Главы 4-6

4.

«Den Schiffer im kleinen Schiffe

Ergreift es mit wildem Weh;

Er schaut nicht die Felsenriffe,

Er schaut nur hinauf in die Höh’.

Пловца на лодочке малой

Дикой тоской полонит;

Забывая подводные скалы,

Он только наверх глядит…»[1]

(Генрих Гейне. Лорелея. Путевая книга «Летучего»).

Туман на реке не спеша рассеивался. Отдельные его клочья застряли в низинах у берегов. Тянуло сыростью, мокрой травой и лесом.

Лес покрывал собою все берега – высокие, утёсистые. Рейн петлял, извивался меж них точно змея. Вода сделалась шумная, говорливая, необузданная. Лодка так и неслась, раскачиваясь то туда, то сюда. Лодочники еле успевали править, огибая выступающие из воды камни.

Один лодочник из людей Видукинда – узколицый вестфальский сакс – всё время поглядывал на Евтихия. Наконец, не выдержал:

– Не моё это дело, герр миланец. Совсем не моё, – он налегал на левое весло, ведя лодку чуть ли не боком к течению. – Напрасно ты в тот день на мельнице, – он поколебался, – так рисковал.

– А я рисковал? – Евтихий переспросил. – Да?

Узколицый сакс только опустил веки.

– Я-то – крещёный сакс, – заметил он, управляясь с веслом. – Я-то – христианин добрый. Ну, а другие… язычники. Это страна саксов, герр миланец. Тут многие молятся лесным демонам, а ты в тот вечер ругал их веру.

На правом борту второй лодочник с дымчато-серыми как рейнский туман глазами тоже не вытерпел. Опасливо поглядывая на соседнюю лодку, где был Видукинд, сероглазый шёпотом зачастил Евтихию:

– Так оно столько крови тут пролилось, столько крови. Восстания, возмущения. Боже мой! Разоряли церкви, сжигали живьём священников.

– Кто же это бунтовал-то? – Евтихий видел, что лодочник непрестанно оглядывается на хозяйскую лодку.

– Так герцоги же, – сероглазый моргнул, – герцоги-язычники, они и бунтовали.

Лодку качнуло, и оба лодочника ухватились за вёсла. Река разгулялась. Рейн, бурля и играя, входил в поворот. Вода набрасывалась на скалистый берег, и лодку грозило швырнуть прямо к утёсу.

Узколицый сакс мрачно предупредил:

– Говорю же, герр миланец, тут Саксония. Тут иногда пропадают люди. Их похищают, герр миланец. Детей. А чаще молоденьких парней да девиц. Сам-то я таковых никого не знаю, но люди говорят… Люди говорят, что иногда – через много лет – они оттуда возвращаются.

– Откуда – оттуда? – Евтихий смотрел, как лодки впереди, кренясь, минуют скалу и входят в поворот Рейна.

Второй, сероглазый лодочник, возмутился:

– Откуда-откуда! Ну, оттуда же – из-под горы, с того света, из страны эльфов! Клянусь тебе, иноземец, тут не обходится без нечистой силы. Эльфы, чёрные эльфы так и бродят кругом по лесам.

Тут вмешался и рулевой. Он до сих пор насуплено молчал на корме.

– Глупости же! Ну и языки-то у вас обоих! Умные люди передают – это король Карл забирает нашу молодёжь на службу. Вон, из Гамельна всех молодых людей вывезли. Тысячами! Туда, к франкам. Чтобы наши бунтовать не могли. А к нам сюда франков привозят. Вон, гляди-ка, – он махнул рукой, – там река Майн впадает в Рейн, а на Майне франкская переправа построена – die Frankfurt!

– Не-ет, – сероглазый ему не поверил, – тут дело другое. Это – тысячами. А то внезапно и по одному… То другой король творит – der Elfkönig, король эльфов. Он появился, – сероглазый зашептал, – когда под Эресбургом срубили Ирминсул…

Первый лодочник сразу перебил:

– Думай, что говоришь! Ирминсул… – он замахнулся на сероглазого. – И не эльфовый король, если уж на то пошло, а ольховый. Der Erlkönig, король ольх – вот так говорят люди.

Сероглазый умолк и приналёг на весло.

Снова накренилась их лодка. Она едва не черпнула воды одним бортом. Рулевой на корме, вытянув шею, высматривал бурунчики над торчащими под водой скалами. Где-то шумел водопад, наверное, с одного из берегов Рейна срывался в воду ручей.

– Так всё же, die Erle или die Elfe – ольха или эльф? – Евтихий сдержал улыбку.

– Зря ты смеёшься, – узколицый посмотрел исподлобья. – Не моё это дело, герр миланец, ох, не моё. Но скажу тебе, что где ольха, там и нечистая сила. Сам не видел, но они тут водятся – и чёрные эльфы, и карлики. Вон на той горе, прямо над Рейном, живёт никса – речная дева. Слышишь? – он поднял палец и затаил дыхание.

Евтихий прислушался. Вдалеке журчала, падая со скалы в Рейн, вода.

– Lureln Ley, – загадочно произнёс узколицый, – шепчущая скала. Это она, никса. Она поёт песню.

Рулевой недовольно затряс головой:

– Не знаю, как у вас в Вестфалии, но у нас тут никаких песен, – он кисло сморщился. – Это старый сторожевой утёс.

– Сторожевой? – узколицый помотал головой. – Ну да, не спи, мол, будь на стороже. Опять же не моё дело, герр миланец, но никса заманивает пловцов и лодочников. Там на камнях под утёсом они гибнут один за другим.

– Люди сказывают, – сероглазый лодочник опустил весло и на мгновение задержал взгляд на скалах, – что когда-то она была простой девой. Но её жених то ли уплыл от неё, то ли сам потонул под этим утёсом. Вот она и ждёт его. Вся в золоте, и платье золотое, и волосы золотые, а она их расчёсывает золотым гребнем…

– Вот теперь всё понятно, – остановил Евтихий. – Ты, главное, будь на стороже, как советует твой товарищ. Ладно?

Их лодка вошла в поворот. Впереди раскрылось широкое русло, до этого заслонённое высоким берегом. На правом берегу поднялись поросшие мхом и бересклетом скалы. Серебряным звоном бился скрытый горой водопад. Его звон заглушал плеск бурунов на подводных камнях, а солнце слепило глаза лодочникам, золотом отсвечивая от вершины утёса.

– Так вот же она, дева шепчущей горы, видна воочию, – Евтихий приподнялся. – Лодочники! За теми камнями можно пристать к берегу. Мне надо осмотреть гору, была ли на ней сторожевая постройка.

Лодочники угрюмо насупились, но Евтихий сохранил на лице спокойствие. Лодка пристала к мелководью. Евтихий спрыгнул на берег.

– Дёрнуло же рассказать ему, – пробурчал кто-то из саксов.

– Ждите меня, – велел Евтихий.

У берега оказалась низина. Евтихий пересёк каменистую отмель, а за ней желтоватая тропка круто уходила в гору. Взбежав с террасы на террасу и раздвинув заросли можжевельника, Евтихий нашёл наполовину врытую в землю хижину. С вершины утёса открывалась лощина, заросшая бурьяном и вереском. За лощиной чернела саксонская деревня. Внизу серебрился Рейн с бурунами и подводными скалами.

Возле хижины выдал себя затоптанный костёр с ещё тёплой золой. А в овраге среди вереска спряталась девушка. Евтихий сделал вид, что не видит её, а просто стоит и рассматривает деревню саксов за вересковой лощиной.

– Имя-то как тебе будет, девица? – он негромко спросил, глядя в сторону и подражая вульгарной латыни. – Девица, по случайности, не Fräu von Lureln Ley будет?

– Лора я, – девушка поднялась. На ней было деревенское платье, а чёрные её волосы – вовсе не золотые – покрывал синий платок. – Только не девица я. Что тебе надо?

– Фрау будет селянка, нет? Фрау из этой деревни?

– Да, из этой. Мне надо идти, меня ждут.

Евтихий покачал головой: крестьянка врала. Не за чем селянке прятаться на утёсе в хижине и затаптывать костёр при появлении лодок.

– Дай мне пройти, – она деловито подобрала охапку хвороста и двинулась прямо на него. Он не стал загораживать дорогу. Только сказал ей вслед, когда пропустил её:

– Смотри у меня, добрая селянка! Там в лодке – самый строгий герцог Саксонии. Герцог подозревает, что ты ловишь крещёных парней и отдаёшь их чёрным эльфам, как отдали волкам ту бедняжку в красном капоте! – Евтихий почти не прятал улыбку.

Селянка обернулась и долго рассматривала его – иноземца в чужой одежде.

– Ты кто такой, странник? Ты что-то здесь потерял и чего-нибудь ищешь? Ты уверен, что тебе нужно это найти?

Для крестьянки из саксонской деревни её латинский выговор был слишком безупречным. Евтихий покачал головой.

– Нет, – он осторожно сказал, – пожалуй, я не совсем тот, кого ты ждёшь на этой горе, Лора. Бог даст – увидимся, Lora-in-Ley, Лора-на-Горе.

Он спустился вниз по желтоватой тропинке. Лодочники понуро ждали его, досадуя, что теперь отстанут от остальных лодок их герцога.

5.

«Карл (Великий Карл), 58 лет. Король салических франков с 16 лет, король италийских лангобардов с 22 лет. С 20 лет ведёт изнурительную войну с германскими саксами.

Аахен – новая зимняя резиденция короля Карла в нижнем течении Рейна.

Исаак (Ицхак) – личный секретарь и переводчик короля Карла, по происхождению из андалусских евреев, возраст неизвестен…»

(Из путевой книги «Летучего»).

В устах короля Карла латинский язык был абсолютно безупречен. Наверное, так говорили властители старых времён Юстиниан и Феодосий. А ещё король слыл ценителем музыки, особенно григорианских хоралов. Наверное, их напевы непревзойдённо звучали в этой новой аахенской капелле.

Здесь ещё пахло свежей извёсткой. Евтихий поднимал голову, и взгляд скользил по выбеленным стенам всё выше – до самых остроугольных сводов и узких стрельчатых окон. Зал капеллы – просторен и высок, он поражает чувства, но… Евтихий тщетно пытался найти хоть что-то родное. Красота капеллы Аахена была слишком холодна для него, византийца.

Он действительно желал служить великому королю Карлу. Но взгляд искал что-нибудь близкое – вот, свет падает на стены через цветные витражи, а витражи распадаются на разноцветные стёклышки. Это могло бы напоминать мозаику храмов Никеи – города, который когда-то пришлось покинуть…

Король Карл внезапно подошёл со спины. Евтихий не слышал, как он приблизился. Голос короля звучно раскатился эхом по капелле:

– Так как тебе мой город Аахен, миланец? Когда-то здесь отдыхали от ратных трудов римляне.

Голос Карла был необычайно тонок для крупного мужчины. Евтихий обернулся. Карл на целую голову был выше любого из своих подданных, был широк в плечах, крепок и даже чуть грузноват. У него мощные руки и мощные ноги. А вот голос – почти женский.

– Государь и великий король, – Евтихий склонил голову.

Позади короля стоял, опустив глаза в пол, его секретарь. Иногда он выхватывал из сумки на поясе чернильницу и табличку и что-то быстро-быстро записывал.

Все трое вышли из-под сводов капеллы – король, его секретарь и Евтихий. Евтихия неприятно поразила скученность королевских построек. В Аахене не было ни широких римских площадей для народных собраний, ни мостовых, ни просторных улиц. Вокруг двора капеллы теснились королевские конюшни, покои, кухня, помещения для охраны, для слуг – и всё.

Король приостановился, запустил толстые, стёртые до мозолей пальцы себе в бороду. В бороде, как и по всей голове, блестела седина.

– Я здесь бываю зимой, – медленно сказал король. – А теперь первый раз задержался на лето. Думаю перевезти сюда семью. Им здесь понравится.

Королю было под шестьдесят. У него был уже пятый брак. У Карла – трое взрослых сыновей и малолетние дочери.

– Ну да, хорошо бы их перевезти, – вслух размышлял король. – Но королева больна. Переезд для неё вреден… Евтихий, я знаю, откуда ты родом и чем занимаешься.

– Точно так, государь, – Евтихий не возражал, а секретарь короля быстро писал, царапая скрипучим пером по листику пергамента.

– Тебя уважают люди разных общин, и ты оказывал им необходимые… услуги, – король многозначительно помолчал и добавил: – Ты делаешь своё дело один. Но безопаснее не оставаться одному, а быть чьим-то слугой. Вот, мой секретарь Исаак, он – еврей, а служит мне, христианскому королю. Я и сам – слуга единой христианской церкви. Ты… тоже христианин. Точно так? – Карл усмехнулся в бороду.

Евтихий не стал подтверждать очевидное. Карл выслушал его молчание и удовлетворённо поднял брови.

– Его святейшество… – обронил Евтихий.

– Его святейшество, – сразу перебил Карл, – направил тебя служить мне.

– Его святейшество папа Лев, – настаивал Евтихий, – говорил мне об Агасфере…

– Да-да, – торопясь, перебил Карл.

А перо еврея Исаака вдруг застыло, и с кончика пера стекла на лист чернильная капля, но секретарь не воспроизвёл ни строчки.

– Миланец, ты разыскиваешь пропавших людей, – король оценивающе прищурил глаза. – А ты слышал, о чём говорят в области саксов? Там бесследно пропадают селяне. Вот и разыщи-ка мне… ольхового короля. Или нет, не так. Ну, ты слышал слухи о каких-то эльфах, о выходцах из лесу? В общем, поезжай туда, Евтихий, поезжай и делай своё дело. Тогда, как говорит святейший папа, обстоятельства лягут благоприятным образом.

Секретарь короля, наконец, поднял лицо, и Евтихий рассмотрел его чёрные глаза и длинные еврейские локоны.

Король Карл продолжал:

– Встретишь ольхового царя – разберись. Выбери сам подходящие средства. Их много – виселица, плеть, уговоры, кропление святой водой и окуривание ладаном, если он, всё-таки, бесплотный дух. Я хочу покоя и мира для моей державы!

Король отошёл от него, медленно пересекая усыпанную песком площадь. Евтихий хотел следовать за ним, но Карл рукой остановил его:

– К вечеру будь у меня, миланец! А сейчас мне необходимо соснуть пару часов. Видишь ли, я стал плохо спать по ночам из-за моей подагры.

Король действительно немного хромал. Но, отогнав кивком головы стражу, король сам распахнул тяжёлую дубовую дверь. Он ещё сохранял былую могучую силу. На пороге он обернулся к Евтихию и звучно – словно желая, чтобы услышали многие – сказал:

– А про вечного жида Агасфера всё, что велел узнать папа, узнай! Да-да, узнай. А ольхового царя найди, – и король вдруг добавил потише, как будто только сейчас это придумал: – А не умеет ли он исцелять больных королев, как ты думаешь?

– Ольховый царь или Агасфер, государь?

Король не ответил. Не хлопая, закрыл за собой дверь.

Секретарь Исаак застыл с зажатыми в руке табличкой и чернильницей, но опять не написал ни слова. На его лбу, кажется, выступили бисеринки пота, хотя день был прохладный. Очнувшись, он быстро вытер лоб тыльной стороной ладони и убрал письменные приборы. Подскочил к Евтихию и стал виться вокруг него, приговаривая:

– О, комит Евтихий, почтенный комит Евтихий! Так ты видел папу? Видел самого папу, римского господина, и он сказал тебе…? Папа сказал тебе…? – Исаак пытливо заглядывал Евтихию в глаза.

Ему что-то хотелось выведать. Евтихий позволил увести себя с площади буквально за плечи. Исаак не переставая говорил:

– А кто же, почтеннейший комит, кто тебя так осчастливил, что пригласил к самому папе? К римскому господину и нашему покровителю? – Исаак, торопясь, распахнул перед ним дверь, но суетливо заслонял её собою.

– Меня позвал один добрый пожилой человек, старейшина Медиоланской общины евреев, – Евтихий увидел, как Исаак расширил глаза, и тогда осторожно продолжил: – Этот почтенный старик полагает, что можно наперёд знать будущее. Да, Исаак? Как некий Скиталец и Прорицатель. Да, Исаак, ведь я могу пройти?

Сжав губы и несколько сузив глаза, Евтихий наблюдал за секретарём Карла. Тот, спохватившись, ахнул и метнулся в сторону, уступая дорогу:

– Ах, конечно, почтенный комит, ты так устал на службе у самого короля Карла! Тебе нужен отдых, хороший сон и ужин. Лучший ужин, комит Евтихий! У великого короля Карла – лучшие повара! – он захлопал в ладоши и выкрикнул: – Якоб, Якоб! Скорее сюда, Якоб!

Во двор из кухни выскочил молодой человек лет семнадцати – подмастерье повара. У него уродливо кривились плечи – последствие перелома – и был непропорционально большой нос, тоже год или два назад перебитый. Евтихий страдальчески сморщил лоб:

– Что с юношей? Я служил в легионах и разбираюсь в ранениях и травмах. Мальчик не просто подрался, он упал с большой высоты. Верно? – Евтихий внимательно изучал Исаака.

Тот досадливо засуетился:

– Мальчик – непревзойдённый повар, он знает все самые лучшие приправы. Якоб! Приготовь самый лучший ужин для нашего господина! Комита Евтихия принимал сам их римский папа по просьбе нашего миланского цадика. Ты понял, ты всё слышал? Беги же, беги скорее! Надо срочно дать знать, что требуется приготовить.

Молодой повар закивал и ринулся со всех ног, но мимо кухни.

– Он за цесарками, за лучшими на всём Рейне цесарками, – быстро пояснил Исаак, хотя Евтихий ничего не спрашивал.

– Юноша совсем не говорит? – посочувствовал Евтихий.

– А?

Исаак всё ещё держал дверь открытой. Он никак не мог дождаться, когда же Евтихий уйдёт в отведённые покои.

– Нет-нет, он совсем не говорит. Ни по-латыни, ни по-франкски. Но меня он понимает, хорошо понимает, – было похоже, что Исаак пытается заговорить Евтихия. – Мы с ним не говорим даже по-еврейски, потому что он – ашкеназ, то есть еврей запада, а я – сефард, то есть еврей востока, мои предки из Египта, а он – из городов Рейна. У нас общий язык, да-да, но разное произношение, совсем разное. Порою нам легче писать друг другу на табличках, чем говорить, да-да…

Исаак силился увести Евтихия со двора. Евтихий, наконец, уступил, но заметил, что молодой Якоб вертится возле конюшен. Он был уже без поварского колпака, но и по-прежнему без цесарок.

6.

«Миссией королевских посланцев именовался при Карле следственно-наблюдательный орган. Это правда. В него входили духовные и светские лица с полномочиями суда по особым делам и надзора за местными графами. Это тоже сущая правда…»

(Из путевой книги «Летучего»).

В покои короля Карла Евтихий вошёл в назначенный час, но встретил его только один из сыновей Карла.

– Отец с минуты на минуту будет здесь, – королевский сын разговаривал на вульгарной латыни, как говорят галлы на западе франкских земель: чуть в нос и проглатывая окончания. – Ты хочешь служить моему отцу?

– Да, государь Людовик, – Евтихий узнал его.

Людовику, или Людвигу, Аквитанскому королю и младшему сыну Карла, было около двадцати лет. Ему на плечи падали светлые как у отца волосы, и рукой он оглаживал пшеничные усы, которыми, наверное, очень гордился.

Или же он прикрывал рот ладонью, чтобы его не услышали посторонние.

– Надеюсь, ты верно послужишь отцу, медиоланец, о тебе так много говорят. Но ежели отец будет занят судьбами государства настолько, что… – юный король запада замолчал.

– Государь Людовик? – переспросил Евтихий.

– …что не посмотрит на судьбы людей. Иными словами, ежели кому-нибудь понадобится помощь христианского короля… и благочестивого рыцаря…

Евтихий поклонился опять. Видимо, молодой король ещё не растратил юношеские порывы.

– Спасибо, благочестивый государь, – Евтихий слегка улыбнулся.

Сзади раздались тяжёлые шаги. Вошёл Карл – огромный, широкоплечий. Он сразу занял собой всю комнату, а его молодой сын словно растворился.

– Хлодвиг, ты тоже здесь? – у Карла восточный германский выговор, он произносит «Людвиг» как «Хлодвиг».

За Карлом проскользнул в комнату его секретарь с чернилами. Исаак не поднимал глаз и не смотрел на Евтихия.

– Я принял решение, – сообщил король. – Я направляю за Рейн особую миссию, – он тяжеловато опустился за стол, где секретарь раскладывал письменные приборы. – Миссию моих собственных полномочных посланцев, – король перевёл дух, оглаживая полуседую бороду. – В миссии войдёшь ты, Евтихий, и ещё три человека, которым я доверяю, – он подхватил со стола перо и грубо сжал его в пальцах. – Миссия, с правом расследовать, судить и отстранять от власти лиц, которых назначили мои графы.

Ткнув кончиком пера в чернила, король Карл со скрипом стал выводить подпись. Его рука была тяжела, пальцы грубы и толсты, все в застарелых мозолях. Таким рукам до сих пор удобнее держать тридцатифунтовый меч или конскую узду, чем тонкое пёрышко. Перо расщепилось, чернила растеклись, но подпись «Karolus» была поставлена.

– Scheiße! – выругался король.

Всё-таки, он был германец – варвар по крови, а не римлянин.

– Миссию направляю в Эресбург, на юг страны саксов-анграриев, в сердце земли Саксонии. Когда-то лет тридцать тому назад, нет… меньше, без двух лет тридцать назад я нанёс туда первый удар по саксам.

Король Карл поднялся – стол заскрипел, когда этот великан опёрся на него обеими руками. Евтихий почтительно отступил, давая королю простор.

– Ступай вон туда! – приказал король. – Там в галерее ждут остальные посланцы.

Секретарь короля глазами показал, что следует идти направо, к лестнице. Внизу Евтихия ожидал саксонский герцог Видукинд и с ним два монаха в коричневых рясах с капюшонами. В галерею выходили балконы верхнего этажа, и король Карл наблюдал с одного из них, грузно опершись на перила.

– Герцог Энгернский – правитель тех самых земель, – с балкона сказал Карл. – Обычно я не назначаю моих графов и герцогов в мои же миссии. Но этот случай особый. Особый, я говорю, – высокий голос короля визгливо пронёсся над галереей.

Два аббата стояли, склонив головы, а герцог Видукинд лениво шагнул навстречу Евтихию:

– Ты рад нашей новой встрече?

– Несомненно, герцог. Я рад.

Видукинд, не мигая, смотрел на Евтихия круглыми глазами. Не торопясь, он представил двух других посланцев:

– Это брат голландец, а это брат ломбардец. Можешь так их и называть.

Из этих двоих брат голландец был повыше ростом, но поуже в плечах, суховат и худощав. Он снял с головы капюшон. Его выбритую тонзуру окружали рыжеватые льняные волосы, а его щёки и подбородок обтягивала синеватая выбритая кожа. Брат ломбардец, напротив, был плотен и коренаст. Он выглядывал из-под капюшона карими глазами и запускал пальцы в тёмную бороду.

– Нас же четверо, – Евтихий поднял глаза к королю Карлу. – Миссия принимает решения большинством голосов, а нас – четверо. Как быть при равенстве мнений?

Король молчал. Герцог Видукинд исподлобья изучал Евтихия.

[1] Перевод А.Блока.