Глава 2

Отец вернулся через несколько недель.

Криджи ждал его, надеялся, что охотники или следопыты передали весть о том, что в племени теперь есть Чету. Отец должен был сразу все понять, оставить дела, которые вел среди чужих людей, и поспешить в лес. Снова и снова Криджи представлял, как отец обращается к нему, как ко взрослому, и разглядывает с изумлением и гордостью. В мечтах Криджи отцовские слова всегда были разными. Иногда он говорил: «Я знал, что у тебя особый путь». Иногда: «Кто бы мог подумать, что тебе выпадет такая судьба!» А иногда: «Видишь, сила не главное, у тебя другой дар».

Мечтая об этом, Криджи бродил среди шалашей, носил воду, собирал хворост, кормил главный костер и очаг в родном жилище. Как и прежде, Криджи поручали лишь самые простые дела, но зато теперь никто не прогонял его, можно было следить за любой работой. Он тихо садился возле навеса кузницы, смотрел, как падает молот и рассыпаются искры, как Мит, ученик кузнеца, раздувает мехи. Криджи мог просидеть так весь день, до самого заката.

В другие дни устраивался возле целителей, наблюдал, как они смешивают зелья, слушал разговоры и вдыхал запахи трав. Или тихо следовал за охотниками – даже они не сердились и не гнали прочь, если Криджи держался в стороне. А иногда он решался затаиться у дверей шамана – слушал гулкий стук бубна, гортанные вскрики, и сам не замечал, как душа взлетает, парит высоко.

В такие мгновения ему казалось, что его судьба сплетена из частичек других судеб. Все слова, движения, работа, песни и танцы – все соскальзывало в копилку памяти. Бездонной и бескрайней памяти чету.

Эта память не тяготила Криджи, казалась ему рекой, всегда текущей рядом.

Жил он по-прежнему в родном шалаше. Самая старшая сестра, одна из лучших охотниц племени, заглядывала лишь изредка. Поэтому хозяйкой дома была Аэш – Криджи видел, что ее это не радовало, она хотела больше времени отдавать охоте, превзойти сестру. Но не жаловалась, следила за порядком в доме, прикрикивала на младших, говорила, что делать. Рядом с ней Криджи часто забывал, что уже стал взрослым. Забывала об этом и Стрекоза – то и дело путала имена, звала Криджи Мальчиком, как раньше. Аэш строго поправляла ее и не слушала оправданий.

В день, когда отец вернулся, Криджи был у ручья. Смотрел, как младшая целительница собирает травы на берегу. Та стеснялась его взгляда и, чтобы скрыть смущение, рассказывала: «Эти острые листья помогают от простуды, мы их высушим, смешаем с синецветом, а потом, зимой...»

Из деревни донесся окрик, и целительница замолкла. Криджи вытянулся, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь сплетение ветвей, и тут крик повторился.

– Джута вернулся!

Позабыв о ручье и травах, Криджи побежал обратно в деревню.

Отец стоял у костра – в яркой одежде чужаков, с плетеными лентами в волосах. Высокий – выше многих охотников, – но узкоплечий, тонкий. «Ты в него, – старшая сестра повторяла это не раз, – вырастешь таким же».

Возле отца стояла черная лань – крепконогая, с тяжелыми рогами. На ее спине громоздились разноцветные тюки.

Джута – Посредник, тот, кто ведет дела с другими народами. Заходит в их города, раскинувшиеся за краем леса, живет в каменных домах, говорит на чужом языке. Выменивает лесные дары на ткань и стальное оружие.

Но никогда раньше отец не возвращался с такой огромной поклажей.

Он сгружал ее на землю – сперва заплечный мешок, потом баулы и свертки со спины лани. Та вздрагивала, переступала широкими копытами, смотрела по-человечьи, с облегчением, словно хотела сказать: «Так долго шли, отдохну наконец-то». Вокруг уже собралась толпа, подошли старейшины. Отец улыбался им, говорил что-то, а Криджи стоял поодаль, кусал губы и не решался приблизиться.

И вдруг отец обернулся, увидел – улыбнулся еще шире и ярче, распахнул объятия. Криджи рванулся к нему и едва услышал, как отец говорит:

– Прости, я задержался.

Вечером вся семья собралась у летнего очага, перед входом в шалаш. Криджи и не помнил, когда они сидели так в последний раз: две старших сестры, он сам, маленькая Стрекоза и отец. Жарили куски мяса на прутьях, жир капал в огонь, шипел на углях. Небо, исчерченное ветвями деревьев, темнело медленно, и не понять было – звезды там появляются или разгораются светляки в полутьме.

Говорили по очереди. Сперва сестры-охотницы рассказали о себе, потом Криджи – о посвящении и о своих именах. Стрекоза говорила бестолково и долго, то и дело запиналась, оборачивалась к Аэш, ища помощи. Криджи видел – Стрекоза не забыла отца, но отвыкла, он казался ей почти чужим.

Отец и вправду был окутан чужими запахами, лес не успел их изгладить. Криджи пытался подобрать им имена и не мог.

Но мясо дожарилось, и его аромат и вкус на время заслонили все мысли. Ели молча, запивали родниковой водой. Потом старшая охотница попрощалась и ушла – даже сегодня не захотела остаться в своем прежнем доме. Криджи попытался отогнать грусть, но не сумел. Он уже взрослый, наверное и ему скоро нужно будет ставить себе отдельный шалаш. И Аэш останется здесь со Стрекозой одна – ведь отец скоро снова отправится в путь.

Аэш взглянула на отца, и ее слова прозвучали как эхо мыслей Криджи:

– Ты надолго вернулся?

– До конца лета, – сказал отец и засмеялся в ответ на удивленные взгляды. – Видели, сколько всего я привез с собой? Это подарки, чтобы мы отправили к ним кого-нибудь гостить на год или два.

– В племени нет другого Джуты, кроме тебя. – Аэш хмурилась, но говорила ровно. – Ты уедешь на год?

– Возьми меня, возьми с собой! – Стрекоза затормошила отца, повисла у него на руке. – Я хочу быть их гостем, давай я поеду!

Отец засмеялся, взъерошил ее волосы и сказал:

– Сначала вырасти.

Зачем город зовет к себе кого-то из леса? Зачем присылает подарки? Криджи пытался понять и не смог. Отец был Посредником: менял шкуры и целебные травы на металл и ткани, решал споры между охотниками и лесорубами, не давал чужакам углубиться в чащу. Зачем еще им мог понадобиться кто-то из лесного народа?

– Им нужен заложник? – спросила Аэш.

Отец взмахнул рукой, словно хотел стереть ее слова, и тут же пояснил:

– Нет, нет, они же прислали подарки. – Его голос успокаивал, звучал легко. – Такой у них обычай, соединяют разное, не смешивая. Одежду сшивают из кусков кожи и льна, но никогда не соединяют лен и шерсть в одну нить. И так во всем. Хотят, чтобы и в городе появилась на время инородная нить. Но лишь на время – чтобы пришелец не смешался с ними, не стал горожанином. Такой у них обычай.

– Странный обычай, – упрямо сказала Аэш, и Криджи кивнул, соглашаясь с ней.

В эту ночь белка снова пришла к Криджи. Он не сразу понял, что это сон. Догадался, лишь когда заметил, что огромные светляки-звезды парят среди стволов деревьев, хотя наверху, в просветах между ветвей, сияет солнце.

Белка молчала, смотрела на Криджи внимательно, черные глаза казались бездонными. Он сел на землю рядом и тоже молчал, следил, как движутся светляки – исчезают, коснувшись солнечного луча, и вновь разгораются в тени. Время стало глубоким и спокойным, не двигалось.

А потом белка заговорила.

– Родич, – сказала она, – скоро ты отправишься в путь. Но где бы ты ни оказался, я буду рядом.

Отец разбудил его до рассвета.

Криджи все еще слышал голос белки, все еще сидел в лесу, где смешались день и ночь. Слова отца показались ему продолжением сна:

– Поедешь со мной к чужакам? – спросил отец. – Старейшины приняли решение, но нужно твое согласие.

Криджи выбрался из-под одеяла, протер глаза. В шалаше было сумрачно, Стрекоза и Аэш еще спали. Отец сидел на краю кровати, ждал. Его лицо было неразличимо, лишь глаза блестели в полутьме.

– Как же племя? – шепотом спросил Криджи, стараясь не разбудить сестер. – Я же Чету.

– Старейшины все объяснят, – сказал отец. – Они ждут у костра.

Пока Криджи одевался, а потом умывался ледяной водой, предрассветный сумрак стал прозрачней и тоньше. Деревня оживала: ночные охотники вернулись с добычей, среди деревьев разносились их усталые голоса. То здесь, то там, откидывались пологи и отворялись двери, люди выходили, встречали новый день. Криджи шел за отцом, привычно вслушивался, вглядывался в разгорающееся утро. Пытался думать о важном – соглашаться или нет? – но мысли ускользали. «Скоро ты отправишься в путь», – так сказала белка, а значит, все решено.

Старейшины встали, когда он подошел, – словно Криджи был одним из них.

– Пойдешь ли в город, Чету? – спросил шаман.

Криджи невольно сделал шаг назад – в утреннем свете шаман казался страшным. Лицо словно вырублено из черного дерева, глаза отливают огнем, а в голосе ярость. «Он не хочет отпускать меня», – понял Криджи.

– Я готов пойти, – сказал он. – Но я думал, моя память нужна племени.

Отец положил руку ему на плечо и сказал:

– Там ты увидишь много такого, чего не видел ни один Чету. Память племени, память всех племен обогатится, мы сможем...

– Джута. – Шаман взглянул на отца и тот замолк. – Не решай за него.

– Но Джута прав, – возразила Главная Травница.

Криджи зажмурился, собрался с силами. А потом выпалил скороговоркой, не открывая глаз:

– Дайте мне сонного зелья, я хочу спросить совета во сне.

Травница отвела его к своим навесам и там, под пологом из сосновых ветвей, нацедила отвар в чашку. Криджи выпил, а потом вернулся в свой шалаш, зарылся в покрывала. Утренний свет проникал сквозь плетеные стены, селение просыпалось, шумело все громче. Не верилось, что отвар поможет, – но вскоре сон укрыл Криджи прохладным пологом, как снег зимой укрывает лес.

«Чету из рода Совы!» – закричал Криджи.

Холодные искры сна разлетались от его голоса, дрожали сотнями отражений. И из них возникла та, кого он звал – высокая, с темными косами и спокойным взглядом.

«Ты спишь, Чету из рода Белки? – спросила она. – Скоро научишься говорить со мной наяву». Она объясняла, как коснуться памяти, как увидеть других Чету. А потом умолкла, знаком и взглядом показала: «Расскажи, что тебя тревожит».

«Как будет лучше? – спросил Криджи. – Уйти на год к чужакам или отказаться?»

«Иди, – ответила она. – Ни один Чету еще не жил среди них. Все, что мы знаем – это рассказы Посредников. Иди».

***

Дни, оставшиеся до конца лета, не были беззаботными. Стрекоза, казалось, так и не поняла, что скоро и отец уйдет, и Криджи покинет лес на целый год. Но Аэш не забывала от этом ни на миг – ее взгляд стал сумрачным, а слова отрывистыми и резкими. Криджи пытался объяснить, пересказать сны, но сестра лишь отрезала: «Не оправдывайся».

Свободного времени теперь почти не оставалось. Отец все время был рядом, рассказывал о городских обычаях, заставлял учить чужие слова. Сперва они казались бессмысленными: как такое может быть, что для леса у горожан лишь одно слово? Как можно называть одним именем еловую чащу и буковую рощу, просыпающийся весенний лес и угасающий осенний? И зачем нужны разные слова для широких и узких троп? Криджи не понимал, но учился старательно, и вскоре начал говорить на этом запинающемся, ломком языке.

В толчее слов пролетело лето. Ветви склонились под тяжестью плодов, поляны потемнели от поздних черно-синих ягод. Ночью туман уже начал оседать на листве, а в воздухе парили паутинки.

В такое туманное утро Криджи и покинул лес.

Загрустить не успел – с сестрами простился накануне, а теперь просто молча встал, собрался и пошел вслед за отцом. Тот вел на поводу черную лань, ее копыта ступали по тропе еле слышно. Лань везла мешок, кожаный, расшитый оберегами, а отец и Криджи шли налегке.

Шли по тропе, петляющей вдоль оврага, ныряющей в дубраву, огибающей топь. Солнце поднималось все выше, искрилось в каплях росы, смеялось, – и Криджи понял, что все еще идет, не оглядываясь.

Он обернулся, чтобы посмотреть на родное селение, но оно давно скрылось из виду. Вокруг был лишь лес, светлый и незнакомый.