Глава 8

В этом году весенние песни зазвучали рано.

Снег еще не стаял – лежал мокрыми шапками на крышах домов, скрывал двор. Лед на реке пошел трещинами, раскалывался от брошенного камня, но дальний лес все еще был тихим, белым, голые ветви тянулись к небу. Йи-Джен твердила себе: «До весны далеко», – но с каждым днем все громче звучала музыка на улицах города. Люди с гитарами и дудками собирались на площади, старые песни спорили с новыми, а потом сливались в единый поток. На фонтан – пока что сухой, безмолвный – повязали цветные веревки и ленты. Ветер трепал их, вздымал яркой волной над грязной мостовой и талым снегом.

Йи-Джен спрашивала у мамы: «Почему так рано?», но та смеялась, не понимая ее тревоги. Указывала на безоблачное небо и на юрких птиц, по утрам щебетавших в холодном саду. «Весна уже здесь! – говорила Милин и срывалась с места, кружила по залу, одурманенная преддверием праздника. – Ты уже придумала себе платье? Времени мало!»

Впервые в жизни Йи-Джен не хотела, чтобы растаял снег.

Дедушкин помощник теперь приходил чаще обычного. Сперва долго топал на крыльце – стряхивал снег и грязь. Йи-Джен научилась узнавать этот звук. Представляла себя лесным зверьком из рассказов Криджи, зверьком, помнящим поступь любого врага. Но не убегала в свою комнату, не таилась – шла навстречу, ждала в нижнем зале.

Следила, как дедушкин помощник входит в дом, вешает на крюк у двери плащ, отороченный темным мехом. Кивает служанке, расспрашивает Милин о делах и здоровье. С улыбкой смотрит на Йи-Джен, а в глазах у него притворное дружелюбие, липкое, как патока. Говорит какую-нибудь милую бессмыслицу, словно Йи-Джен еще совсем ребенок.

Каждый раз Йи-Джен сдерживалась, улыбалась в ответ и старалась выглядеть как можно глупее. «Через год или два она начнет взрослеть». Йи-Джен помнила эти слова и весь разговор, подслушанный осенней ночью. «Ритуал», – сказал тогда дедушка. И еще: «Раньше весны вряд ли кто-то к нам приедет». Но весна уже наступила, и помощник бывал у дедушки почти каждый день, они совещались о чем-то за закрытыми дверьми.

Снег исчез внезапно. Вечером еще лежал потемневшими буграми тут и там, а утром пропал, остались только звенящие ручьи и лужи, в которых отражалось чистой небо.

– Что вы такие хмурые? – спросила Милин у Йи-Джен и Криджи. – В такой день нельзя сидеть дома! Бегите скорей к реке, ищите первоцвет! А то все оборвут без вас!

Она вручила им корзины и почти силком вытолкала на улицу.

К реке они шли медленно, держась за руки. Кругом все журчало и искрилось, шумели ручьи, солнце слепило глаза, праздничные ленты на столбах и деревьях казались особенно яркими. Йи-Джен почувствовала, как против воли в груди рождается радость, кружится водоворотом. «Я что-нибудь придумаю, – решила Йи-Джен. – Придумаю прямо сегодня». Криджи крепче стиснул ее пальцы. Должно быть, понял без слов. С тех пор, как она рассказала ему про подслушанный разговор, Криджи внимательно, с опаской смотрел и на дедушку и на всех гостей дома.

– Зачем твоей маме первоцветы? – спросил Криджи. Йи-Джен поймала его взгляд, серьезный и темный.

– У нас так принято, – ответила она, и слова прозвучали тускло. Зачем этот обычай, зачем все обычаи в городе? – Весной дети собирают первоцветы, приносят домой. Это чтобы был хороший урожай и весь год был хорошим. Чем дольше не увянут цветы в вазе, тем лучше будет год.

Криджи кивнул, потом качнул головой. Будто хотел сказать: «Я понял, но мне это странно». Взглянул вперед, на темнеющую за рекой полосу леса, и проговорил:

– А у нас их собирают травники. Из первоцвета делают лекарство, а если долго варить, то можно сварить яд.

Йи-Джен вздрогнула, зашагала быстрее, увлекая Криджи за собой.

– Яд, – повторила она. – Может, и у нас кто-то варит яд.

Кто знает, какой ритуал готовят дедушка с помощником. Может быть, там будет яд, священные камни, заклинания на крови. Как в страшных легендах.

На берегу было безлюдно. Река поднялась высоко, неслась и бурлила. По топкому обрыву прохаживались черные птицы, выискивали что-то в земле. Увидев людей загалдели, захлопали крыльями, а потом все разом взмыли в воздух и полетели вверх по течению реки – темная вереница в голубом небе. Йи-Джен попыталась вспомнить, как их зовут, но не смогла. Эти птицы были мимолетными гостями города: появлялись на полдня или на день и вновь продолжали путь.

Где их дом, на севере, на юге? Йи-Джен не знала.

– Смотри, вон первоцветы! – показал Криджи.

Они росли над самой водой: белые звездочки на тонких, почти невидимых стеблях. Криджи подобрался к ним, и Йи-Джен в очередной раз подивилась легкости его шага, плавности движений. Она была уверена – стоит ей шагнуть вперед, и сапоги по щиколотку провалятся в грязь, но обувь Криджи осталась чистой. Йи-Джен осторожно двинулась к нему – след в след, как ходят лесные люди, и все же сама себе казалась неуклюжей.

Перебираясь от побега к побегу Криджи и Йи-Джен рвали цветы, пока не заполнили корзины почти доверху. Солнце начало клониться, первые облака тянулись у горизонта, день уже не казался праздничным и ярким. Йи-Джен поежилась.

И поняла, как далеко они отошли, охотясь на белые звездочки. По-прежнему виднелись ограды и стены домов вдалеке, но это была северная окраина города, куда Йи-Джен заходила редко.

Криджи взглянул на нее, снова понял без слов.

– Хочешь пойти туда? – спросил он.

Йи-Джен кивнула.

Они шли по улице, держась за руки, и Йи-Джен озиралась по сторонам не меньше, чем Криджи. Когда она была здесь в последний раз? Давно и, кажется, с отцом. Запомнила только дым, едкие запахи и людей, зазывавших отца в гости.

Трубы дымили и сейчас. Заборы здесь были низенькие, взрослому по пояс, и Йи-Джен заглядывала в каждый двор. То тут, то там у стен домов стояли печи – необычные, из яркого кирпича. Пламя плясало в них, трещало, а из высоких труб вырывались разноцветные клубы. На растяжках и веревках сушились мотки пряжи, за распахнутыми дверями виднелись рамы с основой будущих ковров, рогатины с недоплетенными амулетами и поясами.

Ткацкая окраина, вот как называлось это место.

– Кора ольхи, – сказал Криджи, и Йи-Джен обернулась. Он шел с закрытыми глазами, дышал глубоко. – Березовая зола, черника, соль, черная глина… и еще, что это за запах? Вот этот?

Он вскинул руку, словно пытаясь поймать дуновение, показать, – но Йи-Джен поняла и так. Она чувствовала только один запах – едкий, резкий запах серы. Не из-за него ли она забыла дорогу сюда?

– Йи-Джен! Чету! Не думал увидеть вас здесь!

Возле калитки стоял старик, приветственно махал рукой. Йи-Джен нахмурилась. Он был ей незнаком – невысокий, седой, в заляпанном краской фартуке. Морщины – следы смеха – от улыбки казались глубже, лучились в уголках глаз. Неприметный человек, таких в городе много. Наверняка приходил в гости к дедушке, а Йи-Джен позабыла.

– И с первоцветами, – продолжал старик. – Раз уж вы пошли этой дорогой, зайдите ко мне, я сплету вам браслеты на удачу.

Йи-Джен застыла, пытаясь понять, почему этот ткач так приветлив, почему не сторонится ее, как все горожане. За всю жизнь у нее было лишь два весенних браслета – простеньких, из белых и желтых ниток. Один сплела служанка, а другой – мама.

– Мне нечем за них заплатить, – сказал Йи-Джен.

– Я сплету их вам за два первоцвета, – улыбнулся старик.

«Он знаком с моим отцом, – вдруг поняла Йи-Джен. – Вот почему он такой добрый».

– От удачи нельзя отказываться, – тихо сказал Криджи.

Старик привел их в дом, усадил на скамью. Сам сел напротив, у низкого станка, – в руках замелькали нити, голубые, солнечные и фиалковые, как небо после заката. Мастерская казалась тесной – повсюду громоздились рамы с натянутой основой и пустые, прялки, гребни, корзины с мотками пряжи. И пахло здесь по-другому: влажной шерстью и чистым полотном, мыльным раствором и сухими цветами.

Йи-Джен поняла, что все еще держит Криджи за руку. Хотела разжать пальцы – взрослые не должны ничего знать – но Криджи смотрел сейчас так мечтательно, без боязни и сомнений, что она лишь крепче стиснула его ладонь.

– Готово, – сказал ткач, улыбнулся и поманил.

Снял со станка браслеты и завязал один на правом запястье Йи-Джен, а второй – на левом запястье Криджи. И потом вдруг соединил их руки, прижал ладонь к ладони. Браслеты соприкоснулись: такие похожие, но отраженные зеркально. Ручей из трех нитей сплетался, бежал по запястью Йи-Джен справа налево, по руке Криджи – слева направо.

– Люди помнят обычаи, – проговорил старик, – но забывают их смысл. Кожу и шерсть не смешаешь в одну нить, но краску варят из золы и ягод. А кровь, смешавшись, лишь становится ярче.

Йи-Джен взглянула на старика, и тот кивнул. Его глаза были серьезными, добрыми, он смотрел на нее как на равную, – Йи-Джен не помнила у взрослых такого взгляда.

– Если хотите остаться вместе, – сказал ткач, – будьте как перелетные птицы. Они знают, когда пора отправляться в путь.

Йи-Джен почувствовала, как все вокруг стало прозрачным, ясным: тишина комнаты и звуки, доносящиеся снаружи, пыль, танцующая в солнечных лучах и тени у стен.

Сомнения исчезли, Йи-Джен знала, что делать.

Домой они не торопились. Не пошли через город – вернулись к реке, шагали, глядя на опускающееся солнце, на бегущую воду. А когда поравнялись с разрушенной стеной, Йи-Джен остановилась, повернулась к Криджи.

– Давай убежим, – сказала она и едва узнала свой голос – он стал горячим, молящим. – Давай убежим вместе!

Криджи кивнул, и ей показалось – глаза его засияли, вспыхнули от ее слов.

– Да, – сказал он. – Я ждал, пока ты решишь. Я готовился, почти все собрал, знаю, куда идти.

Йи-Джен уронила корзинку, обняла его, ткнулась лбом в плечо.

«Ты самый лучший», – так она хотела сказать и не смогла.

Но знала, что Криджи понял ее без слов.