дверь с той стороны. — Увижу кого на улице до шести утра…

— Пешком пойдём в деканат за справкой, — буркнула Кошка, когда ей показалось, что шаги по гравию стихли.

— Головы оторву и в лесу закопаю! — пообещала Надя из-за двери.

С соседних кроватей послышались хруст печенья и тихие подвывания.