5

У порога валялись лампа Оста и Надин фонарик. Оба — изуродованные, нерабочие. Под ногами захрустели стёкла. Дверь в комнату была приоткрыта, и на перилах лежал толстый слой пыли.

В окнах общежития бродили болотные огоньки. Альт попытался оттеснить Надю в сторону.

— Я пойду первым.

И прежде, чем она успела огрызнуться, шагнул внутрь комнаты.

Одеяла на окне не было, и комната освещалась уличным фонарём. Альт разглядел, что кровати были сдвинуты к стенам, по полу валялись разорванные тетради и конфетные фантики, чей-то кроссовок, бутылка с водой. На единственном столе сидела Даша Гусева. Завёрнутая в одеяло, как в кокон, она перебирала в руках какие-то обрывки, и даже не подняла голову, когда Альт вошёл.

Она перетасовала куски бумаги ещё раз и по слогам, как первоклассник, прочитала:

— «Я по тебе схожу с ума». Ах, как романтично. Почему мне так никто не напишет? Я бы вышла утром, а на пороге — любовное письмо. Я бы обязательно пришла в лабораторию. А она, между прочим, притащилась с Остом. Хотела ещё морали почитать.

— Отдай быстро. — Альт потянулся к ней, сам не понимая, что делает. — Тебя никто не просил. Ты… да ты…

Кровь бросилась ему в лицо, застучала в ушах. Улыбка Гусеницы расплывалась и расплывалась, и казалось, больше некуда, а она продолжала улыбаться. Прижала клочки бумаги к груди.

— «Приходи в лабораторию в полночь». А она взяла и порвала записку в клочки. Пришла с Остом. Ещё бы и не утренней линейке тебя на посмешище выставила. Ты и сам знал, что так и будет, потому до полночи в лаборатории не досидел. Замечательно, правда? А ты попробуй, отбери.

Он рванул вперёд, схватил Гусеницу на футболку, стащил на пол. Она не сопротивлялась, была, как тряпичная кукла. Только продолжала улыбаться, и записку прижимала к себе, как младенца.

— Отбери, отбери. Девушку ударишь?

Глаза Гусеницы оказались прямо перед его глазами.

— Влад! Даша! По три штрафных параграфа каждому.

Он очнулся на полу, задохнувшийся от спазма в груди. Валялся в пыли и вдыхал эту пыль. Чувствовал себя кромешным идиотом.

Старые половицы скрипнули. Надя остановилась, едва перешагнув через порог. Тряхнула головой, как будто после яркого света ничего не могла разобрать в полумраке комнаты.

— Где Даша? — спросила она.

— Я тут, — сладко протянула та, корчась на столе, эдакая сексуальная кошечка, разбитая параличом.

— Нет, дикая тварь из дикого леса. Я не про тебя спрашиваю. Где Даша?

— А ты подойди, я тебе на ушко шепну.

Альт поднял голову. Хотел сказать: «Не подходите». Хотел схватить за руку. Не получилось. Болезненный спазм схватил изнутри и удержал на полу.

— Даша, — повторила Надя, не поднимая взгляда, — только скажи, где ты.

— А скоро настанет утро, и никто, никтошеньки из вас не проснётся, — голос терял человеческие интонации. Это был крик ночной птицы, скрип сломанного дерева. Шум далёкой грозы.

— Даша, — сказала Надя, почти что шёпотом, — я тебя найду.

Глухо, как из могилы, до Альта донёсся голос. Не было в нём ни горя, ни злости.

— Я на обочине дороги, у болота. Меня клюют птицы и едят черви.

Надя бросилась вперёд. Сгорбленный силуэт в коконе одеял пошатнулся. Надя схватила его и швырнула в стену. Взвизгнули от боли старые половицы. Тяжёлым стоном отозвался весь дом.

Альт поднялся, хватаясь рукой за грудь. Сощурился. В стены между кроватями валялось пыльное одеяло. Ничего больше там не было.

***

Ост бежал следом за ней, то и дело хватался за голову и едва не спотыкался о корни деревьев.

— Можно помедленнее?

— Тяжело после вчерашнего? — усмехнулась Надя. Хоть над лесом уже поднималось солнце, она не выключала фонарик и шарила по траве и кустам у обочины. Фонарик непривычно лежал в ладони — его одолжила Горгулья, а сама она осталась на базе, потому что снова разболелось колено.

— Не издевайся, — буркнул Ост. — Тебя саму курсанты из речки доставали.

Надя его уже не слушала. Среди зелени ей почудилась серая форма.

— Она сказала, возле болота. Кажется, это она. Даша. Даша!

Девушка не шевельнулась. Она лежала, подтянув колени к груди, мокрая от росы. Надя упала рядом с ней на колени. Непослушные пуговицы никак не поддавались.

— Господи, сколько она здесь пролежала. Даша! Вроде бы дышит. Иди, посмотри, я ничего не понимаю!

Ост подковылял и присел рядом.

— Да не истери ты. Живая она, живая. Может, с сердцем плохо стало, вчера такая жарища была. А я, между прочим, запрещал курсантам в магазин через лес бегать! И купаться вечером запрещаю всегда. Живая она, не реви. Щёку вот только оцарапала. Может, заражение крови? А, всё равно в город везти придётся, пусть врачи посмотрят.

Даша застонала. Лицо, сморщенное в гримасе боли, чуть разгладилось.

— Ну вот, — пробормотал Ост. — Живая, говорю ведь. А ты хоть бы при курсантах не ревела. Как тут престиж держать? Ну хочешь, кофе меня обольёшь, как придём на базу. Тебе легче станет?

***

Нервное напряжение улеглось только под вечер. Девушки наварили макарон — первая нормальная еда за весь день, — а Ост позвонил из города и сообщил, что определил Дашу в больницу, и жить она будет. Закат над Совой выдался ясный.

Надя сидела на перевёрнутой лодке, спиной к базе, лицом к закату. На его фоне она была чёрной фигурой, и мало чем отличалась от лесной сущности. Альт присел на другой край лодки. Краска облупилась на досках, и кое-где через лодку проросли чертополох и крапива.

— Как вы ловко с Пыльным человеком разобрались.

Надя обернулась к нему, нахмурилась и уже открыла рот, чтобы прочитать лекцию о том, чьи имена нельзя называть в лесу. Но подумала о чём-то своём и усмехнулась.

— Ловко — это если бы он не перебил половину базы, пока мы сообразили, в чём дело.

— Держите. Отказа не принимаю. — Он подвинулся ближе и протянул Наде тарелку с макаронами. Вместо привычной и опостылевшей тушёнки макароны дополняла толстая сарделька. Наверное, Горгулья на радостях разрешила курсантам сгонять до магазина.

«Только не поодиночке. Целой толпой пойдёте».

— Спасибо. — Надя приняла тарелку и поставила на колени. Вышло как-то неловко, даже отказаться не получилось. И есть при нём было неловко, и разговаривать — не о чем.

Еда — это, конечно, плохой заменитель любви. Но с другой стороны, еда — это тоже неплохо.

— Я знаю, почему вы обычно ничего не едите. — Выпалил Альт, пока она накалывала на вилку разваренную макаронину. Испугался — вдруг разозлится и прогонит.

Надя только дёрнула плечом.

— Да ладно? Про это тоже ходят байки?

— Вы хотите приблизиться к миру сущностей, чтобы изучать их.

Надя фыркнула.

— Ну да, с вами только сущностью и быть. Железные нервы. И мертвенное спокойствие. Но это всё ерунда. Сказки. Не верьте им. Потому что если вы в них поверите, придётся признать, что даже цепь на воротах не способна никого защитить. Говори уже, чего хотел.

Альт поймал себя на том, что методично переламывает сухой стебелёк лебеды.

— Я… а, я спросить хотел, а у Выпускников из леса вы преподавали? Просто вы сказали им про классификацию на латыни.

— Нет, — усмехнулась Надя. — Не я. И даже не Татьяна Альбертовна. Это было ещё раньше, просто тут главное — не классификация. Тут нужен особый преподавательский тон. Знаешь, такой тон, как будто я всегда и во всём права. Даже если не права ни разу. Ты, что, только ради этого пришёл?

Альт помолчал. Тайком, пока она не видела, перебрал в руках клочки записки. Вспомнил, как расплывалась в улыбке Гусеница. "Она в лабораторию с Остом притащилась. Собиралась ещё на линейке морали прочитать". И неуверенно кивнул.

— Иди тогда, — вздохнула Надя. — И цепь на воротах не забудь замотать. Скоро стемнеет.