Главы 20-21

20.

«Буттадей, Buttadeo, что значит «Ударивший Бога» – второе имя вечного странника Агасфера. Имя сохранилось в итальянских преданиях, но любопытно, что рассказ о его преступлении и проклятии из фольклора исчез. Буттадей раскаялся и стал добрым волшебником, выручающим из беды несчастных.

Так ли всё было? Нет, не совсем так. Или совсем не так…»

(Легенда о Буттадее. Путевая книга «Летучего»).

Шорох пролетел по дубам: это пробежал ветер, а в овраге, что рядом с лесом, зашевелились тени от деревьев. Видукинд, герцог Энгернский, не сводил глаз с пересекающей Рейн лодки и с сидящего в ней чернобородого Прорицателя.

– Скиталец, der schwarze Spielmann, это всё-таки был ты. Как же я не узнал тебя ещё на мельнице! Сколько лет? Твоя борода, эта твоя проклятая чёрная бородища сбила меня с толку. Я бы схватил тебя ещё там, под Бахарахом. А ведь раньше ты был безбород, Вечный Скиталец! Что ж так – стареешь?

Сходя на берег, Евтихий выдержал тяжёлый взгляд Видукинда. Герцог глядел сумрачно: под отёкшими круглыми глазами у него чернели тени.

– Что смотришь на меня и не опускаешь глаз, миланец? Ненавидишь?

За плечами Видукинда – вдоль леса и по оврагам – чернели шерстяные котты его воинов-саксов. Пешие и конные воины, рядовые и знать. Кнехты опирались на топоры, вечное оружие германских варваров. Избранные аристократы держали руки на рукоятках мечей.

Стоял сентябрь. У Евтихия учащённо билось сердце. Он поднимался на борт корабля ещё в августе, теперь же – сентябрь. Следующее новолуние. Двадцать девять дней улетели в небытие.

За этот срок Видукинд разыскал на берегу Рейна стоянку гадателей, окружил и занял её. Гадатели сидели теперь на земле и жались к обломкам своих кибиток. Мужчины и женщины – отдельно. Дети – особой кучкой в оврагах. Всё как в прошлый раз, как в том лесу. А вокруг – всадники, кнехты, отточенные топоры и мечи.

За их спинами маялись в цепях и колодках узники Эресбурга с серыми как камень лицами. Там среди них – и Лора Лей. Евтихий отыскал её взглядом, едва вышел из лодки Скитальца.

На склоне высокого берега – в пятнадцати саженях от Рейна – были привязаны к столбам старая Мэб, Тал Иесин и пастух Петер-Рип. Их фигуры были обложены сухим валежником, а рядом стояли саксы Видукинда с зажжёнными факелами. В глазах Тала Иесина Евтихий вдруг увидал слёзы: честный Томаш беспрерывно повторял две своих строчки:

Я знаю золото. Оно сияет, о Мэб, как твои косы,

Сияет, искрится. Но твои косы – ярче.

– Зачем я тебе, Видукинд? – послышался голос. Скиталец не выходил из лодки, он опирался на весло, уткнув его в днище и тяжело на него навалившись.

– Эх, вечный Скиталец, – герцог с лицемерием вздохнул, – кончились твои никчёмные странствия. Я предлагаю тебе размен: вот, я отпущу твой народ на все четыре стороны, а ты останешься в моём замке моим вечным гостем.

– Да зачем же я тебе? Для чего? – не выдержал Прорицатель.

– О! Кто владеет будущим – владеет и настоящим. Твой дар, Агашферош! Не отрекайся от него. Разве ты не способен прорицать, что произойдёт завтра? Ты повидал восемь веков и видел, как сменялись народы и троны! Мне нужен твой опыт, твоя наблюдательность, твой навык обобщать и предугадывать. Молчишь?

Скиталец положил весло и тихо сошёл на берег. Лодка закачалась, Рейн плескался и бился о песок, словно хотел удержать Скитальца.

– Выбор за тобой, – поторопил герцог, а саксы ближе поднесли огонь к валежнику. Рип из Винкля закрыл глаза, а старая Мэб усмехнулась. – Я всех отпущу! – пообещал Видукинд.

К Скитальцу опасливо приблизился кнехт с пеньковой верёвкой. Прорицатель с болью протянул ему скрещенные руки:

– Эх, Евтихий, Евтихий… – выговорил он. – Что же ты подвёл меня? Так обманул. Как же я ошибся! Или… или неужто ошибся Тот, Кто подарил мне особую жизнь? – в глазах Прорицателя мелькнуло смятение.

– О-о, вот о чём вы проговорили целых два новолуния, – протянул Видукинд, пока Агасферу вязали руки. – Я о таких вещах не задумывался. Ты хочешь сказать, Агашферош, что Тот, Кто был распят, не так проницателен, как мой старый германский бог Ирмин, владыка Ирминсула? Крепче вяжите его! Агашферош, теперь по новолуниям ты будешь возникать в подвалах моего замка. Евтихий их повидал – там хорошие помещения, не так ли?

Евтихий хотел отойти от реки, подняться по берегу вверх, но воины с топорами заступили дорогу. От леса и оврагов к Видукинду подъехали конные саксы-аристократы, вожди вестфальских и энгернских областей. Видукинду подвели коня, и он тяжеловато поднялся в седло.

– Герцог! – окликнул Евтихий. – А ты опять ведёшь саксов к бунту и неповиновению!

– Мне выпала сегодня руна Tod, то есть «смерть», – неожиданно сказал Видукинд. – Но сильные люди зовут эту руну – руной Тюра, бога войны. Для сакса нет ничего почётнее той жизни, миланец, что кончается смертью в бою. Но тебе этого не понять, ты же – варвар.

Скитальца уводили прочь, но он на ходу обернулся:

– До чего же я дожил за эти восемь веков! Что я услышал! Германский дикарь и язычник зовёт варваром православного римлянина. Как низко пал мир!

– Слышишь меня! – взвился Видукинд, крича то ли Евтихию, то ли Агасферу: – Я – сакс! А это – земля саксов! – конь под герцогом дико перебирал копытами. – Провидение избрало меня, чтобы дать саксам почёт и власть! Не будет чести ни полукровкам-франкам, ни изнеженным римлянам, ни продажным грекам. Только саксам!

– Воображаешь, что дар пленного Агасфера тебе в этом поможет? – бросил Евтихий.

– Мне выпала руна Tod, то есть «смерть», – тихо повторил Видукинд, герцог Энгернский.

Над лесом и со стороны оврагов запели трубы. Саксы заволновались, их герцоги и вожди вытягивали шеи, вглядываясь с сёдел. Послышался конский топот и звон железа. Над холмами справа и слева, выше и ниже по Рейну, появились знамёна. Пришпоривая коней, к Видукинду бросились вестовые:

– Это франки! Франки идут!

– Как – сам король Карл? – Видукинд побледнел лицом и еле смог сдержать взбунтовавшегося коня.

– Это сын короля Карла. Ты слышишь, Видукинд?!

Выше и ниже по Рейну армия франков занимала сопки, утёсы, возвышенности. Конница текла вдоль оврагов к лесу. Франкская пехота зажимала саксов справа и слева. Флажки вились на ветру. Герольды перекликались трубами. В долине между лесом и берегом Рейна развернулось знамя аквитанского короля.

– Это наш последний шанс, – прошептал Видукинд. – Погибнуть с мечом в руке либо возродить гордость саксов! – Видукинд выкрикнул. – Саксы! Духи наших предков… – он куда-то указывал кожаной перчаткой, но голос его звучал глухо.

– Нет, Видукинд, нет, – сказал один из вестфальских герцогов – старый и со шрамом на лице. – Это будет вторая Верденская резня. Всё как тогда, Видукинд. Как шестнадцать лет назад.

– Ты завёл нас в ловушку, Видукинд! – подскочил, еле себя сдерживая, другой герцог – молодой, но с поседевшими усами. – Под Верденом король Карл срубил головы лучшим из саксов, а ты – ты просто скрылся! Ты хочешь сделать так и сейчас?!

С высот и холмов франкская армия медленно стекала, тесня с трёх сторон саксов. Саксы сбились в кучу и, не дожидаясь приказа, складывали оружие.

– Может быть, – глядя в никуда, выговорил Видукинд, – мне снова выпадет руна Sieg, и тогда все саксы по зову духа предков воскликнут мне Heile! Heile dir, Widukind!

– Слава Великому королю Карлу! Слава Благочестивому Людовику! – выкрикивали сотни глоток саксонских аристократов и кнехтов. И ещё сотни голосов это подхватывали:

– Hoch dem Große könig Karl! Hoch dem Fromme könig Hlodwig!

Видукинд медленно разжал ладонь. На землю посыпались руны – чёрные, заботливо вычерченные значки на белых кленовых дощечках. Самую последнюю он успел зажать пальцами.

– О, это – руна Naudiz, «нужда». Знаешь, она похожа на косой крест. Наверное, ты победил, Евтихий.

– Эй, Видукинд…

Кто-то тихо окликнул герцога, тот обернулся. У столбов, где были привязаны пленные, стоял Прорицатель со связанными руками. Видукинд сделал знак, и саксы бросились освобождать гадателей.

Колодки разбили. Под треск и стук к Рейну вышли герольды короля Людовика. Саксонские герцоги спешились и обнажили головы. Верхом на сером жеребце появился сам молодой правитель. Герцог Видукинд, ни на кого не глядя, первым поцеловал ему руку. А Людовик отыскал взглядом Евтихия и, протянув к нему руку ладонью вверх, поманил.

Евтихий, подойдя, прижал руку короля ко лбу и встал на одно колено.

– Государь, princeps, – произнёс он. – Rex servit verbo, rex justus est![1]

Людовик, сидя в седле, заулыбался. Юному королю было приятно оказаться столь благородным.

– Ты всё знал, – тихо прошептал Видукинд, герцог Энгернский. – Миланец, ты всё знал с самого начала. Скажи, когда ты это подстроил…

Евтихий резко качнул головой:

– Я не раскрываю приёмов моей работы.

– Ну да, ну да, – Видукинд глядел на него во все глаза. – Я же дал тебе уйти из Эресбурга, я чувствовал, что ты приведёшь меня к Агасферу. А ты… ты же всё понял, понял, что я буду торговать схваченными бродягами. И ты… перехитрил меня.

– Нет. Я просто рассчитывал на человеческую совесть.

– Перехитрил… Ты сообразил, что я буду искать Агасфера по скопищу бродяг на Рейне. Ты занял его разговорами на два новолуния, а мне дал целый месяц на поиски. Я думал, что я взял Агасфера в ловушку, а ловушка захлопнулась за мной. Перехитрил меня?

– Нет.

– Я так надеялся на короля Карла, на его безразличие к этим оборванцам. Я ожидал, что король прогонит тебя.

– Так и случилось, ты был прав. Но младший король так хотел подвигов, как в молодости их хотел ты, Видукинд.

Герцог хрустнул стиснутыми пальцами. В его кулаке разломалась надвое руна Naudiz.

– Всё, – он выронил её обломки. – У меня больше нет руны «нужда». Зато есть сразу две руны «победа»! Их снова двадцать четыре. Снова двадцать четыре…

Странно ссутулившись и отчего-то шаркая ногами, Видукинд побрёл от него, приговаривая:

– Их двадцать четыре…

– Их очень много, очень много, и все как один голодны. Все оборванцы! – чиновник аквитанского короля осматривал столпившихся гуртом гадателей. – К тому же ни один не говорит прилично ни на одном из культурных языков. Дикари, варвары. Что мне с ними делать?

– Отпусти этот народ, – тихо попросил Евтихий. – Пусть идут, куда глядят их глаза. Кажется, они видят в этом свободу от подлостей, измен и предательств.

Прорицатель вместе с Мэб, Тангейзером, Рипом из Винкля, Лорой Лей и Якобом сыном Якоба спустился к берегу, к своей лодке. Скиталец на ходу тихо говорил, словно советовался с близкими:

– Я назову мой новый корабль – «Der Flüchtig», «Летучий». В память об этом дне, когда мы улетели как птицы из клеток. Рип поведёт его, а я стану писать его путевую книгу.

Бродяги-гадатели теснились к самому берегу, к рейнской воде. Их часть уже сегодня возьмёт на борт «Летучий», а остальные пойдут берегом, пока их не встретят другие корабли фризов – легкие и быстроходные.

К Евтихию подошли брат голландец и брат ломбардец. До этого они стояли где-то в свите Видукинда – наверное, сразу за разбитыми кибитками бродяг и прорицателей.

– Вот, как счастливо и как красиво всё заканчивается, – обронил брат голландец, откидывая с головы монашеский капюшон и подставляя ветру светлые волосы. – Скажи мне, герр миланец, где та страна, которая их примет? Где та страна, где не повторятся снова и снова их беды? А?

Евтихий лишь подавил в себе вздох и не ответил.

– Послушай-ка, – брат ломбардец вдруг деловито всунул руки в рукава рясы – одну в рукав другой. – Я же тебе не враг, Евтихий. Вот и ему тоже не враг, – он бородой указал на Прорицателя. – Да-да, и наш патриций Никифор ему не враг. Пускай корабли Скитальца идут теперь в Византию, там и найдут приют все гадатели, именем патриция Никифора Геника. Иди, иди, передай ему!

Это было весьма неожиданно. Евтихий с мгновение помедлил. Благодарность блеснула в его глазах:

– Эх, хоть какое-то доброе дело – именем этой хитрой лисицы…

Он быстро спустился к воде, к Прорицателю. А тот шагнул навстречу, ухватил Евтихия за плечи и зашептал сбивчиво:

– Я всё слышал… Миланец, миланец! Ты всё-таки спас мой народ, – борода Чернобородого ходила вверх и вниз, а в уголках его глаз, кажется, мелькнули слёзы. – Помнишь, ты вдруг сказал, что я изменился? Гляди: в это новолуние в моей бороде родилась седина. Я поседел за эти часы, миланец! – сорокапятилетний бородатый мужчина с лицом перса и выговором египтянина растерянно улыбался как мальчишка.

– Коли уж ты – Прорицатель, – прощаясь, вспомнил Евтихий, – то скажи… Папа римский велел мне узнать…

– О-о! – Скиталец хохотнул. – Постой, дай Гадателю угадать: и римский папа, и добрый король Карл, и все константинопольские чиновники желают узнать, кто станет следующим императором, – смеясь, он потёр руки.

– Если ты такой Прорицатель, что знаешь вопрос, то дай и ответ.

Скиталец обнажил зубы, и лучики солнца как искры блеснули в его зрачках:

– Ладно же. Так слушай и передай им слово в слово. Всем, кто тебя спрашивает, имя будущего императора уже известно. Да-да. Они его знают.

Вскоре корабль с золочёной статуей Фрау Гольды закачался на волнах Рейна. «Der Flüchtig» уходил вниз по реке, к морю, а Рейн от седых облаков над ним казался совсем-совсем старым. Он тихо, словно шепча, плескался водой о берег. Герцог Видукинд, сцепив на груди руки, смотрел кораблю вслед со стойким недоверием на упрямом саксонском лице.

– Чего-то я в судьбах мира не понял, – говорил он. – Все свободны и все отпущены, не понимаю… Уйду-ка тогда и я, запрусь в четырёх стенах. Вот, выстрою у себя в Корвее, в самой сердцевине герцогства, огромный монастырь, аббатство. Там и закроюсь до конца дней. Да, решено. Закроюсь в монастыре.

А Рейн уносил на своих водах рассказанную, но никем так и не пойманную тайну.

21.

«…В городе Риме в тот год справлялись торжества в честь великого Юбилея. Это сущая правда. В конце 800-го года в Вечный Город съехалась высшая знать со всего христианского мира. И это всё правда. В тот день служилась великая месса…»

(Из путевой книги «Летучего»).

В то утро многие догадывались, что должно произойти нечто особое. Суть предстоящего события хранилась в строжайшей тайне, а в городе Риме в соборе Святого Петра служилась праздничная месса. Праздновалось восьмисотое Рождество Христа – Рождество Того, Кто некогда подарил особую судьбу юному Агашферошу.

Франкский король Карл вместе со всеми молился и звонким голосом тянул гимн Святого Рождества. У короля Карла был красивый высокий голос и, кажется, вполне достойный музыкальный слух.

Служил мессу сам папа Лев Третий. Из всех молящихся в храме судьбу Агасфера знали лишь трое – он сам, король и ещё один чужеземец. Римлянин, германец и грек. Клирики собора помогали папе Льву, упреждая каждое его движение. Они заботливо поддерживали понтифика под локоть с незрячей стороны.

Франкская и римская знать – варвары и аристократы – блистали роскошью одежд и бок о бок возносили хорал на роднящем их всех латинском наречии. Распри сегодня забыты. Франкский король официально прибыл в Рим для того, чтобы примирить всех со всеми: римского понтифика – с восставшими на него римлянами, римлян – с заносчивыми франками, франков – с величием Вечного Рима.

В конце Рождественской мессы папа Лев Третий неожиданно приступил к франкскому королю Карлу и мягко, бережно, почти что любовно вывел его к алтарю. Клирики незамедлительно вынесли корону. Карл сердито затряс головой, в удивлении поднял брови и даже возмущённо заслонился руками. Варварский король так убедительно отказывался от коронации, что соборные римские служки едва не унесли корону обратно. Но понтифик Лев всё же поднял венец обеими руками и, наконец, возложил его на голову Карла.

Все римляне и франки, все аристократы и варвары в изумлении выдохнули единым возгласом:

– Да здравствует и побеждает Карл Август, Богом венчанный великий и миротворящий Римский Император!

По собору разлилось общее ликование. Хор запел благодарственный гимн. Римляне и франки выкрикивали:

– Gloria imperatori orbis Romanorum! Слава императору Римского мира!

У северной колоннады стояли послы константинопольской императрицы Ирины. У них в недоумении вытягивались лица. Столбняк, временно их охвативший, сменялся выражением крайнего ужаса и потрясения.

– Это конец, – тихо сказал за всех Евтихий. – Двух императоров в одном мире быть не может.

Для теряющего свой вес Константинополя это означало неминуемую гибель. Либо неизбежную вечную и нескончаемую войну с Римом.

А вновь коронованный император христианского мира медленно двигался по центральному нефу собора к выходу на площадь.

– Gloria imperatori Romanorum! Gloria imperatori Romanorum!

– Кабы я заранее знал, что ты такое замыслил, о святейший папа Лев, – император Карл показно прижимал руку к самому сердцу, – я бы, грешный, пропустил сегодняшнюю мессу и не пришёл бы на праздничную службу! Клянусь, клянусь… – он проходил мимо послов и гостей из Византии и прижимал к сердцу уже сразу обе руки: – Не я. Стечение обстоятельств. Обстоятельства расположились таким образом.

Императорская корона крепко сидела на его челе. Послы и гости из царственной Византии демонстративно покидали собор, уходя через главные двери на площадь. Евтихий покинул римский собор вместе с ними.

На краю площади Святого Петра возле самого сада – серого, с облетевшей листвой – стояли брат голландец и брат ломбардец. Бывшие члены бывшей королевской миссии. Из-за бедности одежд братьев аббатов не допустили в блистающий роскошью собор.

– С Рождеством, братья, с Рождеством, – Евтихий обнялся с ними обоими.

– Случилось то, что все ожидали. Верно? – брат голландец вопросительно поднял белёсые брови. – Гляжу, это основательно испортило праздник твоим соотечественникам.

Евтихий сжал губы в тонкую нить и не ответил. Брат голландец тактично переменил тему:

– А миновало уже три новолуния. Или четыре? Я что-то сбился. Наверное, Скиталец и его корабли вышли из моей родной Голландии в северное море.

Здесь подскочил на месте брат ломбардец и горячо зашептал, прикрывая полой рясы кипу пергаментных листов:

– Комит Евтихий, комит Евтихий, со мной весь архив нашей миссии, мы с братом голландцем еле-еле достали его. Допросы, жалобы, доносы селян, записи следствия, показания схваченных, – он заговорщицки подмигивал. – Тут и про Рипа из Винкля, и про Лору-на-Горе, и про Томаша Тангейзера. Даже про того поварёнка, – брат ломбардец в возбуждении суетился.

– Герр Евтихий, всё это следует немедленно сжечь, – брат голландец сурово надвинул на лицо капюшон. – Покуда остаются эти бумаги, Скитальцу и его народу не будет покоя. По ним станут искать его близких и даже их родственников. Прорицателя вынудят время от времени являться и служить чьей-то корысти и властолюбию.

Евтихий в раздумье принял у брата ломбардца тёмные, измятые листы и тут же, на декабрьском ветру, стал перетасовывать их, разделяя на разные стопки.

– Нельзя их сжигать ни в коем случае, – Евтихий хмурился, перечитывая некоторые из них. – Сожжённые бумаги порождают слухи и домыслы. А домыслы навредят Скитальцу больше, чем самая невероятная правда.

– Что же делать? – брат ломбардец даже испугался.

– Вот, я поделил на части каждый материал архива. Ни одного дела нет теперь полностью. Братья, развезите бумаги по отдалённым монастырям и сберегите их в самых глубоких архивах вперемежку с бумагами из других дел. Вот так – без имён, без дат, бессвязно и перепутано.

– Хм, – понял брат голландец, – ты советуешь так расположить обстоятельства, чтобы истина превратилась в легенду… Давай-ка сюда!

Вдвоём с братом голландцем они принялись запихивать перепутанные листы под рясы.

В этот час из собора стали выходить те, кто праздновал коронацию императора Карла. Появился и сам Великий Карл. Вышедшие прежде времени византийцы неохотно возвращались к дверям собора и по одному подходили к Карлу, чтобы подчёркнуто поздравить его лишь с днём Рождества.

– Я вынужден подойти и вместе с ними поздравить Карла. Прощайте, братья, – Евтихий простился с братом ломбардцем и с братом голландцем.

Он подошёл к разряженным сеньорам. Сверкали золотом их украшения, шелестела парча. Карл – высокий и крупный человек – высматривал Евтихия поверх голов знати. Увидал его, поманил рукой в алой перчатке.

– Тебе – моя благодарность, миланец! Это твоя заслуга, Евтихий Медиоланский, – император Карл улыбался так открыто и простодушно, что Евтихий готов был поверить в его искренность. – Ты помог мне решиться на этот шаг. Ты сложил обстоятельства самым благоприятным для меня образом. Не так ли?

Франки и римляне восклицали «Gloria imperatori», понтифик Лев Третий от дверей храма осенял всех крестом – с левого плеча на правое, по западному церковному обряду. От собора отходили подавленные послы Константинополя и здравствующей императрицы Ирины.

– Миланец! Куда же ты? – окликнул Карл. Евтихий остался. – Не поприветствуешь меня, твоего императора, которому ты служишь?

На миг повисла тишина. Кто-то из франков спас положение, выкрикнув очередное «gloria» новому императору. Карл приблизился и, нарушая условности, взял Евтихия за плечо:

– Я – христианин! Как и ты. Из милосердия и человеколюбия я не стану брать Константинополь в осаду, – Карл произнёс это громко и сразу тихой скороговоркой добавил: – Твоя царица слаба и больна, и знаешь, что сделаю я, Карл-император? А я пошлю к ней сватов, ведь я – вдовец, и твоя царица – вдова. Ну, так что? Ты – крестник византийской царицы. Станешь ли крёстным братом моему крёстному сыну Видукинду?

Карл хитро подмигнул, а франки и саксы из его свиты выкрикнули на германский манер: «Hoch dem Große Kaiser Karl!» Карл улыбался, оглаживая бороду руками, а Евтихий позволил себе непринуждённо усмехнуться:

– Ты так великодушен, о мой король! – Евтихий улыбнулся одними глазами. – С Рождеством тебя, мой король, с Рождеством юбилейного года.

Евтихий назвал его не государем, а своим королём, как принято здесь. Карл это услышал и благосклонно опустил веки. Но Евтихий назвал его королём, а не императором. Это услышали все франки и римляне. На площади Святого Петра возле Евтихия образовалось свободное пространство…

……………………………………………………………………………………………………

Карл-император сдержал слово. Он направил к Ирине посольство о браке. Но Карл просчитался: временщики императрицы запретили Ирине отвечать согласием. Главный из временщиков, Никифор Геник, уверено тянул руки к власти. Стал ли Великий Карл после этого легче спать по ночам, осталось неизвестным.

Людовик, его сын, стал после отца императором. В вопросах чести он был столь щепетилен, что подданные вынудили его оставить престол. Сеньоры не терпят слишком благочестивых правителей.

Видукинд, саксонский герцог, неожиданно исчез из летописей. Говорили, что он в правду заперся в Корвейском аббатстве, сердце своих владений. Но монастырь он так и не выстроил – оставил это богоугодное дело потомкам. Евтихий позднее узнал, что лет через семь Видукинд Саксонский погиб в одном из сражений с норманнами.

Имена брата голландца и брата ломбардца остались неизвестны. В те годы по земле скиталось великое множество вот таких безымянных братьев-монахов. А папа Лев Третий здравствовал ещё долгие годы. Он строго хранил тайну Агасфера, и никто не узнал, пытался ли исповедаться ему кто-либо из спутников Прорицателя.

Загадочный народ «гадателей» в самом деле обрёл пристанище в пределах Византии, а после пустился странствовать по свету. Никто не ведает, откуда они пришли – из Персии, из Египта или из самой Индии. В греческих хрониках их, промышлявших мелким ремеслом, воровством и гаданием, называли просто и коротко – «tsigganoi» («цыгане»), то есть «гадатели».

Рип ван Винкль и Лора Лей, золотоволосая Мэб и её Тангейзер, бедный Якоб сын Якоба – их имена и судьбы рассыпались. Из обрывков старых бумаг и из путаных пересказов всплывали легенды то о волшебном поэте и королеве фей, то о заклятом морском капитане и проспавшем сто лет пастухе, то о несчастной красавице с чарующим голосом, звучащим над шепчущими водами Рейна.

Никто не связывал обрывки легенд воедино, поэтому следы Прорицателя и его спутников затерялись.

«Летучего» бессчетное число раз видели и в открытом море и у его берегов. Корабль из ничего возникал в новолуние и через день исчезал бесследно. Евтихий Медиоланский однажды видел этот корабль-призрак в море где-то у самого устья реки Рейн.

Видел ли его со своей палубы Прорицатель, осталось неизвестным. Седой Рейн навсегда сохранил эту маленькую тайну.

__________________

Максим Форост

[1] Король верен слову, король справедлив! (лат.)