Из всех возможных решений…

Анатолий Шныров, 54 года, женат, художник

Он уже больше часа слушал сидящего напротив врача в расстегнутом белом халате и все не мог до конца осознать услышанное. Спокойные, ровные фразы медика не укладывались у него в голове, они крутились в стремительном водовороте, все быстрее и быстрее, и лишь изредка в воронке этого водоворота мелькали отдельные непонятные слова: «третья импульсная», «зубец Т», «новые способности», «новые возможности»…

Хотя нет, все он прекрасно понимал, все он понял почти сразу, когда вошел в этот кабинет с разрисованными цветочками стенами, так непохожий на кабинеты других исследовательских институтов! Понимал, но не хотел понимать — и поэтому не позволял себе сформулировать вслух то, что ему предлагали. Развить в себе умения, доступные только небольшому проценту людей. И превратиться в существо, полностью равнодушное ко всем остальным людям и их проблемам. Перестать быть человеком.

Молчать до бесконечности, делая вид, что не ему ничего не ясно, было невозможно, и Анатолий чувствовал, что через несколько мгновений ему придется дать врачу ответ.

Так и случилось. Повторив свое объяснение еще раз, собеседник художника замолчал и выжидающе уставился ему в глаза. Шныров продолжал сидеть молча, изо всех сил стараясь не отвести взгляд.

— Вы можете подумать над нашим предложением, — снова заговорил врач. — Во времени вас никто не ограничивает, думайте, сколько угодно. Я бы только не советовал вам говорить об этом с родными. Вы ведь женаты и у вас трое детей, так? Они будут вас отговаривать.

— А сами они… их вы не проверяли? — заговорил, наконец, Анатолий.

— Нет, — покачал головой врач. — В смысле, да, проверяли. Но у них третьей импульсной не обнаружено.

Шныров кивнул, и в кабинете снова воцарилось молчание. За окном дул сильный ветер, и солнце то скрывалось за облаками, то снова заливало все вокруг золотым светом. Нарисованные на бледно-зеленой стене цветы то тускнели, то снова становились яркими — красными, фиолетовыми, бирюзовыми…

— Ну так… что? — голос врача звучал теперь неуверенно. Все предыдущие люди, которым он рассказывал правду об их отличии от других, реагировали иначе. В первый момент они пугались, но потом в них быстро пробуждался интерес к предстоящим переменам в жизни. И они решали, что если в них спят такие невероятные способности, отказаться развить их будет большой ошибкой. А этот сидящий перед ним не слишком известный художник все колебался, все медлил…

— Ну… — Анатолий глубоко вздохнул и поднялся со стула. — Ваше предложение, конечно, очень заманчиво, но я вынужден от него отказаться.

— Не торопитесь, — осторожно возразил врач. — Лучше обдумайте все как следует, в спокойной обстановке. Вы, мне кажется, еще не до конца поняли…

— Я все понял, — Шныров подошел к двери, такой же нежно-зеленой, как и стены, и взялся за холодную металлическую ручку. — У меня действительно есть жена и трое детей. А еще я люблю писать картины. И главное — я сегодня в пять тридцать улетаю с Земли, и мне надо успеть в космопорт.

Он вышел, не до конца закрыв за собой дверь. Сквозняк распахнул ее еще шире, и врач, недовольно смотревший на стул, где только что сидел человек, не пожелавший стать люденом, чуть заметно повел бровью. Дверная ручка повернулась, а сама дверь медленно, почти без стука закрылась.

Асмодей Барро, 65 лет, холост, астроархеолог

Сколько раз он уже получал сполна за подслушивание чужих разговоров — и в детстве, и в сознательном возрасте! И вот опять не выдержал, остановился под дверью хозяйственного модуля, услышав голоса яростно выясняющих отношения коллег. Из-за чего это ребята опять ссорятся?

— Этот слизняк предал все! Всю науку, все наше дело!!! — разорялся специалист по ископаемым беспозвоночным Иван. — Доченьку ему, видите ли, жалко, скучает она по нему, болеет без него, а здесь для нее климат слишком жаркий! Гнать таких из науки и вообще из приличного общества!!!

— Да ладно тебе, не хочет с нами работать — и не надо, не больно-то и хотелось, — чуть спокойнее возражал ему заместитель Асмодея Ренат. — Как-нибудь без него обойдемся!

— Да уж понятно, что обойдемся, только я бы этого так не оставил! — еще сильнее вспылил Иван. — Почему его просто так взяли и отпустили на Землю, почему не выгнали из института, не лишили всех наград?! Почему Асмодей такой мягкотелый?!

— А что он, по-твоему, должен был сделать? Расстрелять Исидора из скорчера?! Или может, не отпустить его, чтобы он волновался о своей дочке и запорол нам всю работу?

— Да хотя бы в морду ему дать! Или в лицо плюнуть. Или собрать всю группу и при всех сказать, что Исидор — трус! Чтобы все поняли, что бросать исследования из-за детей и прочих соплей — мерзость!!!

За дверью послышались какие-то глухие удары. Должно быть, Иван от избытка чувств колотил кулаком по первому подвернувшемуся под руку контейнеру для образцов или ящику с инструментами. Асмодей поднял руку, собираясь постучать, чтобы у спорщиков создалось впечатление, будто бы он только что подошел к двери и ничего не слышал, но потом передумал и резко дернул дверную ручку на себя.

— …да хоть бы она вообще помирала — кто ему важнее, дочка или то, что мы здесь откопали?! — окончательно разошелся к тому времени его вспыльчивый коллега. Появившегося на пороге руководителя экспедиции он заметил не сразу — лишь после того, как Барро демонстративно кашлянул в кулак.

— Значит, вы, Иван, считаете Исидора трусом, потому что он испугался за своего ребенка? — спросил он спокойным и как будто бы даже дружелюбным тоном.

— Разумеется! — самоуверенно отозвался Иван, но, присмотревшись к начальнику, осекся. — А как же..?

— Я сегодня телепортируюсь на Землю, как вы знаете, у меня там один рейс забронирован, — все так же спокойно продолжил Асмодей. — Вы отправитесь со мной. Место прибытия у меня — космопорт Мирза-Чарле. До нашего института далековато, но вы можете взять глайдер и долетите туда часа за три.

Взгляд Ивана стал сосредоточенным: он больше не думал о вышедшем из состава экспедиции товарище, он ждал, что начальник скажет, какое задание ему поручает.

— В институте поднимитесь в отдел кадров и напишете заявление об уходе, — закончил Асмодей и, развернувшись, шагнул обратно к двери. — Таким, как вы, в науке делать нечего. Да и не только в науке, — добавил он уже в коридоре.

Тереза Багровская, 60 лет, замужем, хирург, Оливия Кан, 60 лет, не замужем, психолог

В детстве они любили одеваться в яркие платья, одинакового фасона, но разного цвета: Оливия — в голубое, Тереза — в розовое. Позже, когда они стали старше, от таких легкомысленных нарядов пришлось, конечно, отказаться, но подруги все-таки сохранили верность своим любимым цветам. У одной из них всегда можно было увидеть какое-нибудь ярко-розовое украшение, а у другой — небесно-голубое.

Сейчас у Оливии на голове была лента цвета весеннего неба, а Тереза нервно теребила уголок светло-малинового шейного платка. В остальном же они были одеты очень похоже: Багровская — в форменный белый халат, а Кан — в простенький светло-серый длинный плащ.

— Я не знаю, что с ним делать, как к нему пробиться, — сбивчиво объясняла Тереза. — Уже все перепробовала, но он не хочет вообще никого видеть, не желает ни с кем разговаривать. Мы все надеялись, что это пройдет, когда он поправится, ходить сможет — оказалось, ничего подобного. Физически он сейчас уже почти в норме, но это ему никак не помогает.

Оливия молча кивала с сосредоточенным видом.

— Вся надежда на тебя! — тихо добавила Багровская.

— Так ты хочешь, чтобы я прямо сейчас начала? — уточнила ее спутница.

— Да, у нас до отлета еще почти час — попытайся его разговорить. Потом у него процедуры до самого вечера, и завтра весь день. А послезавтра мы уже вернемся, и ты продолжишь.

— Хорошо, я попробую…

Женщины шли по дорожке из пластиковых, раскрашенных под мрамор, плиток. Вокруг них пышно цвели кусты шиповника, над которыми, громко жужжа, неподвижно зависли в воздухе шмели.

— К нему вчера девушка прилетала, молодая совсем, — продолжала рассказывать Тереза. — Он, как ее увидел, оживился, навстречу пошел, я уж думала — все, теперь пойдет на поправку! А она, когда он ближе подошел, завизжала «На тебе кровь!» и бегом к глайдеру. Он долго ей вслед смотрел, а потом в палату вернулся…

— Сволочь, — тихо процедила сквозь зубы Оливия. Тереза сокрушенно развела руками:

— Если б я знала — ни за что бы ее не пустила!.. Хотя его ведь и другие сторонятся, как их ни переубеждай! Сама знаешь, как к этой профессии относятся… А уж к таким, как он…

Оливия еще раз понимающе кивнула и вдруг, посмотрев вперед, немного замедлила шаг. В десятке метров перед подругами на дорожку вышел из-за кустов невысокий человек.

— Да, это он, — шепотом ответила Тереза на вопросительный взгляд психолога. — Помоги ему, очень тебя прошу! Я его в прямом смысле по кусочкам собрала — неужели все зря?

Перед давними подругами стоял, опираясь на трость, молодой мужчина. Выглядел он лет на тридцать пять, но волосы у него на голове были абсолютно белыми. Заметив, что он не один на тропинке, мужчина отступил было назад, в кусты, но Оливия уже подходила к нему быстрым шагом, и по решительному выражению ее лица было ясно, что скрыться от нее пациенту не удастся.

— Здравствуйте, Рэй! — сказала она, догоняя седого пациента и протягивая ему руку. — Ведь это вы — Рэй Метелин, который вернулся с Саракша?

— Да… — пациент неуверенно пожал открытую ладонь женщины с голубой лентой и с удивлением посмотрел ей в глаза. Впервые после его возвращения на Землю на него смотрели, как на обычного человека, такого же, как все. Медики не в счет — им положено помогать всем пациентам и не показывать своего отношения к ним. Но эта женщина не была похожа на врача. И при этом тоже вела себя с ним, как с нормальным. И он тоже почувствовал себя нормальным, таким, каким был раньше. Словно не было восьми лет на Саракше, не было той перестрелки, не было упавшего рядом с ним напарника! И тех, других, тоже падавших после каждого сделанного им выстрела…

Может быть, эта женщина не знает, что он совершил? Но по ее взгляду Рэй понял: она знает все.

— Я знаю, что там было, — подтвердила его догадку Оливия, — и горжусь такими, как вы, прогрессоры.

Тереза шла за ними на достаточно большом расстоянии, чтобы оставаться не замеченной, и видела, как ее подруга бережно ведет прихрамывающего пациента под локоть. Они медленно удалялись вглубь санаторного парка. Кан что-то говорила, повернувшись к своему спутнику, а тот поначалу отмалчивался, но потом вдруг стал отвечать ей, жестикулируя и указывая куда-то вперед тростью.

А еще через несколько минут до Терезы донесся басовитый смех Метелина. Хирург посмотрела на часы и нахмурилась. В том, что Оливия сможет помочь ее пациенту, она не сомневалась, но им обеим надо было на день отлучиться с Земли, и до отлета оставалось не так много времени. «Не опоздать бы в космопорт!» — обеспокоенно подумала Тереза.

Алексей Вязаницын, 55 лет, прогрессор

Они пробирались по заваленным обломками стен и проржавевшими остовами машин улицам почти три часа. Алексей шел впереди, показывая дорогу, Кимпа замыкал шествие, приглядывая, чтобы никто из их подопечных не отстал и не потерялся. А между ними ковыляли почти выбившиеся из сил жители планеты с неуместным названием Надежда. Старшему из них было шестнадцать лет, младшей — около пяти. Ее уже давно несли по очереди на руках остальные. Кимпа тоже порывался взять уставшую девочку, но Вязаницын запретил ему это. Руки у его помощника должны были быть свободными, чтобы в случае нападения других местных жителей он мог сразу дать им отпор.

Хотя выглядел Кимпа еще хуже, чем их с Алексеем юные спутники. Они были здоровы — хотя, возможно, болезнь, заставляющая местных жителей быстро стариться, в их случае пока не проявляла себя. Кимпе же не повезло: Вязаницын не знал, сколько лет его добровольному помощнику, но по некоторым его репликам понял, что он не старше тридцати, однако волосы его уже были наполовину седыми, а лицо избороздили глубокие морщины. Правда, старился Кимпа не так быстро, как большинство обитателей планеты, и у него был шанс прожить еще хотя бы лет десять. А может, и больше — это уже генетики на Земле смогут сказать точно. Если, конечно, их группа сумеет пересечь разгромленный город, добраться до корабля и прилететь на Землю.

До корабля они добрались. Он стоял метрах в ста от границы мертвого города, и его гладкие блестящие металлические бока резко выделялись на фоне покрытых толстым слоем пыли развалин. Алексей ободряюще улыбнулся своим молодым спутникам, подошел вплотную к звездолету и дотронулся до его сверкающей поверхности. Она была холодной, но как только прогрессор прижал к ней ладонь, быстро начала теплеть, и по ней побежала едва заметная дрожь. А потом в сплошной металлической стене появилась щель, которая так же быстро начала расширяться, открывая беглецам вход на корабль.

Дети и подростки забирались внутрь в молчании. Некоторые медлили перед тем, как сделать последний шаг, оглядывались назад, поднимали голову, чтобы посмотреть напоследок на оставленные позади руины или на звездное небо. Тяжело им будет привыкать к новой жизни, внезапно особенно ясно осознал Вязаницын. Но на Надежде у них не было бы никакой жизни в принципе…

Последний из мальчишек поднялся на корабль, и Алексей позволил себе облегченно вздохнуть.

— Ну, все! Можно сказать, мы уже почти дома, — улыбнулся он Кимпе и мотнул головой в сторону входа. — Давай, заходи!

Однако его друг, вместо того, чтобы последовать за своими соотечественниками, внезапно замялся и сделал шаг назад.

— Алек, не надо… — пробормотал он, качая головой. — Я не полечу.

— Ты чего это? — Вязаницын даже не сразу понял, что он имеет в виду. — Как это — не полетишь? Почему?

Кимпа молча отвел глаза в сторону.

— У тебя здесь кто-то еще остался? — принялся допытываться Алексей. — Кто-то больной, состарившийся? Почему же ты сразу не сказал?! Давай за ними вернемся!

— Нет, — житель Надежды замотал головой более энергично. — У меня никого здесь больше нет. Но… зачем мне лететь с тобой? Они, — он махнул рукой в сторону корабля, — еще маленькие, они вырастут, у них много чего в будущем. Даже если кто-то из них болен, вы сможете их вылечить, я уверен… А у меня что есть? Я с тобой шел, чтобы их, маленьких, довести, чтобы им подарить будущее! Ради них, не ради себя…

— Так, все ясно, — вздохнул прогрессор. Времени на объяснения и переубеждения Кимпы у него не было, поэтому он просто схватил своего помощника за запястье, привычным движением заломил ему руку за спину и, не обращая внимания на возмущенный вопль товарища, потащил его к проему в стенке корабля, из которого выглядывали любопытные детские лица. Кимпа был очень худым и достаточно ослабевшим, так что запихнуть его внутрь не составило особого труда.

Когда они уже взлетали с Надежды и Кимпа перестал ругаться, Алексей рассчитал время прилета на Землю и довольно хмыкнул: у него еще был шанс не опоздать на нужный ему рейс.

Эжени Ламондуа, 57 лет, не замужем, воспитательница

День был пасмурным и холодным. «Не иначе, на климатической станции какие-то проблемы», — решила Эжени, выглянув в окно, и громко сказала своим заканчивавшим завтрак воспитанницам:

— Давайте сегодня дома поиграем. На прогулке нас может дождь намочить.

Семеро пятилетних девочек согласно закивали аккуратно причесанными головками. Им тоже не хотелось тепло одеваться и выходить на промозглый холод. Эжени, глядя на них, в очередной раз подумала о том, как ей повезло и как не повезло ее коллегам-мужчинам, работающим с мальчиками. Их-то подопечных плохой погодой не напугаешь, они захотят гулять и в дождь, и в грозу! Ее же девочки, быстро убрав за собой посуду, заспешили в игровую комнату, радостно предвкушая игру с куклами.

Как всегда в такие дни, воспитательница уселась за свой стол в углу игровой и сделала вид, что полностью погружена в какие-то важные и совершенно не интересные детям бумаги. На самом же деле она незаметно следила за воспитанницами, и на лежащих перед ней листах то и дело появлялись пометки: «Гале нравится наряжать кукол — очень хороший вкус», «Лейла украшает кукольные домики — способность к дизайну», «Милдред разыгрывает с куклами разные приключенческие истории — литературный талант?»

А девочки играли. Куклы жили в уютных домиках, ходили друг к другу в гости, попадали то в смешные, то в опасные ситуации, а их хозяйки придумывали им все новые дела. Казалось, вся группа Эжени увлечена игрой и полностью забыла о существовании воспитательницы. Но спустя некоторое время одна из девочек отвлеклась от игры и направилась в угол к столу Эжени.

— Скажите, пожалуйста, а сколько сейчас времени? — спросила она, приподнимаясь на цыпочки и пытаясь разглядеть стоящие на столе часы.

— Без пятнадцати двенадцать, Ника, — ответила воспитательница и ласково провела рукой по мягким светло-русым волосам девочки. Та придвинулась к Эжени еще ближе, делая вид, что хочет лучше рассмотреть циферблат часов и прижимаясь к ее плечу. А Эжени, понимающе улыбнувшись, стала гладить воспитанницу по голове и спине.

Потом Ника убежала играть обратно к своим подругам, а через пару минут к воспитательнице подошла другая девочка. Ей хотелось узнать, улучшится ли погода к вечеру и можно ли будет пойти гулять перед ужином, и она тоже тесно прижалась к Эжени, а потом минут пять молча стояла у ее стола, пока та ее гладила.

Следующей к воспитательнице подошла обладательница богатого воображения по имени Милдред. За ней — любительница нарядов Галя. Эжени обнимала и ласкала всех девочек по очереди и улыбалась. Ей только было немного жаль, что вечером, после ужина, она должна будет на сутки улететь с Земли, покинув своих любимиц. Утешало воспитательницу лишь то, что вскоре она к ним вернется.

Люсьен Ламондуа, 61 год, профессор, доктор педагогически наук

Он стоял за кафедрой перед огромным, в два десятка рядов, амфитеатром, и его голос, усиленный микрофоном, с легкостью заполнял помещение, скрывая шепот слушателей и шелест бумаги. На него смотрели несколько сотен человек, но сам он старался не приглядываться к слушателям, чтобы не отвлекаться. Ему и так было неуютно выступать перед такой многочисленной аудиторией.

Они слушали его речь, не опуская заинтересованных глаз. Воспитатели и учителя, преподаватели педагогических вузов и их студенты, молодые и старые, мужчины и женщины… Некоторые смотрели на оратора неодобрительно, некоторые — наоборот, согласно кивали после каждой его фразы, некоторые торопливо конспектировали лекцию в тетради и блокноты.

— …результаты этих исследований показывают, что дети, которые воспитывались в семьях, легче ориентируются в выборе профессии и реже обращаются к психологам за советами, касающимися личной жизни или дружбы, — разносился по аудитории голос докладчика. — Кроме того, такие дети показали более высокие результаты в тестах на обычный и эмоциональный интеллект, абстрактное мышление и воображение. А еще большинство из них лучше понимали других людей, показывали очень высокую способность к сопереживанию. Таким образом, очевидно, что существующая система воспитания детей в интернатах не дает ребенку развиться в полной мере, в то время как воспитание в семье…

Краем глаза Люсьен заметил, что еще несколько слушателей в первых рядах достали блокноты и принялись делать в них какие-то пометки. «После лекции наверняка будет куча вопросов! — вздохнул он про себя, делая паузу. — Успеть бы вовремя закончить, а то ведь в космопорт опоздаю!»

Эпилог

Пассажиры севшего на экваторе звездолета выходили из него по одному, не разговаривая друг с другом и задумчиво глядя по сторонам. Во время полета они оживленно болтали, радуясь встрече после долгой разлуки, но теперь каждый был погружен в свои собственные давние воспоминания. Каждому при взгляде на горизонт на мгновение казалось, что над ним опять, так же, как и пятьдесят лет назад, поднимается все выше огромная, непроницаемо-черная стена…

Большой молчаливой группой они вышли из космопорта и двинулись к возвышающемуся неподалеку от него монументу. Сделанный из местного белоснежного мрамора он казался огромной глыбой льда, непонятно как появившейся в самом жарком месте планеты среди буйно цветущей зелени. Глыбой в форме звездолета, вокруг которого стояло множество человеческих фигур: более высоких — в отдалении, и маленьких, детских — возле ведущего внутрь корабля трапа. Вокруг скульптуры лежали букеты цветов.

Многие из прилетевших тоже привезли с собой цветы и теперь аккуратно положили их к подножию памятника. Постепенно все они рассредоточились вокруг мраморного кольца людей, образовав еще одно кольцо, живое. Часть из них по-прежнему смотрели на небо — чисто-голубое, без единой тучки и без навсегда впечатавшихся им в память страшных черных стен. Другие остановили свой взгляд на каменном звездолете, вспоминая настоящий «Тариэль-2», на который их, маленьких и мало что понимающих, целую вечность назад поднимали на руках взрослые под руководством одного высокого человека со смешным носом. Человека, который полвека назад принял самое доброе из всех возможных решений — и научил этому каждого из спасенных.