Глава 6

Пусть Синильга Сневарр и была младшей в семье, и вообще, еще малышкой, но глупенькой она точно не была, так что без возражений приняла то, что отныне она — Элодея Фёт, а лучшая подружка Элейн будет ее сестренкой-двойняшкой. Увы, это не очень-то помогло перестать плакать, потому что не было у нее больше мама и папы, а любимый братик, пусть и жив, но ныне неизвестно где, а он один у нее остался. Да, Кирстен и ее родители замечательные люди, особенно тетушка Мэрион, но заменить родную семью им, увы, не суждено, хотя, быть может, братик прав, и в Обители ее защитят, но при этом братик будет всем говорить, что ее тоже нет на свете, а значит, никому в голову не придет ее искать. Она, Дея, малышка, но не глупышка.

Кирстен, видимо, тоже особо не знала, что сказать, потому что всю дорогу не проронила ни слова, и только Элейн пыталась обсудить с сестрами недавно прочитанный сборник стихов, о котором ходили слухи, что он очень нравится даже самой королеве — Аметис Прекрасная даже одобрила его для распространения в других мирах. Кирстен вяло поддакнула пару раз, Элодея и вовсе, казалось, не обратила на ее слова никакого внимания. Пришлось умолкнуть, рассматривая в окно экипажа промелькивающий со скоростью курьерского поезда пейзаж.

В пансион вела узкая горная дорога-серпантин, но волшебный экипаж фактически летел над землей, пусть даже и не очень высоко, но впишется он великолепно, минуя всякие там колдобины, ветки и сползающие порой вниз камни. Маг-телепат, что вел эту прелестную повозку цвета красного дерева, неподвижно застыл в кресле: дар таких, как он, позволял увидеть пространство в комплексе, а транспортное средство чувствовать как часть тела, что почти исключало риск аварии. Скорее всего, он сейчас находится в трансе сродни полудреме, но при том зорко следит за дорогой, а скорость такая благодаря профессионализму (тем более, что багаж в нише под полом даже не шелохнулся). Не будь Элодея сейчас столь безразличной, она порадовалась бы такой езде.

Блестящий экипаж мягко влетел в ворота Обители — даже жаль, что сейчас уже почти стемнело, а то можно было бы посмотреть, как она «стоит на облаке», — дверцы автоматически распахнулись. Выходя первой, Кирстен небрежно вложил в специальное «оплатное» отверстие мелкий драгоценный камешек, затем ссадила сестренок, а багаж вылетел из ниши сам, аккуратно спикировав на вымощенный мелкой брусчаткой двор. Экипаж тотчас растаял вдали.

Элодея впервые отвлеклась от своих горестных мыслей, поскольку сильно удивилась, увидев мощение у себя под ногами: маленькие белые плиточки сочетались с маленькими черными, образуя причудливые узоры, руны и даже связные надписи вроде: «Здесь твоя душа обретет свет и покой». Девочке вспомнилась, что королева Аметис Вечная увидела нечто подобное в каком-то дальнем мире, в красивой теплой стране возле лазурного океана, которая на карте напоминала корону; не в силах забыть подобную красоту, правительница Этер-Мим отдала приказ каменщикам во всех жилых районах создать такие же мостовые, что видела во время той поездки. Ой, и облицовка стен несколько похожа! Только рисунки уже в основном бело-бирюзовые, чуть блестящие в лучах злато-багрового заката, что так нежно оттенил растущие во дворе розы.

Под аркой из роз стояла скамейка, на которой восседала красивая женщина с волосами цвета того же заката, а ее скромное закрытое платье сливалось по цвету с сумерками. Кирстен сделала женщине реверанс, та встала со скамейки, улыбнулась и ответила тем же.

— Миледи, как я и писала, я привезла сестер, — тихо сказала Кирстен.

— К чему формальности, госпожа Фёт, зовите меня просто леди Тали, — отозвалась рыжая красавица, — почему-то в вашем мире мое имя чаще всего сокращают именно так.

Мало кто знал, что правая рука ее величества, лорд Дуэйн, недавно все же вернулся в Этер-Мим, привезя с собой всю семью. Главой Обители тотчас стала (по приказу ее величества) его супруга леди Наталия, имя которой и правда чаще всего произносили как Тали, а младшая сестра лорда, леди Северина, обнаружила дар к магии (это была вторая причина назначения), и посему отныне тоже жила здесь.

Леди с интересом рассматривала девочек, улыбаясь им.

— Какие миленькие! Вы что же, двойняшки?

— Да миледи, — присела в реверансе более бойкая, — я — Элейн, моя сестра — Элодея.

— Красивые имена, — леди Тали все еще улыбалась, — постараюсь вас запомнить, девочек тут пока что немного, но я надеюсь, приедут еще. Госпожа Фёт, идемте, обсудим формальности, вещи донесет Реми.

Они удалились, а из здания пансиона появился высокий мальчишка лет четырнадцати, немного хмуро разглядывающий на ходу багаж.

— М-да, — промычал он вслух. — Вот что, молодые госпожи, сам я не колдун, на все про все рук не хватит, давайте-ка я по очереди отнесу. Кто первый?

— Сестренку проводи, а я погуляю, — влезла Элейн.

— Что ж, — хмыкнул Реми, темноволосый как и все представители плебса, — прошу тогда, госпожа.

Он шустро подхватил и навьючил на себя большой рюкзак Элодеи, а потом подхватил чемодан с вещами и сумку с учебным пособием — даже не верилось, что все это весьма тяжелое, так бодро зашагал юный слуга к жилому крылу пансиона. Дея отправилась следом, неся в руке только свою дамскую сумочку, в которой даже документов не было, ибо те унесла Кирстен, следуя за леди Тали.

Красивая рыжая леди Дее очень понравилась, сразу было видно, что она добрая и о подопечных радеет искренне, не многим так бы повезло… при мысли о везении к горлу снова подкатили слезы. Паренек истолковал все по-своему:

— Да ты не плачь, тут живется хорошо, папка-мамка приезжать будут…

«Не будут», — хотелось сказать Синильге, но здесь была только Элодея, а она была вынуждена кивнуть и вымученно улыбнуться.

— Не стоит красавице плакать, а то глазки опухнут, — ласково и покровительственно сказал Реми, отпирая тяжелую дверь и занося вещи — ты лучше располагайся, госпожа, на вот тебе, лучше на шею вешай, дабы не потерять, — он отдал девочке ключ на цепочке. — Сейчас я сестренку твою приведу.

Сгрузив рюкзак, мальчик почти вприпрыжку отправился во двор — если судить по манерам, он сейчас явно подражал кому-то взрослому, причем тот, похоже, минимум симпатичный дедушка, и это так мило. Дея скромно села на одну из двух кроватей и приготовилась ждать.

Обстановка комнаты была просто прелестна: светлого дерева шкаф, занимающий всю стену, поскольку в нем были и платяные отделения, и для постельного белья, и полки для книг; два небольших удобных светлых стола чтобы готовить уроки (стена была снабжена магическими светильниками, что освещали непосредственно столешницы), два мягких стула того же дерева, коврик на полу цвета теплого шоколада в тон обивке стульев и диванов-кроватей, источники света в потолке и возле спальных мест, имеющие вид пастельно-розовых цветочных венчиков. За настенным панно в виде нарисованного масляной краской утреннего леса обнаружилась дверь, ведущая в душевую, оснащенную также стирающим устройством, а за тонкими тюлевыми занавесками чуть более глубокого персикового цвета, нежели крашеные стены, обнаружилось большое окно, из которого открывался потрясающий вид на горы (Дея даже испугалась и решила не высовываться в него).

Реми тем временем принес вещи Элейн и привел ее саму, дал ключ и посоветовал решить, кто где будет спать, а потом отправится на ужин. Дея враз передислоцировалась к тому дивану, что ближе к двери и лесному панно, зато пришедшая в восторг подружка-сестричка моментально заняла спальное место у окна, даже диван ближе подтолкнула.

— Ух, красота неописуемая! — восхитилась она. — Прямо как в сборнике на день рождения королевы, там менестрели тоже воспели такой пейзаж.

Дея и сама этот сборник помнила, но настоящей высоты страшно боялась.

Элейн радостно продекламировала:

— Строчка как основа будущих стихов

Тянет заблудиться в лабиринте слов,

Рифм летучих крылья вновь над головой —

Если получилось, ты стихи мне спой.

Дея невольно улыбнулась подружке: обе они уже пытались писать стихи, а она сама даже затеялась эксперимент: а что будет, если вплести в стихи или песню свою магию? Нет, не стихию, лед для этого не годится, а формулу материализации? Папа такие изыскания одобрял… глаза и нос снова защипало, и отсутствие посторонних наконец побудило девочку дать волю слезам.

Элейн молчала, давая ей возможность выплакаться. Уткнувшись в подушку, только прилегла рядом и гладила подружку-сестричку по голове, а сама тихо вздыхала: жалко ее, но плакать нельзя, а то кто же поддержит, ежели она тоже расклеится? Времена настают трудные, но Кирстен права, когда говорит о том, что люди должны помогать друг другу. Хорошо бы Септимус был жив-здоров, а то у Деи вовсе никого не останется.

Вне всякого сомнения, когда дружишь с кем-то семьями, не имеет значения, сколько тебе лет и сколько лет длиться эта самая дружба, ты все равно привыкаешь к друзьям настолько, что поневоле начинаешь считать, что подобная дружба продлиться вечно. Можно довольно долго так считать, но потом жизнь вносит в твое мировоззрение свои коррективы, и друзья могут по той или иной причине уйти навсегда, ведь это всего-навсего закон жизни. Разумеется, маленькие девочки не могли понимать это разумом, но безошибочный инстинкт уже намекнул им на это, а время, что призвано объяснить его правоту, еще придет, точнее. Оно будет длиться, пока понимание не придет само.

Жаль, что Кирстен не догадалась этого объяснить, так они были бы менее растеряны, хотя вдали от дома и от родни это все равно трудно.

Наступило время ужина, и за девочками пришла служанка, симпатичная и весьма молчаливая особа в темном, почти что черном платье и ослепительно белом фартуке и таком же чепце. Определить ее возраст было невозможно, могло быть и тридцать лет, и шестьдесят.

Идти пришлось недолго, а просторная комната, в которой столовались все ученики и учителя оказалась очень красивой — сейчас, вечером, в ней царил полумрак, на столах в стеклянных подсвечниках в форме бокалах стояли белые свечи; потолок был слегка раздвинут, чтобы присутствующие могли дышать свежим воздухом и любоваться стремительно темнеющим небом. Стены, насколько можно было разглядеть при подобном освещении, были покрыты изразцами, изображающими пасторальные картины (девочкам даже захотелось рассмотреть все в подробностях, но утром), стекла окон также покрывали картины, явно являющиеся частью самого стекла (не все в Этер-Мим понимали, что такое лазер, а просвещать народ ее величество не спешила). С трудом уговорив себя перестать столь откровенно пожирать глазами чудеса сего прекрасного зала, девочки чинно уселись, соблюдая этикет. Почти тотчас слуги принялись разносить первое блюдо, которым оказался густой суп-пюре, незнакомый, но сказочно вкусный.

Собственно говоря, даже если бы в королевстве не бытовало правило, что весьма емко обозначали как «когда я ем, я глух и нем», все равно девочки не смогли бы вымолвить ни слова, даже бойкая Элейн очень уж впечатлилась увиденным. Хорошо еще, что Кирстен уедет только завтра, есть время посекретничать со старшей сестрой перед долгой разлукой. Элейн невольно поймала себя на том, что разревется ничуть не меньше Элодеи, но, увы, когда что-то неизбежно, следует принять это.

Сама Кирстен сидела за небольшим столиком с леди Тали, они даже обсуждали что-то, сблизив головы, а сидящая чуть поодаль сестра лорда Дуэйна леди Северина старалась им не мешать — видимо, вопрос был важным и серьезным, ведь рыжеволосая красавица ни разу не улыбнулась, хотя и создавалось впечатление, что улыбка почти не сходит с ее лица. Что же они могут решать столь срочно?

Элодея думала, что аппетита особенно не будет, но неожиданно ей удалось поесть вкусно и со странным энтузиазмом, словно что-то в душе переменилось, и девочка поняла, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Хотя… ведь так оно и есть! Мама и папа, пусть и на небе, или в чертогах ласкового света, или куда еще могут попасть такие хорошие люди, но есть братик, и теперь ей, Синильге, пусть и приказано быть Элодеей, но все равно следует думать в первую очередь о брате. Как-то там Септимус? Может быть, Кирстен, приезжая их навестить, хоть письмо передаст? Или писать ну совсем нельзя?

Надо срочно придумать, как можно написать братику. Вот беда, что она не знает ни единого редкого языка! Да и письменность на южных островах или острове Нихон ну такая сложная (не говоря о том, что ходят упорные слухи, что у южных островов и вовсе письменности-то нет), а язык Телбейна и прочих западных островов такой легкий и примитивный, что его читает каждый второй. Что же делать? Вот если бы… конечно!

Дея чуть не подпрыгнула, когда поняла, что можно просто писать цифры вместо букв, обозначая каждую ее порядковым номером в алфавите. Братик умный, он такое письмо прочитает, но другие могут и ничего не понять. Стоит попробовать это сделать, а потом она попросит Кирстен отдать брату весточку — тот прочтет ее и сожжет, он же плазменный маг. Свои же она станет замораживать и разбивать на меленькие-меленькие льдиночки, чтобы они были как снежное крошево.

Размышляя об этом, девочка меланхолично копалась ножом и вилкой в прекрасно приготовленном рыбном блюде, словно эта самая рыба смущала ее самим своим появлением. Элейн, подражая своей матушке, подняла бровь:

— Ты чего, рыбью анатомию учить пытаешься? — тоже явно подхваченная от взрослых фраза.

— Я тебе потом скажу, — очнулась Дея.

— Только не забудь, — девочке стало любопытно.

Грустная подруга впервые, пусть бледно, но искренне ей улыбнулась.