4

Насекомые слетались на свет жёлтой лампы. Издали казалось, что настоящий огонёк лижет стеклянную колбу. Медный, зеленоватый корпус отражал блики света. Стол вокруг лампы уже был усыпан дохлыми комарами-звонцами и трупами любопытных мотыльков. Это был круглый деревянный стол, на котором Ост лично вырезал узоры по краю и покрывал лаком. Рядом с лампой стояла пустая пепельница, ближе к краю — ящик, заменяющий походную аптечку.

— Пожалуй, приму твои слова в качестве извинений, — сказал Ост.

— Ай, — Надя дёрнула руку, но Ост держал крепко и от души поливал её царапину йодом. — За что это я должна извиняться?

— Ну, помнишь, ты после линейки обозвала меня никчемным придурком.

— Это когда ты разрешил курсантам вечером в речке купаться? А! Я не говорила «никчемный придурок». Я сказала, что такое безответственное поведение… А! Да можно уже осторожнее?

Повязка легла слишком туго. Она потрясла рукой, пытаясь восстановить чувствительность в онемевших пальцах. Светлая майка была перепачкана кровью. Не отстирается, конечно. Судя по тому, как трещала кровяная корочка, когда Надя морщилась, ей не мешало бы умыться.

— Ты меня спас, конечно, но извиняться за то, что я сказала правду, я не считаю нужным.

— Ты выплеснула мне кофе в лицо. — Ост с хрустом захлопнул аптечку. Что там хрустнуло, Наде думать не хотелось. Она спихнула комариные трупы со стола и вытянула больную руку.

— Не в лицо, а мимо. И, между прочим, кофе был холодный. Нечего изображать жертву. Я тут бегаю по лесу за курсантами, а ты сидишь и обиды вспоминаешь?

Дурашливая гримаса сошла с лица Оста, как будто смыло клоунский грим. Блики зеленоватой лампы нарисовали на нём две хмурые морщины поперёк лба.

— Ты ворота цепью замотала?

— Замотала, конечно, я же не дура.

— И скольких курсантов обратно привела?

— Четверых привела, один сам ломанулся, аж кусты переломал. Я сказала им, чтобы заперлись в комнатах и никого не пускали, даже нас. В лесу был Удильщик. И Отчисленные были. Я еле отвязалась. Думала, уже всё. Правда, Удильщик сегодня на редкость сговорчивый. Сразу девчонку отдал.

— Просто с тобой даже местная нечисть связываться не хочет.

Ост смотрел на край стола, на свои пальцы с обломанными ногтями. Об лампу забился большой бражник и за минуту обтрепал крылья до прозрачности. Упал и задёргался, умирая.

— На территории есть ещё кто-то, — сказала Надя наконец. — Курсанты сказали, что цепь была размотана, когда они убегали. Зачем им врать? Значит, кто-то размотал цепь ещё раньше. Это мог быть только кто-нибудь из наших. Те, кто из леса, цепь размотать не могут. Они знают, что есть правило.

Правило было такое: если ворота замотаны цепью, прохода нет. Если цепь размотана — это приглашение.

Ост кивнул.

— Кто-то из наших размотал, — повторила Надя, уверенная, что он не слышал. Если бы слышал, точно также бился в истерике, как она. — И пустил их. Это не случайность, это целенаправленная провокация. Теперь на базе могут быть Лесные. Ты спишь что ли?

— Не мельтеши, — оборвал её Ост. — Курсанты могли и соврать. Ты на них так орёшь, что они лишний раз вздохнуть боятся. Сами размотали цепь, сами убежали. Если ты видела и Удильщика, и Отчисленных в лесу, значит, на базу они пролезть не успели.

— На базе есть кто-то из Лесных! Кое-кто, кроме Удильщика и Отчисленных. Тебе прямо по имени его назвать, или сам догадаешься? — почти прокричала Надя, вскакивая на ноги. Больной рукой ударила по столу. — Никчемный придурок.

— Полегчало?

— Извини. — Надя села и уткнулась в сложенные ладони.

— Не надо называть его по имени. — Ост плюнул через плечо и постучал костяшками пальцев по столу. — Если ты права, придётся будить Горгулью.

Упоминание Горгульи было как ведро холодной воды, опрокинутой на голову. Но в глубине души Надя давно знала, что это придётся сделать, потому и орала на Оста, обзывала его придурком. Потому била кулаком об стол. Потому кинулась в болото, а потом на Отчисленных, как будто у неё в запасе была ещё одна жизнь.

Она бы ещё раз кинулась, лишь бы не идти в дом за зарослями вишни. Лишь бы не стучаться в собственную дверь. Не слушать, как Горгулья хромает к двери, бормоча себе под нос невнятные ругательства. Лишь бы не говорить ей, что Надя опять не справилась с педагогическими обязанностями.

И не видеть этот унизительно жалостливый, презрительный и снисходительный её фирменный взгляд.

— Может, мы попробуем ещё раз сами? — жалобно протянула Надя. — До утра ещё есть время.

Топот и голоса они услышали одновременно и обернулись. Со стороны общежития кто-то бежал. Ост едва успел принять позу бравого героя, Надя успела подняться, уперевшись ладонями в стол, и тут их снесло ураганом.

— Остап Владимирович, там мальчиков нет!

Вероника Кошкина — она, чёрноволосая, черноглазая, самая серьёзная, взяла на себя обязанности переговорщика.

— Тараканова и Максимова я уже отловила в лесу, если вы о них. — Надя поняла, что вот-вот и сама застучит зубами с ними за компанию. Такая заразительная, такая искренняя была истерика.

Серафима, кажется, готовая расплакаться, теснилась к Наде. Она была горячей и пахла детским кремом, и Наде хотелось обнять её, унять её дрожь, но нужно ведь соблюдать субординацию.

— Да нет. Я говорю про Илью, Альта и Лекса. Их комната открыта, и там никого нет. Мы видели.

— Кто вам разрешил ночью бродить по территории? Сказано же было, из дома не выходить! — наконец-то очнулся Ост и смерил взглядом Лесю, которая мялась тут же, в пижамных шортиках, едва прикрывающих всё самое интересное. Он взъерошил волосы и решительно подхватил со стола лампу. — Идёмте, разберёмся.

— Там куртка ваша, — доверительно выдала Сима по дороге к общежитию. — В крови. И лампа валяется…

Она осеклась, глянув на лампу в руках Оста. Надя включила свой фонарик, прибавила мощности. Толку в этом было чуть — рядом с общежитием всё равно горел фонарь, а там, куда свет фонаря не доходил, темнота была такой густой и глубокий, что глупый маленький фонарик тут бы не помог. И даже лампа Оста.

Ост постучался в ближайшую дверь.

— Открывать не надо. Подайте голос, кто здесь есть.

Откликнулись четверо: Тараканов и Максимов, всхлипнула Альфа и чуть истерично хохотнула Настя:

— Дашка тоже здесь. Вон, ревёт.

— Спокойной ночи! — преувеличенно бодро пожелал Ост. Ему ответили нестройно и без особой радости.

На площадке перед фонарём было пусто.

— Тут куртка валялась, — отрапортовала Кошка. — Её Кристина притащила.

Остр замер перед крыльцом. Покачал лампой.

— Сходите кто-нибудь к этой, постучите.

В другой раз Надя высказала ему всё, что думала по этому поводу. И о том, как в присутствии других курсантов, называть Кристину презрительным «эта». И о предрассудках, выше которых должен быть настоящий педагог. Если бы не ночь, не смертельная усталость и тревога, она бы обязательно высказала.

Надя поднялась на крыльцо к двери той комнаты, где жила Кристина. Негромко побарабанила по двери костяшками пальцев.

— Кристина, ты спишь?

Шевельнулось одеяло на окне.

— Заснёшь тут с вами, — раздалось по ту сторону двери. — Открывать?

— Не надо открывать. Я же говорила никому не открывать. Даже мне.

— Ну, — сердито подтвердила Кристина. — Я так и сказала вам. А вы обещали отправить с докладной в деканат. Определитесь там уже как-нибудь, открывать или нет.

Надя обернулась на Оста и девушек, замерших в двух шагах от крыльца. Слышат или нет? По побелевшему лицу Оста она поняла, что да, он слышал, и тоже понял.

— Скажи, ты помнишь точно, когда я приходила… в прошлый раз?

— Да вы что там, издеваетесь что ли? — возмутилась Кристина и очень красноречиво пнула стену. — Ну где-то полчаса назад.

— А ты выходила?

— Нет, я что, больная на голову?

Надя только вздохнула.

— Ладно. Спокойной ночи.

— Надеюсь, вы до утра не придёте, — проворчали по ту сторону двери, и одеяло на окне слабо шевельнулась.

В следующую дверь стучать не пришлось. Серафима замерла и шумно задышала Наде в затылок. Вероника сказала:

— Вот.

Надя шагнула в дверной проём первой — остальные даже не крыльцо не поднялись. Она скользнула лучом света по пустым кроватям, разорённым и покрытым слоем пыли, по стенам, изрисованным прошлыми поколениями курсантов, и обернулась на Оста. По его лицу стало ясно — он тоже всё понял. Девчонки жались поближе к нему, и свет фонаря съёживался у них под ногами, превращаясь из глубокого озера в крошечную лужицу.

Стараясь не выдавать напряжения, Надя спустилась по лестнице.

— Нужно, чтобы кто-то пошёл. — Она махнула фонариком в сторону замерших, тёмных домов: там была лаборатория, склад, столовая и дом для общих сборов. Там под ветром поскрипывали ворота, уже перемотанные цепью.

— Я девочек провожу, — торопливо выдал Ост. — Нельзя их тут бросать.

И отвёл глаза.

«Никчемный придурок».

Надя пожелала, что у неё в руках нет чашки с кофе. Всё равно, остывший или нет, она бы с радостью плеснула бы его в лицо коллеги. Плевать, что при курсантах. Завтра утром Ост вывернет эту историю наизнанку и, конечно, окажется во всём прав.

— Я схожу, поищу их. — Она развернулась и зашагала в темноту. Оглядываться было не зачем, её никто не собирался догонять.

***

— Запритесь и никому не открывайте до утра, — Ост назидательно покачал скрипучей лампой. — Даже если я приду. Буду сулить зачёт автоматом. Всё равно не открывайте.

Это было уже излишне: Вероника и Сима быстро скрылись в комнате и, судя по скрипу кроватей, закопались под одеяла. Леся осталась в дверном проёме и помахала ему рукой. Ост повернулся к лесу. За освещённым периметром ему почудилось движение, быстрое, звериное, как будто пробежала собака. Он зажмурился, открыл глаза: вроде всё спокойно. Нужно идти за Надей. Или нет, для начала он разбудит Горгулью. А та со свежими силами ринется в бой.

Да, это будет оптимально.

— Остап Владимирович, — раздался тоненький девичий голосок за спиной.

Ему хватило секунды, чтобы убрать с лица зверское выражение.

— Леся, я ведь сказал, запирайтесь и не выходите.

— Проводите меня в туалет? Очень надо. — Она красноречиво скрестила ноги. — У меня от волнения всегда так бывает.

Он вгляделся в лицо девушки, та смущённо улыбалась. Очень не хватало Нади, которая облила бы его кофе и обозвала бесполезным придурком. Леся сделалась ближе. Короткие шортики не прикрывали ничего, а майка совершенно просвечивалась. Леся прикусила губу.

— Остап Владимирович. Можно я с вами побуду? Мне так страшно.

***

Дойдя до ворот, Надя распутала бесполезную теперь цепь и намотала её на руку. Незачем защищать ворота крепости, если её стены уже пали. Лес, замерший по ту сторону ограды, уже не казался таким мрачным, как окна лаборатории. Надя издали услышала, как поскрипывают петли распахнутой двери, хотя точно помнила, что вечером дверь была заперта. Она всегда последней уходила из лаборатории и запирала.

Теперь дом общих сборов стоял, распахнутый настежь, и из его нутра пахло, как пахнет из давно заброшенных зданий. Сыростью, тухлятиной и пылью. На ступеньках крыльца замер тёмный ссутуленный силуэт. Надя остановилась. Чуть заметно потянуло запахом валерианы.

— Я добьюсь, чтобы вас обоих уволили, — сказала Горгулья, поднимая голову Наде навстречу. — И тебя, и Остапа. Дайте мне только добраться до института. Чёртовы педагоги. Пока вы отношения между собой выясняли, трое мальчишек угробились.

— Татьяна Альбертовна, — Надя еле заставила себя разжать непослушные губы. — Что случилось? Можно мне войти в дом?

— Стоять, — усмехнулась Горгулья. Без особой злобы. Так обречённо, как будто в её жизни ничего больше не осталось, кроме как сидеть и усмехаться. — Стоять, или я тебя ещё и посажу лет на семь за халатность. Ты понятия не имеешь, что такое этот Пыльный человек, и как с ним бороться.

Вот оно и прозвучало — его имя. Надя бездумно отступила в темноту. На базе полевой практики было ещё одно правило: не произносить вслух их имена. Они всегда слышат, и всегда хотят прийти на зов. Но одно дело — орать в лицо Удильщику, когда понимаешь, что хуже не станет. Совсем другое — называть Пыльного человека. Такую вольность можно позволить себе, только если он уже здесь, стоит у тебя за спиной, и никуда от него не деться.

Надя ощутила призрачное дыхание у себя за левым плечом. Рука с цепью ослабела и повисла плетью. Она уже видела, как в окнах дома бродят болотные огоньки. Уже чувствовала этот характерный спёртый запах. Такой ни с чем не спутать. Голые плечи покрылись мурашками.

Надя подалась вперёд. Медленно, как будто боролась с ветром. Горгулья тоже поднялась, предупреждающе выставила руки.

— Что, соплячка, хочешь ещё и за нападение на должностное лицо сесть?

Надя ударила наотмашь, цепь задела столбик перил, потому удар вышел смазанным. Он пришёлся по коленям, прямо по больной правой ноге, и Горгулья, охнув, осела на ступеньки.

Но сказалась давняя выучка — она перехватила конец цепи, дёрнула Надю к себе. Выдавила через стиснутые зубы:

— Ну всё, суши сухари.

На её стороне была власть и сила. От толчка Надя отлетела в куст сирени. Захрустели ветки. Фонарик выпал из рук и укатился в темноту. Больно не было, было темно перед глазами от злости.

— Я тебя не боюсь, дикая тварь из дикого леса, — сказала Надя и даже усмехнулась. Хватило выдержки, чтобы унять дрожь.

Горгулья поднялась в полный рост. Широкие плечи вздымались от дыхания. Ни страха, ни сожаления в голосе:

— Дошло до вас, наконец-то. А вы попробуйте теперь, победите меня. Хочешь, я расскажу тебе, что я сделала с теми двумя курсантами?

Цепь прочертила кривую траекторию, сорвала листья с низко повисшей ветки. На этот раз удар пришёлся в плечо. Горгулья даже не удосужилась отбиваться. Глухо и страшно хрустнула кость. Или это скрипнула половица в лаборатории — не ясно. В темноте так просто всё перепутать. Она даже не сдвинулась с места.

— Извини, мне некогда с тобой болтать. Увидимся утром. Если ты доживёшь до утра. — Горгулья — вернее тот, кто принял её обличье — развернулся в проёме крыльца. За ним захлопнулась дверь дома.

Бесполезно брать дом приступом. Нужно звать на помощь Оста и настоящую Горгулью. Всё-таки придётся её будить, как бы Наде не было тошно от одной только мысли об этом. Ситуация вышла из-под контроля. Крепость не просто пала. Крепость полыхала синим пламенем. Не сбежать.

Надя развернулась и зашагала к дому Оста напрямую, продираясь прямо через заросли низкорослой вишни и крапивы. Найти направление было легко: на столе у дома Оста теплился рыжий огонёк лампы, и оттуда слышались голоса. Надя не успела испытать облегчение, вместо этого замедлила шаг. Ост говорил с кем-то, смеялся. Что-то щёлкало и шлёпалось на стол.

Она приблизилась ещё на пару шагов. Увлечённые игрой, собеседники Оста не заметили её. Надя замерла, боясь шевельнуться. Что-то было не так. Излишне размашистые движения, радостный гогот. Бритые затылки двух парней, сидевших к ней вполоборота, выдавали курсантов. Один был в белой футболке, другой — в клетчатой рубашке, не застёгнутой на груди.

Оба не по форме, оба вальяжно вытянулись на скамейках, и раскрасневшийся Ост вместе с ними курил, стряхивая пепел прямо на узоры, которые так любовно вырезал. Значит, он нашёл мальчишек, успел спасти их? Надя не успела с облегчением выдохнуть, когда Ост заговорил:

— Илюха, сдавай. Значит так, кто проиграет, тот сейчас топает и ей в любви признаётся.

Базу огласил громогласный хохот.

— Я в прошлый раз записку подсовывал. Как она, повелась?

— Ещё бы. Меня замучила — пошли да пошли. Еле полночи дождалась и в лабораторию побежала. А там никого. Вот у неё лицо вытянулось. Такой кадр был!

Надя медленно отступила в темноту. Затылок парня в футболке — это затылок Александра — Лекса, а второй — затылок Ильи Мякишева. Как раз этих двоих не досчитались девочки в общежитии. Значит, Ост прекрасно знал, что они здесь. Мало того, что знал, а сам позволял нарушать режим, курить, и играл с ними в карты.

На неё.

Надя сделала ещё один шаг назад. Спазм скрутил её, согнул пополам. Желудок сжался, и к горлу подступила горечь. Надя заставила себя дышать, заставила открыть глаза. Прямо перед ней покачивались тощие стебельки травы. Пахло сырой землёй.

Бесполезно бороться. Всё уже кончено. У неё есть шанс спастись самой и остаться жить с мыслью о том, что погубила столько невинных душ.

***

— Надежда Алексеевна! Что с вами? Вам плохо?

Шумела вода. Надя не сразу смогла сообразить, что такого раздражающего во внешнем мире, от чего хочется скрежетать зубами. Потом поняла — её трясли за плечо. Трясли настойчиво и зло, никак не могли отстать. Она заморгала, силясь различить перед собой что-нибудь, кроме могильной темноты.

Различила: вокруг покачивались стебли камыша. И было ещё что-то. Да, тот самый плеск воды. Неприятное чувство — ноги замёрзли. Она стояла по щиколотку в ледяной воде. В том самом месте, где река Сова сужалась и с рёвом неслась через пороги.

— Надежда Алексеевна!

— Да выпустите меня уже, — хрипло потребовала она.

— Только если вы выйдете на берег.

Тоже мне, ультиматумы он ставить собрался. Надя развернулась в сторону берега, но обрыв в этом месте был таким крутым и скользким, что если бы не помощь, ей бы ни за что не выползти к тропинке.

И даже там, уже сидя, перепачканная грязью и мокрая, она поняла, что не может дышать. Спазмы сдавливали горло, сухие рыдания рвались наружу. Её затрясло от холода.

— Вам плохо?

— Конечно, мне плохо! Я всю ночь скачу по лесу в поисках сбежавших курсантов. Как мне может быть хорошо? — почти прорыдала она. И сквозь истерику узнала говорившего. Влад Альтов, ну или просто Альт, как называли его одногруппники. Надя испытала горькое облегчение. Нашёлся, хоть один.

— И вы поэтому топиться собирались?

— Что? Я? Я что, на сумасшедшую похожа? — Она рассердилась, но злость схлынула так же быстро, как и облегчение. В голове осталась только одна мысль — высветилась, как неоновая вывеска в темноте — «Горгулья». А следом за ней: «Пыльный человек».

Надя вскочила на ноги.

— Ты как вообще здесь оказался?

Альт поднялся за ней следом.

— Увидел, что вы идёте к реке, и пошёл следом.

— Как ты мог увидеть? Ты в общежитии должен был сидеть!

Голос Нади сорвался. Глупо, как же глупо. Самое паршивое время для педагогического внушения. Главное, что он до сих пор живой и не утонул в болоте. А вот вопрос получше: что с теми, кто остался на базе?

— Влад, нам нужно вернуться к домам. — Надя, как могла, одёрнула мокрую майку. Следы крови на ней расплылись и сделались совсем жуткими, как будто она не руку оцарапала, а получила удар ножом в грудь. — Только от меня — ни на шаг. На базе Пыльный человек.

Сказанное один раз, будет сказано и дважды, и трижды. Теперь не было смысла кривляться и кидать туманные намёки. Пока они пробирались по заброшенной лодочной станции, перешагивали через буйки, выброшенные на берег и останки катеров, Надя рассказала.

— Пыльный человек может проникнуть на территорию базы, если не замотать ворота цепью. Не в любую ночь. Только в такую, как эта. Он на самом деле не человек. Он может стать кем угодно, любым из нас, птицей, зверем, половой тряпкой. Он — самая опасная сущность из всех, что есть в округе. Люди для него — еда. И один раз преобразившись в кого-то, он начинает тянуть силы из этого человека. До тех пор, пока жертва не превратиться в тень. Но чтобы преобразиться, ему нужно поймать человека. Встретиться взглядом, или взять за руку, или укусить, или ударить. Через дверь сделать это не получится, потому я и сказала вам сидеть в домах. Но кто бы меня ещё послушал, — пробормотала Надя и с минуту шла молча. — Он постарается захватить как можно больше людей, потому что он очень голодный. Всегда очень голодный.

— Надежда Алексеевна. — Альт поймал её за руку. — Я не понял, он может стать кем угодно, да? Тогда он мог превратиться и в вас? Как я могу понять, что передо мной вы, а не Пыльный человек? И почему вы думаете, что я — не он?

Надя усмехнулась. Руки Альта были тёплые. Её собственные руки — ледяные и трясущиеся. Гораздо легче предположить, что сущность из них двоих — она. В общем, примерно такие слухи гуляли по институту и до этой ночи.

— Это легко. Потому что Пыльный человек не стал бы вытаскивать меня из реки. И потому что Пыльный человек не стал бы топиться. Он уничтожит нас, конечно, если сумеет. Но перед этим захватит с собой как можно больше народу. Разбудит самое страшное, самое тёмное в душе, и тогда возьмёт голыми руками. Мы сами ослабеем и сдадимся. Как только что чуть не сделала я.

— И как с ним бороться?

— Для начала найти настоящего. С воплощениями бороться бесполезно, всё равно что лупить каменную стену. Нужно найти, в кого Пыльный человек перекинулся первым. Двинуть ему по наглой морде, чтобы отпала всякая охота лезть, вот и всё.

— Так просто, — усмехнулся Альт, не выпуская её. Надя потянула руку, освободилась.

— Просто? Совсем не просто. Вы попробуйте для начала.

— А если не выйдет, тогда что? — Альт кивнул куда-то ей за спину.

Надя обернулась. Вдалеке, за деревьями, горел фонарь, и отсюда он выглядел жалкой жёлтой кляксой на фоне вселенской тьмы леса.

— А тогда утром на базе никто не проснётся.

Они прошли через высокий частокол молодых клёнов, принимая траву. Ворота были приоткрыты, и база выглядела пустой. Даже бабочки не танцевали под лучом фонаря. Никакого мельтешения.

— Какие есть предположения? — спросил Альт, осторожно прикрывая ворота за собой.

Надя уже давно боролась с гадкой мыслью. Знала, что её придётся высказать, как бы ни было неприятно. Она и так слишком протянула время, не пошла вовремя к Горгулье, довела ситуацию до края. Хоть теперь нужно признать это.

— Кристина сказала, что видела моё воплощение. Потом девочки видели воплощение Кристины. Татьяна Альбертовна, Ост и парни из первой комнаты. Выходит, что первой была я.

Тишина базы давила. Они оставили лес за спиной, и вместе с ним — привычное шуршание листьев и травы, песни цикад и далёкие всплески реки. Здесь даже подошвы обуви шуршали по гравию как-то не так.

— В куртке? — произнёс Альт.

— Что?

— Вы, когда к ним приходили, в куртке были? Просто вы всегда в куртке ходите, а сейчас — нет, — сказал Альт и отвернулся.

Надя подавила в себе раздражение. Нечего злиться на курсанта. Он просто пытался помочь, как мог. И не его вина, что говорил глупости. Он не обязан быть профессионалом по борьбе с пыльными сущностями.

— А, я куртку отдала Даше, когда из болота её достала. Куртку потом на ступеньках нашли девочки, в крови, и я уже… да ну её к чёрту, эту куртку!

Она подняла лицо к небу и глубоко вздохнула, чтобы побороть новый болезненный спазм. И вдруг поняла. И Альт тоже понял. Он смотрел на неё, не в темноту.

— А я ещё подумала, чего это Удильщик сегодня такой добрый. К третьей комнате, — сказала Надя глухо.

***

Настя с Альфой скорчились на одной кровати, под одеялом. Они не спали, но и не шевелились. Таракан тоже забился в какую-то щель. Только Кэп не мог успокоиться. Он в сотый раз мерил комнату шагами. Из угла в угол. От стены к стене. Бок ещё ныл, но уже не смертельно. Гордость болела сильнее.

— Всё из-за тебя, — прорычал он и пнул ножку кровати, на которой притаился Таракан. — Кто придумал сегодня лезть в лес? Кому не терпелось? Просили же его, уговаривали, давай завтра, перед зачётом преподы нас в покое оставят.

Таракан полчаса до этого мужественно молчал, а тут всё-таки не выдержал.

— Я предлагал? Я? А кто сказал, что в обычную ночь любой дурак сможет? Сам-то теперь ни в какую ночь из постельки не вылезешь?

— Ты что сказал? А ну повтори!

— Прекратите! — отчаянно взвизгнула Настя. Её голос как изошёл на высокие ноты там, в лесу, так и не спустился обратно. — Без вас паршиво.

— Кому тут паршиво, тебе, Настенька?

Это сказала Гусеница. Все посмотрели в тот угол, где Гусеница сидела весь остаток ночи. Сначала она хоть всхлипывала, а потом затихла, и про неё вообще забыли.

Кэп растерял половину боевого пыла. Гусеница поднялась. Свет единственного на всю комнату фонарика сыграл с ней злую шутку. Одежду покрывал слой пыли, на лице остались чёрные потёки. Волосы висели, как сухие водоросли. Двигалась она тоже странно, рвано, не по-человечески. Как будто забыла, как ходят люди.

— Это вам плохо, бедные вы, несчастные, да? Это я лежу на обочине дороги, в лесу. Это меня едят черви!

— Эй, ты чего несёшь? — пробормотал Кэп, невольно отступая к стене.

— Да у неё крыша совсем поехала, — крикнула Настя. Хотела зло, получилось — жалобно. И тут же тоненько, совсем уже по-детски попросила: — Помогите.

— Это я лежу в траве, — закричала Гусеница. Её согнуло пополам, руки вывернулись за спину. — Это меня клюют птицы. Вы послали меня в магазин сегодня днём. Сказали, прикроете от преподов. Сказали, я самая быстрая, за часок сбегаю. Это я теперь гнию в болоте, я, а не вы. А ты, Никита, ты меня попросил сбегать. И глазами посмотрел так, по-особенному. А теперь чего смотришь? Я вернулась. Не хочешь вознаградить меня?

— Валим, — одними губами произнёс Кэп.

Гусеница услышала и помотала головой, которая, казалась, вот-вот отвинтится от шеи.

— А теперь никто никуда не пойдёт.