Хроника Колхиса

Задача романов обучать развлекая.

Умберто Эко.

Бойся начать как циклический прежних времён стихотворец...

Чем обещанье исполнишь, разинувши рот столь широко?

Всякий писатель, предмет выбирай, соответственный силе;

долго рассматривай, пробуй как ношу, поднимут ли плечи.

Квинт Горациий Флак.

Периэхоменон

1. Пролалия

2. Пролог

3. Дистопия

4. Метабола

5. Перипетия

6. Анагнорзис

7. Катастрофа, эписодий первый

8. Катастрофа, эписодий второй

9. Катастрофа, эписодий третий

10. Катастрофа, эписодий четвёртый

11. Катастрофа, эписодий пятый

12. Драма

13. Катарсис

14. Эпилог

15. Глоссы

О боги, обутые в пернатые сандальи!

Йейтс

 Пролалия от Вакели

I. Суть

Приветствую тебя, читатель разлюбезный, рад сообщить, что предстоит тебе долгое, увлекательное путешествие в глубь веков, к самому началу начал, ибо эта история завлечёт тебя в малоизвестный до сего дня мир древней Колхиды, к богам и героям колхов, к их капищам и обычаям, и в то же время познаешь ты Ойкумену героической эпохи, эпохи дерзновенных деяний вожделеющих достатка надменного Востока ахейских вождей.

Повествование всесословно и любому складу ума подходяще: простец обнаружит щедрый на невероятные приключения, задорный мифос; у читателя сметливого может случиться интерес к стародавним событиям — потянется вдруг рука к анналам прежним да запискам учёных мужей; знаток древностей займёт досуг угадкой рассыпанных по страницам шарад, загадок, метаграмм. Все вместе они получат ответ на пока ещё открытый вопрос — какова была причина, побудившая Аргонавтов выступить малыми силами, всего с одним кораблём, первопроходцами чужого, неприветливого моря, чьи валы пенились к северу от привычных для них вод Эгеиды? Из присущей грекам любознательности? С какой стати Ясон зазвал друзей в опасное плаванье? Ясон — потомок царей Фессалии, известной в древности, как страна чародейства, Ясон — сын Эсона, внук Кретея, основателя Иолка. Ясон отнюдь не могучий и отважный воин, а мирный человек, сведущий в магии и врачевании, знающий целебные свойства растений, на искателя приключений он вовсе не похож, но земля Колхиды чем-то манила его…

Однако, будет, покончим с загадками: вот они, записки участника тех событий, мало того — устроителя всей авантюры, самого Колхидского дракона, невольного охранителя пресловутого руна, — с этого места я умолкаю, повествование продолжит великолепный… впрочем, автор сам представится читателю, ведь волею богов попавшая мне в руки рукопись есть не что иное, как первая в обозримом литературном наследии попытка художественной автобиографии, и, одновременно, бесценная хроника седой старины.

О трудностях, с которыми слуга ваш покорный столкнулся при переводе, умолчу. Упомяну лишь живую непосредственность, характерную для переменчивой манеры авторского письма — от напыщенного, чуть ли не эпического слога, до портовой фени конца второго тысячелетия дохристианской эры, и это при произвольном чередовании бытовавших в те времена диалектов старогреческого и маюскульном способе написания автографа.

Учитывая, что писалось для современников и нынешнему читателю будет нелегко разобраться в обильно рассыпанных по строкам малоупотребляемых сегодня географических названиях и архаизмах, сохранённых мною в попытке сберечь чарующую атмосферу мастерски изображённого автором древнего мира, снабдил я хронику комментариями, которые распределены по «телу» повествования с таким расчётом, чтобы не утомить пользователя, ибо — много их. В конце каждой главы приведены разъяснительные схолии, помимо того — за авторским текстом следует глоссарий с пояснениями по древней географии и этнографии.

Итак, читатель, в путь! В поводыри тебе назначена богиня среброликая, в попутчики вождь-предок волк и Талия-шутница — взор отомкни и сделай первый шаг!..

  II. Колхеево семейство:

Тифон, отец Колхиса — порождённый Геей от Гадеса исполин с сотней драконьих голов

на затылке. Вступил с Зевсом в единоборство за олимпийский

престол, однако, Мойры обманом накормили чудище плодами

заговоренными, что лишило его силы, и был он низвергнут

Зевсом в Тартар.

Эхидна, мать Колхиса — прекрасная ликом полудева-полузмея, дочь Форкия и Кето,

от кровосмесительной связи с собственным сыном Орфом

родила Немейского льва.

Кербер, братец Колхиса — трёхголовый пёс, страж Аида.

Гидра, сестра Колхиса — девятиголовая змея с ядовитым дыханием, проживала у

источника Лерны в Аргосе.

Химера, сестра Колхиса — трёхголовая (головы львицы, козы и змеи), огнедышащая

бестия. Не брезговала человечинкой.

Сфинкс, сестра Колхиса — крылатая львица с женским торсом. Разоряла Фивы по

поручению Геры.

Орф, братец Колхиса — двуглавый пёс, бдительный страж.

Немейский лев, братец/племянник Колхиса — гиперлев с непробиваемой супершкурой.

III. Пантейон (место всех богов)

 Греки

α. Надстоящие:

Триединая — Геката-Артемида-Селена — Белая Богиня, мать всего сущего.

Гелиос — дарующий жизнь, всевидящий бог Солнца.

β. Предстоящие:

Хаос — первопотенция; бесконечное и пустое мировое пространство.

Эреб — сын Хаоса; олицетворение мрака.

Никта — дочь Хаоса; олицетворение ночи.

Гемера — дочь Эреба; богиня дневного света, спутница Гелиоса.

Гея (Хтония) — мать-земля.

Уран — сын и супруг Геи; олицетворение неба.

Океан — бог бескрайней, омывающей всю Землю реки; на далёком Западе

знаменует границу между миром жизни и миром смерти. От Океана

берут начало все реки и морские течения.

Хронос — Хаос породил самое древнее, что было во вселенной — время. Греки

прозвали божество времени Хроносом (не путать с Кроносом — этот

породил Зевса и его братцев с сестрицами, правда, он же и пытался

отпрысков своих изничтожить, но — тщетно).

γ. Титаны и титаниды:

Мнемосина — дочь Урана и Геи; «царица высот Элевфера», родительница Муз.

Понтос (Понт) — сын Геи; бог внутренних морей.

Кронос (Крон) — сын Урана и Геи; владыка неба и мира (до Зевса).

Рея — дочь Урана и Геи, сестра и супруга Кроноса.

Тофида (Тефия) — дочь Урана и Геи, сестра и супруга Океана, от брака с которым

породила все реки мира.

δ. Олимпийцы:

Зевс — верховный; сын Кроноса и Реи.

Гера — сестра и супруга верховного.

Посейдон — сын Кроноса и Реи; бог морской стихии.

Аид — сын Кроноса и Реи; владыка царства мёртвых.

Деметра — дочь Кроноса и Реи; богиня плодородия и земледелия.

Гестия — дочь Кроноса и Реи; богиня домашнего очага.

Афина — дочь Зевса и океаниды Метиды; богиня справедливой войны.

Арес — побочный сын Геры; бог вероломной войны.

Афродита — дочь Урана; богиня любви и красоты.

Гефест — побочный сын Геры; бог огня и кузнечного ремесла.

Гермес — сын Зевса и плеяды Майи; бог торговли, хитрости и воровства.

Аполлон — сын Зевса и Лето; бог света, предводитель лекарей, покровитель

искусств, глава гильдии оракулов.

Дионис — сын Зевса и Семелы; бог виноделия и веселья.

ε. Боги по интересам:

Дети Никты:

Танатос — олицетворение смерти, крылатый демон.

Гипнос — бог сна и сновидений, любимец Муз.

Эрида — богиня раздора, голода, скорби, несчастья.

Ата — божество помрачения рассудка.

Немесида (Адрастья) — богиня справедливого возмездия.

Мом — бог злословия, интриг; провокатор Троянской войны.

Керы — демоны насильственной смерти.

Эвмениды (Эринии) — богини мести, преследуют жертву не только при жизни,

но и после смерти.

Дети Понта:

Нерей — морское божество; обладал даром предвидения, наделял

путников добрыми советами.

Тавмант — бог морских чудес.

Форкий — властитель бурного моря.

Кето — сестра и супруга Форкия; богиня морской пучины и чудовищ

глубинных вод.

Персефона — дочь Зевса и Деметры, супруга Аида.

Морфей — сын Гипноса; бог сна и забвения.

Фемида — богиня правосудия.

Дика — дочь Зевса и Фемиды; меченосная богиня справедливости.

Астрей — супруг Никты; божество звёздного неба.

Иасион — критское доахейское божество земледелия.

Плутос — родившийся на Крите сын Иасиона и Деметры, бог богатства; слепой

старец, не ведающий справедливости в распределении достатка.

Эос — богиня утренней зари.

Онейр — персонификация сновидения; древние считали, что верные решения,

насылаемые богами, приходят в снах.

Гименей — сын Аполлона и музы Каллиопы; божество брака.

Стикс (ненавистная) — божество одноимённой реки в царстве мёртвых.

ζ. Административный аппарат:

Мойры — дочери Зевса и Фемиды, богини судьбы: Клото (пряха) — прядущая нить

жизни; Лахесис (судьба) — определяющая длину нити; Атропос (неотвра-

тимая) — перерезающая нить.

Музы — покровительницы искусств и наук:

Каллиопа — эпическая поэзия;

Эвтерпа — лирическая поэзия и музыка;

Мельпомена — трагедия;

Талия — комедия;

Эрато — любовная поэзия;

Полигимния — пантомима и гимны;

Терпсихора — танцы;

Клио — история; Урания — астрономия.

Пейто — богиня убеждения из свиты Афродиты.

Деймос (ужас) и Фобос (страх) — сыновья Ареса, демоны войны.

Хариты — Аглая (сияющая), Ефросина (благомыслящая), Талия (цветущая) — богини

воплощающие доброе, радостное и вечное начало жизни.

Харон — лодочник, перевозчик душ умерших через Ахерон.

Протей — сын Посейдона, морской старец, ясновидящий, предсказатель.

Куреты (Корибанты) — на Крите древние доэллинские божества растительнос

стражи младенца Зевса.

η. Ассистенты, технический персонал:

Хирон — кентавр, сын Кроноса, наставник и воспитатель героев.

Фаэтиса (сияющая) — нимфа, охраняющая стада Гелиоса.

Мегера (завистливая) — старшая из трёх Эриний, олицетворение злости; змееволосое

страшилище с вечно оскаленными зубами.

Амалтея — нимфа, вскормившая Зевса.

θ. Боги ветров:

Борей — северный ветер.

Эвр — восточный ветер.

Зефир — западный ветер.

Нот — южный ветер.

Иапиг — северо-западный ветер.

Анелиот (Анелий) — дующий с Юго-Востока

Аргест — дующий с Юго-Запада.

Кекий — дующий с Северо-Востока.

Киркий — дующий с Северо-Запада.

ι. Прозвища:

Зевс — Громовержец, Кронион, молниелюб, гонитель туч, Эгиох (щитодержец),

оградитель, владыка владык, блюститель законов, всецарь, скипетродержец,

высокогремящий.

Аполлон — Мойрагет (водитель судьбы), Эпикурий (попечитель), сребролукий,

Боэдромий (помогающий в битве), стреловержец, Пеавон (на Крите),

Мусагет (предводитель Муз), дальновержец.

Аид (Айдоней, Гадес, Агесилай) — безвидный, повелитель безмолвных. Греки

избегали называть А. по имени, отсюда вторые,

«ложные» имена.

Арес, на доахейском Крите — Энувалис (от «эниалий» — боевой); ксенофаг (разжи-

гатель войны).

Посейдон — Кронид пучины, синекудрый, Гидрий.

Музы — Аонийские сёстры, Парнасиды, Касталиды, Пиэриды.

Афродита — Акадиомана (появившаяся на поверхности моря), пенородная,

Филомедея (любящая срамный уд), Киприда.

Афина — Паллада.

Гелиос — Ээлий.

Колхи, иверы

ა. Надстоящие:

Среброликая Мтовари (Селена) — богиня Луна.

Золотой Петух (Гелиос) — Солнце.

Слуги Мтовари:

Берика — юноша-дерево, повелитель животворящих сил природы,

древесных соков, лозы и вина.

Дали златокудрая — повелительница зверей, покровительница

справедливых охотников.

Мамбери — повелитель волков.

Шишвлиш — смотритель альпийских лугов.

Игри — повелитель влаги.

Паскунджи — могучая птица-дракон; связывает преисподнюю,

землю и небо.

Месепи (муж и жена) — смотрители лесов.

Жрицы Мтовари:

Баиа (лютик) — распорядительница праздника цветов.

Тирипи (ива) — нимфа водопадов.

Цацхви (липа) — хранительница деревьев-медоносов.

Нуши (миндаль) — хранительница плодовых деревьев.

Дапна — хранительница лавровой рощи.

Накадули — нимфа источников.

Иа (фиалка) — смотрительница полевых цветов.

ბ. Великая триада:

Гмерти всесущий — демиург.

Мориге — смотритель неба, повелитель Хати, Гаци и Гаими.

Квирия — правитель суши, повелитель Хвтисшвили.

Хвтисшвили (дети богов):

Элия — громовержец.

Лазаре — дающий погоду.

Барбол — целительница.

Ламария — охранительница рожениц.

Самдзимари — скорбящая; богиня сочувствия.

Пиркуши — покровитель ремёсел.

Миндорт батони — повелитель лугов и полей.

Басили — покровитель скота и земледелия.

Бочи — божество Семи отрогов (Кавказских гор).

Кадаги — прорицатель.

Тедоре — покровитель коней.

Хати:

общиннно-племенные божества, к примеру: Пирцецхли — божество общины

пшавов (грузинский субэтнос) —

огнедышащая дракайна.

Гаци и Гаими — ведуны самого сокровенного.

Мцевари — небесный пёс; дух, посылаемый Мориге в помощь, либо в наказание.

გ. Подземный мир:

Беткил — повелитель царства мёртвых.

Бедис мцерлеби — пищущие судьбу.

Тенцо — нимфа реки подземного мира.

Вишап — огнедышащее чудовище, проглатывает проклятые души.

დ. Противостоящие:

Тарос — сатана.

Тартароз — слуга Тароса, водитель каджей.

Каджи — злые духи.

Керотани — огнедышащий вепрь.

Алкали — злые духи, вредящие путникам.

Жамни — духи, вызывающие болезни.

Пролог

Можно ждать чего угодно, можно веровать всему,

Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,

В полдень ночь послал на землю...

Архилох

Ярятся боги Колхиды изобильной: Игри, повелитель влаги животворящей, заклубил в тумане гладь полноводного Фасиса — окутал белоснежной хленой неуёмный поток. Квирия, справедливый, повелел Эвру неистовому разметать марево от Амарантских гор и до самого моря: от края до края Киркейской равнины застыли на ветвах белоцветные одежды, укрыли от взора священные рощи.

Гневятся боги: Элия-громовержец одел небосвод в погребальный наряд, козлорогий Берика лозу дарильщицу опутал стеблями ядовитого плюща; ярятся боги, ибо царь Аэт, грозный владыка, Аэт, победоносный воитель, растеряв разум, осушает заздравные чаши, пирует с чужаками, чья ладья пристала к пологому берегу у стен белокаменной Эйи.

С разбойниками пирует Аэт, не ведает — предали венценосца любимые внуки: Арг, Фронтис, Китиссор, Меласс.

Арг, чьи сладкие речи подобно дурману смущают рассудок царя, привлёк во дворец иноземцев, тот самый Арг, что ночами, тайком, на рыбацкой лодчонке ходил к устью Акампсиса, лазутчикам гализонам доставляя вести для Пелия-самозванца. С ворами пирует щедрый Аэт, от львиного рыка которого содрогаются стены, не видит, что царская дочь — златокудрая Медея осквернила девичье ложе, зазвав под своё покрывало сластолюбца Ясона.

Гневятся боги: Гмерти всесущий отвратил ясный лик от алтарных камней — напрасно уложен на угли благовонный тук…

Схолии:

Хлена — плащ из шерстяной ткани.

Пелий — царь Иолка, захвативший трон, устранив и заточив в темницу законного

правителя, своего брата Эсона.

Тук — сжигаемый на алтаре жир жертвенного животного.

Дистопия

… у Геракла с висков заструился обильный пот, и

черная кровь начала волноваться под сердцем.

Аполлоний Родосский

А всё — Геракл. Все беды от этого олуха. Все невзгоды, что снизошли на голову злосчастного Колхиса, сына Тифона. Все те напасти, что словно дары Пандоры, дуры любопытной, низвергаются на дом повелителя Колхов.

Не раз, совершив возлияние зоркому богу, размышлял я в ночной тишине о причудах Лахесис: нить моей жизни, что Клото свивает, раз за разом ложится петлёй на тропу, по которой подобно взъяренному хряку ломится сей многобуйный болван.

Подвержен припадкам безумья Геракл, да к тому же возомнил, ничтожный, себя отпрыском Зевса, — будто бы Кронион, приняв облик истинного его папаши, развлекался с Алкменой, пока супруг находился в отлучке. Да чтобы Зевс спутался с внучкой Персея, которого на дух не переносит? Абсурд.

Амфитрион, породивший громилу, вполне был приличный мужчина, разве что дурную кровь через мать — Астидемию унаследовал от сыноубийцы Тантала. А вот Алкмены родня — там сам Сатир ногу сломит: прапрадед Персея — Линкей, тестя собственного жизни лишил (к слову — тот тесть дядюшкой ему же приходился), вдобавок, как овечек прирезал, ни много ни мало, а полсотни сестричек любимой супруги.

Кознодейка Даная — правнучка Линкея — подбила сыночка на отцеубийство, что Персей и исполнил исправно, а заодно открыл счёт — отправил в Аид красавицу Медузу, тётку мою, и пошло, и поехало: славный отпрыск порочной семейки — Геракл, задушил малолетнего братишку моего, мало того — освежевал убиенного, выделал шкуру, и по сей день, обрядившись в неё щеголяет.

Эхидну, матушку, преследовал долго, в горных Аримах настиг и убил (бился в бессилье под гнётом Этны-громады отец мой Тифон стоголовый).

Из всего семейства самый покладистый — братец Орф-всегда-на-страже, стерёг себе коров Гериона, — подкрался Геракл, стража убил, стадо увёл.

Гидру, сестрёнку, из корысти умертвил, дабы жёлчью её смертоносной наконечники стрел своих смазать: сам не справлялся, Иолая, племянника, в помощь призвал — вдвоём одолели.

Брата Кербера Геракл похитил из Аида, пытал, покалечил, — лишь заботой Эврисфея спасся несчастный.

Дальше — больше: поклялся мерзавец весь род наш сгубить (тут ещё Хирон присоветовал воспитаннику бесноватому от бессонья лечиться толчённым на меду драконьим глазом, вот и рыщет ублюдок с тех пор, меня высматривает. Я-то живо представил, каких сновидений дождётся «герой», попробовав снадобья из ока дитяти Эхидны…), однако, Эврисфей отрядил дурака из-под Авгиевых коней дерьмо выгребать. Раз самому не с руки — братоубийцу Гиппоноя, внука богами проклятого Сисифа подговорил — мечтательницу Химеру тот в Ликии выследил, убил жестоко (чуть позже Пегас отомстил за родню, Гиппоноя изуродовал и до смерти довёл — поделом душегубу).

Вот со Сфинкс Геракл оплошал, не дотянулась рука: самую смышленую из дочерей Тифона, любознательную пышногрудку нашу, Гера послала к фиванцам — вершить справедливый суд (за мужеложество и совращение малолетних, прошу отметить).

Эдип, кровосмеситель, довёл деву-львицу до самоубийства, правда, и ему воздалось: сам себе блудодей вырвал глаза, а мамочка его, чадосовратительница, глядя на слепого любовника — повесилась.

Остался Колхис один-одинёшенек, без родни (если не считать стенающего в Тартаре родителя, да калеки Кербера), без крова, меч над головой занесён (вернее — дубина, этот урод и оружие себе по уму подобрал), только и спасение, как говаривают в Илионе — покинуть своих Пенат.

Схолии:

Дистопия — изображение опасных, пагубных последствий, связанных с построением

общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу.

Медуза — дочь Форкия и Кето, старшая из Горгон (стражи Пупа Земного — Еврипид),

сестра Эхидны.

… совершив возлияние зоркому богу… — в догомеровские времена, отходя ко сну греки

обращались с молитвой к Гермесу.

Эврисфей — царь Тиринфа и Микен. Геракл по указанию Дельфийского оракула в течении12 лет служил Э.

Пенаты — домашние божества троянцев. Эней вывез П. из горящей Трои, доставил в

Италию, после чего произошла «популяризация» П. в Ойкумене.

Метабола

Край покинуть родной, тебя вскормивший, и хлеба

У незнакомца просить — наигорчайший удел.

Тиртей

Дождался я дня, когда Нот быстрокрылый, Борея сразив, устремился к могучему Гему, встал на крыло и отдался потоку. В Иллирии путь преградил мне кудесник Зефир: не противясь велению птицелюбого мужа, повернул на восток.

 Над водами Понта, над степями Тавриды, парил я, беспечный, теснимый Аргестом… нет, каков стиль, разрази меня Высокогремящий! Великого рапсода лишилась Апия — Колхиса, последнего Тифонида. Помнится: Эвлопа-фракийца, шутя, посрамил я, когда сей выскочка затеялся состязаться со мной в Митилене: тужился, бездарь, формингу терзал, путался в кратких и долгих слогах, так и не смог разродиться стройным триметром. Меж двумя ритонами пенистого лесбосского сложил я тогда элегический дистих — бежал сын Мусея с позором, лик сокрывая полою хитона.

А вот, к примеру, не далее как в прошлую ночь, соком лозовника сон призывая, тряхнул стариной, и дифирамбом восславил колхидского Вакха:

О, гряди Бериконис благой,

В град Аэта,

В град златой!

О, гряди, в кругу сатиров беспечных,

Бешено ярый,

В шкуры одетый,

С жезлом волшебным,

Юноша славный!

Ведь прелесть, Пан меня забери! Мальчишке Орфею запросто можно нос утереть…

Ладно, вернёмся к подсчёту наших баранов, кстати, поговорка, поговоркой, а именно бараны, вернее — белая россыпь на муравчатых склонах, что, словно перси Анадиомены, выступили из пены морской на пути, привлекли взор мой, отчего, умерив силу крыльев, опустился я с высоты, и вот: сотня премилых овнов щиплет сочную травку, да под раскидистым дубом дремлет юный пастух.

Уже уселся я чуть в сторонке, предвкушая обильный обед, набежавшую слюну проглотил, и тут дуновение Эвра божественным ароматом меня одарило; тотчас же, забыв про голодный живот, взлетел к облакам, поспешая к востоку, по зову томящейся девы:

Сражаясь с порывами встречного ветра,

По гулким ущельям, меж гор, сквозь теснины,

Летел я к истокам реки, что зовётся — Араг.

И здесь, у опушки покойного леса, нашёл я

Пирцецхли, смуглянку…

Всех козней бессмертных лукавый Эрот ты страшней —

Стрелок златокудрый многоискусный,

Кого — богиня в лёгких сандалиях,

По радуге снизойдя — от Зефира,

Всевластную силу родила, Ирида!

Сражённый стрелой вечноюного лучника, ступил я нетвёрдой ногою и молвил:

Дева, чья кожа, как воронь черна,

С улыбкой нежной! Очень мне хочется

Сказать тебе что-то тихонько,

Только не смею: мне стыд мешает…

Свернулась плутовка змеёй, очами сверкнула:

— Скажи, коли смелости хватит.

В бурной реке пересохшее горло смочив, я продолжил:

В почке таится ещё твоё лето, но соком весенним

Налитый темнеет уже виноград. И если, спасаясь,

В родник обратишься Аретузе подобясь,

Потоком я стану пенистым, чтоб струи твои,

Собою накрыв, поглотить.

Прикрыла Чернушка глаза, когтистой ладошкой ко мне потянулась:

Твой приход — мне отрада. К тебе

В томленье жарком стремилась.

Ты жадное сердце моё — благо странник, тебе!

Любовью сожжёшь!

Что добавить? — Словно ветер с горы на дубы налетающий, души потряс нам всесильный Эрот…

Пока бы клейким листом прорезались набухшие почки, и травы, стеблями сплетаясь, окрест поднимались, укрывшись в чащобе, слагали мы песнь пенородной богине. Но, только лишь день уступил первый час свой, и ночь этот дар приняла благосклонно, разъяла Чернушка пояс красы:

В жаркую пору, в роще священной,

Полнились сердца наши жаром любовным.

Уж лету на смену зима подступила,

Суровый Борей снегопады сулит,

Нахмурив седые, косматые брови,

Лес в иней метель поспешает одеть.

Уйдём же в низину, на землю Колхиды,

Где: гроздь пригибает лозу на холмах,

Пастух сберегает стада на лугах,

И море играет на мягких песках,

На брег набегая…

И вот мы уже, предводимые Эвром, парим над стремниною мутного Кира; манит нас ущелье, где твердыня Сарпон проход охраняет к владеньям Аэта. Напитанный силой вершинных снегов, здесь:

Фасис широкий, изумруднобережный

В лазурную зыбь устремляется к морю,

Пенясь и скользя по цветущей равнине…

Будь жива матушка, удостоился бы Колхис похвалы, ведь её стараниями — пристрастна была покойница к стройному слогу — приобщён я был в отрочестве к таинству стихосложения. И опять роковое стечение: сладкоголосый Лин, наставник мой, взялся сдуру за обучение Геракла, и им же был умерщвлён, за то, что признал ученика бестолочью несусветной…

Но, вернёмся к нашей хронике: прилежно исполнив службу поводыря, Чернушка завлекла меня к склону Амаранта, тому, что в вечернюю пору согревается последним лучом нисходящего к гребням морским Гелиоса. Здесь, огородившись скалистым уступом, затаилась пихтовая роща, рядом — лужайка цветом богатая, с отрога густолиственный лес подступает, и грот преуютнейший выбит Зефиром в скале. Узрев чарующий уголок, тут же сложил я простую эклогу:

Вот звенит в прохладе ветвей серебристых

Со скалы низвергаясь ручей сладкозвучный,

И с дрожащей листвы истекает сонно

Томная дрёма…

Однако подруга милая пресекла восторженные речи мои, повелев немедля отправляться на розыск съестного, а когда, разжившись жирным барашком, вернулся я в гнёздышко, ждал меня дар от Чернушки — свежеснесённое яичко, размером с добрый валун

Первенца мы нарекли Индикос. Красавец вылупился: глаза цвета неба, стройные ножки, головка оленья, поверх чешуи — руно серебрится, а во лбу — витой рог длиной в локоть (не иначе — от тётки, усопшей Химеры, наследство).

Следом Авпия-кареглазка подоспела: эта — вылитая Чернушка, разве что характером поноровистее.

А ещё год спустя, опять разродилась дева моя, и явилась на свет быстрокрылая Паскунджи.

Весь погрузился я в заботы — одним разбоем такую ораву не прокормишь, пришлось наниматься на службу к Аэту. Определил меня владыка командовать дворцовой стражей да рекрутов обучать ратному делу.

Аэт — щедростью славен, зажили мы сытно, в достатке: ягнята, телки, пенистый нектар Берикониса (тщетна похвальба маронейцев — в сравненье не подходят их вина с багряным соком колхидской лозы). Кудряшка Медея к нам привязалась: не раз, одолев крутую тропу, гостьей являлась в наше жилище. Сердце я радовал, глядя, как Индикос, склоняя изящную голову, срывает на лужайке медоносы, а Авпия сплетает для царевны венок.

Да, а по поводу медоносов и мёда — моя вина, каюсь, но — не было у Колхиса-сиротинушки злого умысла, по воле случая занёс я в Киркеаду семя цветка, что назвали после в мою честь. Когда на острове, что встретился мне посреди Понта, высматривал я овна, дабы подкрепиться, тогда и приметил те цветы — со стеблем высоким и бледным венцом. Не иначе — под чешуйки на шкуре моей попало семечко-другое, ибо, по рождению Авпии уже кругом нашей рощи те же головки поднялись, а на следующую осень ближние луга сплошь пошли белым крапом. Пчёлам пришельцы пришлись по душе, только вот мёд киркейский с той поры горчит, пьянит, как вино, и в тягостный сон погружает.

Не одним только мёдом обильна Колхида: зверь в лесах и рыба в водах, мелкий скот, и стада быков криворогих, табуны благородных коней, что пригодны для службы Палладе. Лоза зеленеет на уступах холмов, радует взор многоплодье садов, электрон созревает под корою стволов, золотистые слёзы роняя… сбиваюсь на стих опять и опять, воспитание сказывается, и сердце к песнопениям расположенное, так и обращаю его поочерёдно: от Клио к Эрато.

Продолжу: дворец Аэта возвышен над берегом Фасиса — к твердокаменной пристани сбегают крутые ступени. За рядом стройных колонн — просторная стоа, следом — покои, залы для пиршеств. В орнаменте сложном триглифы из бронзы, из горной меди метопа литая. На кровле — родник рукотворный: сквозь львиное зёво по чашам резным стекает струя. По правую руку — мощёная площадь, объята в три ряда жилищами колхов; рядом квартал мастеров: здесь зеркала полируют мелкопористой пемзой, медную утварь покрывают искусной резьбой, филигрань навивают по серебряным кубкам, рассыпая по черни драгоценных камней многоцветье.

Далее — дворы виноделов, лавки торговцев, шатры знахарей, брадобреев каморки: всё это Эйа — гелиополь Колхиды.

Несметным богатством обременён Аэт. По воле Игри ручьи несут на равнину самородное золото, в верховьях Фасиса рудники, где колхи, серебристый стим добывая в раскопах, разливают бронзу по затейливым формам. Халибы и мосхи — люди Аэта — не ведая ни пахоты, ни забот о лозе, разыскивают скопления металлов; найдя же — день с ночью равняя, у горнов трудятся в дым и пламень одеты. Женщины колхов тонкорунную шерсть и кудель льняную в нить обращая, у ткального стана вечера коротают, сложным узором украшают полотна.

Из Элама, Хаттусы приходит в Эйю торговый люд, с далёкой страны Айрьянем идут караваны купцов: вплавь, по Оксу, до Гирканского моря, море преодолев — вверх по Киру, в земли иверов; сменив ладьи на месков — к ущелью Сарпон, и вновь по воде, отдавшись течению Фасиса.

Полнятся улицы Эйи в базарный день смуглолицыми странниками, полнятся лари Аэта гранатами и смарагдом, кладовые — стеклом из Айгюптоса и кипами шёлка.

А вот вездесущих греков не приметит глаз на площади гостеприимного града, и проныру сидонянина не встретить у торговых рядов — закрыт Геллеспонт для кораблей, что заходят во Фракийское море: Лаомедонт, царь Троас, Илиона властитель, не пускает заклятых врагов в Пропонтиду.

Бесится Минос, Крита правитель коварный, — молва донесла: за Фракийским Боспором, меж скалистых хребтов, лежит Элизон, что зовётся Колхидой. Богаче скряги Мидаса богоравный Аэт эвксинянин, широко распахнуты ворота царского двора — ни один путник не покинет город, минуя заставленный яствами стол. Но и о том ведает Минос — псообразным гостям здесь не рады, не знает пощады Аэт для врага, и ратной силы у колхов в достатке: от верховий Кира, на землях Мешех, по горным навершиям цепью спускаются к морю башни мосхов, у самого берега неприступный Апсар в камень одет.

На глади Палеостома — готовые к выходу в Понт боевые ладьи. Как запылает на юге сигнальный огонь, тысячи колхов, оставив селенья, поспешают к мостам, что чередой единят берега серединного Фасиса. У истоков Ингири, за порогами Хоба ополченцы из горцев собирают отряды, дабы вплавь, на плотах, устремиться в долину. Каждый воин в полном доспехе: крепкий лук, стрелы с раздвоенным острием, тяжёлый топор, кнут боевой из буйвола кожи витой, из ворони чёрной заточенный меч, грудь прикрывает бронзы пластина.

На ступенях дворца встречает дружины Аэт. Златом и серебром покрыт панцирь царя, смертоносный лабрис сулит противнику скорую смерть. И добрый Колхис рядом с владыкой, и гвардейцы мои здесь же — сам отбирал головорезов, сам обучал живоглотов премудростям смертного боя, благо не раз представился случай спустить с цепи моих псов: то тёмной ночью воры зихи Псах на бурдюках одолеют — туда же, в пограничную реку их и сплавляем угрям на прокорм; то с юга, минуя заставы, прокрадётся ватага меонов — этих по деревьям развешиваем в пример, собратьям охоту отбить…

Вот так и текли мои годы благой чередой: в заботах семейных, службе охранной, и — чего грехи таить — в хмельных пирушках, шумных застольях, под сколий весёлых напевы.

Схолии:

Метабола — превращение.

… птицелюбый муж — Зефир соблазнил предводительницу гарпий — Подаргу.

Ферминга — семиструнная лира.

Триметр — стих из трёх ямбических диподий.

Ритон — кубок в виде головы зверя.

Дистих — двустишие, образованное из дактилического гекзаметра и пентаметра.

Аретуза — нимфа источника в Элиде. Речной бог Алфей полюбив А., преследовал деву.

Спасаясь, А. превратилась в источник, но Алфей принял образ реки, и смешал

свои воды со струями источника.

Пояс красы — пояс Афродиты. В нём заключены любовные желания, слова обольщения.

Эклога — буколическое стихотворение.

Индикос — др. греч. однорогий, единорог.

Авпия — др. греч. безвременная смерть.

… цветок, что назвали в мою честь — Colchicum Speciosum, Безвременник белозёвый.

Эндемное, произраастающее на южных склонах

Кавказского хребта растение, содержит группу

мощных алкалоидов.

Электрон — янтарь. Среди учёных мужей древности бытовало мнение, что янтарь зреет

под корой священной пихты.

Стоа — открытая с одной стороны галерея на колоннах.

Триглиф — (τρίγλυφος, от tri-, в сложных словах — три и glуphō — режу) несущий

элемент, представляющий собой вертикально стоящую плиту

с треугольными в плане продольными желобами.

Метопа — (μετόπη — пространство между глазами) элемент фриза дорического ордера

в виде плит, заполняющих промежутки между двумя триглифами. Обычно украшались рельефами либо росписью.

Горная медь — латунь.

Стим — сурьма.

Меск — мул.

Сидонянин (здесь) — финикиец.

Лаомедонт — сын Ила, отец Приама — царь Трои.

Элизон — легендарная страна блаженных, райские поля.

Эвксинянин — гостеприимец.

Воронь чёрная — сплав меди и железа.

Лабрис — двулезвийная секира.

Сколия — поочерёдно исполняемая участниками пирушки застольная песня.

Перипетия

Метит хищник царить,

Самовластвовать зарится...

Алкей

Все критяне — лгуны.

Эпименид

Я, Колхисом называемый ныне, сын богоборца, низринутого в страшный Тартар — пещера в горах Киликийских была колыбелью страдальца, сей день же Этны громада тяжко гнетёт косматую грудь — призываю богов презреть свои склоки на время (Олимп в дом терпимости Зевс превратил не иначе) — судьбы народов зависят уже от прихоти алчных царьков. Вот: позабавился Эврисфей, гоняя прислужника по суше и морю — вся Эгеида, и стар и млад, потешаются над выходками Геракла — развеял скуку Эврисфей, а после надумал заполучить пояс презренного Ареса — на зависть Миносу, дружку своему, для похвальбы.

Геракл только-только отпрыска вероломного бога — Диомеда-фракийца угробил, привёл в Микены угнанных кобылиц (говорят — Автолик обучал Геракла приёмам единоборства, — как там с бросками и захватами у них получалось — не ведаю, но воровское искусство от сына Гермеса ученик перенял в совершенстве), кобылы те, до того не знавшие ни узды, не вожжей, да ещё вскормленные человечиной — так взрастил их прежний владелец-затейник — принялись жрать кого ни попадя, пришлось гнать их со двора на все четыре стороны, а конокраду вновь собираться в дорогу, к берегам Меотиды.

Геракл подельников отобрал тщательно: Иолай — племянник, Теламон-братоубийца и Тесей, конечно — как же без верного пса идти на грабёж?

Двинулись посуху, налегке: мимо Коринфа — колыбели ремёсел, мимо богатой Мегары, у грубиянов беотов пображничали изрядно — Геракл во хмелю в буйство впал, как обычно, еле уняли — минуя Локриду, пробрались к Фессалийской равнине: здесь, в Иолке, царь Пелий — Пелея, соглядатая, навязал ворам в попутчики (про последнего люд говорил, что в юности отнимал у жён он мужей, а в зрелые годы — у мужей заимствовал жён).

Далее лежал их путь через пашни хлеборобов македонян; обойдя Фермский залив, вышли во Фракию; берегом Понта к голубому Истру: киммерийцы, тавры, кочевники скифы чередой встречали бродяг.

Преодолев широкий Борисфен, по бескрайней степи добрались, наконец, к устью Танаиса, в страну амазонок.

Золотым поясом дочь самого ксенофага Ареса владела — Ипполита, царица жён-воительниц, мисогину Гераклу любо-дорого над девами насилие творить: осадили разбойники Фемискиру (в пути набрали загодя в подмогу ораву степняков), разорили город. Ипполиту Геракл отдал Тесею для повседневной нужды, тот наложницу забрал в Афины, обрюхатил, как родила ему сына — убил (на Федре надумал жениться мерзавец — Ипполита ему помеха), а после и отпрыска в могилу свёл, ибо пострел с мачехой шашни затеял...

Всё бы ладно — мне, благоденствующему у Аэта, не было заботы об амазонках, да и судьба их царицы мало меня занимала, да тут Геракл, забери его Танатос, прознал: на неприступном утёсе, в горах Амарантских, распят уличённый в асебии юноша, звать его Амиран (на суде Индикос мой, справедливый оратор, пытался в апологии страстной отвратить суровый приговор, но — тщетно). В заду у Геракла, естественно, засвербило, руки зачесались, — отослал он товарищей к Эврисфею с трофеем, сам же землёй зихов прокрался в Колхиду (я с моими отрядами в те дни гонял за Сарпоном албанов, к крепости подобравшихся), освободил мученика и через Троаду, минуя Киклады, переправил его на Крит, в логово хищного зверя, к Миносу — «гостеприимцу».

Пора мне и о Миносе рассказать, благо, этого нечестивца поминал я уже. О Миносе, который, где подкупом, а где и угрозой слух распускал — мол, мудрее и справедливее него не знала дотоле Ойкумена правителя; и о том твердил, подобно Гераклу — якобы Зевс его породил. Я-то знаю, чей он сын: от Линкаста — разбойника финикиянина, понесла Европа Миноса и его братцев, а после Астерий, взявший всеобщую подругу в дом, усыновил всех троих.

Как подросли царские пасынки, вышел меж ними спор: смазливый мальчишка Милет приглянулся всей троице разом. Милет с большей охотой блудил со старшим, Сарпедоном, однако Минос выкрал отрока, увёз в Карию и заложил для любимчика город, где с ним и поселился.

Тем временем царь Астерий, зажав зубами медный обол, отправился на свидание с Хароном. Прознав про то, Минос возвратился на Крит, братьев нагнал в три шеи, а трон приспособил под собственный зад.

В царицы Минос тщеславный выбрал Пасифаю, дочь самого Гелиоса. Свадьбу сыграв, тут же и объявил, что жена дана ему богами, дабы рожать законных детей, а для удовольствия существуют гетеры (по забывчивости не обмолвился любвеобильный владыка про смазливых мальчиков, которых табунами гнали в его покои прибывавшие на Крит со всего света андроподисты). Дворец в Кноссе живо стал походить на доктерион, и этос на царском подворье сложился соответствующий.

Тогда же, по велению царя, критяне небылицу про похищение сына Лаомедонта стали разносить по Ойкумене — будто бы это Зевс забрал юношу на Олимп, сделал своим виночерпием… ложь — Минос приказал выкрасть Ганимеда и развратил наследника дома Троады.

Славный царь с таким рвением предавался блуду, что подхватил дурную болезнь — как дикий зверь рычал от боли, извергая семя. Афинянка Проктида, которую он наградил той же хворобой, вылечила сластолюбца травяными настоями, однако, в отместку, панакею составила с умыслом — лишила ёрника мужской силы.

А Пасифая наказ повелителя к тому времени исполнила, родила двоих дочерей — Ариадну и Федру, после, убедившись в бессилии мужа, стала подбирать ему замену, для уестествления тоскующей плоти. Случилось так — воспылала царица страстью к священному быку, который обычно кормился себе на лугу возле наоса Посейдона. Царица-то быка возжелала, да только тот никак не мог сообразить, чего добивается почтенная матрона — то в паху у него пощекочет, то поцелует во влажный нос.

Тогда Пасифая совсем уже непотребство затеяла: во дворце обретался мастер на все руки — Дедал, зодчий из Аттики, обустраивал для Миноса купальни и залы, заодно сводничал, шлюх поставлял царедворцам. Вот он-то и изготовил из досок кленовых подобие коровы, обтянул древесный скелет шкурой, царицу внутрь поместил соответствующим образом, и быка, распалив, на чучело напустил. У быка после содеянного рассудок смешался — принялся крушить всё вокруг. Справиться с озверевшей скотиной критяне были не в силах, пришлось Миносу отправлять гонца к Эврисфею с просьбой прислать Геракла в помощь. Геракл быка изловил, отвёл в Микены, там отпустил сдуру, а тот и рад — стал Пелопонесс разорять. Тут уж Тесей закончил дело — этот вечно за Гераклом подчищает, настиг он животное в Марафоне и жизни лишил.

Пасифая от быка понесла, в положенный срок родила мальчугана — наполовину человек получился, а голова скотская, с рогами, — Астерием нарекли, в честь неродного деда. Всё бы хорошо, а только человекобык грубияном рос — так и искал, кого изувечить. Повелели Дедалу построить лабиринт в подземельях дворца, туда Минотавра и заточили.

Минос, сообразно извращённой натуре своей, к чудовищу душой прикипел — баловал пасынка всячески, для того Афины обложил данью: семерых юношей и столько же дев присылали из града Паллады ежегодно на прокорм людоеду. В конце концов, Тесей решил отвратить напасть от земляков. Пробравшись на Крит, искал пути, как к Минотавру подступиться — тут подвернулась ему Ариадна, приголубил афинянин царскую дочь (влюбилась дурочка без памяти), с её помощью проник в лабиринт, чудищу шею свернул, а обратно к белому свету, по настоянию соблазнённой Дедал его вывел.

Ариадне Тесей пообещал скорую свадьбу, отправилась тайком дева с героем в море, на Наксосе истребитель быков её продал, говорят — Дионису.

***

В двух словах изложил я историю милой семейки, а теперь — о последних деяниях «справедливого» правителя.

Старанием Прокриды потерял Минос интерес к плотским утехам, разогнал наложниц, смазливых юнцов раздарил своим экветам и занялся устройством дел государственных.

Для начала сам себя объявил верховным жрецом — иерургом, взял в управление земли святилищ. Согнав во дворец вольных аэдов, наказал впредь гимны слагать лишь во славу царя, пообещав вероятным ослушникам снятие кожи живьём. После, обратил царственный взор в сторону моря.

Морем владели финикийцы: от Офиусы Иберийской и до Сиены на Нейлосе гистионы сынов Баал-Шамима воронью пятнали прибрежные воды. Со всех сторон света поспешали к причалам Сидона, Берита, Библа быстрокрылые морские кони, со всех концов света — к Ханаану, минуя Крит.

Сбросив в чужих водах бесполезный камень, по широкому днищу, до круглой кормы, заполняли тиряне красногрудые эйкосоры заморскими товарами. А от портов финикийских протоптаны караванные тропы к Вавилону, Ашшуру, Ниневии, древним Сузам, Уриму халдеев…

Минос сказал: «Власть над морем — власть над миром». Дедал получил наказ: в Амнисии, близ Кносса, заложить обширную гавань и поспешать со строительством флота.

Гавань спорый зодчий отстроил за полгода — хватало у царя рабов рубить и обтёсывать известняк в каменоломнях, а с кораблями случился конфуз — нет на Крите леса: голые скалы да редкие рощи. Минос и тут нашёл выход, мол, что принадлежит другим, то станет моим — стал заманивать финикийских купцов в Амнисий, обещая высокий барыш.

Если в гавань заходил одинокий торговец, корабль его топили, сбрасывая со скал загодя припасённые валуны; судно после поднимали с мелководья и мастера ловко чинили повреждённые части. Если же кораблей собиралось несколько, морякам гостеприимно давали возможность сойти на берег, а после — Тал, личный палач Миноса, отправлял их в новое плавание, по водам Ахерона.

В скором времени ворованных судов набралось изрядно, родственных критянам карийцев и лелегов, знатных мореходов, призвал Минос на службу, составил команды и отправил «свой» флот в море — грабить встречных и поперечных. Морской разбой Минос довёл до такого совершенства, что греки сложили стих: Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские. Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь?

Награбленные ценности Минос обернул для приумножения числа кораблей: на берегах бурного Стримона лесорубы эдоны валили мачтовые сосны, сплавляли к большой воде и, увязав в плоты, через три моря поставляли на Крит. От берегов Пегасийского залива, из Йолка, вёз Минос стволы акации для прочных каркасов, из Орхомена, что у Копаидского озера — ольху для обшивки бортов, из Эпира — славный додонский дуб, настилать крепкие палубы.

Дедал, хоть и слыл прохиндеем, но мастер был отменный: похерив корабли египтян, финикийцев, греков — за низкие борта (который вал ударяет в борт, тот и тревожнее для сердца моряка), за короткие мачты — принялся строить иные, дотоле невиданные: с высокой палубой, изогнутыми реями; тараны на корпус наставлял и с носа, и с кормы; спереди и сзади — вёсла для кормчих, дипрорами прозвали эти суда. Минос нарадоваться не мог: точь-в-точь подходили дипроры для его замысла, и нападать и отступать на таком корабле с руки.

На Кифере и Эгилии устроил Минос воровские логова: у причалов суда в полной готовности — закрыл переправу Ио; по всем Кикладам отстроил крепости при надёжных гаванях, главное гнездо разбоя свил на Наксосе; на Тринакрии, дабы подчинить себе ещё и воды Африканского моря, заложил порт Миною. С богатого медью Кипра выбил финикийцев, прибрал к рукам рудники.

Торговлю затеял Минос. На первых порах вино кипрское и масло из плодов оливы отправлял в Айгюптос, на Спорады, в Мизию; дальше — больше: стекло и лазурит из Чёрной земли, благовония из Угарита — на Запад, до Сардона, Кирна, к далёким Пиренеям; из Маврусии, Нумидии, Пунта — в Эгеиду: камедь, страусиные перья, шкуры леопарда, слоновые бивни, особо почитаемый сластолюбцами и блудницами пахучий сильфий; от берегов Аравийского залива — кораллы и жемчуг. Так, стараниями алчного царя критян, Йамму уступил Посейдону просторы густокудрого моря.

Одна печаль у Миноса — олово. Без олова нет бронзы, а в землях, до которых дотягивалась загребущая рука царя, не знали оловянной руды. Весь Лаврион изрыли рудокопы Миноса, нашли свинец, обильную россыпь серебра, и только. На Кикладах старался Минос — долбил в скалах глубокие лазы: Сифнос золотоносной жилой одарил критян, но не оловом. К фракийскому берегу согнал Минос сотни рабов — искать в земле металл. На Фасосе пробились к пластам малахита, поставили печи — варить черновую медь, олово так и не объявилось.

Нет олова — нет бронзы, а оловом богаты всё те же, ненавистные Миносу финикийцы: с далёких Касситерид, через Кельтику, везут сидоняне олово до Тринакрии, и здесь, в Миное, владыка морей, царь Крита, отдаёт за вожделенный металл золото, по весу отдаёт, две меры за одну. Лишь Борей да финикийцы знают, где, в каких водах, скрыты оловянные острова. Говорят ещё — Аполлон частый гость в тех местах, однако Стреловержец не числится в покровителях у Миноса и его подданных, гневается на критян Мусагет за то, что, не выказывая должного уважения, подобно простому лекаришке, называют его Пеавоном.

Страшным пыткам предавал Минос пленённых хананейских корабелов, отправлял с самыми опытными кормчими в Иберийское море — под угрозой медленной смерти указывать верный путь. Ни одна из ушедших за Мелькартовы Столпы дипрор не вернулась в Амнисий.

Утекает царское золото в Ханаан, чёрная жёлчь разливается по жилам царя, полнит сердце, лишает покоя. Тщетно ищет встречи с критским вором Морфей — еженощно, как только разольёт серебро по небосводу Селена, поспешает Минос к Идейской пещере, вымаливать у Зевса совета и помощи… Нет ответа, молчит Громовержец.

К этим самым ночным прогулкам и подоспел Геракл, и беглец с ним (в дороге богоборец имя сменил, для сокрытия проступка своего назвался на фракийский лад Прометеосом). Минос гостем живо заинтересовался, принял радушно, одарил богатым нарядом, позвал к царскому столу (прислужников предупредил — в кубок, мол, пришельцу не забывайте подливать).

Прометей хиосского, на изюме настоянного, отведал изрядно, и развязался у невольного сикофанта язык. Минос слушал со вниманием, иногда вопрос-другой задавал, направлял болтовню юнца в нужную сторону, а тот, лаской царя ободрённый, заливался соловьём.

Геракл, до тонкого вина дорвавшись, нализался до изумления, безобразничать начал. Минос велел отвести его к флейтисткам (оставались ещё во дворце девы, которые наряду с музыкальными способностями имели опыт и в некоторых других ремёслах), сам допрос продолжил.

Всё выведал Минос о Колхиде: про армию Аэта, про воинское вооружение, где, на каких подступах укрепления отстроены, из каких земель купцы идут, да что за товары в обороте. И про то прознал: на Фасисе, у верховий, стоит город Кутайя, в десяти стадиях от того города — богатые оловом копи.

Уже проспался Геракл после загула, ушёл в Арголиду, Прометей, ясное дело — хвостом за спасителем. Минос же заперся в палатах, велел не звать по пустякам, принялся план составлять — как учинить вероломство над властителем колхов. И ведь придумал — горазд был царь строить козни, да и советчика для темных дел держал под стать себе — Фрикса, беотийца.

Об этом змеёныше расскажу подробно — чьим дурным семенем был сотворён, и какие мерзости успел совершить, пока бы Минос его не приютил, ибо он-то и вдел последнее звено в цепь обременивших нас тяжких бед.

Дед Фрикса — Эол, слыл очень даже порядочным человеком, царствовал себе в Фессалии, чуть ли не дюжину наследников породил. Из его отпрысков — последыши, опять же, справными детишками оказались, в отца, а трое старших, чтоб не сказать большего — изрядными сумасбродами числились. Солмоней, первенец, жить перебрался в Элиду, заложил город (в свою честь назвал поселение, естественно), от трудов таких устал рассудком — стал уподоблять себя самому Зевсу, жертвы, подносимые Щитодержцу, присваивать. Заимел манеру выезжать на колеснице при скоплении честного народа и, громыхая волочащимися следом связками медной посуды да подбрасывая вверх пылающие факелы, вещать, что порождает гром и молнию…

Второй — Сисиф, царь Коринфа — хитрец и стяжатель, законы богов и людей презревший, старшего брата ненавидел люто, вплоть до того, что совратил его дочь. Разбойничал: нападал из засады на путников и убивал их, забрасывая каменьями.

Третий — Афамант — поселился в плодородной Беотии и там варварами маниями (говорят — из Иллирии пришельцы) был избран царём.

Поначалу вёл себя пристойно, жену ему сам Зевс подобрал — им же из облака сотворённую Нефелу — та и родила Фрикса; однако, пресытился царёк ласками небесной девы, и, по примеру своих подданных, привёл во дворец ещё одну женушку — Ино, дочь Кадма. Зевс подобного непотребства Афаманту не простил (можно подумать — сам убеждённый однолюб), велел Эвменидам наказать развратника, что блюстительницы первопорядка и исполнили тотчас — наслали на сластолюбца безумие. Ино родила двоих сыновей, а после, как это частенько случается у греков, принялась пасынка соблазнять, в чём и преуспела.

Тут надо сказать — эта самая Ино ещё та дамочка оказалась, что и не удивительно — кровь есть кровь. Папенька её — сын финикийского царя Агенора (и дядюшка вора Миноса, надо отметить, ибо являлся братом единоутробным блудницы Европы) — восемь годков верно служил Аресу. Аресу, которым брезговали небожители и которого Гонитель туч прогнал с Олимпа. Тому Аресу, что на пару с Эридой, порочной товаркой своей, только и занят посевом раздора, беспричинной вражды и обустройством кровавых сражений. Один лишь жадный Гадес нежно любит слёзы родящего бога, и не без причины: ведь трудами браннолюбого мужа весомо пополняются ряды обитателей подземного царства…

Так вот: Кадм верой и правдой отслужил хозяину, тот, в награду за труд, отдал прислужнику в жёны отроковицу свою — Гармонию. Хромец Гефест преподнёс новобрачной подарок к свадьбе — им же изготовленное ожерелье. Арес на поделку тотчас же по обычаю своему наложил заклятье, ещё Эрида постаралась, добавила свой злой наговор. У супругов народились четверо дочерей — наша Ино в их числе, после чего перебрались Кадм и Гармония в Иллирию, где обратились чудовищными змеями и пакостничают по сей день (кстати, с финикийским царевичем знаком, встречались как-то, и кой-чему от Кадма научился: не подумайте дурного — весьма полезную науку познал, но об этом позже). Ино в наследство от матушки досталось проклятое ожерелье, а от деда — гнусный дух: бесноватая баба завлекала Фрикса на Лафистий, навешивала ему дар Гефеста на шею, после наливались они смешанным с соком ядовитого плюща вином и предавались самому изощрённому блуду.

Всегда найдётся доброхот при дворе — донёс кто-то из челяди Афаманту про те тайные забавы. Царь от приключившегося по воле Блюстителя законов недуга и так наполовину пребывал в им же придуманном мире, подозрителен стал донельзя, а тут такое известие: прихватив с собой пару верных дикарей, проследовал тайком за парочкой, да и застал жёнушку с отпрыском в самой пикантной ситуации. Озверел царь, выхватил меч, и тут… ну конечно же — Геракл, больше ведь некому: направлялся меднолобый Алкид к Миносу, ловить критского быка-разорителя, видит: обезумевший муж с обнажённым оружием за юнцом гоняется (Ино к тому времени бежала с глаз долой), скрутил насильника, придушил чуток, заодно спутников-телохранителей побил нещадно, а Фрикса забрал с собой, на Крит.

Афамант после всего окончательно обезумел — перебил остальных своих детей, а блудницу Ино сбросил в море с Молурийской скалы.

Минос в спасенном мальчишке сразу угадал родственную душу, да ещё получил от него в дар ожерелье (напомню — любовника украшала Ино мерзкой побрякушкой при соитии, вот и проделала та путь до дворца в Кноссе вместе с беотийским царевичем) — приблизил Эолида, скоро тот сделался самым доверенным советником и соглядатаем царя.

Издревле греки почитают эгидоносную Палладу — покровительницу справедливой войны, войны в защиту свободы, но не Минос — этот был слугою вероломного Арея. По всему Криту отстроил царь храмы Энувалиса, повелел жертвовать разрушителю городов отборных быков. Не знала до Миноса омываемая седыми волнами колыбель Эгиоха запятнанных кровью алтарей — кидонийцы поклонялись бессмертным янтарной гроздью, зерном и плодами, нектаром панакрид, цветами, вином.

Благосклонно принимали подношения песнелюбивые Куреты, набиравший силу Молниелюб дарил мир и покой суше, где:

Пышнокудрые девы под напевы свирели,

Кружась в обрамленьи алтарных огней,

Взвивали тонколодыжные стройные ноги,

Цвет полевой приминая на мягких лугах.

Не с чужих слов веду рассказ: бывал на Крите, и не раз, ещё при добром Астерии. Вдоль и поперёк исходил породивший идиллию остров — страну, не знавшую усобиц: ни одно поселение не окружали защитные стены, не было в них нужды. Страну, не знавшую рабства — каждый критянин рождался свободным. Страну изобилия: недаром критяне истово верили, что, получив от Деметры зерно, златоколёсный Триптолем первым чередом просыпал часть дара над Мессарской равниной.

Царство, где правитель распределял землю меж дворами по жребию, и полученный надел обрабатывали сообща, всем родом, а урожай делили сообразно канонам старца Иасиона (с соизволения Зевса раз в году покидал первопашец Аид, чтоб самолично убедиться в безобманном разделе). Таким был Крит, пока не явился самовластвовать хищник.

И опять родится во мне справедливый упрёк олимпийцам, ведь не ново суждение: там, где тиран свивает гнездо — умолкает глас закона! Чем прогневил Крит Оградителя, что дозволил он проходимцу надругаться над жемчужиной Срединного моря? Или Владыка владык так погряз в семейных склоках, что позабыл, где был вскормлен молоком козлорогой нимфы? Спросить — так Зевс располагает началом, серединой и концом всех событий, без его волеизъявления Мойры не позволят даже волосу упасть с головы смертнорождённого, неумолимая Дика по указке Скипетродержца немедля карает отступников-злорадетелей…

Прав мой Индикос (хоть и прослыл вольнодумцем за смелые речи) — на небесах надобно порядок навести, прежде чем требовать от земнородных благопристойного быта. И себе позволю позлобствовать: вообще, ранжир небесный дело тёмное: первым, мол, Хаос возник!? Ну и как это явление должно представить? Раз он был «первым», то ему не из чего было прийти и не во что! Где же тут столь почитаемый греками логос?

Однако вновь прервал я поток повествования досужими мыслями, исправлю оплошность, направлю ладью Мнемосины в нужное русло: Минос ясно себе представлял: нет пути для разбойного флота к берегу Колхиды. В устье Скамандра, у причалов Сигея, передовые корабли дарданцев стерегут подходы к узкогорлой тропе в Пропонтиду, а далее, за проливом, вкруг Тенедоса, что ослиным хребтом вздымается из винноцветного моря — вся наводная мощь Илиона: многопарусные, с крепкими килями, сработанные из клёна и возросшей в лесах Антандра сосны, медноносые суда Лаомедонта.

Другой бы отступился, но не таков был Минос — преступных сил тёмное детище: решил, лиходей, сокрушить могущество Аэта, подбросив колхам вредоносный талисман Арея. Исполнить злое дело вызвался царевич коровьей страны — Фрикс.

Первым делом Фрикс отправился в Магнесию, родовое гнездо кентавров. На лесистом склоне Оссы разыскал пещеру Хирона. Сам мудрец пребывал неподалеку, у источника, в кругу учеников, втолковывал молоди правила устного счёта. Фрикс конечеловеку с наилучшими пожеланиями от Миноса пару мехов молодого фестского преподнёс, завёл беседу. Врал, не краснея, двуличный юнец — мол, царь надумал посольство направить в Колхиду, союз и дружбу предложить Аэту, а путь в Понт илионским злодеем закрыт. Спросил совета. Хирон за долгую свою жизнь вдоволь побродяжил, все ходы-выходы Ойкумены знал не хуже, чем тропки вскормившей его Фессалии: на свитке изобразил очертания Понта, обозначил стороны света, фракийский берег серпом выгнул. Поучал: от Пропонтиды и до Финийского мыса вся земля принадлежит чубатым астам, таких воров свет ещё не видывал: отмежевываются отдельные ватаги друг от друга столбами и грабят корабли, что попадают на мелководье против их становищ. Дальше, к Истру — страна гетов. Эти самые отчаянные из фракийцев, через их владения к морю не пробраться. А вот в устье Истра хозяйничают синеволосые, ведут они род от Агафирса, сына Геракла и змееногой богини Гилеи; в обычаях сходны с соседями, однако любят роскошь и золото. Можно с ними договориться — за щедрый дар получить корабль и пропуск в море.

Далее искуснорукий поведал: добыв судно, плыть корабелам в виду берега смерти подобно — про фракийский уже сказано, а по противоположному бродят тавры и зихи. Эти, завидев корабль, устремляются к нему на малых ладьях, грабят и предают огню вместе с людьми. У тавров ещё обычай бытует — рубить чужакам головы, после выставлять трофеи возле своих жилищ, насадив на шесты. Островов на глади Понта мало, не получится, как в Эгеиде, делать переходы от суши к суше. Одна лишь возможность исполнить задуманное — плыть по открытой воде против полёта Гелиоса днём, и по следу его золотой ладьи ночью. Плыть без устали, налегая на вёсла и уповая на милость Зефира, иначе теченьем снесёт прямиком на отмели астов.

Фрикс в сомненье впал: как же держать путь на восток в ночную темень, или облачным днём, когда Гелиос не виден? Хирон папирус обернул, на обратной стороне наметил созвездие Быка, багряный глаз Арея обозначил, черту провёл через весь лист, велел в ночную пору корабль направлять словно бы по этой черте, глядя на звёзды (премудрости толковать небесные знаки научился кентавр у ашшурских жрецов). После дал Фриксу выкованную из тёмного металла стрелку, велел, как выйдут в море, повесить за просверленное посреди её стержня отверстие возле рулевого весла, под стрелой начертать круг, и чтоб кормчий держал нос корабля на четверть от острия.

Как сказал Хирон, от устья Истра, и до места, где Фасис дарит Понту свои воды — шесть тысяч стадиев морской дороги. При попутном ветре, да ежели Посейдон, снизойдя к мореходам, не нашлёт бурю, и если минуют их козни Борея, весь путь займёт дней десять, двенадцать.

Вернулся Фрикс на Крит, отчитался перед царём, и, не мешкая, приступили к сборам. Минос, отобрав для похода две дюжины самых отчаянных карийцев, Дедала назначил беотийцу в помощники, подробно изложил ему план действий, пообещав в случае малейшей оплошности отдать Талу для забавы. Из казны выделил изрядно золота и дорогой утвари на расходы, Фриксу на тощую шею намотал Ареево ожерелье, и скрытно, на малом корабле, направил ватагу в сторону Киклад, где у Наксоса таилась пара боевых судов, для охраны, они и сопроводили путников до Стримонского залива, к загодя уведомлённым союзным эдонам.

Лесорубы помогли критянам подняться против течения норовистой реки, кое-где, подсобляя гребцам, подобно волам, впрягаясь в постромки, довели ладью до самого Сколия, к своему поселению. Дальше двинулись пешим ходом: вождь лесорубов свёл Фрикса с пастухами киконами (совсем уж чудной народ: в шкуры одеты, в чулки меховые обуты, свирепые, но честные), те за небольшую плату взялись проводить отряд до владений давов — кочующих по берегам Истра почитателей волка.

Голубоглазые лукофроны к золоту интереса не проявили, тогда Дедал явил своё мастерство, обучил варваров мастерить пароконные повозки по греческому образцу; сам, своими руками соорудил несколько. На этих же, Дедалом построенных наземных «кораблях», и доставили волколюбы критян к синеволосым, с почестями довезли, на прощанье шапками из волчих хвостов одарили.

С агафирсидами договорились без помех: Дедал осмотрел суда понтийцев, одобрил — у камар, так эти корабли называют, острые носы, борта поверху сдвинуты друг к другу, а ниже корпус расширяется на манер пифоса — выбрал которое покрепче, надстроил палубу, добавил скамьи для гребцов, вытесал из ясеня крепкие вёсла. Запаслись водой, снедью, вином: готовы к походу.

Перед самым отплытием Фрикс сторговал у гуртовщика барана двухлетку, привёл на корабль. В каюте, скрытно от чужых глаз, выкрасили овна хной, тщательно, до последней шерстинки; на выю нацепили ожерелье Ареса, велели команде оберегать животное пуще живота своего. Фрикс, как и было предписано Хироном, навесил у весла волшебную стрелку, на манер бабилониуса халдейского свиток со звёздными знаками развернул и отдал приказ мочить вёсла, а Дедал… сбежал.

Уже поднимал парус корабль, готовый направиться вверх по Истру, в страну певкинов (говорят, вино для питья эти кельты смешивают с молоком кобылиц, порядочная мерзость должна получаться, меня если спросить…), на этом самом корабле и спрятался Дедал, вручив кормчему увесистый серебряный отливок.

Бежал Дедал, бежал от Фрикса, от Миноса, от вечного страха попасть по прихоти царя в руки беспощадного Тала. Не знаю — воля Зевса на то была, или же Мойры тайком от повелителя сговорились прекратить бесчинства тирана в этом мире, но побегом своим Дедал обозначил скорый конец критскому деспоту, и не только — вся Эгеида вновь встала «с ног — на голову».

***

Послал Дедал Миноса к воронам, а царь дни считает, вестей дожидается. Уже пришло по цепочке известие — Фрикс благополучно отчалил от берега синеволосых. Минос пальцы позагибал, сроки прикинул, — послал быстроходную галеру на Наксос, чтоб немедля, как объявится Дедал, поспешали с ним во дворец, а тут — пришло в Амнисий судно из Минои, кормчий к царю явился, доложил — зодчего видели на Тринакрии, в стране сиканов, в столице Инике… Минос, как взбесился — вестника заколол в ярости, призвал Тала, велел готовить к отплытию личную дипрору; ещё не застыла на лезвии кинжала кровь убитого кормчего, а царский корабль уже покинул гавань.

Прибыв в Миною, критский вор с ватагой разбойников поспешил в Инику, потребовал выдать Дедала, пригрозив поджечь город с четырёх сторон. Какал, царь сиканов, хитрец был известный, чуть ли не на колени пал перед Миносом, нижайше просил посетить свой скромный дворец, отдохнуть с дороги: мол, тем временем преступника разыщут, схватят, и доставят к ногам высокочтимого гостя. Минос так ярился, что и соображал уже с трудом, дал себя уговорить, прошествовал в баню — смыть пыль тринакрийских дорог.

Какал тем временем Дедала тайком отправил на кровлю купальни (мастер с месяц уже как на службе у него состоял), следом послал рабов с чанами, полными крутого кипятка. Дедал в перекрытии тихонько проделал отверстие, и на Миноса, с жирного брюха грязь соскребавшего, весь кипяток и вылил. Только раз заорал Минос, неразборчиво, вроде как проклял богов, и отправился к давно уже поджидавшему его Айдонею.

Тал после, как и положено, сложил погребальный костёр, спалил недоваренную тушу хозяина, пепел развеял над морем и поступил на службу к Какалу (искусный палач в цене при любом дворе), говорят: сдружился с Дедалом — водой не разольёшь, вместе пьянствуют и шляются по девкам.

Слагать по сыну шлюхи Миносу трен я не стану, не стоит он того, — верноподданные критяне, прознав про бесславный конец венценосца, тоже слёз не проливали, даже больше — оповестили царей Арголиды: зверь издох, разбойный лагерь без вожака остался. Аргос, Микены, Тиринф — объединили воинов, поспешили ахейцы на Крит, заседавших в Керосии дружков Миноса отвели в ближайшую рощу, и, привязав за ноги к пригнутым верхушкам молодых сосен, пристроили вялиться на солнце. Дело сделали обстоятельно, не поленились для каждого по два деревца согнуть — распяленная свежатина лучше проветривается, это любой мясник подтвердит.

Натерпевшиеся от морского произвола дети Пелопса всех корабелов, кого на Крите застали, вырезали, дворец в Кноссе сожгли, разграбив предварительно царскую сокровищницу, дипроры, собрав у входа в Амнисийскую гавань — потопили, после чего, повелев мирным критянам возвращаться к старым обычаям, отправились восвояси. На острове оставили изрядный гарнизон, для порядка.

***

И снова задаюсь я вопросом: если Зевс превратил Хаос в мировой порядок, ничего не убавив и ничего не прибавив к сущности вещей, и поставив каждую вещь на подобающее ей место, привёл природу от беспорядочности к прекраснейшему образу, отчего же не хватило Вседержцу силы, а может быть умения, или, в конце концов — желания, сотворить то же самое с человеком? Почему сплошь и рядом являются миру подобные Миносу алчущие безмерной власти — а власть и насилие есть единоутробные близнецы — дети Стикс, чудовища? И чудовища эти, достигнув желаемого, ухватив власть, сразу же привлекают на службу слепца Плутоса, и дары незрячего бога затмевают им порочный их разум: богатство — бездушье человека, от богатства родится спесь, злоба; обуреваемый злобой спесивый правитель желает иметь ещё больше — суть богатства в его безмерности, оно порождает насилие и бесчинство, злодеяния, тлен. Обезумевший деспот объявляет себя посланцем богов, служение себе — священной обязанностью, а непослушание — преступлением против небожителей.

Существуют народы, которым волей судьбы достались справедливые властители: у колхов власть и сила ни на мгновение не удаляются от трона, однако Аэт не считает себя наперсником высших сил, а наоборот — представляет свой народ перед богами.

И все-таки неразумно полагаться только лишь на добродетель властителя, ибо боги непредсказуемы, их волей и самый разумный может лишиться мгновенно рассудка. Я думаю, верная мера в том состоит, чтобы, сокрушив власть алчных, покончить с порабощением простого люда, и вместе с тем избежать разрушения основы государства… хотя о чем это я — в Эгеиде покамест и не знают государства. Спроси любого, ответит — да, варварские царства существуют уже тысячи лет, у них многому можно научиться, но ведь мы, греки, ещё дети…

Индикос настаивает на необходимости даровать власть народу в той мере, в какой он в ней нуждается, но и лишних прав не давать, ограничить права единым для всех, и для бедных и для богатых, законом. Утопия. Нет пока ещё в Ойкумене места, где бы смертные доросли умом до подобного уклада, разве что Аид, где, как вещает в Элоусисе прохиндей Мусей, праведники после завершения земного пути, взобравшись на пиршественные ложа без сословных различий, наслаждаются неземными благами.

Однако, вернёмся в этот мир: пока Минос царил над водами, у греков по известным причинам не получалось практиковать премудрости мореходного дела. С завершением талассократии опустели тропы Посейдона, но не на долгий срок: заброшенное поле порастает сорной травой — скоро объявились у берегов Эгеиды красноносые корабли финикийцев, уродцы кабиры скалили зубы, потешаясь над ахейскими мужами. Вновь Мелькарт выпустил на пенистые просторы заскучавших было хананейских корабелов. Всё стало, как встарь.

А что же наш юный богоборец? Забыл я на время про Амирана-Прометеоса, прервал повесть о дальнейшей судьбе беглеца, когда ушёл он вместе со своим спасителем на Пелопоннес. Расскажу: добрались дружки до Микен, Геракл — в предвкушении царской милости за добытый у амазонок Ареев пояс, ан нет, бесноватый Эврисфей задумал новое воровство: приказал подневольному отправляться к горам Атласским, дабы похитить плоды золотой яблони из садов самой Геры. Где искать эти самые Атласские горы неуч Геракл представления не имел, решил идти через всю Грецию, Иллирию к реке Эридан, что петляет меж авзонийских болот, к вещему Нерею, выведать дорогу к владениям супруги Всецаря. Пошли. Через Коринф, Беотию, Локриду, не одну пару плесниц износили. Надоело Прометею гермы считать, отстал он от спутника в обрамлённой заснеженными вершинами Малиде, у берега неспешного Сперхея. Очаровали юного колха зеленолиственные лавры, отливающие багрянцем отвесные скалы, карабкающиеся по склонам серебристые ели — походила Фтиотида на далёкую Колхиду.

Мирмидоны приняли чужака, даже дочь царя разделила с ним ложе. После перешёл к нему трон Фтии.

Сын Прометея — Девкалион взял в жёны благочестивую Пирру, дочь взращённой харитами Пандоры. По зову крови первенца в честь Селены-Эллы нарёк отец Эллином, и стал тот царственным жрецом ночного светила, и дал начало новому народу, который по сей день, подобно своим заморским единокровникам, поклоняется царице ночи.

Схолии:

Перипетия — (греч. — перелом) острый, переломный пункт в действии трагедии,

происходящий из самого действа, а не извне.

Тартар (Tartaros) — нижняя часть преисподней, в которой томились богопреступники.

По Пиндару находилась под горой Этна, на Сицилии.

Диомед — сын Ареса, царь воинственных бистонов во Фракии.

Автолик — сын Гермеса, дед Одиссея, искусный вор.

Мисогин — женоненавистник.

Федра — дочь Миноса, сестра Ариадны.

Асебия — (греч. — безбожие) действие, несовместимое с почитанием богов.

Гостеприимец — функция, заключающаяся в защите беглеца.

Европа — дочь финикийского царя Агенора.

Харон, перевозчик душ умерших через Ахерон, получал плату в виде

мелкой монеты, которую клали перед похоронами в рот усопшему.

Обол — мелкая монета в 1/6 драхмы.

Андроподист (букв. «делатель рабов») — работорговец.

Доктерион (дейктерион) — публичный дом, бордель.

Этос — (греч. ἦθος — нрав, характер, душевный склад) обычай, образ мысли.

Астерий — «звёздный».

Минотавр — (др. — греч. Μῑνώταυρος) бык Миноса.

Экветы («э-кве-та» — критское линейное письмо Б) букв. «товарищи» — свита царя.

Аэд — певец, слагатель эпических гимнов.

Гистион — четырёхугольный парус.

Баал-Шамим — у финикийцев Властитель мира.

… воронью пятнали — финикийцы красили паруса в чёрный цвет.

… бесполезный камень — камни использовались древними мореходами в качестве

балласта для придания судам остойчивости.

Эйкосора — двадцативёсельное парусно-гребное судно.

… через три моря — Эгейское море с Севера на Юг греки делили на Фракийское,

Миртосское (между Пелопонессом и Кикладами) и Критское моря.

Сильфий (гладыш) — эндемное растение Киренаики (Ливия); прянные семена С.

являлись афродизиаком и одновременно контрацептивом.

Йамму — властелин водной стихии у финикийцев.

Мелькартовы столпы — Гибралтарский пролив. Мелькарт — верховный бог Тира,

покровитель мореходов-финикийцев.

Селена — (др. — греч. Σελήνη — сияющая) олицетворение Луны. Считалось, что

мистические действия особенно эффективны при полном сиянии С.

Идийская пецера — пещера близ Кносса в которой Рея прятала от Кроноса

новорождённого Зевса, древнейшее святилище.

Сикофант — доносчик, шпик.

Кидонийцы — критяне.

Панакрида — пчела, мёдом которой Мелисса кормила младенца Зевса.

Идиллия — (от греч. ειδύλλιον — картинка, маленький образ) форма буколической

поэзии — буколики.

Козлорогая нимфа — Амалтея, кормилица Зевса.

Триптолем — первый жрец Элевсинского храма, которому Деметра подарила золотую

колесницу с крылатыми драконами и дала зёрна пшеницы, дабы обучить

смертных засевать землю.

Логос — (от греч. λόγος — «слово», «мысль», «смысл», «понятие», «намерение») термин,

введённый для обозначения проникновения в смысл явления; означает

одновременно "слово" и "смысл" (или "суждение", "основание" при этом

«слово» берётся не в чувственно-звуковом, а исключительно в смысловом

плане, но и "смысл" понимается как нечто явленное, оформленное и постольку

"словесное", рационального свойства — «логическое».

Дарданцы (дарданиды) — потомки Дардана, царя Фригии, прямого предка Лаомедонта,

т.е. — троянцы.

Узкогорлая тропа в Пропонтиду — Геллеспонт (Дарданеллы).

Коровья страна — Беотия.

Золотая ладья — Гелиос днём мчится по небу на огненной колеснице, а ночью в золотой

чаше-ладье переплывает море в обратную сторону, к месту своего

восхода.

Созвездие быка — Телец

Багрянный глаз Арея — Марс.

Лукофрон — отважный как волк.

Хна — краситель из листьев произрастающего в Индии, Египте и Северной Африке

кустарника лавсония.

Бабилониус — звездочёт, вавилонский прорицатель.

Керосия («ке-ро-сия» — критское линейное письмо Б) — совет старейшин.

Дети Пелопса — греки с материка; мифический Пелопс был владыкой всего

Пелопоннеса.

Утопия — (др. — греч. ου-τοπος — «не место) букв. место которого нигде нет.

Мусей — ученик Орфея, прорицатель, основатель Элефсинских мистерий.

Трен — погребальная песнь, плач.

Кабиры — божества финикийцев, изображались в виде вооружённых молотками

карликов, помещались на носу финикийского корабля.

Герма — символ Гермеса. Деревянный стержень с вырезанным на навершии

изображением головы бога. Устанавливались в континентальной Греции

как путевые указатели.

Пандора («всем одарённая») — первая женщина созданная Афиной и Гефестом.

Эллины — по Павсанию пришли на Пелопоннес из Фессалии, поклонялись Элле

(Селене).

Анагнорсис

Скорпион под любым камнем тебе может попасться, друг:

Бойся жала его.

Праксилла

Стасим:

Напев боевой запевайте, богоравные Музы!

Время приспело — враг подступает в близь стана Аэта.

Были вы где, когда хищник подкрался коварный,

Где были вы, Парнасиды, там, где струится Пеней?

Или, быть может, на Пиндских высотах?

Вас в этот день не видали неспешного Фасиса воды,

Амаранта крутая скала, Киркеады священные рощи…

Напев боевой запевайте, богоравные Музы,

Время приспело!

Славлю вас, неистовые Пиериды! Тифона я сын, Колхей — воин-рапсод. Дар песнопевца — плод щедрости вашей — берегу, как святыню. Осушив заздравную чашу, продолжу козлиную песнь.

В то время, как творилась метаморфоза окрест Эгеиды, в Колхиде — мир и покой. Месяц зрелой луны наступил — на сносях земля. Аэт, царские одежды на простую рубаху сменив, днями пропадает в лозовнике, что зелёным шатром окружает стены дворца. Сам, своею царственной рукой, пестует лозу: медной водой каждый лист омывает, жучков вредоносных сбивает с налитых гроздей, известковую пыль насыпает обильно в межрядья. Всяк знает — себе дороже беспокоить царя, когда он милуется с Эригоной.

Сестра владыки, Кирка-волшебница встала на хозяйство: бортников отослала в угодья Мелиссы отворять должеи; мужей созвала — жнитва подоспела: ополченцы, серпа наточив, поспешают в поля, на сечь с ратью ячменной. Виноделы, воскуряя ядовитую серу, очищают утробы бродилен — готовят к соитию с соком киркейской земли.

Все при деле, даже мои воины, клинки в эписферы одев, разбрелись по садам — сбирают с ветвей зрелую смокву, груши, гранат…

Один лишь Колхис от суеты удалён в покойном своём обиталище, под сенью тенистого дуба, что чуть слышный шелест листвы к напеву ручья прилагает. Под прохладной струёй стынет полная пелика, у корня древесного многоголосый авлос к служенью готов: пригубив чашу с багряным нектаром (воистину, вино — души зерцало), серебристую трель вплетает Тифонид созвучно в голос потока.

Однако, отнюдь не праздно было времяпрепровождение моё (только сторонний наблюдатель, не ведая сути, мог склониться к подобной мысли) — который уж день занят был составлением табели нужных для обозначения речи рисованных знаков. Обременительное, скажу я вам, дело, но — необходимое. Как иначе могу я донести эту повесть до тех, кто будет после меня? На манер халдеев высекать безликие клинья по каменным плитам? Нет уж, увольте — остатка дней моих на подобный подвиг не хватит. И египетские письмена мне не подходят: в этих закорючках только лишь египетские же жрецы смыслят, тем и держат своих царей за глотку, учёностью. Пора покончить с графократией магов и писцов! На что уж Минос (не к добру поминаю вора), чинов не разбирая, скор был на расправу, а перед крючкотворами дворцовыми лебезил, ибо сам в премудростях графики ни пса не ведал. Да и как такое запомнить: в критской грамоте сотня знаков, мало того — несколько сот сочетаний их, и каждое означает какое-то действо, или часть слова. А как прикажете такой вот корявой наукой изобразить напевы эклоги, или, к слову — краткую гному? Ерунда. Анахронизм.

Кадм (кто не помнит — зять Арея) обучил меня тайнописи сидонян: двадцать два глифа, и любую речь можно начертать, чередуя буквы — так эти символы финикийцами названы. Однако, хананеи — плуты: дабы сыновья сторонних племён не могли разобрать их записки, обозначают исключительно щёлкающие, шипящие и твёрдые звуки, а звуки мягкие, составляющие ядро слога, основу голоса, в записи пропускают — пойди, догадайся, что за слово прописано…

Говорят, что мудр только тот, кого почтили боги. Не знаю, не знаю: сам я не избалован особой благосклонностью олимпийцев, но, думается мне — не уступаю в сообразительности иным любимцам бессмертных: одолев финикийскую науку, поразмыслил и понял — всего-то шесть недостающих букв надобно придумать и добавить к сидонийской таблице, дабы сладкозвучную речь ахеян на библион наносить. И ещё: хананеи буквы чередуют справа налево, не подходит для меня подобная анаграфика: лапы у дракона выгнуты локтем наружу — мне сподручнее вести концом тростинки по листу от тулова в сторону, как бы тропу словесную для жаркого сердца моего строкой намечать.

Финикийские буквы я слегка подправил — слишком уж угловатые, хищные; чуть упростил, округлые очертания придал, развернул «лицом» на правую сторону. Из недостающих мне голосовых для пяти звуков знаки уже подобрал, оставалось только «у» обозначить, и готово дело, плод трудов упорных. Вот и обдумывал последний рисунок, губы трубочкой складывал (ведь так мы «у» произносим — вытягиваем губы вперёд и колечком сворачиваем), а чтоб настроиться на нужный лад — музицировал, поощряя вдобавок разум глотком-другим доброго Аладаста.

Нарушил моё уединение (Чернушка с детьми гостила у Кирки) гонец из дворца — царь велел явиться немедля. Пока мы спускались в долину, посыльный рассказал: близ устья Фасиса рыболовы наткнулись на бездыханного юнца: пальцы утопленника повитую серебристой нитью ветку оливы сжимают, рядом — златорунный баран наслаждается хрусткой порослью: на загривке алые каменья сверкают. Поспешили доставить найдёныша и животное в Эйю. Кирка снадобье изготовила, оживила мальчишку. Теперь нужен толмач — пришелец лопочет непонятное, похоже, из греков.

Пришли: Аэту на террасу дворца малый трон выставили, сидит, в замызганной хламиде — видать, только от лозы оторвался — хмурый. Рядом, на ложе, бледный отрок, тут же и баран: шерсть, действительно, медью отливает, поверх выи — золотое ожерелье с гранатами. Аэт мне знак подал — начинай, мол, ордалию. Так я с Фриксом в знакомство вступил.

Врал, мерзавец, как стих слагал: сам, де — царевич из Беотии, оклеветан был злой мачехой, после чего полоумный отец отчаялся на преступление, отвёл сына на вершину горы, дабы смерти предать. Но всевидящий Гелиос помешал свершиться злодеянию — послал к месту казни златого овна: подхватил спаситель безвинную жертву и в стремительном полёте перенёс через море. Уже в самом конце пути, когда миновали они последние завитки прибойной волны, уставшие пальцы разжались, ударился беглец оземь, дальше ничего не помнит.

Аэт бровями поиграл, изрёк: «От Гелиоса, свет несущего, дар нам этот, а что даруют боги — принимай».

У нашего владыки есть строгое правило: следует почитать, во-первых — богов, во-вторых — родителей, в третьих — молящих о помощи чужестранцев. Фрикса передали заботам царских дочерей, овну отвели помещение, приставили служителя — кормить, поить, руно расчёсывать.

Ненавидит подменных речей словеса правосудный Аэт, однако — слеп ко лжи бывает порой в благородном порыве. Завладела бедоносная Ата рассудком царя, но не моим: старый Колхис много чудес повидал — одни только агнаты мои убиенные чего стоили — а вот летучих баранов встречать мне покамест не доводилось. Далее: что, оливы нынче на небесах произрастают? Или чадоубийца неудавшийся заранее жертве вручил опутанную шерстью ветвь? И ещё — не стал бы дарующий благо Гелиос украшать посланца кровавыми каменьями, всяк знает: гранат — знак Арея, а баран — его верный слуга.

Неспокойно стало сердцу моему, понимал — злое дело затеялось: тлеет пламя под пеплом, и готов уж в изобилии насушенный хворост… однако, сути не знал, ибо пребывал вдалеке от тех мест, где задумано было коварство.

У Колхиса тоже есть правило: раз пришло время действовать — не медли! Аэту я зявил, что отправляюсь инспектировать гарнизоны окраинных крепостей, обнял Чернушку, и в тот же день на самой быстрой камаре вышел в море.

***

Пока кормчий замирял парус со вздорным Кекеем, я размышлял, как без потерь пробраться в Эритры, что лежат аккурат напротив разбойного Хиоса на ионийском берегу (согласитесь — изрядная глупость своим ходом направляться всей командой к продавцам живого товара). Дабы гребцов моих не пересадили на другое судно, заковав предварительно в цепи, решил корабль оставить в Троаде, а далее двигаться в одиночку. Бадиотикус из меня никакой — анатомия не способствует — так что, предстояло Колхису размять крылышки и пускаться в полёт следовало ночною порой, иначе у какого-нибудь бродяги могло появиться желание поупражняться в меткости, натягивая тетиву. Ничего, с пути не собьюсь, когда возникнет нужда, и осветить панораму сумею… кстати: какой дурак первым сочинил небылицу, что пламенем мы испепеляем противника? «Огнедышащий» — что за глупость? Не огнедышащий, а огне… извергающий, ибо огонь мы испускаем отнюдь не из глотки, а из противоположного оной отверстия, и нуждаемся в этом действе исключительно для придания полёту наибольшей скорости, в помощь крыльям. Тут и неудобства свои есть — частое использование подхвостья вызывает мучительный геморрой, а в мои, уже достаточно преклонные годы, надобно следить за здоровьем (беспечность юности свойственна), отсюда следует — лети помедленнее, дальше заберёшься! Да, о чём это я? Снова отвлёкся, но, старикам болтливость простительна…

Вернусь к сути: в Эритры я стремился с одной целью — повидать давнюю подругу, Герофилу. Обворожительная была дева в младые годы, изрядное число славных мужей столкнулось лбами, добиваясь благосклонности юницы; поговаривали — сам Аполлон с ней шашни водил. Чем промеж них дело закончилось — не ведаю, но на красавицу дар провиденья снизошёл, а Мойрагет известный скупердяй, за просто так у него и дырявый хитон не выпросишь…

Оставил я спутников в Сигейском порту, в два перелёта достиг своей цели, но ионяне меня огорчили: Герофила сменила имя — Сибиллой назвалась и отбыла в Троаду, в родной город Мернесс. Переждав день, вновь воспарил к небесам, наперекор капризам Борея волю дал отдохнувшим крылам. К тому часу, когда Божественная волчица уступила Гелиосу тропу, завиднелась предо мной вершина краснокаменной Иды. Вот и город — прижался к пологому склону. Вот и дом сердечной подруги.

Беспощаден неумолимый Хронос: где ты, стройный стан, где вы, пышные кудри?.. седые пряди да паутина морщин. Только глаза остались, как встарь: живые, горячие, с лукавинкой.

Дарданцы весьма искусны в виноделии, и гроздь на краснозёме вызревает размером с мой кулак: промочив пересохшее горло, засыпал вопросами Герофилу-Сибиллу. Всё вызнал: про козни критского вора, про путешествие двуликого Фрикса. И ещё новость: орясина Геракл добрался-таки до плодовника всевладычицы Геры: Гесперид разогнал, яблоки, естественно, своровал, и (ну, как же без крови обойтись?) — отправил прямиком в Эреб престарелого дядюшку моего — садовода Ладона.

«Ну что ж, дракон, — сказал я себе, — загадка открылась, завесы упали. Храни же в тайне замысел жестокий, не посвящай своих, чужих, — молчи; вымышляй умом осторожным, как препоны учинить лиходейству»…

Пора было прощаться, однако пророчица велела повременить — разожгла в жертвеннике огонь, дождалась багровых угольев, разметав по жару горсть застывших капель — смолистый ладанон, вдыхала пахучий дым. И вот, — Сибилла отступила от алтаря, прилегла, обессиленная, на подушки, смежила веки:

— Уже отозвались на зов ожерелья Демос и Фобос, с двух сторон грозят Киркеаде варваров орды: саранча извела каскейцев посевы, — голодное племя подступилось к земле тибаренов; сокрушив рыбарей простодушных, хлынут в пределы Колхиды. А на Севере доители кобылиц одолели суровых киммеров, в Таврику оттеснили кочевников вольных. Побеждённые упокоили павших соратников, на берегах Тираса сложили погребальный курган; теперь же идёт меж вождями яростный спор: сверкают мечи, крови жаркий напор бьёт струёй из натуженных жил. Теушка, могучий воитель, склоняет всадников устремить ветроногих коней на Восток. Ты знаешь: дурные помыслы вождей — причина гибели народов. Иди, Тифонид, в союзницы призови терпеливую Пейто, отомкни разум упрямца Аэта…

Схолии:

Анагноризис (узнавание) — переломный момент в драматическом произведении, когда

тайное становится явным.

Стасим — вступление, пение неподвижно стоящего хора.

Рапсод (от греч. rapto — сшиваю, слагаю и odn — песнь) — исполнители эпических поэм;

в отличии от аэдов Р. не импровизировали, но декламировали уже закреплённый в устной традиции текст.

Козлиная песнь — трагедия, от др. греч. τραγῳδία — букв. «козлиная песня».

Медная вода — купорос.

Эригона — дева, чьё имя связано с виноградарством. Символическое изображение —

лоза.

Бортник — сборщик дикого мёда.

Должея — продолговатое отверстие с противоположной стороны дупла борти, через

которое нарезаются и вынимаются соты.

Эписфера (ἐπίσφαιρα) — кожаный наконечник для меча (Полибий)

Пелика — двуручный кувшин.

Авлос — двуствольная свирель.

Гнома — краткое стихотворное изречение поучительно-философского толка.

Глиф (др. — греч. γλύφω — вырезаю, гравирую) — элемент письма, графическое

представление графемы.

Библион — так греки называли поставляемые из Библа свитки папируса.

Анаграфика (ana — ноборот и graphein — писать) — написание в обратную сторону.

Аладаст (Аладастури) — сорт винограда.

Увитая шерстяной ниткой ветка оливы — знак мольбы о защите.

Ордалия — судебное дознание.

Агнаты (agnatio — кровное родство по отцу) — братья и сёстры по мужской линии.

Бадиотикус (др. греч. badiothikos) — «опытный пешеход».

Божественная волчица — Селена, Луна.

Ладон — дракон, сын Форкия и Кето, брат Эхидны.

Доители кобылиц — скифы (Гомер).

Ладанон (др. — греч. λήδανον, λάδανον) — ладан; ароматическая древесная смола,

получаемая с деревьев рода Босвеллия.