Хроника Колхиса (окончание)

Драма

… вспомяну о славных деяниях

Древлерождённых мужей, что следуя воле державной

Пелия, на крепкозданном Арго промчались сквозь устья

Понта меж чёрных скал, за руном золотым устремившись.

Аполлоний Родосский

Я ткач словес — сын Агроса гористого, приёмыш Киркеады изобильной, в отрочестве счастливом устами прикоснулся к точимой Гиппокреной живительной струе. Хождение к горе высоковерхой по воле вашей, Музы, совершилось; с тех пор дар песнопевца мне в службу отдан безраздельно, внимать же право — чтителям моим дано…

Преуспеют мои замыслы — сказал многохитрый Атрей и обрушил на обессиленного разгромом у Апсара Хаттусилиса всю мочь, какую сумел набрать: корабль за кораблём приставали к причалам Милета и Салмакиса, сотни алчущих наживы мужей из Аттики, Арголиды, с островов Миртойских и Эгейских ежедневно ступали на карийский берег, даже сарды с далёкой Тирренской суши наперегонки с рвачами критянами спешили присоединиться к атрееву войску.

Лучших воинов Ойкумены — пеласгов, поднял Атрей со всеми чадами и скарбом, переправил через Боспор, натравил на ненавистного врага с запада, в помощь напиравшим уже на хеттов фригийцам неистовым.

Но мало было гегемону анатолийской земли, — великие завоевания мнились царю Ахиявы: сговорился Атрей с предводителем ливийцев-кочевников — Термером, придал ему отряд критян, напустил разорителей на западный рубеж Айгюптоса, однако Рамессес их сокрушил и в бегство обратил, оградил на время от незванцев Чёрную землю.

Долгих пять лет воевал Атрей на Востоке, прогнал хеттов с обширного пространства от Арцавы и до Керкамиша, опустошил этот край, сошёл к Ханаану и разбил стан в стране Амор.

Подчинённый Микенам вещун и воин Мопс-беотиец преодолел Тавр, расселил ахейцев в Памфилии, сам сел править в Хиллаку, исавров к покорности принудил.

Вновь Атрей, смелых смелее, направил удар на Айгюптос — раззадорил ещё одного царька браннолюбивых ливийцев — Мешешера, тот напал с запада, сам же повёл ахейцев на белостенный Мемфис через Ханаан. И это нашествие отразил Рамессес, мало того — перешёл затем в наступление и гнал греков до Угарита, где, в запале сутиев, их союзников, разметал по пустыне.

Изнывал неустанный Атрей от желания выставить тропион на берегу степенного Нейлоса, — вновь послал зазывал в Элладу, соблазнять данайцев выгодой разорения городов плодородной долины мутноводной реки, но пришлось вождю ахейскому прервать бранные утехи, спешно отправляться в Микены, ибо пришла весть недобрая — брат его Фиест воспользовался длительной отлучкой царя и захватил власть в городе.

Едва сойдя на землю родного Агроса, встретил Атрей свою смерть: в порту Тиринфа — Эгисф, тайно рождённый от кровосмесительной связи Фиеста с собственной сестрой и взращённый царём при дворе микенском как найдёныш, убил благодетеля, едва тот сошёл с корабля.

Сыновья Атрея бежали в Лаконику, к царю Тиндарею. Тот войско дал старшему — Агамемнону, для похода на захватчика и возврата престола дому Атрея, а младшего — знакомца нашего Менелая, женил на Елене, дочери своей и вскоре уступил ему власть в Лакедемоне.

Тем временем пеласги в союзе с фригийцами добили наситов уже в стране хатти, разорили Хаттусу, после отделились и пошли на восток — через Сирию, Финикию, пока осатаневший от непрестанных визитов народов «морских», как прозвали пришельцев в Азии, Рамессес не остановил их, остановив — побил, после отогнал вспять и разрешил поселиться на побережье Ханаана, где они, потеснив упомянутых мною раньше иехуди, не умея построить государство с одним правителем, сложили союз — Пятиградье: Искалуну, Ашод, Гео, Газу — захватили, и ещё один город — Экрон, построили.

Здесь пеласги с хананеями потихоньку смешивались, называли их уже «пилистим», обиталище их, землю — Палестиной.

Ходили они в набеги на живших в лесах у потока Йардана иехуди, рубили на древесь священные рощи сикомореи, чем гневили владыку однобожников.

А с этим их владыкой — неразбериха: по сей день я так и не выяснил, как же его звать, в конце-то концов, ибо — прозвищ у него не счесть, а имени его иехуди не произнесут, хоть режь их: зовут — «Он». Со страху, наверное.

Всё это действо, со дня зачинанья его Атреем убиенным и по день успокоения пеласгов, длилось восемнадцать долгих лет, и за время это Ойкумена стала иной: на местах, где укоренившиеся народы вели размеренную, устоявшуюся жизнь, обосновались деятельные греки, поставили быт «с ног — на голову», затеялись, как это им свойственно, строить города на каждом шагу, насаждать ремёсла, междусобойные малые войны воевать.

Кто оказался в большом выигрыше? Фригийцы — этим остались от хеттов истреблённых земли хатти, и, как всегда — финикийцы: с одной стороны, когда толпы, осаждавшие Айгюптос, пробегали через Ханаан, многие их города были разграблены и разрушены, однако — многолетняя война Рамассеса ослабила, отчего в очередной раз у хананеев руки развязались, вновь вывели они свои ладьи на торговые пути — теперь уже Тир стал средоточием и «хозяином» торговли в Эгеиде, благо, наследник Атрея — Агамемнон не умел пока проследить за порядком в бескрайнем, доставшемся от предместника, хозяйстве.

***

А в Колхиде вновь мир и покой: уважил Бериконис просьбу Аэта — в награду нам за победу в схватке тяжкой, заручившись позволением Гмерти, поспособствовал естеству природному — в положенный срок проводил Весну пышноцветную, на смену прелестнице зрелое Лето призвал, а там и тучная Осень подступилась к пределам царства нашего.

Уже заструился из точил терпкий сок грозди налитой, от жилищ потянулся виноградного мёда горячего дух; уже мясорубы точили ножи, в ямах углежогов томилась древесь дубовая для костров пиршественных: равноденствие приближалось, день изобилия — праздник вселюдный.

А я затворничал в обители драконов уютной: уединился сразу же после апсарского противостояния, ибо устал от созерцания кровопролития жестокого, надорвался сердцем.

Хоть две прошедшие войны и были справедливыми: защищали мы землю, нас кормящую, и семьи наши ладные; сражались мы за воцарение мира в благодатном краю своём; великодушны были к побеждённому врагу — отпустил Аэт степняков и каскейцев, после не пошёл на Хаттусу с атреевым воинством добивать наситов, но — даже такая, правосудная война, есть антиномия, парадокс, ибо убийство для прекращения убийства противно смыслу существования: польза бытия одушевлённого существа состоит в продолжении им рода, а во время войны родители хоронят своих детей. Повторюсь — устал я и поник духом, наблюдая, как толпы крепких мужей поспешали сойти на подземные равнины беспамятной Леты, потому, почтив павших за скорбной поминальной трапезой, полетел домой.

Возвратившись после долгой отлучки, дабы взор не тревожить, войной утомлённый, завесил я тряпицей ненавистное мне руно, приветил наперсницу милую и обратился к личному винохранилищу, после чего постигло меня огорчение, чтобы не сказать большего, ибо, обнаружил я пустые сосуды, хотя, помнится, перед отбытием на Кипр прилежно заполнил всю, в распоряжении моём пребывающую посуду от щедрот друга носатого, дворцовым вином обременённого.

— Чернушка! — Возмутился я. — Кто посмел посягнуть на собственность дракона?

— Кто кроме отродья племени нашего осмелился бы? Сам навязал мне в проживальщицы пьянчужку бесстыдную, с неё и спрашивай!

— Видом я вина вашего не видела и слыхом про него не слыхивала, и указать бы на него не смогла, и награды за розыск его не взяла бы...

— Подметалка! — Заорал томящийся в порхалище Лабрагор. — Она, она, ремесленница с мостовой...

От немедленного изгнания Иллуянку спасло появление посланца из дворца с поклажей, на тройку лошаков навьюченной, — то прибыло ежемесячное довольствие стратега колхидского, разложенное по корзинам, увязанное в тюки, ну, и — разлитое в ёмкие бурдюки, так что, отложив на потом расправу над воровкой, спешно перелил я душистый нектар в пересохшие амфоры, и уже скоро, разыскав благозвучный авлос, возлежал успокоенный на мягкой травке под ласково шелестевшей листвою дубовой, и изнемогавший от обилия распиравшей его радости Лабрагор ворковал мне в ухо: «Колхей хорроший...»

Пребывая в логове родном, вкушая благо уветливое, от семейства моего исходившее, помимо намерения выбросить из памяти воспоминания тяжкие, собирался я продолжить старания по нанесению речи на библионы при помощи мною составленной таблицы глифов, и требовалось мне для успешного осуществления задуманного изготовить подходящую для действия краску, что оказалось не таким уж простым делом: зная, что хананеи пользуются для письма болтушкой из сажи и оливкового масла, замешал я на масле копоть очажную, и, добавляя в смесь то одно, то другое — принялся пробовать её в деле. Увы, полученный меланион либо стекал с тростинки, пока бы успевал я поднести её к листу, либо — наоборот, налипал на каламус намертво, и стряхнуть его не было никакой возможности.

Масло — есть масло, по-видимому, дело портила сажа. Принялся я палить всё, что под лапу попадалось — кости, листву древесную, побеги кустарника разного, стебли трав подсушенные, плодовые ядра — никакого толка.

Тогда решил я вместо масла использовать какую-нибудь иную влагу: испытал воду — только грязь развёл; вино — расплывались буквы на библионе; раствор камеди вишнёвой — долго не высыхали письмена и, в конце концов, смазывались.

Обратился к растительным сокам: бузина, вороний глаз, сонная одурь — писалось легко, но строки получались недолговечными — скоро теряли цвет при свете дневном.

К стараниям моим присоединились часто у нас гостевавшие Лушни и Артах. Поднаторевший в хозяйственных делах носач хорошо знал свойства разных даров природы, он и предложил для достижения густой черноты использовать сажу от сжигаемых желудей и затворять её отваром дубовой коры: родственное — родственному. Получилась краска чернее ночи, клейкость нужную мы ей придали, подмешивая в варево смолу со сливовых деревьев, а для стойкости, испытуя всякую всячину, остановились на добавках медной воды и настоя семени Зевсова цветка.

«Одна голова хорошо, три — для дела ещё лучше!» — сказал Артах и предложил продать состав зелья торговцам притираниями, благо, как раз таковые на днях пришли в Эйю из Анкиры; или, что куда как умнее будет — самим наладить изготовление и разлив в подходящую посуду изобретённого меланиона, как средства для подмалёвки бровей и

ресниц, и сбывать товар модницам по всей Ойкумене, что при его нынешних связях — сразу же после войны фригиец наш за заслуги получил от Аэта хлебную должность главного надзорщика за торговым промыслом и рынками Эйи, дело плёвое. Затеять же предприятие можно будет в считанные дни.

Я участвовать в начинании отказался — нажива меня никогда не интересовала. Лушни тоже щёки надул, мол, управителю дворца не пристало снисходить до торгашества мелкого.

Неожиданный интерес к предложению нашего дружка выказала Авпия, — надо сказать, дочурка моя сызмальства проявляла тягу к сулящим выгоду действам, что меня удивляло, ибо кого-кого, а закладчиков и лавочников в семействе нашем отродясь не водилось — и вскоре, стараниями подельников, благозрачные пиксиды с «Драконьей чернью» отправились в далёкие странствия по суше и по водам вместе с другими, привычными для перекупщиков Эгеиды, поделками колхидскими.

Моя выгода тоже сложилась: не нужно уже было терять время на возню с приготовлением «чернил» для писанины — Артах с Авпией старались.

Артах смекалку проявлял не только в торговых делах, и в ученичестве был успешен, мало того — в чём-то даже учителя превзошёл: к табели глифов, мною составленной, добавил ещё две, пользу приносящие буквы, в речениях не звучащие, но делающиеся слышимыми рядом с другими знаками и сладкоязычие ахейских говоров в письменах отображавшие.

Дни занятий моих плодотворных перемежались днями отдохновения от трудов, это когда Лушни и Артах, или, как я их прозвал — «сладкая парочка», забредали на огонёк, непременно бурдючок виноградного искристого прихватив.

Конечно же, являлись мужи к нам не ради пьянки пустой, винопитие всегда сопутствовало содержательной беседе, и предметом словопрений, зачастую в жаркий спор обращавшихся, могло стать любое, незначительное на первый взгляд событие, или существо для взора обычно привычное, либо вещь, до того ничем не примечательная.

Некоторые правоблюстители настаивают на необходимости предания забвению того, что говорят пирующие за чашей, но если запамятование дурного, являясь приёмом мудрых, может иногда принести пользу, то сохранение в памяти сказанного за вином в дружбе, способствует ещё большему её упрочению. Кроме того, иной раз в подпитии бывает сказано такое, что трезвому на ум ни за что не придёт, ведь вино как бы раздвигает на время окоём, убыстряет реяние мысли, порывистость ему (реянию) придаёт: Лушни, заглядевшийся на разгуливавших по порхалищу несушек, как и при давешнем, на задах мольбища Берикониса состоявшемся диалогосе, принялся нахваливать умение пернатых заводить потомство, откладывая яйца, и тут Артах, ехидина, вопрос ему задал каверзный — что явилось миру первым, яйцо, птицу-курицу родящее, или сама курица, яйца кладущая?

Лушни — этого не корми, дай порассуждать поучающе — пренебрежительно так: «Конечно же, яйцо, иначе, откуда взялась бы курица? Боги яйцо сотворили, из чего — нам не доложили»

А р т а х. Это сколько же разных яиц им пришлось бы наделать? Для курицы — куриное, для сойки — сойкино, для ворона — воронье, и так дальше, по числу существующих на свете птиц. А ведь ещё и змеи посредством яйца потомство приносят, ящерки всякие, черепахи; и если по уму рассудить, икра рыбья — те же яйца. В конце концов — Колхеево племя тоже яйцеродное. Как же они не сбились со счёта, не запутались, да и сколько времени заняло бы деланье такое?

Л у ш н и. А им некуда было спешить: поделили труды меж собою и сотворяли себе разные яйца помаленьку. Потом, ты сам сказал, что яйцо порождает целую совокупность: пернатых, рыб, ящериц, змей, может статься — и нас, двуногих, яйцо породило, только мы после обуродились, сами по себе множиться начали. А может, и весь Мир из яйца вылупился, а боги и люди об этом уже забыли...

К о л х и с (мечтательно). Хотел бы я одним глазом глянуть на ту наседку, которая это, главное яйцо снесла и высидела...

А р т а х — Л у ш н и. Ты ведь не будешь отрицать, что Мир, богами упорядоченный, есть совершенство, а совершенное предшествует несовершенному, ибо способно порождать то, чему суждено измениться до подобия родителя, а не наоборот. Значит — первой была курица, иначе не родилось бы яйцо, в курицу превратиться способное!

Л у ш н и (свирепея). Во всяком делании сделанному предшествует то, из чего оно сделано. Предшествующее — первородно!

Если учесть, что от непрерывных речений в глотках у нас то и дело сушь случалась мучительная, и каждый раз стремились мы от напасти этой быстро избавиться, то очень скоро спор наш чуть было не обратился потасовкой между дружками моими.

Пришлось мне взывать к их разуму, пеняя, что когда телесные в рассуждениях входят в тупик, они слов разумных не находя, пытаются разрешить вопрос с помощью силы, а не знания, которое является плодом бескорыстного поиска, сам поиск же, бескорыстным будучи, э-э — таковым и должен оставаться… (я ведь тоже глотку полоскал, от друзей не отставал) после чего мы продолжили:

К о л х и с. Раз не все существа, спариваясь, производят на свет промежуточное яйцо, нет смысла ломать голову над тем, как могли родиться птицы или змеи, пока не родились яйца, ведь глупо помыслить, что утроба женская появилась раньше самой женщины и существовала отдельно, пока не родила женщину. Все части по воле богов возникают вместе с целым, и только целое может породить себе подобное при участии частей не целых… наверное… а может и наоборот… (прополоскал горло).

А р т а х. Если, допустим, нечто, например — курица, есть, то оно не могло возникнуть из ничего, ибо, необходимо, чтобы возникшее возникло либо из подобного, либо из неподобного, иначе сущее возникло бы из… э-э, а кто-нибудь из вас встречал когда-нибудь подобное неподобному? (прополоскал горло).

Л у ш н и. Подобное противится неподобному! Вот, к примеру — станешь ты, Артах, запивать горячую похлёбку холодным вином? Станешь? Нет, не станешь, ибо от такого запивания зубы у тебя посыпаться могут, а зубы… зубы, они курице не свойственны, курица зерно глотает, а не грызёт, грызёт зерно мышь, тварь бесполезная и очень даже вредная… (прополоскал горло).

Слава богам, в беседу нашу вступил пребывавший при семействе (редкий случай) Индикос с разумным предположением, что раз уж первых животворящих породила Гея, то, по-видимому, надо считать — она же и наготовила тьму разных яиц для порождения остальных, с чем мы все и согласились с облегчением, ибо из-за великой устали глоток наших, другого выхода у нас уже и не было.

Дни бежали своим чередом. Новости в логово приносили дети, чаще других — Авпия, ибо братец её и сестрёнка подолгу дома не появлялись, дневали и ночевали на службе: Индикоса Аэт сделал смотрителем за исполнением законов, главой судейского буле; Паскунджи получила в управление строящийся храм Селены-Мтовари, к сооружению которого царь приступил, возвратившись в Эйю после разгрома хеттов.

От дочурки я и прознал про то, как сложилось после войны житие моих соратников метеков: неразлучные Эгемат и Пселос, получив щедрую мзду за труды, ушли вслед за пагубой, презренным Ареем чинимой — присоединились к теснившим наситов пеласгам. Сосий с Эдоником продолжили привычную солдатчину: Аэт, пережитым лихом наученый, затеял обустройство постоянной воинской школы — её под команду и приняли. Лакедемоняне обженились — ещё в лагере пребывая, приглядели троицу зачастивших с углежогами в становье рыжеволосых сестричек, получили от Аэта в дар надел плодоносной земли на берегу Палеостома, там и разбили справное хозяйство.

Всех удивил, казалось бы, беззатейный вояка наш Копрос: перво-наперво вступил в дружество по рыбной торговле со своим толмачом, а после, на пару с зазнобой, солдатской стряпеей-сковородницей, отстроил в порту харчевню, и теперь каждый сходящий с корабля, в Эйю прибывавшего, прежде, чем город посетить, переступает гостеприимный порог, дабы отведать запечённого на углях палеостомского кефалоса под глоток нектара от лозы амарантской.

А ещё объявился в столице новый золотарь, отгадайте кто? Верно — Пихуния.

С раннего утра, погоняя облезлого осла, повозку с нечистым пифосом влекущего, обходит, бедолага, общественные нужники, создаёт уют в пердонариях, и предстоит несчастливцу предаваться занятию этому до конца дней своих, ибо предупреждён царём: за леность или попытку сбежать, отдан будет Паскунджи на расправу. Говорят же про таких — окаянника не брани: на то есть гнев богов…

— Доколе от мира намерен скрываться? — Аэт поискал взглядом, на что бы усесться, не найдя вблизи мебели, пристроил зад на узловатом ответвлении дубового корневища. — Стратег наш разленился, из берлоги носа не кажет, приходится нам, — повёл рукой, указал на сопровождающих, а один из них большой интерес во мне пробудил, — на гору эту взбираться, чтоб зазвать на пир его сиятельство. Собирайся, затворник. Дружок твой носатый распорядился уже: телков да овнов свежуют, костры разводят, вино охлаждают, — народ сходится, зубы наточив.

Я незнакомца из свиты царской рассмотрел хорошенько: телесами могутный, лапы крепкие, грудь — колесом, выя дугой выгнута, голову держит осанисто, ноздрями играет спесиво, чешуя радугой сияет, гребень позолочен, рога серебром отливают, взор ясный, пронзительный, не дракон — загляденье; после полюбопытствовал причиной застолья.

— Так свадьба же, — Аэт хохотнул, перст в сторону незнакомца выставил, — жених, вот он: сиротствующий отпрыск стародавних друзей моих, из страны Нок прибыл, звать Айдо Хведо, а невесту ему спроворить надоумили меня промыслители небесные в твоём семействе — зови сюда Авпию, проказницу, молодому не терпится на суженую глянуть.

Прозрел я, наконец, понял, почему с вечера дети в дом набежали вдруг, с заговорщицким видом шушукались за моей спиной. Иллуянка чуть свет улетела куда-то, возвратилась трезвая и со свёртком таинственным — Чернушка сразу же ношу приняла, уволокла в гинекей, где Авпия с Паскунджи скрывались. С руна треклятого Индикос покров убрал (не успел я по этому поводу скандал затеять, ибо гости явились)...

— Ловкий из меня сводник получился, — Аэт встал, подбоченился, — гляди, какого молодца в зятья тебе определил: раскрасавец!

— Голова его и зад друг друга стоят! — Подал голос из порхалища за действом внимательно наблюдавший Лабрагор.

— Молчи, птица, не наводи напраслину, — Аэт положительно в благодушном состоянии пребывал, — не умаляй достоинства трудов моих.

Из жилища выбралась Иллуянка с охапкой эйресионов, раздала венки присутствующим, следом Чернушка вывела Авпию. Я на дитё своё уставился в изумлении — не бесстрашница отчаянная, но дева! Лебедем плыла, глазки потупив: расписными шелками да затейливыми побрякушками убрана, румянец во всю щёку, гладкая боками, налитая — жених, молодку разглядев, аж лапами перебирать затеялся, аки конь норовистый, разве что не заржал от радости.

Аэт поманил красаву:

— Я, как посаженный отец молодца, поведу невесту, остальным за нами следовать. Идём к дубу Берикониса — деканоз, небось, заждался — окрутим их по-быстрому, и за стол, великий пир чинить.

Деканоз-кадаг, действительно, пребывал в нетерпении, и не удивительно: столы, перед капищем выставленные, от изобилия ломились — расщедрился Аэт; здесь же чуть ли не все жители Эйи собрались, завидев нас, приветствиями разразились. Молодых завели в винохранилище, царь, семейство наше, подружки невесты (Халкиопа и Медея), Лушни, Артах, соратники мои с Кипра, друзья — следом.

Деканоз у очага встал, цепь очажную на пылающие уголья бросил, подождал, чтобы раскалилась, подозвал служек — те её из жара крючьями вытянули, распяли аркой перед нами. Молодые через арку эту прошли, остановились. Жрец трижды обвёл их вокруг огневища, после чело обоим мёдом помазал, присыпал мукой, золой (пришлось ему на скамью залезть, чтоб дотянуться) и завёл песнопение просительное:

— к изобильному обращаюсь, покровителю и защитнику: да будет тебе и нам в милость могущество Гмерти, прозорливость Мориге и правосудие Квирия, не имея на то их соизволения, не дерзнули бы мы произнести имён их, превыше тверди сущих. Да даруют они победу твоему господству над нами и снисхождению твоему к заботам нашим. По просьбе нашей ступай к шатру, что у врат золотого трона раскинут, ибо владелец шатра этого по велению Гмерти устанавливает порядок для живущих на тверди людей и тварей, и имя ему — —Квирия, привратник Всецаря. Испроси у него долю для голубков, что пришли сюда по зову сердец своих, дабы вступить в союз пред тобой как муж и жена. Испроси у правителя суши для них долю счастливую, ибо не грешили пред тобою ни при солнечном свете, ни под покровом тьмы ночной либо словом, либо поступком. Перво-наперво испроси отпрысков для них и сам свою милость яви — преумножь сыновей от союза их, если желаешь прославителей, преумножь дочерей, если желаешь слагающих напевы звонкие в твою честь…

Служки присутствующих вином обнесли: Аэт нюхнул содержимое чаши, отпил глоток, обернулся к заслушавшемуся Лушни:

— Носач, проследи, чтобы кувшины пройдохи эти наполняли из квеври, который зарыт вон там, в правом углу...

Эпиталамия грянула: начали многоголосье мужи, в винохранилище теснившиеся, после присоединился к ним остальной, у капища собравшийся люд.

Новобрачных к царскому столу повели, Аэт главенствующее место занял, поднял полный кубок:

— Долгую заздравную сплетать не буду — деканоз наш уже постарался, что надо было, всё выговорил, добавлю лишь пожелание молодым: пусть в нынешнюю бессонную ночь им в лампе достанет масла, в чаше — вина!

Музыканты взъярились: дудки, свирели, рожки, бубны, тимпаны — завели задорную мелодию; Чернушка, Паскунджи, Авпия, Медея, Халкиопа, ещё молодицы из числа городских содружениц — сошлись в танце стремительном, на имений ахейский весьма похожем. Девы старались, каждая норовила выкинуть коленце позатейнее, однако, как не усердствовали юницы, в сравнение не шло их умение с искусностью пылкой подруги моей. Аэт, сам уже готовый в пляс пуститься, новожёну указал, тщась мелодистов перекричать:

— Погляди на тёщу свою, и возрадуйся — такой твоя жена будет через много лет, — но тот, нетерпением снедаемый, с Авпии глаз влюблённых не сводил, никого более не замечая...

Упорхнула первая пташка из гнезда колхеева: поселились молодые на далёком Острове Пигмеев.

Авпию малорослый народец прозвал птицею Рух — так с тех пор и кличут дочурку мою в тех краях, сама же быстро явила на новом месте свойственную ей деловитость: затеяли супруги-сорвиголовы торговое предприятие — таскали для зверинцев восточных властителей чудищ разных задорого.

Тройка пугалищ и Аэту досталась в дар от осчастливленных его заботами озорников: ежевечерне сходились горожане к купели фонтана дворцового, поглазеть на пускавшу жабьим едалом пузыри речную лошадь — хипопотамуса.

Где бы не появился владыка — сопровождал его весёлый слонёнок, в ненарошку крушивший всё, до чего носищем своим мог дотянуться (Аэт его Лушниевичем прозвал за похожесть).

В очередной раз прибыла Авпия погостить, подарок для царя прихватила — животное с препротивной губастой мордой, провислой шеей и горбом на спине, — здесь позволю себе я астезу: толпа, отпуская нелепые шутки, ходила за зверем следом, я же, осмотрев урода, сразу потерял к нему интерес, ибо мудрец выше новизны ставит соразмерность частей и красоту целого.

Следующей весной ушёл искать свою утопию Индикос: выбравшийся из Ханаана в наши пределы торговец фимиамами рассказал правдолюбу о Земле блаженства — острове, который лежит в Горьком море, — может статься Тильмун, где скрывался от потопа Зиусудру-круглоголовый, имел он в виду?

По словам хананея, люд на острове не делится на богатых и бедных, достаток принадлежит всем сообща; населяют сей Эдем пастухи, земледельцы, ремесленники, воины и жрецы. Когда к ним приходит чужеземец, они дают ему пищу и право жить с ними, как равному среди равных. Купец уверял — мирро, сабур и ладанон заготавливаются на острове в таком количестве, что у насельников нет нужды обременять себя другими занятиями, выручки от продажи благовоний с лихвой хватает для покрытия надобностей всей общины; ещё показал он Индикосу пригоршню редкой красоты чёрных жемчужин из прибрежных острову вод.

Надеюсь, первенец мой нашёл на краю Ойкумены страну своей мечты, и пришёлся в пользу гостеприимцам. Напутствуя сына, Чернушка посетовала, что теперь уже не дождётся она пришествия снохи в наше обиталище, и ей самой придётся до конца дней своих будить по утрам в очаге под золою заснувший огонь.

Ещё одно лето минуло. Авпия, к пигмеям своим из Согдийской земли возвращаясь, заглянула в отчий дом передохнуть. Намереваясь продолжить путь, сманила Иллуянку — нянькаться с ожидаемым в семье прибавлением.

Лушни с Артахом кур с яйцами позабыли, занимал их уже другой вопрос: делается ли длиннее стрела в полёте, или, передвигаясь, всегда она занимает равное себе место в каждом «теперь»?

Как и заведено уже стало, спорили друзья до привычной сухости в глотке, конечно же, и я в меру сил своих участие в их прениях принимал.

ВконецАэтом забалованный Лушниевич, сбежав из-под надзора, разорил произраставший исстари на холме за дворцом виноградник: часть кустов потоптал, остальные — обожрал; от непривычной, с нутром его повздорившей пищи, в расстройство естества впал, бродил по надворью, на судьбу громко сетуя, и вторил ему ропотник Пихуния, подчищавший обильные свидетельства озорства совершённого.

Время приспело, погрузили босву в точила топтуны виноделы; праздник урожая приблизился, а по Фасису поднялся корабль, с которым добрый гость прибыл — сошёл на берег колхидский Нерсес-градостройщик, сразу же попался в лапы радушного Копроса, увлечён был в харчевню новоявленного деляги, а там и мы, сердечные друзья, подоспели по зову последнего.

Устроение весёлых симпосиев доставляет радость участникам и способствует их отдохновению от забот повседневных, но, зачастую действа эти становятся причиной нездоровья, ибо непомерное пьянство, а именно такое нам и стало свойственно в последнее время, и предшествующее, а также сопутствующее ему обжорство, сильно утомляют живую плоть.

Кроме всего, Чернушка возымела дурную привычку попрекать меня после возлияния долго, что в купе с хворобой похмельной делало бытие невыносимым, посему, завершив попойку у Копроса, по домам мы не разошлись, а, поблагодарив принимавшего хлебосольника, погрузили в небольшую ладью должное количество вина и лёгкой снеди, и спустились вниз по течению, — уединились на острове песчаном, что у самого брега морского Фасис на два потока разделяет.

Здесь, поправляя полегоньку здоровье, и выслушал я рассказ Артаха о причине, побудившей его брата прибыть в стольный наш град.

Итак: как я уже успел рассказать — Аэт, пользуясь неограниченной властью своей, «посоветовал» верхушке жреческого буле передать Паскунджи права единственной посредницы колхов пред всесильной Мтовари-Селеной, и распорядился заложить на вершине нависавшего над Эйей холма, того самого, с поруганным вскоре лозовником, храм среброликой всецарицы.

Паскунджи живо взяла в оборот горбуна зодчего, тот обмерил горбатую же верхушку возвышенности, и отрядил землекопов ровнять площадку для будущего строения, а после начались трудности: мыслящий, как и подобает созидателю богатых, пышных чертогов, горбун никак не мог уразуметь, чего добивается от него жрица роскоши не терпящей богини. Все предложения, зодчим говоренные и на библионах им изображённые, были отвергнуты, прения затянулись было, но внезапно прервались, и горбун, не спросясь, поспешно уехал, думаю, учитывая непростой характер дочурки моей — навсегда.

Дело, само собой, стало, вот тогда-то Артах и предложил, поручившись за результат, вызвать из Саламина брата, ибо Атрей, живой тогда ещё и действующий, пропадал на войне, ничего не строил, а Нерсес маялся бездельем при дворе обжоры Ликоса. Заручившись согласием Аэта, Артах послал весточку одному ему ведомым способом, и очень скоро Нерсес, новых мест взыскуя, поднялся на борт корабля, в Илион отплывавшего, а из Трои добраться до нас — проще лёгкого.

Нерсес не оплошал, к следующему празднованию Дня изобилия завершил дело — возвёл по фригийской традиции суровой скупой красотой отличное строение.

Годы спустя, после того, как Мтовари забрала летунью нашу во дворец небесный, сложилась у меня привычка в предзакатное время взбираться на тот холм по тянущимся от самого города каменным ступеням и любоваться рядами строгих беломраморных колонн, разграничивающих и охватывающих троицу разновысоких, протяжённых покоев. Смягченные предсонной истомой лучи заходящего светила легко струятся по черепице внешних палат, мягко изливаются в окна срединного залаи с неожиданной истовостью возгораются, упав на серебряную статую Паскунджи, у алтаря застывшую — вечная жрица Селены, воительница неумолимая денно и нощно в дозоре.

А что наш найдёныш, Фрикс-беотиец? Этот горя не знал: вкусно ел, сладко пил — пригрелся, блудяшка, в мягкой постели, знай, царевну гвоздил: четырежды Халкиопа расторгала пояс.

Враг, к порогу подступавший — не его забота, война — не его беда. Аэт с зятька пылинки сдувал, ограждал от треволнений; жена баловала, аки дитятю… а случилось дурное: как-то поутру застигли юнца на рыночной площади, голышом, с лирой в руке, лавровым веком на жарком темени — Аполлоном представлялся.

Аэт клич кинул — со всей Ойкумены потянулись в Эйю лекаря, маги, знахарствующие ведуны, — тщетные старания. Полгода бесновался Фрикс в горячечном бреду, и помер, к великому моему ликованию. Однако, гадёныш и после смерти в покое меня не оставил: явились в обиталище наше каменотёсы, сложили вблизи усыпальницу, и упокоил рядышком с жилищем моим Аэт подкидыша, хорошо хоть автон с побрякушкой ареевой туда же, к покойнику в склеп поместил с глаз долой. Так завершилась никчемная жизнь лазутчика-погубителя. Остались после него — скорбящая вдова, четверо юнцов с дурной кровью и заклятье Ареса, дремлющее до поры, до времени.

***

А годы сменяли друг дружку: дождливые и солнечные; урожайные, и не очень — в лето мопсова похода обильно поспела пшеница, заменным — под гнётом зрелой грозди склонилась к земле гибкая лоза; ещё год спустя от дождей затяжных поднялся невиданный доднесь травостой, после случилась засуха...

На Востоке бушевала Большая война, уже без зачинателя, в Тиринфе неуёмный дух испустившего. Чем ближе казалось завершение великой битвы, тем тягостнее делалось у меня на сердце: кому, как не мне, во всех концах Ойкумены не раз побывавшему, не знать устремлений властителей окраинных народов: Колхида и Агрос — суть жемчужины легко доступные, у морских дорог пребывающие, вечно будут они вожделенны для царей Востока и варваров Севера.

В Междуречье ашшурайу крепнут, ибо «люди моря», потеснив хеттов, хозяевами мира себя мнивших, расчистили для них пространство.

После, мнится мне, возвысятся владыки Элама — много их городов сокрыто в Загросе, «крепости», богами дарованной, — для врага города эти недоступны, и ходить в набеги из них эламитам сподручно. Да мало ли кого ещё повлечёт к изобильной земле Киркеады: война вернётся на берега седого Понта, заклятие презренного Ареса вновь приманит сюда алчущих крови браннолюбых мужей.

Родитель мой, страдалец, поучал обычно: « Загодя, не погодя, должен думать муж сметливый»; ещё говаривал: «Коль мудрое что ищешь, размышляй о нём в ночи», вот и думал-размышлял я ночь за ночью, без сна ворочаясь, как избавиться от ожерелья вредоносного, удалить гадость за пределы Кохиды.

Конечно же, мог я попросту вытащить побрякушку из склепа, да и утопить её в пучине морской поотдаль от наших берегов, однако не было у меня уверенности, что заклятье вероломного Арея на меня не перекинется в таком случае. Стать носителем скверны и зла? Нет уж, увольте, не по мне такая ноша. От мерзотины должен был нас избавить тот, кто сам повинен в наших тяготах, а раз уж прибрал его неосмотрительно Айдонай, то наследники его — четверица отроков изначально порочных. Пришедшему к пониманию такому, оставалось мне взмыслить, как склонить щенков Фриксовых к хотению покинуть родные места, автон прихватив, да помочь им в исполнении действа этого.

Поначалу следовало мне разузнать о возможном наличии в Беотии здравствующих родичей сопливцев: голос крови — сила притягательная. Давно я убедился, к Артаху приглядываясь, — хочешь прознать неведомое, спроси у фригийца. Приступил осторожно. Товарищ обиняки мои выслушал, после предложил напрямую: «Заговори, наконец, чтоб я увидел тебя!»

Ладно, я уже и так пришёл к пониманию — в одиночку с напастью мне не совладать, нужен был союзник и помощник для устроения развязки затянувшегося лиха, — собрался с духом и выложил другу всю, как есть, историю злодеяния, по Миноса наущению Фриксом содеянного. Артах, выслушав, удивления не выказал, сказал, что давно догадался о существовании какого-то заговора, замысел мой спровадить пащенков вместе с руном одобрил и предложил для исполнения задуманного зазвать в Колхиду Ясона, сына Эсона, правнука Эола, двоюродного братца наших фриксят, — лекаря, обретающегося в Иолке, при дворе родного дядюшки, трон у отца его отобравшего: «С братиком старшим их и отправим подальше, а как — дай мне разузнать кое о чём, после доложу».

Пока Артах «кое о чём» справлялся, я принялся за старшего фриксёныша — Арга. Поведал мальчишке о предках его по отцу, — сумасшедшего Афаманта упомянул вскользь, всё больше нажимал на жизнеописание прапрадеда Эллина, отцу первогрека — Девкалиону косточки перемыл, после намекнул — при удачном стечении обстоятельств, к примеру, явившись в нужное место, да не с пустыми руками, а со свидетельством убедительным высокого своего происхождения, мог бы первенец Фрикса Эолида заявить права на высокий трон Орхомена, а что предъявить в защиту прав своих, так о том надо пораскинуть мозгами...

Через какое-то время запустили мы — я и Артах, слух, будто бы призрак найдёныша бродит ночами по склонам Амаранта, сетует, что не может добраться до тёмных вод Стикса, ибо не был погребён усопший по обряду, царевичу беотийскому подобающему. Смущённый уже моими россказнями Арг потребовал устроить ему свидание с тенью родителя, что мы — я и Артах, незамедлительно и исполнили: призрака сам дружок мой, статью с найдёнышем схожий, изобразил — выбрался в полночь из склепа и погнался, завывая истошно, за немедленно сбежавшим трусишкой.

За развлечениями подобными прошло время, необходимое Артаху для «разузнавания кое о чём», явился ко мне соучастник, довольный собой, поведал: Эврисфею, пославшему Геракла за поясом Ипполиты, действительноподделка досталась, однако в обмане отнюдь не Тесей был повинен, а Пелей, для чёрного этого дела друзьям в попутчики Пелием навязанный. Настоящий, Аресу некогда принадлежавший пояс, устроитель подмены сохраняет тайно, тешит душу, владея талисманом зловещим, имеет смысл донести до него известие о покоящемся в колхидской гробнице ожерелье, дабы возжелал Пелий и нашу побрякушку заполучить в довесок к краденому «сокровищу».

Сказано, сделано: Артах, ему одному известным тайным способом, быстренько отправил донесение в Иолк; я Арга разыскал, рассказал мальчишке: прозябает в свите царя Магнесии поражённый в правах родственник его Ясон, может он связаться с новообретённым родичем при содействии рыночного управителя, который другом моим является и пустячную эту услугу окажет ему с удовольствием, и что пора уже помыслить, как переправить прах его отца на родину для упокоения окончательного, а после требовать принадлежащий ему по праву трон Минийский, предъявив противникам унаследованное им золотое руно. Ушёл от меня щенок со смятённым рассудком и горящим взором. Дело стронулось.

Ясона воспитал и знахарству обучил сам Хирон, однако торговец из воспитанника мудрого кентавра получился более умелый, чем лекарь — сразу распознал, прохвост, возможную свою выгоду от путешествия в Колхиду, Пелием задуманного, ибо давно уже полнилась Эгеида слухами о наличии в Киркеаде мёда пьянящего и видения вызывающего, и ценился тот мёд на вес золота, посему без лишних слов согласился молодец отправиться в странствие за руном.

Бросили клич по Агросу и прилегающим землям — каждый город ахейский отозвался на призыв Ясона, выставил мужа для участия в походе, из них предводитель отобрал полсотни лиходеев и мошенников, перечислю лишь самых отпетых:

— Акаст, сын царя Пелия, как говорится — плод в тени дерева, его породившего,

созревший;

— Амфиарий, прорицальщик-морочила;

— Идас месенийский, громила безмозглый, бабник и буян. Прославился тем, что из-за

шлюхи подрался с самим Стреловержцем, спасло дурака от гибели неминуемой

заступничество Зевса — по нраву пришёлся блудник Высокогремящему, родственную

душу в нём Всецарь разглядел;

— Линкей вперёдсмотрящий — братец Идаса единоутробный, и такой же пакостник;

— Эвриал, разоритель Фив;

— Орфей фракиец, дабы усмирять волны в пути, тренькая на форминге. Мракобес: вещает

о переселении душ, втолковывает простофилям, что в самом конце душу ожидают

страдания от пыток, ежели носитель её не был праведником в земной жизни. Требует

от учеников очищения путём воздержания от животной пищи и умеренности в

винопитии, сам же — обжора, пьяница и греховодник, как налакается — утверждает,

что таким путём вступает в одному ему доступную область божественного знания.

Уж кому, как не Артаху знать подноготную сородича, он и нарассказал мне всякого

про тайком Каллиопой рождённого лицемера.

— Кастор и братец его Полидевк — атлеты, конокрады, похитители девиц пригожих,

разбойники, дружки Геракла, в конце концов;

— Кеней — бывшая жена Посейдона, не поймёшь — юноша, или юница;

— Аталанта аркадская, медведицей вскормленная — эта наоборот вечная девственница,

мужененавистница, изничтожающая всякого, кто дерзнёт страстью к ней воспылать;

— Аскалаф, сынок самого Ареса;

— Бут афинянин, бортник. Этого пройдоха Ясон взял, чтобы выкрасть пчелиный рой

во владениях Кирки. Не ведал, простак, — не пчёлок кропотливых заслуга брагомёд

амарантский...

— Лаэрт, царь Итаки — этот в зятьях и учениках у Автолика, самого хитрого вора, ходил.

Сынишку Одиссея вырастил всем на зависть, говорят — деда перещеголял;

— Ификл, известный трус и бегун, коли смазал пятки — заяц в сравнении с ним

черепахой покажется;

Ещё Пелей из Фтии примчался — как же Пелию отпустить ватагу без соглядатая надёжного, ну, и Геракл, естественно, с подстилкой своей, Гиласом, без этого олуха поход не поход.

Напросился в команду ещё один муж, друг Ясона — Армений. Этого ни плата за труд, ни мёд пьяный, ни руно не интересовали. Стремился он к берегу колхидскому по зову Артаха для предприятия, мне неведомого.

Пригодный для дальнего плавания корабль построил в гавани Пегасы феспиец Арг, из древеси, на Пелионе фессалийском заготовленной — сам Хирон отбирал стволы под порубку. Назвали судно по имени мастера — Арго.

Ясон перед отплытием пожертвовал Аполлону пару быков, сели пировать на скорую руку, тут же и драка случилась — Геракл взбесился. Успокоили — Орфей постарался, нежные песни дураку напел, убаюкал.

Сообразно устроению морей и суши, следовало им плыть на восток, однако Ясон надумал ублажить товарищей перед долгим плаванием, и, обогнув Аттику, повёл корабль в Коринф.

Всяк в Эгеиде знает — Коринф есть самый распутный из когда-либо построенных городов, и что немногим путешественникам достаёт средств для его посещения. Однако аргонавтов это обстоятельство не устрашило — Креонт, царь Коринфа, дядюшкой приходился Ясону, да ещё отроковица его — Главка, который месяц братцу глазки строила, — виделись они, когда Эсонид в торговых своих затеях переправлял через истмийскую сушу пшеницу и ячмень фессалийские.

Дорвались вожделенцы: всё, что сладостная их фантазия смогла вообразить, нашлось в Коринфе, ведь рассыпаны кругом обеих гаваней бесчисленные весёлые дома, улицы заполнены толпами блудниц, на ступенях храма Афродиты тысячи гетер, или как они себя называют — кобылиц Филомедеи, ремеслом своим заняты.

Ясон в опочивальне родственницы на три дня и три ночи поселился, после с помощью Геракла и Гиласа — у этих, понятное дело, девки интереса не вызвали, собрал кое-как по дектерионам мореходцев своих, и отчалили они, устремив Арго на северо-восток.

Только-только силы восстановив после разврата коринфского, подошли аргонавты к Лемносу, где вновь угодили в сети, Кипридой расставленные: уж год прошёл, как жительницы острова перебили всех своих мужей-блудолюбцев, которые, семейными обязанностями пренебрегая, повадились лазать на ближний фракийский берег к безотказным русоволосым одрискам. Затосковавшие в безмужье вдовушки гостей приняли прямо в объятия жаркие...

Сдаётся мне всего один раз за долгую, никчемную жизнь свою Геракл полезное дело сделал — автон так и сгнил бы в склепе рядом с дохлятиной, если бы не заскучал окончательно уже женщин чурающийся Алкид, в обществе угрюмой Аталанты и Гиласа на корабле пребывающий, и не отправился на розыски команды. Разыскал поголовно, отдубасил каждого для охлаждения пыла и препроводил на Арго, после чего направились не в меру загулявшие мореплаватели к Пропонтиде.

Позже Геракл ещё одно препятствие устранил, безобразным способом, но действенным: корабли греков Троя в Геллеспонт не пускала. Геракл сошёл на берег, пришёл в Илион и убил Лаомедонта. Пока смятённые дарданцы оплакивали царя, Арго пробрался к проливу, и корабелы, напрягая упругие вёсла, вступили в борьбу с могучим течением, на судно наступавшим. Пришлось и Орфею расстараться — до тех пор терзал фракиец струны, пока не привлёк внимание Зефира, парус раздувшего. Пробрался Арго через извивы пролеины, стараниями гребцов силу ветра дополнив.

Следуя Пропонтидой, решили погостить у долионов. Высадились на землю сурового Арктонаи прямиком поспели к пиршеству: царь Кизик правил свадьбу с фригийской девой Клитой. Погуляли вволю, после, как и положено, драку затеяли и в толкотне задавили новожёна насмерть.

Следующая стоянка случилась в Мизии. Здесь Гилас сбежал. Обрыдло царевичу многолетнее унижение. Аргонавты подоспевшему из Илиона по суше Гераклу байку рассказали, будто бы похитили красавчика нимфы: ложь, сбежал Гилас, а мизийцы-мёзы помогли ему схорониться. Геракл, безутешный, круша всё, что под руку подворачивалось, ушел в глубь страны искать любовника, пришлось Ясону, к великой радости моей, плыть дальше без него.

В земле бебриков остановились, как уже в привычку вошло — царя Амика убили, дворец разграбили и поплыли дальше.

В следующий раз надумали передохнуть на фракийском берегу, остановились в Салмидисе, где правил слепец Финей.

Агенор, царь финикийского Тира, отец Европы, Финея и Кадма, ушёл из Ханаана в далёкую Фракию после того, как дочь его сбежала с душегубом Линкастом на Крит. Ушёл, забрав с собой жену и старшего сына, скрылся от позора.

Финей на гористом берегу предморя освоился быстро, вскоре престол к рукам прибрал. Слух образовался — царь за особые заслуги от самого Стреловержца дар провещания получил, предсказывает будущее без обмана. На самом деле, Финей продавал богатеям известия, которые ему за долю от промысла поставлял с Олимпа каверзник Мом.

После случилась нехорошая история: сыновей Финея, всех, единовременно и в одном месте собравшихся, растерзали дикие звери. Сам царь внезапно ослеп, мало того, преследуем стал дочерями Борея, и не удивительно это: олимпийцы не любят, когда чужаки перетрясают одежды их ношенные.

Аргонавты, дабы затёкшие члены размять, гарпий побили и прогнали, не пощадили даже зазнобу Зефира — Подаргу, за что благодарный Финей рассказал им, как миновать без ущерба для судна стесняющие Боспор, туманом вечно объятые Симплегады, и дал в провожатые приученную водить корабли ручную цаплю.

Миновали Боспор. Омывая борта пенистой Понта водою, неспешно скользил Арго по глади лазурной к острову вероломного Ареса, где по сговору ждали Ясона отпрыски Фрикса. Была середина месяца возвращения лягушек.

Схолии:

Драма — букв. Действие.

Гиппокрена (др. греч. Ἵππου κρήνης — конский источник) — священный источник

на вершине Геликона в Беотии, по сказанию, забивший от удара копытом

крылатого коня Пегаса. Для муз он был источником вдохновения.

Меланион (др. греч. Μελανίων) — чёрная краска.

Цветок Зевса — по Теофрасту — божественный цветок, гвоздика.

Буле — совет; совещательный орган в архаической Греции.

Метек (греч. — переселенец) — негражданин; иностранец, живущий под защитой

государства.

Гинекей — женские покои, занимавшие у греков заднюю часть жилища.

Эйресион — перевитый цветной нитью праздничный лавровый венок.

Квеври (груз.) — большеобъёмный глинянный сосуд для хранения вина.

Эпиталамия (греч.) — свадебная хоровая песня.

Имений — свадебный танец у древних греков; исполнялся невестой, её матерью и

подружками.

Астеза — шутливая похвала самому себе.

Ашшурайу — до Троянской войны самоназвание уроженцев Ашшура, впоследствии —

ассирийцы.

Катарсис

Моей свидетельницей перед судом времён

Да будет чёрная земля, святая мать

Богов небесных! Я убрал с неёпозор.

Солон.

Ярятся боги земли благодатной: Игри, повелитель влаги животворящей, заклубил в тумане гладь полноводного Фасиса — одел в белоснежную хлену неуёмный поток; Квирия справедливый повелел Эвру неистовому разметать марево от Амарантских гор и до самого моря: от края до края Киркейской равнины бледные одежды застыли на ветвах, укрыли от взора священные рощи.

Гневятся боги, ибо привлекли с собою чужане в Колхиду кумирен далёких посланцев коварных: Манию подослала Мегера завидливая, дабы мглою окутала ведьма рассудок царя; толковница Пейто научила Эрота к разбойнику страсть разбудить у царевны...

Гневятся боги, измену признав: Гмерти всесущий отвратил ясный взор от алтарных камней…

— Вон он, склеп. Покойник, ожерелье, руно — всё при нём. Желаешь убедиться?

Ясон поёжился, плечами передёрнул зябко:

— Нет нужды, верю...

Побаивался он нас — меня с Чернушкой, видно было: косился с опаской, спиной не поворачивался. После, убедившись, что Медея и Арг в пристанище нашем чувствуют себя привольно, малость оттаял, перестал озираться, шарахаться от трепыхания несушек, в порхалище возню затеявших.

Лабрагор, на плече моём затаившийся, внимательно разглядывал незнакомца, приценивался, а смотрелся главный аргонавт неважнецки: лик, шея, руки, грудь — вспухшие, пятнами от укусов покрыты, расчёсами, — пчёлы, догадался я, злорадствуя, — пострадал, глупец, борть разоряя.

Фриксёныш рассказал — готово всё к побегу: ночью, когда поутихнет во дворце нескончаемое застолье, который уже день в честь гостей заморских чинимое, он с братьями переправит останки Найдёныша и автон на Арго, у причала ожидающий.

Стража портовая к тому времени седьмой сон будет рассматривать — Медея постаралась, с избытком наготовила дурманящего зелья; а вскоре и пирующие объятиям Морфея безоглядно доверятся, большинство — взаправду, а кое-кто понарошку, главное, кувшины не перепутать.

Я на Медею глянул:

— Девочка, и ты с ними? — Потупила глаза, кивнула.

— Ну что ж, попутного ветра. К ночи нас здесь уже не будет, посему — прощайте, и удачи!

Медея к Чернушке прильнула, расплакалась. Ясон потоптался смущённо:

— Наслышан я о тебе, Тифонид — полнится Эгеида анекдотонами о подвигах стратега колхидского; давно имел охоту познакомиться, вот и спознались, и сразу же расстаёмся, и вряд ли увидимся вновь. Прощай...

— Ты тряпьё базарной шлюхи, с прошлого года не стиранное… — напутствовал его прозорливый Лабрагор.

Ушли гости. Чернушка скрылась в обиталище. Дымно-синее марево ещё более сгустилось, мохнатым одеянием легло на гробницу, пушистым покрывалом застило землю, добралось до лап моих, поднялось к сердцу и впилось в него холодными, острыми зубищами: дело сделано, дракон, обратной дороги нет!

***

Чернушка, радость моя, ну что же ты в сумрак жилища милого друга призвать не спешишь напоследок? Неужто сделался стар я для сладких проказ? Может, мне стоит в трудолюба шмеля обратиться? В опочивальню тогда я сумел бы проникнуть, пробравшись меж густо растущих листов, что вход защищают надёжно… увы, не умею — колдовству не научен.

Умею плутнёю войну отвратить. Коль неизбежна — расставить умею отряды для битвы, врага обмануть и вырвать победу. С честью умею службу нести. Жаркую дружбу править умею...

Не умею наполнить мошну — нет ни стада быков полорогих, ни злата, ни шёлка, ни тканей пурпурных, да и к чему они нам, если сердце пока ещё полнит задор? Сердце, оно ведь не старится, и к проделкам зовёт сумасбродным опять...

И без злата безмерно богат я: рядом подруга — муза нежных напевов, согласна со мною, хвала Гименею, осенние дни коротать терпеливо. Ещё: есть в сосудах тот самый нектар, что старые кости согреть мне способен, правда, полную чашу поднять уже не с кем — остатного друга в дорогу призвал, дуду раздувая, фригийский игрец, но много их в памяти — истых, надёжных: Мнемы дары — это то жебогатство.

Хватит о грустном, не надо о прошлом — на поле похоже, где снят урожай; пора уж решиться, куда путь направим: знаю, как тяжко прощаться с уютом — здесь счастливы были мы долгие годы, но легче прольются вином струи Леты, чем спустит обман мне гневливец Аэт. Чернушка, радость моя, ну что же ты в сумраке скрылась от друга?..

***

Среди возможных убежищ, самое годное нам — Тринакрия жаркая, и тому есть множество причин: во-первых от Зевса рождённые Палики жительствуют на острове трёхконечном, и берут они беглецов под защиту, рода и племени не различая; ещё — в чащобе Мессанийской затаился родич ближний и сопереживальщик — Басилиск, его даже Геракл страшится, потому дубиноносец тупоголовый сунуться к нам не посмеет; и, наконец — на склоне Этны шумливой есть пещера прохладная, благоденствует в ней семейство анепсиса моего, киклопа Полифема, и мало где на свете белом будут так рады нам с Чернушкой, как под кровом этим радушным.

Полифем, сын Посейдона, — муж в возрасте изрядном, хотя и несколько младше меня, телом огромен и душою раним. Одноглаз от рожденья, но зорок — запросто углядит голубя в облаках. Олимпийцев за двуличие на дух не переносит, а те — его за прямоту, потому настояли, чтобы удалил Амфибей сына подальше от обители бессмертных, вот и поселился киклоп во владениях Гефеста-хромца, ибо, в отличие от сродников чванистых, воспитанник Фетиды братца двоюродного любит и уважает.

Полифем — трудолюб: в садах его под плодами сгибаются ветви; возделал он оливковую рощу изрядную, лозовник, с подобными злату гроздями. На лугах ближних пасутся тучные стада его. Изготовляет он, не в пример сикулам, окрестностей Этны насельникам, замечательные сыры из неснятого молока. Сикулами, темнилами и одурщиками, он брезгует, на свою землю не пускает, не терпит даже утварь, их руками изготовленную.

Я частенько навещал братца во время странствий моих бесконечных, но — долго не задерживался, ибо трезвенником был Полифем, сам к вину не притрагивался и для гостей запас не держал, а почему «был», и как «быть» перестал — то отдельный рассказ, который и приведу ниже.

Против любви нет в мире лекарства: ни присыпки, ни мази не способны помочь, коли взялся за дело кудесник Эрот: Полифем полюбил Галатею, нимфу морскую, почтенного Нерея дочь. Страстью воспылал безудержной к молодице, забросил в беспамятстве и сад, и лозовник, и стада свои — без присмотра возвращались животины в хлева и загоны с зелёных лугов.

Полифем пригож и телом, и лицом, но пугают непривычников единственная мохнатая его бровь от уха до уха, и горящий, пронзающий глаз под нею. Нимфа в страхе убегала от воздыхателя, пряталась по глухим лесным уголкам, однако окрестностей Этны не покидала, ибо любилась с одним из многочисленных отпрысков Пана беспечного — пастухом Акидом, о чём, киклоп, страстью одурманенный, и не подозревал.

Уже после развязки внезапной, страдалец поделился со мною пережитым: «Если б ты видел её: белее, чем пена на свежем удое; светлее слезы, что с надрезанной сыра головки сбегает; игривей ягнёнка; глаже, чем вымя у тёлки; нежнее взбитой пахты. Сочнее, чем спелая вишня; цветущей оливы стройнее; винограда созревшего слаще; травостоя лугового прекрасней! Но, бычку-сеголетку упорством подобна; холоднее мошонки козла перестарка; глуше к мольбам моим, чем ярка — к лошака притязаньям нелепым, — бежала быстрей от меня, чем стадо от бури и града...»

А пока что Полифем решил в приглядный вид себя привести: сбрил бороду; раздобыл гребень, вихры, до того ухода не знавшие, расчесал; ногти остриг и отполировал пемзы обломком, после отправился на розыск желанной покрасоваться для инашёл нереиду в объятьях Акида, на мягком ложе замшелом, под кремнистой скалой. В порыве яростном убил Полифем соперника, а Галатея бежала с Тринакрии неизвестно куда.

От содеянного сделался киклоп совсем уж угрюмым, зачерствел сердцем, буен стал и жесток. Случилось так, что разбилось вблизи его пещеры судно, с которым отправились на поиски похищенного пиратами Диониса сатиры, под верховодством добродушного выпивохи Силена. Полифем их полонил, обратил в рабов-прислужников, заставлял пасти скот, доить коров и коз, сбивать пахту, делать сыр. Обращался жестоко, держал в чёрном теле.

К этому-то времени я и заглянул к братцу в очередной раз, привлек с собой корзину с давно обещанными щенками молосских кровей на развод. Не узнал я родича, так он озлобился и оскотинился, пришлось меры принять, и сделал я так, как умел: осень стояла, созрел виноград; поручил я пленённым сатирам ягоды надавить, сок разлил в горшки, дал перебродить, после опоил безутешника вином молодым, и принялся обучать его игре на свирели.

У жилища киклопа острый мыс далеко выдвигается в море, там, под прибоя ворчьбу, коротали мы вечера, попивая хмельную, пенистую влагуи наигрывая мелодии, то озорные, то тягучие, грустные. Коснулись Музы сердца страдальца: печаль безответной любви и утраты излил он волнам, и море затихло, слушая плач Полифема. Так успокоил тоску Полифем — лишь Музы способны унять могучие чары Эрота.

Оттаяло сердце киклопа, отпустил он пленников, а с Силеном, в винопитии ставшим сотоварищем его, накрепко подружился.

Завершилась вся история на удивление хорошо: только я покинул брата и друга, надобностью в дорогу призываемый, Галатея, тронутая известием о метаморфозе воздыхателя, вернулась на остров и отдала ему сердце своё — пойми после этого женскую душу. Нынче подрастает у них троица крепких сынов — Кельт, Иллирий и Галл.

***

Кто-то из небожителей соблаговолил побаловать скитальца вечного, позволил Колхею милой сердцу Киркеадой налюбоваться вволю напоследок, не иначе — смотритель плодов Бериконис снизошёл, ведь истово служил я винолюбу, кубку просохнуть не позволял.

Он, никто иной, упросил упрямца Анелия согнать туман со склонов лесистых и скормить без остатка хмарь промозглую морю вечно голодному.

Пока я взбирался по крутым ступеням, налетели стражницы вышины, полные грома всходов кормилицы, влагу — питьё садов и посевов, наземь пролили; после пахнущий цветом плодовым свистун и их разметал. Явилась взору золотая колесница, на запад Гелия влекущая.

— Здравствуй, быстрокрылка, вот и я, родитель твой и соратник. Молчишь? Серебряная плоть препятствует беседе, знаю. И Лушни, говорун, молчит под камнем этим: заснул, заботливый, бесценный друг последним, медным сном — то отдых от хлопот извечных, которого дождался наконец-то непоседа. А вот Нерсеса камень, добряка, тот самый, что убил старальца, когда укладывали его в стену — по прихоти Атропы надгробием он стал, не частью крепости, но чтилищем воздвигшего твердыню.

Им повезло, у них есть хоть пристанище последнее, где я могу, пролив вина на землю, выпить чашу, а славный Копрос сгинул, доверившись капризу привычной для него стихии, и нынче водит хороводы с Нерея-старца дочерьми. Постой, утру слезинку — это ветер, принёс с равнины горсть земли сыпучей...

Вчера ушёл Артах — когда-нибудь придётся ставить кенотаф ему в твоём дворе, сюда он больше не вернётся — Армения, что прибыл к нам с Ясоном, повёл наш друг к верховиям Евфрата, в страну Алзи — сажать мигдона Гордиева рода царём над соплеменниками, пожелай ему удачи.

И я пришёл сказать «прощай», а прежде чем обнять тебя, в последний раз окину взором жадным долину райскую, вокруг которой на сотне снеговых вершин играют сполохи теряющего силы Гелиоса, взгляну на Фасис, что то вдруг завьёт водоворот у берега стремнистого, то беспокойную волну разгонит, сокровища, добытые в верховьях, рассыпая по илистым, пологим берегам; на меж лишённые, поросшие ветвистым дубом земли дикие; на луг, разубранный цветами; на пастуха шалаш крепкоплетённый, стада по молодой траве бредущие; поля ухоженные, ниву золотую; тенистый лог; седой утёс, в дремоту погружённый; вола, арбу влекущего в извилистой тропе… плач волка пробудил меня от грёз — то Мамбери затянул погребальную песнь над руинами прожитых дней...

Схолии:

Катарсис (греч. очищение) — действие, совершающее путём сострадания и страха очищение от аффекта.

Мания (Маниа) — персонификация безумия, насылаемая на преступивших

установленные законы и обычаи.

Мнема — старейшая беотийская муза, персонификация памяти.

Палики — боги-близнецы, рождённые на Сицилии музой Талией от Зевса.

Преследовали клятвопреступников, покровительствовали несправедливо

обиженным и гонимым.

Басилиск — порождённый из крови Медузы чудовищный змей. Убивал взглядом

и дыханием, от которого сохла трава и трескались скаалы.

Анепсис — двоюродный брат.

Эпилог

Кончим наш разговор. Сыграй-ка мне лучше на флейте.

Феогнид.

 Я не бессмертен, и меня ожидает глубокая ночь преисподней, где рой бестелесных теней сохраняет лишь видимость жизни, но не весь я уйду когда-то, лучшая часть меня избежит забвения, не погрузится в тёмные воды Леты, вот эта часть — библион, письменами покрытый, по которому слова мои разбросаны, как зёрна по щедрой пашне взрыхлённой. Как радуется заяц, лисьих зубов избежавший, так радуюсь я, граммату эту завершив. Закончен труд небесполезный, только и осталось, что защитить от порчи порядком уже потрёпанный свиток, эсхатокол наклеив на закраину его.

Не жду я просодий за труды свои, пусть те, кто придут после меня, скажут: «Был этот муж согражданам мил, Музам, советчицам, верно служил, Колхисом звали его»… Колхисом?

Наверное, пора уже открыться, ведь близится время эксода: прозвищем звучным наградили меня обитатели колхидской долины цветущей, а матушка покойная поначалу нарекла Калликеросом, после же, оценив по достоинству такие мои качества, как стремление всегда стоять над суетой простецов, неодолимую страсть к успехуи умение этому успеху, выигрышу радоваться искренне, переименовала, сложную эпиклесу составив: «Преследующий радость победы», или — «Царящий над торжеством битвы», а уж как сочетание сие звучало в её изложении — догадывайтесь сами…

Однако, пора: пора эдогаму подругу стронуть в дорогу — готова уж клеть для петуха с выводком курьим (хоть и не в охотку тяжесть такую тянуть с собою, но Полифему подарок будет царский, опять же — побалуем родственника лакомством из взбитых с мёдом пьянящим желтков яичных).

Лабрагор понаблюдав за сборами, сам забрался в домик походный — это Чернушке лёгкая ноша. Мех с вином — глотку увлажнять в пути, авлос певучий, свирели киклопа в подпев — вот и весь наш скарб, много ли нам надо, бродягам? Эвое, дракон, не привыкать тебе к дальним странствиям, вперёд!

Эксод: Если задумали двое лететь

В дальний над морем путь,

Будет на радость великую им,

Коли подует в хвост ветер попутный.

Тогда путешествию будет наверно дарован

Удачный конец!

Схолии:

Эсхатокол (греч. приклеенный в конце) — защищающее исписанную часть свитка

утолщение из нескольких полос папируса.

Просодия — пение в процессии в честь героя.

Эксод — заключительный выход хора.

Калликерос — прекраснорогий.

Эпиклеса — сложносоставное прозвище; давалось по какой-либо функции, атрибуту,

местности и т.п.

Эдогам — состоящий в счастливом браке.

ПОСЛЕ НАПИСАННОГО: И всё равно никто не сумеет меня убедить, что Хаос был

первым, ибо ему не из чего было бы прийти и не во что!

  ГЛОССЫ

I. Ойкумена (путеводитель для иноземцев)

α. Воды:

Акампсис — р. Чорохи. Зап. Грузия.

Аравийский залив — Красное море.

Араг — р. Арагви.

Африканское море — часть Средиземного м. между Сицилией и побережьем

Северной Африки.

Ахерон (миф.) — река в подземном царстве, через которую души умерших

переправлялись в ладье Хирона, чтобы достичь потустороннего

мира.

Борисфен — р. Днепр.

Галис — турецк. Кизилирмак; самая протяжённая река Турции.

Геллеспонт — Дарданеллы.

Гирканское море — Каспийское море.

Горькое море — Персидский залив.

Иберийское море — зап. часть Средиземного м. между Испанией и Африкой.

Ингри — р. Ингури.

Истр — р. Дунай.

Йардан — р. Иордан.

Карпатосское море — ю. — в. часть Эгейского м. между островами Крит, Родос и Кипр.

Кир — р. Кура.

Копоэти — р. Бзыбь.

Меандр — р. Большой Меандрес. Турция.

Меотида — Азовское море.

Миртойское море — ю. — з. часть Эгейского моря от Эвбеи до Лакедемона.

Могр — р. Супса. Зап. Грузия.

Нейлос — р. Нил.

Окс — р. Амударья.

Оронт — р. Нахр-аль-Асы. Берёт начало в Антиливане и впадает в Средиземное

море, протекая по тер. Ливана, Сирии и Турции.

Палеостом — оз. Палиастоми у устья р. Риони.

Пеней — берущая начало в горах Пинда река в Фессалии, часто воспевалась в

античной поэзии за чистую «прекрасную» воду.

Понт — Чёрное море.

Переправа Ио — Ионическое море.

Пропонтида (букв. предморе) — Мраморное море.

Псах — —река в совр. Мамайке (Сочи) — пограничье древней Колхиды.

Скамандр — река под Троей.

Стримон — р. Струма — Болгария, Стримонас — Греция.

Сугум — р. Гумиста.

Сперхей — после Пенея, самая большая река в Фессалии. Брала начало в горах Пинда.

Танаис — р. Дон.

Тирас — р. Днестр.

Тирренское море — часть Средиземного м. у з. побережья Италии, между

Апенинским полуостровом и островами Сицилия, Сардиния и

Корсика.

Фасис — р. Риони.

Фракийский Боспор — Босфорский пролив.

Фракийское море — с. — в. часть Эгейского моря.

Хоб — р. Хоби. Зап. Грузия.

Эридан — по Гесиоду р. По в Италии.

β. Горы:

Амарант — Рачинский хребет; южная сторона Большого Кавказа.

Гемм — Балканы.

Диндимон (Диндим) — гора у г. Писсиунта в Фригийской Галатии, где стоял

храм Кибелы, Матери богов.

Загр (Загрос) — крупнейшая горная система Ирана; тянется более чем на 1500 км.

от Иранского Курдистана до Ормузского пролива. Пролегает

паралельно течению Тигра и побережью Персидского залива.

Ида — священная гора близ Илиона.

Лафистий — гора в Беотии у подножия которой располагался дворец Афаманта, царя

Охромена (миф.)

Осса — лесистая «гора кентавров» в Магнессии.

Пинд (Пиндские высоты) — горный массив, протянувшийся с С. на Ю. между

Фессалией и Эпиром. В мифологии — место пребывания

Аполлона и Муз.

Понтийские горы — горная система на севере Турции, тянущаяся по южному берегу

Чёрного моря, от устья реки Ешильырмак до устья реки Чорох.

Рифейские горы — легендарные, дающие начало рекам Скифии горы, в которых

находилось жилище Борея.

Скомий — гора Витоша. Болгария.

Тавр (Таврские горы или Антитавр) — южные прибрежные горы в Турции. Тянутся от

Эгейского моря к верховьям Евфрата.

Троодос — крупнейшая горная система Кипра, древнейший в Средиземноморье центр

металлургии. Медные рудники.

γ. Города, поселения:

 Алалах — аморейский город-государство в долине Амук, на месте современного

Телль-Атчана близ г. Антакья в провинции Хатай на юге Турции.

Ангира — с XII в. до р.х. город-крепость на перекрёстке дорог востока и запада.

Современная Анкара, столица Турции.

Аншан — город эламитов, в 3 тыс. до р.х. — столица Элама.

Апсар — совр. село Гонио близ Батуми.

Ашшур (Ассур) — столица древней Ассирии.

Берит — совр Бейрут.

Библ — греческое название финикийского торгового города Гебала. В настоящее

время — Джебейль.

Идриос — город в исторической Ликии; нынче — Кемер. Турция.

Илион — Троя.

Искалуна — совр. Ашкелон. Израиль.

Кадеш — древний город в Леванте — традиционное место противостояния Египта

с государствами Месопотамии и Малой Азии.

Келена — с XIII и по X в. до р. х. столица Фригии.

Кутаиа — совр. Кутаиси. Грузия.

Ледра — совр. Никосия, столица Кипра.

Лемнос — совр. Лемассол на юге Кипра.

Маронея — город на южном берегу Фракии, славился превосходным вином.

Милет — одно из первых греческих поселений на Карийском берегу Малой Азии.

Митилена — старейший город Лесбоса. Жители М. славились своим образованием,

пристрастием к искусствам и литературе. Родина Алкея, Питтака,

Сапфо, Гелланика.

Мусасир — город в верховьях реки Большой Заб (приток Тигра), к ю. — в. от озера

Ван — место первоначального расселения урартских племён.

Ормос — совр. Карловаси на острове Самос.

Пессиунт — город во Фригии (фригийская Галатия), центр почитания богини

Кибелы.

Регий — греческий город на берегу Сицилийского пролива. Совр Реджио ди

Калабрия.

Саламакис (Галикарнас) — греческий город в Карии. В настоящее время на

руинах С. располагается турецкий курорт Бодрум.

Сарпон — совр. село Шорапани. Грузия.

Сигей — крепость-порт в устье Скамандра в 20 стадиях от Трои.

Сидон — совр. Сайда, потовый город к югу от Бейрута.

Сиена — совр. Асуан. Египет.

Стагир — город в Халкидике (полуостров в Македонии), родина Аристотеля.

Сузы — один из древнейших городов мира, резиденция царей Элама.

Угарит — древнейший город Сирии. С XIV в. до р.х. в составе хеттского царства.

Урим (шумерск.) — г. Ур в южной Вавилонии, родина пророка Авраама.

Фемискира (мифол.) — город амазонок в Тавриде.

Халеб — совр. сирийский Алеппо. один из самых древних из постоянно заселённых

городов мира.

Халкида — древний торговый город на острове Эвбея в Эгейском море.

Хамат (Емаф) — арамейский город в центральной Сирии. Поселение заложено в IV

тысячелетии до р.х. В настоящее время — Хама, пятый по величине

город Сирийской Арабской Республики.

Харран (аккад. «развилка») — город в северном Междуречье. Упоминается в

Библии — место погребения Фарра, отца Авраама.

В настоящее время административный центр турецкой

провинции Шанлыурфа.

Эйя — совр. город Вани. Грузия.

δ. Земли, страны, места:

 Авзония — древнее название Апениннского полуострова. Италия.

Агрос, Апия, Пелесгиатида — все, названия Пелопоннеса у различных авторов, от

Гомера до Плутарха.

Айгюптос — Египет у греков.

Айрьянем (авест.) — Хорезм.

Алзи (у шумеров su-bir) — страна субареев; позже часть Урарту; в средние века —

армянская область Агзник (Агдзик).

Арцава — древнее царство на ю. — з. побережье Малой Азии; главный противник

Хеттского царства.

Беотия — самый обширный из исторических регионов Средней Греции; житница и

главное пастбище Эллады.

Иллирия — средняя часть Адриатического побережья; совр. Албания.

Кария — омываемая Эгейским морем историческая область на ю. — в. Малой Азии.

Место интенсивной греческой коллонизации в героическую эпоху.

Касситериды (Оловянные острова) — первоначальное название Британии у греков.

После — лежащие к западу от неё острова

Силли и Сурлинг.

Кельтика — франция у древних.

Керкемиш (Каркемиш) — древнее — XIX-IX века до р.х. государство на территории

Сирии и Восточной Анатолии. Династия царей К. —

одна из ветвей хеттского правящего дома.

Киркейская равнина — Колхидская низменность.

Кирн — Корсика.

Киццуватна — древнейшее хурритское государство в ю. — в. части Малой Азии.

Лаконика (Лакедемон) — ю. — в. часть Пелопоннеса, будущее Спартанское царство.

Лукка (Ликия) — в древности страна с самобытной культурой, языком,

писменностью на юге Малой Азии. Современная провинция

Анталья, Турция.

Мавруссия — Марокко.

Магнесия — восток Фессалии. Здесь имелись залежи магнитного железняка.

Мизия — местность на западе Малой Азии, заселённая эолийцами в героическую

эпоху.

Наири — ассирийское название территорий, охватывавших озеро Ван (море страны

Наири). Часть армянского нагорья, в настоящее время регион Восточная

Анатолия, Турция.

Нок — древнее государство в Западной Африке, на берегу Гвинейского залива.

Нумидия — алжир.

Остров Пигмеев — так греки называли Мадагаскар.

Офиуса Иберийская — Испания.

Памфилия — —гористая прибрежная страна в Малой Азии, между Ликией и Киликией.

В героическую эпоху была заселена выходцами из Греции.

Пунт — Сомали.

Сардон — о. Сардиния.

Таврида — Крым.

Тенедос — совр. назв. Бозджажа. Остров в Эгейском море, на выходе из Дарданелл.

Тринакрия (треугольная) — Сицилия.

Троас — область вокруг Илиона.

Туммус (адыг. — лес насекомых) — болотистая местность в устье реки Цемис. Совр.

Цемесская бухта, Новороссийск.

Фессалия — исторический регион на с. — в. Эллады, побережье Эгейского моря.

Занимает наиболее плодородные равнины в предгорьях Пинда.

Считается прародиной эолийских племён.

Ханаан — «пурпурная страна», Финикия.

Ханигабальт (Митани) — древнее государство Северной Месопотамии со смешанным

семито-хурритским населением.

Хиллаку — Киликия.

Чёрная земля — Египет.

Элам — древнейшее государство на ю. — з. современного Ирана.

Эпир — страна к западу от Фессалии, «по ту сторону» Пинда.

II. Люди Ойкумены:

Абанты — ионийское племя с острова Эвбея, признанные в Ойкумене мастера

ближнего боя.

Албаны — союз племён, населявших в древности территорию между Иверией и

Каспийским морем. Языковая принадлежность — лезгинская ветвь

нахско-дагестанской семьи.

Гализоны — народ, населявший в древности черноморское побережье Малой Азии.

Гутии (кутии) — народ, проживавший в горах Загроса, начиная с 2200 года до р.х.

в течение 91 года Г. властвовали в Двуречье. К концу II тысяч.

этноним «гутии» перестал обозначать конкретную племенную

единицу, и стал применятся к разным, обитавшим к северу от

Вавилона народам.

Давы (от daos — волк. Фриг.) — «волчий» народ, даки — племена, населявшие

территорию современной Румынии.

Дриопы — архаичное доахейское племя в Фессалии.

Зихи (зиги) — древнегреческое наименование адыго-абхазских племенных

объединений.

Идумеи (эдомитяне) — согласно Библии потомки Исава, брата Иакова. Обитали

на юге Израильского нагорья, разоряя владения соседних

народов.

Исавры — древнейший воинственный народ в Малой Азии, неизвестной языковой

принадлежности. Населяли труднодоступный регион в центральной части

Тавра.

Карийцы — доиндоевропейское племя, обитавшее на ю. — з. малой Азии и островах

Эгейского моря. По Геродоту — выходцы с Крита.

Каскейцы (каски, кашки) — союз племён, обитавших в горах Малой Азии, к с. — в. от

Хеттского царства.

Кассеи (касситы) — племена, изначально обитавшие в Загросе, у с. — з. пределов

Элама. В 1595 г. до р.х. захватили Вавилон и правили им два

столетия. Конец касейскому владычеству в Вавилонии положило

нашествие Элама.

Киконы — фракийское племя скотоводов. Кочевали по территории современной

Болгарии.

Лелеги — одна из древнейших народностей, по греческим поверьям, обитавшая

наряду с пеласгами и карийцами на юге Балканского полуострова,

островах Эгейского моря и в Малой Азии. У Гомера малоазийские Л.

упоминаются как сторонники троянцев. Геродот отождествлял с Л.

карийцев.

Лулубеи — воинственный народ, обитавший в горах Загроса к востоку от Двуречья.

Упоминаются в аккадских и ассирийских надписях с XXII по IX века до

нашей эры.

Меламподы — древние египетские племена.

Меоны (лидийцы у Гомера) — исчезнувший народ, проживавший в малоазийской

Лидии до завоевания её персами.

Мигдоны — фракийское племя, переселившееся из Макетиды (часть Македонии)

в Малую Азию — Фригия, Мизия. Мизийские М. — мёзы, известные в

ассирийских надписях как мушки — являлись родоначальниками

армянского этноса (протоармяне).

Мирмидоны — мифические племена ахейцев в Фессалии.

Моавитяне — обитавше на восточном берегу Мёртвого моря (Моав) родственное

евреям семитское племя.

Моллосы — племя, населявшее в героическую эпоху центральную часть Эпира.

«Моллоским» считался оракул Зевса в Эпирской Додоне.

Наири — ассирийское название группы урартских племён на территории Урарту.

Певкины — так греки называли германское племя бастарнов.

Пеласги — догреческое население Балканского полуострова. Народ, или

совокупность народов Греции до становления Микенской

цивилизации.

Сарды — древнее население Сардинии (Сардон).

Сиканы — древнейшие обитатели Сицилии.

Субареи — древнейшее население Северной Месопотамии. Страна С. — Субарту

попала под власть Урарту в конце IX в. до р.х. В ассирийских надписях

под С. понимали хурритов.

Сутии — самоназвание амореев — скотоводов-семитов, кочевавших в Сирийской

степи между Ханааном и Шумером.

Тавлантии — древнее иллирийское племя, предки современных албанцев.

Тибарены — обитали на ю. — в. побережье Понта. Соседи халибов. Земледельцы

и рыболовы.

Хананеи — семитское население сирийского побережья, финикийцы.

Хаоны — одно из трёх, главенствующих в Эпире племен (наряду с феспротами

и молоссами).

Эдоны — проживавшие по берегам реки Стримон фракийские племена.

Энеты (венеды) — выходцы с северного побережья Адриатического моря. Тит

Ливий считал Э. перебравшимися в Адриатику уроженцами

Пафлагонии.

III. Календарь:

 Месяц волчьей луны — январь.

Месяц очищения — февраль.

Месяц ветра и плуга — март.

Месяц древесных почек — апрель.

Месяц возвращения лягушек — май.

Месяц земляничной луны — июнь.

Месяц оленьей луны — июль.

Месяц ячменя и зрелой луны — август.

Месяц урожая — сентябрь.

Месяц умирающей травы — октябрь.

Месяц туманов — ноябрь.

Месяц длинных ночей — декабрь.

IIII. Меры:

Талант = 36 кг. Ахейский медный талант = 25,22 кг. Мина = 0,6 кг.

Обол = 0,57 гр. Ахейский золотой талант = 8,6 гр. Мерка = 39,46 литра.

Хой (хус) = 3,3 литра. День пути = 28, 725 км. Стадий = 178,6 метра.

Локоть = 44,4 см. Мирриада (число) = 10 000