Глава 1. Он увидел солнце.

2039 год.

«Известно ли вам, что такое страх? Страх, хватающий за самую душу, сковывающий движения и не дающий пошевелиться, меняющий привычное положение вещей сверху донизу. Когда сердце бьется быстро, а тело движется, словно в тумане. Когда мозг подсказывает, что делать, но поступать именно так вы не можете. Когда все осознанное исчезает, а остается место только животному чувству, скребущемуся где-то в глубине. Когда в голове бьются паническим мотыльком простые, привычные слова типа «когда», а в горле встаёт кровавый на вкус комок, который душит волю и глушит голос разума.

А ненависть? Столь же древнее и жгучее чувство. И так же подчиняющее себе все тело. Пульс бьется неравномерно, все учащаясь, кровь приливает к голове, в висках стучит, темнота застит взор… И хочется бежать, кричать, убивать, давить. И даже не важно, кого. Тело, тело просит действия. И если тело его получит — разрушения будут велики. Велики — но соразмерны с той силой, что кричит где-то в недрах самого человека.

Ну а, наконец, одиночество вам знакомо? Не то одиночество, что ощущают старики, оставшись одни. И не то, что чувствует преступник, сидящий в одиночной камере. А совершенно внезапно накатывающее ощущение: теперь ты остался один. Совсем. И вокруг тебя нет и не будет больше никого. Где-то в груди щемит, но сам пока не понимаешь, от чего все это. Осознаешь только то, что отныне рядом с тобой не будет тех, кто был тебе дорог, и кому дорог был ты. Что не к кому прижаться, некого обнять, не с кем поговорить… Впрочем, нет. Слова банальны, дело не в объятиях и разговорах. Возможно, это единственное чувство невозможно выразить простыми словами».

Я дописал эти строки, перечитал еще раз, вырвал листок из старого потрепанного блокнота с голубой обложкой и бросил в костер. Не хочу. Не хочу писать, не хочу сочинять, не хочу вести этот чертов дневник. Да и не умею. Я должен откровенно признать, что данный отрывок довольно слаб с точки зрения всей мировой литературы.

Да и не нужна, в конце концов, никому эта унылая лирика, эти детские и наивные размышления о природе эмоций и ощущений. Причем мне самому она в первую очередь не нужна.

А уж тем, кто найдет здесь мои останки, и подавно.

Я расправил плащ на хвойных ветках, положил сумку под голову и лег. Рядом винтовка отражала металлическими деталями свет костра. Надо засыпать.

Я закрыл глаза, думая о том, что дневник надо было начать совсем с других слов, и мгновенно заснул. Мне снился родной дом, библиотека, столовая, мама… И казалось, что все оно так и осталось. Казалось, что все оно рядом. Казалось, что еще со мной… Казалось.

2011-2013 годы

Война. Война сопровождала человечество на всех этапах его развития. Просвещённые древние греки, например, считали, что войны создаются богами Олимпа. Что когда людей на земле становилось слишком много, так много, что земле — богине Гее — становилось тяжело носить их на себе, боги начинали войну, истребляя лишних представителей рода людского и облегчая ношу богини.

Уже в Средние Века войны лишились такого славного божественного обоснования. Хотя многие походы и прикрывались высокими идеями о служении Господу и уничтожении неверных, но всегда в основе их было желание распространить свою власть и влияние, получить больше ресурсов и славы. Эгоистичные крестоносцы грабили и убивали, грызлись, регулярно разжигая между собой распри, они смогли принести на Восток только феодальную раздробленность, а не философию и идеологию христианства, не были едины и думали только о собственной выгоде. Крестовый поход детей вообще на деле был лишь провокацией, устроенной работорговцами с целью продать молодых участников похода в рабство.

Войны шли всегда. Иногда в виде открытого противостояния, иногда в виде скрытых «холодных» войн со шпионажем и гонкой вооружений, иногда в виде экономического воздействия. И целью их всегда были только власть, ресурсы, влияние. Создавалось все более мощное оружие, способное уничтожить все живое не только вокруг, но и вообще везде. Оружие, идущее вразрез с инстинктом самозащиты. И все только с одной целью.

Это, наверно, заложено в самой человеческой природе. Стремление к разрушению, к насилию, к жестокости нельзя преодолеть. Никогда и никому не удавалось. Факторы общества, морали, законов сдерживали животные порывы, но отнюдь не всегда успешно. Возможно ли, обладая самым ужасным в мире оружием, никогда его не использовать? Ружье, появившееся в первом акте сцены театра под названием «человеческая история», обязательно выстрелит, причем не только в последнем.

Итак, в мире произошел очередной конфликт. Конфликт, переросший затем в войну, ужасающую войну, в которой в ход пошло и ядерное оружие, и обычные провокации и предательство. Причины катастрофы оказались для большинства аналитиков полной неожиданностью. Точно так же, как во времена «холодной войны» никто не принимал всерьёз угрозу религиозного фундаментализма, так и в начале XXI века никому не приходило в голову, какой огромной силой могут оказаться банальные детские страхи и комплексы, повседневное раздражение от непрерывного состояния фрустрации и обиды. Никто не мог предположить, что новая война начнётся с всемирного всплеска бытовой, уличной и спонтанной агрессии и преступности, что желание убить того, кто оскорбил или даже просто задел тебя, окажется сильнее любых материальных интересов и даже инстинкта самосохранения.

Да, борьба за ресурсы, в том числе водные, имела место. Да, политики и религиозные лидеры пытались нарастить своё влияние и мощь. Да, традиционные человеческие мотивы отключились не сразу. Но когда в условиях мирового информационного пространства, в котором любое громкое событие вызывает глобальный резонанс, начинают говорить пушки, то от грохота войны глохнет разум самых широких слоёв населения. Психологический кризис оказался значительно сильнее любых политических или экономических трудностей, поэтому именно он и послужил основой для всех дальнейших событий.

Третья мировая война была короткой и ограничилась атомным коллапсом отдельных стран, от Ирана до Индии. Реакция на эти события по силе и последствиям намного превзошла свой повод: по всему миру заполыхали революции, перевороты и спонтанные уличные беспорядки, бои. После непродолжительного периода миротворческих интервенций мировое сообщество развалилось, международное право аннулировалось, а вся планета погрузилась в Мировую Смуту. И всё это произошло в течение одного-единственного года, который впоследствии стали называть Роковым, страшась его числа.

В России, в этом знаменитом сырьевом сверхдержавном придатке развитых стран, происходили события драматические и неожиданные. Вопреки опасениям, территория России не подверглась действию оружия массового поражения. С другой стороны, в результате «эпидемии безумия» (такое название закрепилось за массовым спонтанным насилием) и сопутствующих бунтов правящая элита оказалась полностью смещена. Кого-то убили, кто-то успел спрятаться. Бунты начались почти сразу после того, как территория Сибирского и Дальневосточного федеральных округов была продана Китаю на условии выплаты 75% от валового продукта, выработанного на этой территории. Сам факт продажи был воспринят людьми, как вопиющее нарушение закона. Было объявлено военное положение, в Москву вошли войска, которые, впрочем, тоже не поддерживали действующую власть. В результате в разных частях страны к власти пришли националистические группы, которых вооруженные силы соответствующих регионов поддержали. Юридически Российская Федерация все еще продолжала существовать и даже нести международные обязательства, но по факту она уже распалась на отдельные фракции.

Паника этих дней положила конец всем старым социальным институтам, которые к этому времени ещё сохранялись. В стране воцарился полукриминальный-полувоенный феодализм с пестрой окраской идеологических вариаций. Современность закончилась, настали Новые Средние Века.

К тому времени Украину приняли в НАТО. Бунт, который поднялся по этому поводу в Крыму, был жестоко и кроваво подавлен.

После этого НАТО сразу же публично заявило, что новая власть в России — нелегитимная, а потому форсировало конфликт. Целью их операции изначально было свержение националистов и реставрация старой власти, однако после произошедшей на территории Европы исламской революции интервенция была приостановлена. Борьба между исламистами и НАТО оказалась тяжелой, кровавой и отняла много сил у обеих сторон.

О ситуации на востоке в ту же пору было известно меньше: на Тибете произошла масштабная организованная революция, победе которой очень поспособствовала развязанная война между Китаем и США за остатки ресурсов. Соединенные Штаты оказались поражены китайским ядерным и химическим оружием, но оно было использовано Китаем уже на своем последнем издыхании. Также в этом кровавом замесе участвовали Корея, Индия, Пакистан, Иран, Израиль.

Но вернемся же к событиям в России. К концу года лидеры националистических правительств решили подписать акт официального роспуска РФ, а также временные соглашения по вопросам торговли и внешней политики. Однако командования вооруженных сил сочли, что разделение страны — такое же преступление, как продажа Сибири Китаю, организованная прежней властью. Военные моментально перестали поддерживать националистов и решили 21 декабря, в день, когда должна была состояться ратификация этого договора, устроить переворот. Однако в этот же день в крупных городах Европейской России, Украины, Беларуси и Польши была объявлена атомная тревога. Это событие как раз совпало по времени с предполагаемым прибытием радиоактивных облаков из Азии. Люди стали прятаться в убежищах, началась большая паника…

2039 год.

Я проснулся с рассветом. Режим дня — самое главное, что я вынес из своего прежнего и уничтоженного дома. Я просыпался с первыми лучами солнца, хотя раньше вообще не знал о том, что такое солнце. И засыпал, когда вокруг уже становилось темно.

Странно было видеть этот мир вокруг — такой большой, безграничный. Странно, непривычно и страшно. И я не могу к этому привыкнуть. Я чувствую себя лишь каким-то крошечным кусочком этого мира, не представляя себе его подлинных размеров. Порой мне кажется, что я — хлебная крошка, которую любой слабый ветер легко может сдуть.

Я поднялся. Спать на земле было очень неудобно, тело болело. Подстилка, которую я сделал себе вечером из хвойных веток, была раскидана вокруг меня — то ли ветер постарался, то ли я сам так ворочался во сне. Плащ также валялся скомканным рядом со мной: когда я проснулся, то лежал всего лишь на его рукаве.

Я потянулся, быстро размялся, сделав пару наклонов в стороны и упражнения для рук и ног. Надо идти вперед.

Я слегка наклонил голову и двинулся в путь. Страх, который мучил меня в первые дни пути, уже почти пропал, хотя иногда и закрадывается в мою душу. Но самое главное для меня сейчас — не смотреть наверх, на то, что называется небом. Я этого совсем не хочу. Впрочем, кого я обманываю? Я не просто не хочу: я жутко боюсь смотреть на это небо, на этот голубой бесконечный простор, которого прежде никогда не знал. Одно радует: в этом лесу неба практически не видно.

Не буду я смотреть наверх. Лучше внимательно вглядываться вперед и себе под ноги, чтобы не споткнуться.

Я быстро закутался в плащ, через одно плечо перекинул ремень винтовки, через другое — рюкзак.

«Я умру в этом лесу. Я уверен. Мне 19 лет. Только вот интересно: от голода, радиации или пули какого-нибудь охотника?».

Я брел по лесу около недели. Я сильно исхудал за это время. Плащ порвался в нескольких местах, ботинки стоптались, совсем стерлись на носках, подошва в двух местах на правом ботинке порвалась, а шляпу сдуло ветром пару дней назад.

Я продолжаю вести свой воображаемый дневник, сжигая написанные страницы. Лишь самая первая страница с самой главной записью до сих пор на месте:

«Я умру в этом лесу. Я уверен. Мне 19 лет. Только вот интересно: от голода, радиации или пули какого-нибудь охотника?».

Моя уверенность в этом растет с каждым днем, с каждым часом, с каждой минутой. Хотя я и жив до сих пор, но я сильно исхудал, мое лицо покрыто царапинами от веток, а руки и ноги в мозолях. Про свою одежду я уже вспоминал.

Я питаюсь в основном какими-то ягодами, которые сам же нахожу. Некоторые из них сладкие, другие — кислые. Кроме того, некоторые травы оказались вполне съедобны.

Я как-то очень быстро догадался использовать мох, прикладывая его к царапинам и ранам, чтобы они быстрее заживали.

Охотиться у меня не получалось очень долго, несмотря на то, что со мной была винтовка, а в кармане плаща — коробка дроби к ней. Во-первых, я банально не умел стрелять и перезаряжать ее. Во-вторых, мелкие животные и птицы не попадались мне на глаза. Я не был охотником, моя добыча, по-видимому, убегала задолго до того, как я мог бы ее застать.

Вокруг меня заповедный лес, глушь и красота неописуемая. Преобладает бор, мрачный, гулкий. И по вечерам в его глубине мне чувствовалась не то что старина, древность, а прямо вечность. Зари — только клочья: только кое-где краснеет из-за вершин медленно угасающий закат. Бальзамическое тепло нагретой за день хвои мешается с острой свежестью болотистых низин, узкой и глубокой реки, потаенные извивы которой вечером холодно дымятся. А как совсем стемнеет и выступят над бором звезды, всюду начинают орать хриплыми, блаженно-мучительными голосами филины, и в голосах этих есть что-то недосозданное, довременное, где любовный зов, жуткое предвкушение соития звучит и хохотом и рыданием, ужасом какой-то бездны, гибели. Я чувствую себя прямо каким-то Буниным, когда, перекусив наудачу местными грибами, предаюсь подобным наблюдениям…

«Какими были люди, жившие здесь задолго до меня? Какими были люди до всей этой большой войны? Я не знаю. Я очень силюсь это понять, но не могу. Что было для них главным в жизни? Видели ли они ту красоту, что окружает меня сейчас, эту первозданную природу, эти леса, эти рассветы и закаты, эти звезды?

Этот лес явно переживет меня точно так же, как он пережил людей, обитающих здесь до Рокового года. Но понимали ли это люди, развязавшие ту большую войну?

Вряд ли.

Я не могу понять тех людей. Почему они не хотели видеть эту, казалось бы, вечную и монолитную красоту? Разве не меркнут перед ней все прочие проблемы?»

Один раз своим видом я испугал бродячую собаку, которая грызла пойманного зайца. Собака убежала. Преодолевая омерзение, я взял себе тушку, поджарил ее на костре и первый раз за эти дни плотно поел.

Первые дни я бродил по лесу, чувствуя себя каким-то лишним обломком. Крохотным, слабым, лишним обломком этого мира. Я, сам того не понимая, каждый день учился у него. Ягоды, травы, мох — все это было уроками. А съеденный заяц был моим главным уроком.

Постепенно я научился красться, передвигаться тихо, внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не наступить ни на что. Я научился передвигаться, не оставляя за собой следов. Я научился быстро и ловко лазить по деревьям.

И тогда мне открылась картина первозданной, невиданной жизни леса и его обитателей; жизни, которая избегала меня, пряталась от меня, боялась меня; подлинной жизни, которая била ключом даже в этом погибающем мире. Я научился сливаться с лесом, становясь с ним единым целым. И его жители уже не скрывались при моем появлении. Я видел птиц и мелких зверей, слышал множество разнообразных звуков, каждый из которых теперь уже не вызывал головную боль, как раньше, а что-то значил. За несколько дней, прошедших после моего первого зайца, я научился различать звуки, издаваемые разными животными и птицами: они больше не сливались для меня в сплошную и неразборчивую какофонию. Я начал разбирать и следы, оставленные ими.

Я следил за обитателями леса. Я изучал их. Я запоминал их повадки. Я начинал понимать их.

Мои первые попытки охоты часто проваливались. Но с каждым днем они становились все успешней. Приходилось пользоваться теми подручными средствами, что давал мне сам лес: я делал стрелы из сучков, копал ямы-ловушки подходящими для этого большими ветками. Я ни разу не пользовался своей винтовкой. Да, иногда результат не оправдывал усилий, но я не отчаивался. Я всегда получал столько, сколько мне было необходимо для выживания. Мне было непонятно, из-за чего много лет назад люди начали ту большую войну, что такое жадность, зависть, злоба. Я еще только начинал познавать мир.

В общем, я пока еще не умер. Может быть, я продержусь на этом свете еще пару дней. Но не больше. С этим пессимизмом я ложусь спать и встаю, с этим пессимизмом я разжигаю костер, охочусь, собираю ягоды, с этим пессимизмом однажды я уйду из этого мира.

Я знаю, что никаких людей вокруг не встречу. Сирены ядерной тревоги, раздавшиеся много лет назад, еще до моего рождения, это не шутка, говорили у меня дома. Все вокруг заражено и радиоактивно. Скорее всего, у меня уже большая доза облучения и я умираю. Все эти ягоды, все эти звери — все радиоактивно.

Мне вовсе не страшно думать об этом. За те дни, что я провел в лесу, я почувствовал некое единение с природой, с окружающим миром. Мне не страшно от мыслей о смерти, как бывало страшно многим в моем доме. Да, мне обидно, что меня так насильно лишили дома. Да, мне обидно, что я никогда не увижу тех, кто разрушил, уничтожил мой дом, не пойму причин, побудивших их совершить такой поступок. Да, мне обидно, что я не успею познать всех законов мира. Но я не боюсь. Я вижу жизнь и смерть, участвую в этом вселенском процессе, сам живу, сам убиваю, сам умираю. Я не боюсь смерти.

Но я и не зову смерть специально: тогда бы я просто повесился на ближайшем дереве. Да я и не хочу совершать самоубийство. Зачем? Это будет только нарушением того порядка, что сложился в природе. Нет смысла совершать это. Однако же я жду смерть, понимая ее неотвратимость и то, что у меня осталось не так много времени.

И тем сильнее было мое удивление, когда я вышел на окраину этого, казалось бы, безграничного леса и увидел вдалеке небольшие домики.

Я всматривался вдаль довольно долго. Идти вперед не хотелось: солнце было в самом зените, сильно пекло. Я снял плащ, свернул его, положил на землю. Затем сам сел в тень от дерева рядом с ним, достал блокнот и сделал запись.

«Похоже, у меня миражи. Мне видится город вдалеке. Наверно, я слишком устал от ходьбы по лесу. Когда солнце снизится и перестанет так печь, я пойду туда. Пусть это всего лишь мой мираж, бред моего уставшего, истерзанного разума, я все равно пойду туда. Быть может, именно так я смогу умереть тихо, спокойно и без особых мучений.

Спасибо этому миру, природе, духам, Богу, богу — кому угодно, мне все равно — за такой дар».

Я вступил в большой город, опуская глаза к земле, чтобы не видеть небо над головой. Мираж. Мираж?

Черт побери, как бы я хотел, чтобы все это действительно оказалось лишь миражом! Но я четко различал строения, я трогал их руками, мои пальцы знакомились с совершенно новыми и неизвестными до того ощущениями. Я чувствовал разные незнакомые запахи, я слышал где-то вдали крики и людские голоса. Все это было настоящим, живым — я точно знал это. Это вовсе не мои галлюцинации.

В этот момент меня окликнули.

— Эй, парень! Ты кто такой?

Я повернулся в сторону говорящего, не желая поднять голову.

— Меня зовут Герман.

— Покажи мне свое лицо. Не прячься.

Я немного приподнял голову.

— Еще-еще. Выше. Ты подозрительно себя ведешь, Герман. А мне не нравится, когда кто-то подозрительно себя ведет. Я всех здесь знаю и отлично помню. Так вот, тебя я вижу впервые, и мне это не нравится!

Я прищурил глаза и поднял голову, показав свое лицо человеку.

Это был внушительных размеров мужчина. Почти два метра ростом, широкие плечи, здоровенные красные руки, короткие волосы.

— А ты кто такой?

— Медведь я. Так и зови. Я тут нечто вроде главы города. Ты издалека пришел?

— Из леса.

Мужчина прищурился и снял с плеча ружьё, нацелив на меня.

— Ты из этих… Из охотников, да? Быстро винтовку снял! Быстро или я выстрелю! Сними, положи на землю и толкни ногой в мою сторону. Нам такие гости ни к чему в городе.

— Подожди. Ты о ком? Да, я умею охотиться, но...

— Выполняй или я тебя тут же положу, мразь!

— Хорошо.

Я подчинился, слабо понимая, о чем он говорит, и моля всевозможные высшие силы не убивать меня прямо сейчас. По крайней мере, не убивать до тех пор, пока я не пойму, что здесь на самом деле творится. А интересовала меня масса вопросов: каким образом эти люди здесь живут, что произошло за последние несколько лет, да и, в конце концов, почему ко мне так резко изменилось отношение. Именно любопытство пробудило во мне желание жить дальше.

— Так. Теперь пошли за мной.

Он открыл дверь здания, около которого стоял.

Я вошел внутрь.

Это был большой зал, уставленный столами, за которыми сидело около десятка людей. Они ели, пили, играли в карты и домино, о чем-то переговаривались. Это бар или ресторан, а судя по наличию еще нескольких этажей, там должны сдаваться комнаты для людей. Я знаю о таких местах из книг. Запах внутри стоял непривычный.

Медведь зашел за барную стойку, положил оба ружья куда-то под нее.

— Садись, — он указал мне на высокий стул перед барной стойкой. — Значит, давай начнем все по-хорошему. Я тебе сейчас даже налью. Ты выпьешь. И расскажешь, где это ваше укрытие. Потом мы тебя готовы оставить у себя. Ты еще парень молодой, не похоже, чтобы был испорчен совсем уж. Работу тебе какую-нибудь найдем...

Я тут же перебил его, потому что вопросы обуревали меня.

— А почему вы живете так долго? Ведь вокруг все должно быть заражено.

— Чего? — Медведь выпятил глаза, явно не ожидая от меня такого вопроса.

— Ну ведь радиация кругом. Ядерная тревога. Бомбы падали. Была же война...

— Парень, ты с какой луны вообще свалился? Какая радиация? Война была, да, но это было еще за долго до твоего рождения. Тебе сколько лет-то?

— Девятнадцать.

— Ну вот. А война была лет тридцать назад.

— Но ведь радиоактивные осадки не могли разложиться так быстро! Ведь сотни лет должны были пройти. И вообще я думал, что все вокруг будет по-другому. Нам по-другому рассказывали. А тут все довольно живо выглядит.

Медведь смотрел на меня, как, наверно, смотрят на сумасшедших.

— Ты откуда пришел сюда, парень? — медленно, спокойно и слегка испугано спросил он. — Только честно.

Я не знал, как ответить, поэтому сказал правду.

— Я из убежища.

На секунду наступила пауза. Затем Медведь достал откуда-то бутылку с прозрачной жидкостью, налил из нее в стакан, залпом выпил и тут же спросил:

— А чем докажешь?

Я снял с плеча рюкзак, покопался в нем под пристальным взглядом Медведя и вытащил пластиковую карточку с магнитной полоской: на ней были мое имя и фотография. Дома нам всегда говорили, что эта карточка — единственное свидетельство нашего существования, что она всегда спасет нас и защитит. Вот и защитила.

Я протянул ее Медведю.

Он долго разглядывал фотографию. Затем достал второй стакан, налил в него и протянул мне.

— Как же ты выжил, Герман?

Я выпил. Жидкость обожгла горло, ударила в голову, я скривился, согнулся вдвое, закашлял.

— На вот, закуси, — Медведь протянул мне горбушку черного хлеба.

Я съел. Неожиданно мне стало значительно лучше. Напиток словно придал мне сил, отодвинув куда-то усталость и боль.

— Убежище в паре недель хода по лесу. Как выжил — не знаю. Шел, охотился, ел, спал. Вы лучше скажите, как сами выжили? Ядерная война ведь...

— Да не было никакой ядерной атаки, — он махнул рукой и повернул голову, посмотрев куда-то в пустоту. — Время было тяжелое. Революция, переворот в стране, куча гражданских столкновений на улицах, крови много было. В Америке теракты, в Европе тоже не слава богу было, даже описывать все события не рискну. Ну у кого-то здесь нервы и не выдержали. Вот и объявил какой-то дурак ядерную тревогу, согнали много народу в убежища, бункеры, метро, короче, под землю. И несколько лет была вокруг тишина и благодать. Людей на земле осталось мало. Нет, ну сначала у всех, оставшихся на поверхности, конечно же, паника. Честной народ не знает, куда ему деваться, кто пытается уехать, все действующие вокзалы чуть ли не порушили — столько там людей набилось, что стены трещали… Кто себе землянки копает, кто массово в церквях схоронился и на Бога надеется, а кто просто со страху руки на себя наложил. Мародеры все грабить повадились. Многие так сильно от страха головой двинулись, что снова начали друг друга убивать и все крушить, как будто одного раза было им мало. Ну, паника же, понять можно. Я, признаться, тоже струхнул сильно — ребенком тогда еще практически был. Тот Роковой год — это практически год моего второго рождения. Ну вот, значит… А потом, когда поняли, что тревога ложная, что никто нас бомбить на самом деле не собирается, взрывов не будет, радиации не будет… В общем, успокоились понемногу и начали хоть как-то выстраивать жизнь заново.

Хотели, конечно, и из убежищ людей вытащить, да только как? Все данные по убежищам засекретили, а знающие люди в этих самых убежищах и попрятались. Да и неплохо мы тут без вас новую жизнь после войны выстраивали первое время. Да, бандитов полно и прочей мрази, но в целом все было довольно тихо. А потом — бац — в Сибири на какой-то научной станции случился то ли взрыв, то ли еще какая хрень. Я не разбираюсь во всех этих научных тонкостях, я человек простой, до Рокового года на менеджера учился. И кому оно сейчас надо? Ладно, не важно…

В общем, полезли из всех щелей мутанты. Сначала в Москве. Тут уж совсем люди сказки рассказывают. Говорят, что появилось там какое-то страшное чудище. Будто бы было оно столь огромным, что достало до небес. Но тут уж брешут — знаю я, выяснял потом от москвичей, оно просто на крыше высотки какой-то сидело. Но хрен смазки не слаще. В общем, говорят, что нашелся там какой-то мастер. Он с этим мутантом то ли поговорил, то ли еще чего сделал — но тот сам и растворился. Уж не знаю, чему верить, больше на сказку похоже, но люди так говорили. А потом как отовсюду полезли: собаки, крысы, пауки. Здоровые! Такие, что тебя сожрут и не подавятся. Ну и твари пострашнее, типа кентавров.

В общем, с одной стороны мутанты. С другой — люди же. Вот, про кого я говорил, охотники, охотники за головами. Нападают на поселения, сжигают все дотла, убивают всех, кто спрятаться не успевает, забирают все, что могут с собой утащить, женщин… Нет, женщин, вроде, не насилуют, слухов об этом не ходило, хотя по сгоревшим телам нам трудно об этом судить правдиво. Договориться с ними пробовали — не получается. Живут где-то в лесах, никакой техникой не пользуются — иначе их бы военные давно засекли. Одним словом — дикари. Даже выражение в народе появилось: «Охотник за головами хуже незваного гостя». Я почему на тебя сначала и подумал. А недавно взяли новую моду: нападают на убежища. Мы уже таких парочку обнаружили. Вход взрывом разворочен, внутри темно и пусто, только трупами воняет. Это они, скорей всего, и твой дом уничтожили. Я на этом свете повидал многое и могу сказать с уверенностью: ты пока первый живой выходец из убежища, которого я вижу.

Я сидел и слушал, а информация не укладывалась в моей голове. Все, что я знал, чему меня учили, о чем рассказывали — все оказалось ложью. Наверно, у меня был довольно глупый вид, потому что Медведь взял мой стакан, налил еще и протянул мне.

— Да ты пей. Понимаю, это все трудно понять тебе. Я тут живу уже столько лет — а все равно ни черта в этом мире не понимаю.

Второй стакан пошел значительно лучше. Меня уже не скрутило. Просто очень сильно обожгло рот и горло.

— Я почему тебе поверил-то сразу? — продолжил говорить Медведь, выпив со мной. — Я в людях хорошо разбираюсь. И чувствую, что не врешь. Карточка — это хорошо, явно довоенная, найти такую негде было. Такую вещь сейчас только военные в Москве могут сделать. Ну еще у Кривого, наверно, найдутся специалисты. Но ты не из тех и не из других, я нутром чую, — он с силой ударил себя кулаком в грудь. — Да и карточка бы сама выглядела новее, тут уж мозгов много не надо, чтобы разобраться. В общем, коли ты хороший человек, то и живи тут у нас. Работу я тебе завтра какую-нибудь найду. Спать будешь на чердаке… У меня тут в комнатах над баром много людей живет… Бог даст, переживем. Ну, давай, выпьем еще. За знакомство.

Когда бутылка опустела, я почувствовал какую-то тупость и заторможенность. Тело слушалось меня, но как-то медленно. Голова отяжелела. И еще я не мог ответить себе на вопрос, качает это так меня или качается сейчас весь окружающий мир? Глаза закрывались, хотелось спать от наплывшей усталости. Медведь дотащил меня до чердака и там оставил.