2

Боже, как страшно. Опять этот страх. От него давит в груди. Невозможно дышать. Может, выйти на воздух? Нет, нельзя выходить. Преподаватели опять будут караулить под дверями и на линейке устроят разнос.

Хочется вцепиться ногтями в грудь и вытащить оттуда страх. Вырвать с кровью, как сорняк, и разорвать на куски. Выходить нельзя. Уж лучше запереться как следует. Страх не внутри, он снаружи.

Дверь запиралась на расшатанный шпингалет, хорошо приложить плечом — и вылетит. Нужно подтащить тумбочку. Скрипят ножки по деревянному полу. Скрип — это плохо. Тот, кто снаружи, запросто может услышать.

На соседней кровати зашевелился Лекс. Стихла приглушённая музыка из его наушников — выключился плеер.

— Илюх, ты чего опять, а?

Через фанерные стены было слышно, как снаружи воет ветер. Илья остановился на полпути и прислушался. Было в звуке ветра что-то инородное. Шаги. Или послышалось? Нет, точно шаги.

Лекс тоже услышал их, потому откинул одеяло и сел на кровати. Он был полностью одет, как и все они. Привыкли уже спать в одежде — никогда не знаешь, как быстро тебе придётся убегать в следующую минуту. А бегать по лесу в трусах никому бы не понравилось.

Шаги повторились. Теперь уже совсем близко. Заскрипели деревянные ступеньки. Илья сделал Лексу знак: не шевелись, мол. И сам присел так, чтобы слиться с темнотой в углу. Шаги затихли у самой двери.

Дверь была старая, рассохлась от времени. И теперь было видно, что силуэт пришельца перегораживает свет фонаря. В дверь постучали. В этот момент Лекс с Ильёй перестали даже дышать. Секунда, ещё секунда, и пришелец зашагал к окну.

Окно они, конечно, занавесили одеялами, как только приехали. Не первокурсники какие-нибудь, разбираются же, что тут к чему. Одеяла крепко держались на гвоздях. И даже днём, когда хотелось солнечного света, никто и не думал разбирать конструкцию. Хочешь света — катись на улицу.

В окно не стучали и не скреблись. Тёмный силуэт помаячил напротив, выискивая, видимо, щёлочки между одеял, и потопал прочь. Первокурсники тут вздохнули бы спокойнее, но Илья знал — это не всё. Тихое поскрипывание ступенек раздалось слева.

— К девчонкам пошёл, — пробормотал Лекс. Пружины кровати тихо скрипнули под ним. Он лёг, но так не собираются спать — пальцы скрючились на краях матраса, взгляд неподвижно застыл на потолке.

— Ты напомнил им, чтобы закрыли форточку? Они вечно бросают открытой. Воздуху свежего им надо, видите ли.

— Я говорил.

В тоне Лекса — неуверенность и страх. Ещё бы, там его Леся. Он готов бежать туда. Но куда — тумбочка уже пододвинута, и гость уже там. Поздно.

Тихий стук. Скрип ступенек. Илья, скорчившийся в углу за тумбочкой, не сдержал вздох облегчения. Уходит. Уходит. Неужели на сегодня всё?

Он сел на пол, вытянул затёкшие ноги. Блаженно улыбнулся темноте. Страх понемногу отпускал, таял. Страх убегал в темноту леса за оградой. Ограда заперта, перемотана цепью. Этой ночью ничто больше не вылезет из леса, кроме детского, паучьего страха. Цепь не пустит.

Но какая-то мысль билась в голову. Смутное беспокойство. Илья открыл глаза.

— Эй, Лекс, слушай, чего там Альт? Спит что ли?

Они оба уставились на кровать у стены. Света туда просачивалось всего ничего, различимым был разве что холмик из одеяла. Но слишком тихо Альт спал, не ворочался, не бормотал во сне, как обычно. Не подавал никаких признаков жизни.

Лекс вскочил с кровати и в два шага пересёк пространство до стены.

— Эй, Альт, эй! — Он положил руку на то место, где у друга предположительно находилось плечо. — Вот дерьмо…

— Что? — Илья вскочил на ноги и чудом не растянулся на полу, зацепившись за тумбочку. В тишине его громкой шёпот разнёсся не хуже грома.

— Что-что! Не видишь, его здесь нет. Ты его вообще когда последний раз видел? — Лекс сердито пнул комок из одеяла. На кровати лежали собранные горкой вещи и полупустой рюкзак.

— Вечером вроде на крыльце сидел вместе со всеми. Да не помню я. Чего это я должен помнить? Он вообще на всю голову отбитый.

***

Огонёк запрыгал по скомканному тетрадному листу и через минуту потух, застигнутый ветром с озера. Гусеница с Альфой напрасно щёлкали зажигалкой и дули на потухающие искры. Всё, на что хватило их костра — опалить самые верхушки сухой травы.

— Тут всё сырое, — не выдержала Гусеница, — пацаны, ну принесите что-нибудь из леса посуше. Видите же, не горит.

Кэп сидевший на поваленном дереве, одарил её взглядом.

— Сейчас докурю и схожу. Опаздываешь что ли?

Сигарета в его руке разгоралась рыже-красным от дыхания ветра.

— Мне темно и страшно!

— Фонарик вот возьми. — Он положил фонарик на землю и пнул с их сторону.

Альфа сидела на траве, обхватив себя за колени. Где-то в стороне хохотала Настя и что-то говорил Таракан — слов не разобрать из-за ветра. Гусенице очень хотелось вернуться, но было нельзя — сама ведь предложила, сама разматывала цепь. Пойти на попятную — значило бы сыграть труса у всех на виду. Она потопала на месте, попыталась натянуть рукава посильнее, по самые кончики пальцев.

Было очень тихо, не так, как днём. Озеро молчало, не квакали лягушки, не стрекотали цикады. Да и не озеро это было на самом деле — пару квадратных метров открытой травы, а кругом — топь, кочки и чахлые берёзки. Болото это было, самое натуральное, куда преподаватели совершенно справедливо запрещали лазить. Потонуть — не потонешь, конечно. Но если засосёт — без обуви останешься запросто.

— Да ну вас, — не выдержала Гусеница и зашагала вверх по холму. Там на сыпучих песках стоял сосняк, там найдётся пара сухих веток, от которых загорится костёр.

Гусеница не торопилась включать фонарик: было не так уж темно, и янтарные стволы сосен виднелись издалека. Скоро утоптанная тропинка сменилась песчаником, поросшим мелкими кустиками травы. Песок проседал под ногами, она ругалась на темноту, ветер и холод.

Гусеница ненавидела своё прозвище, но притворялась, что ей всё равно. Тут дело такое, хоть раз увидят, что тебе больно, затопчут и даже не задумаются. Вот и приходилось изображать из себя бой-бабу, которой всё нипочём. Хорошо Насте, она красивая, и Кэп с Тараканом прошлой ночью чуть не подрались за то, кто будет провожать её до туалета.

Альфе тоже неплохо, если подумать. Она из себя корчит пай-девочку. Для преподавателей в самый раз: бедная-несчастная, мухами обсиженная, попала в плохую компанию, ай-ай-ай плохие мальчики подбили её на хулиганство. Стоит ей только состроить горестную рожу и пару раз всхлипнуть, ей тут же всё прощается. А парни к ней особо не пристают — чего с ней связываться. И Настя не задирается.

За неделю практики у Гусеницы обгорел и облез нос, а единственные кроссовки разваливались прямо на хочу. Она однажды сама слышала, как Настя за глаза, болтая о чём-то с Кэпом и Тараканом, назвала её «уродской гусеницей», а те согласно заржали. Они всегда подобострастно ржали, на все Настины потуги на юмор.

В компанию Кошки ей тоже хода нет — там Ася и Сима живо затопчут за место под солнцем. Никто-никто не любит бедную Гусеницу. Никто-никто.

Она выбралась на холм и остановилась, чтобы перевести дыхание. Кругом покачивались тонкие сосны. Смех Насти и сигаретный дым остались далеко позади. Пахло здесь тоже по-другому: не сыростью и травой, а смолой и цветами. Бесполезный фонарик болтался на лямке, перекинутой через её запястье. Гусеница услышала тихую мелодию.

Чуть дальше, на полянке между соснами сидел человек. Он устроился на поваленном дереве. Белая рубашка чуть-чуть развевалась от ветра. В его руках была флейта. Музыка — такая прекрасная, что выше страха и удивления, выше всего, что она слышала раньше.

Гусеница онемела от восторга. Два шага в его сторону, потом ещё шаг, и ещё. Она хотела только послушать и сказать: «как красиво», если человек вдруг обратит на неё внимание. Музыка — такая волшебная, что выше осторожности и предупреждений преподавателей.

Человек доиграл и обернулся.

— Здрасте, — пробормотала Гусеница, забыв всё, что собиралась не забывать. — А вы из Малых Пошат? Тут до посёлка двадцать километров вроде, но мы не ходили. Нас преподаватели не пускают.

— Да, я из Малых Пошат, — улыбнулся незнакомец. В полумраке было не разобрать, но судя по тону, он улыбался и улыбался, не переставая. — Хочешь, я тебя провожу?

Когда Надя взглянула на часы, было без десяти двенадцать. Было тихо, даже слишком тихо. Никто больше не выбирался на крыльцо покурить. Ни в одном из занавешенных окон не загорался свет. Неужели послушали, неужели её перепадёт хоть одна спокойная ночь?

Надя потянулась, разминая затёкшую спину. С наступлением темноты заметно похолодало, но старая куртка ещё спасала, если застегнуть на все кнопки и натянуть капюшон на самый нос.

Дом Оста стоял через дорогу от общежития. Подойдя к двери, Надя различила тихое мурлыканье радиоприёмника и свет за плотными занавесками. На стук вышел Ост — взлохмаченный, но по-прежнему в не застёгнутой рубашке.

— Чего, уже моя очередь?

Потянулся за лампой, и с тумбочки Наде под ноги посыпалась всякая ерунда: ржавые ключи, пустые спичечные коробки, подшипники.

— Да нет. Я попросить хотела.

Она сунула ему под нос записку. Лампа всё-таки загорелась — любимая лампа Оста, стилизованная под керосинку. Он пробежался взглядом по записке, хмыкнул.

— Хочешь, чтобы я с тобой пошёл? Подожди, сейчас обуюсь.

Лампа скрипела, раскачиваясь на длинной ручке, и блики света очень живописно прыгали по кустам и зарослям крапивы. Пауки, застигнутые лучом, убирались в тёмные щели.

— Да они пошутили над тобой, вот увидишь. Пока мы тут по лабораториям ходим, они в лес убегают. Ну или мальчики в комнату девочек через окно лезут. — Ост засмеялся.

Надя покосилась на него, но промолчала. Спорить бесполезно. До лаборатории ходу — три минуты, и она как раз на дороге между лесом и общежитием. Если кто и решил сбежать таким образом, ума у него с напёрсток.

Окна лаборатории были тёмными. Навесной замок — нетронут. Ключи от лаборатории хранились у преподавателей, а студенты попадали сюда официально лишь раз в сутки — на полуторачасовое занятие. Но и те, и другие знали, как попасть в лабораторию незамеченным.

Второе окно, если считать от крыльца, можно было подцепить ножом, старый шпингалет давно разболтался так, чтобы приоткрыть створку и отпереть вторую. Потом, привстав на бетонном фундаменте, можно было навалиться грудью на подоконник, ну а дальше — дело физической подготовки и лихачества — влезай, как можешь. И никому не рассказывай, как влез.

В прихожей по очереди заскрипели половицы. Ост прошёл вперёд, отодвинув Надю плечом. Включил свет: длинные шкафы подпирали низкий потолок.

— Я же говорил тебе, никого тут…

Следующая дверь вела в саму лабораторию. Она была приоткрыта, и сквозняк выдул в коридор несколько смятых тетрадных листов. Пусто. Конечно же, пусто. Она ждала, что почувствует облегчение, но ощутила мимолётный укол разочарования.

Надя толкнула дверь и провела лучом фонарного света по партам и подоконникам. Всё это устилал ровный слой пыли. Ост ввалился в комнату, оставляя в пыли чёткие следы. Коснулся края стола: ещё одна вмятина на ковре из пыли. На подоконнике валялся мёртвый бражник.

— Говорил же дежурным — приберитесь, — пробормотал Ост, вытирая руку о штаны. Только от привычной бравурной весёлости ничего не осталось. — А ты заперла ворота?

— Да, и цепью замотала, как всегда. — Надя с трудом удерживалась, чтобы не швырнуть в него фонариком. — Я не дура! И я, между прочим, предупреждала, что показания с приборов…

— Так ты серьёзно предупреждала? Я думал, ты просто так сказала. Все преподаватели пугают курсантов, чтобы в лес по ночам не бегали. Ты… ты что, серьёзно мотаешься к маякам, чтобы собирать показания приборов?

— Три раза в сутки! — буркнула Надя. — В пять утра, час дня и шесть вечера. Это, между прочим, моя научная работа. Я тут всю жизнь кандидатом наук сидеть не намерена.

— Вот ненормальная… — Негнущимися пальцами Ост принялся застёгивать пуговицы на рубашке.

Надя выскочила из лаборатории первая, оставив навесной замок болтаться в одной петле. Всё равно крепость уже пала. Был ли хоть какой-то смысл в том, чтобы охранять её стены? Свет фонарика выхватил из темноты гравийную дорожку к воротам. Заросли крапивы с одной стороны были основательно примяты. Ост нагнал Надю уже у самых ворот, в тот момент она застыла, разглядывая размотанную цепь.

— Так и знал, — выдохнул запыхавшийся Ост. — Сбежали они в лес. Проворонила ты!

— Может, это из леса к нам что-то залезло, — сказала Надя каменным тоном. — Что делать? Будить Гор… Татьяну Альбертовну?

— Горгулья пусть спит. Сделаем так. Я обыщу территорию, а ты иди к болоту. Вряд ли курсанты далеко потащатся. Найдёшь их — хоть отчислением угрожай, хоть чёртом лысым, лишь бы сами вернулись. Через полчаса встречаемся здесь же. Если никого не найдём, или один из нас не вернётся — придётся будить.

Он выдохнул в воздух облачко осеннего холода. Надя кивнула и проскользнула под цепью, между створками ворот.

***

Надя почти бежала по лесу, даже песчаную дорогу на холм одолела за три минуты. Отсюда открылся вид на болото: чёрная дыра, окружённая песком и янтарными соснами. Надя пошла вниз по склону, осторожно ставя ноги боком, чтобы не соскользнуть в дыру со всего маху. Ост посмеялся бы над ней сейчас. Но тот, кто видел, что лежит на дне чёрной дыры, смеяться бы не стал.

На берегу тлел брошенный костёр — то ли потухший, то ли так и не разведённый. Надя затоптала последние искры. Фонарик лежал в ладони бесполезным грузом — такой крохотный луч света никого не спасёт, только разозлит их ещё больше. Она обернулась кругом: шелестел камыш, стонал под ветром далёкий лес. В далёком-далёком посёлке перемигивались фонари.

— Удильщик, зараза, — крикнула Надя в темноту, — выходи, я порву тебя на тряпки.

Фонарик шлёпнулся на влажную землю. Оказалось, болото подступило так близко, что уже лизало ей ноги.

— Напугать решил? — пробормотала она. — Ну-ну, посмотрим.

Вода хлюпала у щиколоток. Раз или два Надя чуть не оставила кроссовок в болотной жиже. Жижа неохотно, со смачным чавканьем выпускала её ногу. Чахлые берёзки подламывались под руками. Никакой опоры, ни одного лучика света. Ноги мимолётно коснулось чешуйчатое, холодное тело.

Но она уже пришла: рука нащупала прутья ограды. Они погнулись и ушли в землю так глубоко, что ограду теперь перешагнул бы и ребёнок. А потом Надя различила два силуэта между чахлыми деревцами. Прямо за ними разверзалась самая глубокая дыра.

— Удильщик, а ну стоять. Я тебя предупреждала, чтобы ты к нам не совался?

Силуэт повыше обернулся — белая рубашка развевалась, как парус.

— Я к вам и не совался. А все, кто пришёл ко мне на болото — мои.

— Ах ты сволочь…

Она прыгнула, опираясь на дерево потолще. Дерево тут же ушло под воду, болото не выпустило ногу. Надя упала, плечом напоролась на торчащую пику. Болотная жижа сделалась очень близкой, так что в нос ударил запах гнили и сырости.

Больно не было, боль пришла уже позже. Когда Надя вырвалась из грязи и в два прыжка догнала их. Куртка намокла от крови, и пришла боль. Надя вцепилась в плечо, обтянутое белой рубашкой, с силой рванула на себя.

— Я на тебя, дрянь, сейчас боевиков из города вызову!...

— Ну хорошо, хорошо, забирай! — Удильщик поднял обе руки вверх и попятился. — Поесть уже спокойно не дадут. Вот люди…

Его спутник — вернее, спутница, как поняла Надя по тихому всхлипу — осталась на месте.

— Идём, — Надя мотнула головой в сторону берега.

Болото немного отодвинулось, сдалось и выпустило их на влажную, то твёрдую почву. Надя прошла ещё шагов десять вверх по склону и тяжело опустилась на землю.

— Вам больно? — дрожащим голосом спросила Даша. Та, которую они называли Гусеницей. Она мялась рядом с Надей. Так и не решила, рыдать ей, плакать или просить прощения. Потому делала всё сразу, с интервалами примерно в три секунды. Надя не слушала.

В песок падали капли крови.

— Ерунда, — сказала Надя. — Всё потом. Где остальные? Ты же не одна в лес пошла.

— Настя, Кэп, Таракан и Альфа. Я не знаю, я ушла от них. Не знаю. Как я дойду?

Надя тяжело поднялась.

— Идём, я выведу тебя на дорогу. Там по прямой, ты увидишь свет фонаря. Зайди в комнату и никому не открывай. Даже мне не открывай, ясно? А, куртку мою возьми. Тут моя кровь. Он перепутает издалека и не подойдёт к тебе. Ну, идём.

На мокрые кроссовки налипал песок. У дороги Надя почти силой заставила Дашу накинуть на плечи куртку. Тут же выяснилось, что ветер холодный и майка сырая. Но в лесу было ещё четверо курсантов, и если они не выйдут до утра…

— …останутся тут.

— Что? — испуганно пискнула Даша.

— Это вы на воротах цепь размотали? Только честно. Наказывать никого не буду.

Даша истово затрясла головой.

— Не мы. Клянусь! Она уже была размотана. А что?

— Ничего. Топай.

Свет фонаря проступал сквозь кроны деревьев.