Глава Шестая. Часть Первая. Не близко, и дальше далёкого от Берлина.Сказка.

Глава Шестая.

Не близко. И дальше далёкого от Берлина. Сказка.

Часть Первая.

Фридрих очнулся в белых подштанниках и рубахе. Позже он узнал, что это было солдатское нижнее белье из запасов почившей советской западной группы войск. Но, по пробуждению, бельё показалось ему истинно больничным, американским. Густая тишина палаты, в которой стояла одна койка со стойкой капельницы рядом, заканчивалась за занавесками окна. Где уплотнялась стена шума, насыщенного работой и здоровьем. Фридрих «рванулся» к этим звукам. Встал, еле переставляя не идущие ноги. Хотя ощущал себя практически невесомым. Подошел к окну, раздвинул занавески и открыл пластиковые окна.

Фридрих задохнулся воздухом поздней весны, а полифония звуков, заполнявших двор, показалась ему одним из утерянных опусов Баха. По своей жизнеутверждающей силе, при божественном в ней присутствии. «Больной» растворился в целительном коктейле жизни.

Во дворе, окруженного забором гофрированного метала и соснами, разгружали трейлер с коробками. Рядом стояла знакомая «БМВ». В цепочке разгружающих, соответственно занятию одетых, выделялся статной фигуры молодой человек в белой рубашке и ярком галстуке Он легко подкидывал коробки и подбадривал партнеров шутками и смехом. Скоро разгрузка закончилась и человек в белой рубашке, махнув рукой, созывая рабочих, принялся раздавать им наличные. Последним подошел длинный, сутулый работник, всё время разгрузки куривший у борта грузовика, и протянул руку.

— У нас кто не работает, тот не ест,- ответил ему «банкир», засунув оставшиеся купюры в нагрудный карман, и направился к «БМВ». Это был «Немецкий Ваня».

………….

Вскоре в «палату» зашла девушка, одетая если и не под настоящую госпитальную сестру, так во всем белом и чистом, и пригасила Фридриха пройти в столовую. Сама же и проводила его, предварительно способствовав облачению «пациента» в хороший махровый халат.

В столовой стоял длинный шведский стол, и пара столиков отдельно. За одни из них и сидел – «Немецкий Ваня». Он, что-то жуя, указал Фриззи на свободный стул напротив. Фридрих сел.

— Я думаю. Знакомится нам не к чему,- начал беседу Ваня. — Я смотрю, вы и сейчас зажаты. Да и я наслышан о мнениях, бытующих в Берлинском обществе о своей персоне. Право,- занимательно слушать эти сказки братьев Гримм об эдаком чудовище. А нам с вами нужно, очень нужно понять друг друга. Понять, и может в чем-то простить.

А как можно простить мифическое существо? Сочинить очередной миф? Если так, то уж позвольте заняться эти мне, индивидууму, так сказать наиболее близкому к первоисточникам…. Кушайте, заказывайте. Рассказ мой будет длинным. И расскажу вам я о неком мальчике, о его росте, процессе его становления, как человека, со всеми отсюда вытекающими – привычками, предпочтениями и антипатиями. Я вам расскажу о человеке бывшим когда-то Йоханом Бергером, а ставшим «Немецким Ваней»…

……………………………

Ване переезд в Германию казался праздником. Ни суета, затянувшаяся на месяцы, ни усиливающаяся нервозность не вымывали из души маленького человечка ощущения сумбурные ощущения. Нет, не тихой радости и тепла семейного уюта в правильном мире цивилизованной стране. Эти чувства – мечты осаждали разум родственников ,- не его! Ехать в страну, которую надо было называть Родиной. А что здесь, в Сибири,- чужая сторона?

Даже плюгавые карапузы проникались уважением, когда он, гуляя по двору, сообщал: «Я уезжаю в Германию». Были смешки порой, плоские шутки, но не было зависти. Был скорее испуг. Нет, нет, да и мелькнет сострадание в глазах,- не словах. Да принесут и одарят какими-то малопонятными подарками. Малопонятными, особенно от детей. Васька принес и подарил пуговицу, выпуклую и желтоватую, со звездой. А Гришка, гордо сверкая свежее набитым фингалом, настоящий перочинный нож со странной надписью: «Идём Резать Актив».

Ваня умел читать с трех лет. А во всём виноват соседский дед -бездельник коему оставляли его для присмотра.

И приснился Ване сон. Его везут на автомобиле «Жигули», держат на коленках на заднем сиденье. Во сне он не рассмотрел,- кто держит. Открывается окно и вдруг холодный порыв ветра стягивает его с колен, вырывает из цепляющихся рук и уносит его из окна, из машины и швыряет его в пропасть.

Так он и жил дальше и месяцы последние в России и первое время в Германии. С ощущением близкого обрыва, где сначала он летит вниз во тьму. Во время этого долгого полета – падения в густеющую хладную синеву до адской тьмы с проблесками костров – он тяжелел. Он рос вширь. Он уплотнялся до твердости листа фанеры. И вдруг нежданный порыв воздуха выворачивал его из падения в полет. Обратно из черноты в синь, из синевы в прозрачную светящуюся лазурь. Он сжимался от страха. Резало визгливыми струями ветра тело. Холодило руки и голову. Ужас сдавливал дух. Но, взлетая из тьмы к свету, теплело. Радостью и уверенностью полнилась душа. Всё будет хорошо! Так он и ходил — в неизведанном. На всякую сложность, обиду, боль — вспоминался сон, и он твердил себе: «Терпи! Всё Будет Хорошо!».

…………………….

Первое время Германия была очень интересна. Первое время мама и папа были возбуждены и воодушевлены. Они с энтузиазмом брались за всякое дело в лагере переселенцев. Учили язык, и все законы нового мира. Первое время папа не пил.

Они получили предписание на место жительства. Переехали в другой город и стали жить своими силами и умом. Иван видел трудности родителей с языком и удивлялся. Он впитывал немецкий язык с каждой случайно услышанной фразой на улице, в магазине, из телевизора. И малец как-то не вытерпел и сказал матери: «да что ты мелешь!» И без запинки, пару раз повторил немецкую скороговорку для развития речи, которую на автомате повторяла мама, готовя еду на кухне. Еда получалась вкусной, а немецкая скороговорка чудовищной — нестерпимой для Ваниного слуха. За это свое блестящее выступление он и получил первый подзатыльник на немецкой земле.

Дальше — больше. Хулиганье есть везде, и их двор, наверно, был в пределах средней статистики. Но Ване показалось, что всё хулиганье города переселили в этот двор. В новостройки для малоимущих и молодых семей. Много позже, повзрослев, он счёл свой двор, да и свой район тишайшим. Хотя тут же понимал, что к тому, и он приложил свою руку.

Но только в этом дворе он в первый раз услышал слово «унтерменш». Он еще не знал его истинное значение, но тело среагировало быстрее. Его нога непроизвольно выпрямилась, высоко выпрямилась и захлопнула пасть, из которой вывалилось это слово. Оскорбитель – неудачник, потеряв высокомерное выражение лица, взвыл и побежал к своему подъезду. Правда он через каждые пять — шесть шагов оборачивался и вопил: «Унтерменш! Унтерменш!». Около подъезда его встретили вышедшие на крик взрослые. Он, было, обрадовался, увидев знакомые, а может быть и родные лица. Но тут же взвыл еще громче. Взрослые схватили его. Кто за ухо, кто за воротник и принялись отвешивать затрещины, волоча его в дом.

Но всё это было мелочи. Беда подкралась незаметно. Как-то, подслушав ночные разговоры родителей в постели, Ваня понял – кажется, отец нашел работу. Мама его охала и смеялась одновременно:«Сколько денег – с ума сойти! Что купить, что взять?». И сонный ответ отца: « На квартиру свою копить будем». «А, может сразу на дом?», шептала мать. «Можно»,- соглашался отец и погружался в храп.

Проходила неделя за неделей. Обстановка в квартире сменилась уж несколько раз. Не в пример той старой квартиры в Сибири, где за четыре с половиной года Ваниной жизни сменился разве что прогоревший чайник. А здесь, квартира, наполняясь всякой всячиной, менялась постоянно. Менялась вся, менялось всё. Например – телевизоры. Сначала в их двух комнатной квартире начало расти их число Дошло до трех, а потом и до четырех. Ваня помнил, как ржал Отец, привинчивая ЖК-панель в совмещенном санузле. Потом начала расти диагональ телевизоров. Пока в родительской спальне – гостиной не утвердился на полу телевизионный проектор «Сони» один метр восемьдесят сантиметров по диагонали. И примерно в то время отец начал пить.

Пропадая на работе допоздна в будние дни, он хорошо набирался в местном гаштете пива. Не гнушался пропускать и по крепче. В субботу и воскресенье легонько и лениво лечился. Бывало выезжал на «планер». Всей семьёй за город, к благоустроенному по-немецки озерку.

Но однажды в пятницу он пришел какой-то затаенно сосредоточенный. Поставил на пол около огромного телевизора литровую бутылку водки, большое блюдо с нарезанным салом, черным хлебом и луком. Бережно достал из коробки DVD диск и вставил в проигрыватель. Начался фильм, фильм на русском языке. Фильм назывался «Белое Солнце Пустыни».

С этого момента их уикенды изменились коренным образом. Отец сидел на корточках по-турецки на полу. Пил водку, заедал черным хлебом, луком и салом. И глядя на экран, брызгая крошками закуски, смеялся. А по лицу его катились слезы.

В следующую пятницу все повторилось. Водка, закуска, фильм. Как-то мать робко возмутилась, однообразной кинопрограммой. На что отец, молча, взял её под локти, выставил из комнаты и закрыл дверь. После чего выкрутил звук до упора. По дому гремело, вырываясь во двор: «Нет, ребята, пулемета я вам не дам!», «А, гранаты у него не той системы», и хохот отца.

Периодически этот концерт прерывался тишиной. Отец выходил курить на балкон. Где жадно потрескивающий огонек сигареты высвечивал не утертые дорожки слез на отцовском лице. «Верещагин, уходи с баркаса!». Уходи, малец, уходи! Ты еще не знаешь голос этой скрипки в груди. Скрипки, смычком тоски царапающей горло.

… Позже он узнал, что это состояние называется «Ностальгия». Это – болезнь, и присуща она, якобы, только русским. Позже он посчитал такое утверждение ложью,- не только русские, все нормальные люди тоскуют о прошлом.

Но еще позже он понял, что Ностальгия как болезнь присуща только русским. Только русские, обращая взгляд в прошлое, прозревают будущее. Видят то, неизбежное русское будущее, когда успокоится светом душа. И всем всё воздастся, и ада нет.

Но отец Вани не светлел душой. Он начал сорится с женой, мамой Вани. Он начал их бить и при этом орать: «Русские свиньи! Твари, зачем вы здесь?! Здесь место только цивилизованным людям! Русские ублюдки, расплодились, наехали на готовое! Зачем я вас с собой приволок? Нет, я построю, дом, я построю свой замок! Корми еще вас!».

Дальше он просто терял все слова,- и только шипел: «Руссиш-ш-швайн!», хлеща ремнем по рукам и другим частям тел. Хлеща по жене и сыну, ползающих перед ним, сбитых, поваленных на пол. А подустав, отец, садился смотреть фильм «Белое Солнце в Пустыне» Забывая о поверженных — о жене и сыне. И Йоганну,- теперь его звали только так, по-немецки,- должен был надоесть этот фильм, достать до печенок. Но нет — он любил этот фильм. Любил особой любовью. Когда отец смотрел на экран, его лицо очищалось от бугров злобы и складок презрения. Лицо отца становилось даже красивым и безнадежно чистым. Пусть и с синюшным отсветом бледности в свечении экрана. Пока он смотрел фильм он никого не бил.

Таким, именно таким он его и запомнил. Бледным, смотрящим в счастливо в больное Никуда, с заплаканным лицом Пьеро. А не злобную маску зверя в мелькании змеиного тела ремня.

Жизнь продолжалась, продолжались избиения. Но теперь только Вани. Супруга Альберта Бергера и мать Вани терпела не долго. Заявила, что при первом следующем агрессивном прикосновении к ее или сына телу она сдаст его властям с потрохами. Она это давно бы сделала, но очень любила его, другого – трезвого. Ну а Вани теперь доставалось за двоих, когда матери не было рядом. Ваня не жалобился на папашу, а всё чаще сам нарывался, глядя в бешеную физиономию отца, отказывался выполнять его указания и провокационно заявлял: « Я русский». Хотя в генетическом древе их семьи не было не то что русской, славянской крови не было ни капли. Потом, распластанный на полу, или на столе, терпел боль, молча, на зависть белорусским партизанам.

В его затуманенный болью мозг вплывали тогда чудные светлые видения страны по имени Русь. Которой он по сути не знал. Он видел сказочные терема, бородатых людей бьющих поклоны друг другу и красавиц с изогнутыми бровями, подвязанных скромными платочками. И постоянно вплывало во все видения одно и тоже лицо. Лицо пожилой женщины с печальными и добрыми глазами. Она будто видела все мучения Вани и молча подбадривала.

Её глаза давали еще хрупкому человечку неимоверные силы. И по ночам ему, обессиленному снилось — приходила она и давала краюху хлеба с вареньем и кружку молока. Он впивался зубами в хрусткую теплую корку, подирая разбитой губой сваливающиеся с куска ядрышки крыжовника. Запивал теплым, жирно сладким молоком и пялился в окно, где стучали в стекло холодные капли осеннего дождя. Теплая рука женщины ложилась на его затылок и не уходила, пока не переставал дождь. Пока сквозь потеки дождливых струй не прояснялось голубое небо с желтыми всполохами берез.

Он вставал утром полный сил. Весело побаливали мышцы как после упорной тренировки, а не зверского бития. А в груди рос, покалывая жжением упругий клинок. Пока еще не остывший, пока еще в процессе каления. Но скоро, неизбежно — он станет холодным и острым, гибким и не ломаемым, беспощадным орудием Права. Права Себя.

Битье ремнем уже не удовлетворяло истязателя. Как-то он схватил швабру. К третьему удару пластик изогнулся и лопнул. Тогда он переломил её надвое и продолжил опрокидывать град ударов уже с двух рук и не только по спине ребёнка. Удары летели куда попало. И вскользь по руке, и прямиком по голове. Изверг, войдя в раж, не понял, что бьет уже бессознательного человека, колотит уже по бесчувственному телу.

Мать приходила поздно. На этот раз раньше. Войдя в комнату полную жара ярости и боли, увидела тело сына. А над ним не своего мужа — воющего демона, в мельтешении, казалось множества бьющих лап. Она едва выдержала – не потеряла сознания и не закричала. Захлёбываясь слезами и давя тошнотные порывы, она убежала и вызвала от соседей полицию.

В итоге Альберта Бергера лишили родительских прав и упекли в тюрьму. К тому же нашлись и другие его, не малые прегрешения пред Германским Порядком. А Йоханн Бергер попал в больницу. С тех пор он забыл русский язык. Но, после долгого лечения, вернувшись в школу, он продолжал в любом сложном положении заявлять обидчикам, глядя прямо в лицо: «Я Русский». Теперь уже только по-немецки …

Не смотря на постоянные стычки со старшеклассниками,- их осталось пара тройка особенно тупых и заторможенных не признавших силу воли Вани и его права быть и называться, кем он хочет,- Ваня учился хорошо, кроме языков. Иностранные языки Ваня перестал понимать вообще, воспроизводил, не понимая смысла, только входящие в германскую группу. Названия городов, областей, имена давались также с трудом, и только через немецкую транскрипцию. Он признавался, что французская, итальянская, славянская речь воспринимаются им как мелодии, иногда очень приятные и очень красивые, но мелодии – без иного значения, как радовать или печалить слух.

Он даже словчился сдать экзамен по английскому языку. Он одобрал отрывок из аудио постановки Шекспира, наиболее приятный ему мелодически. И, с помощью друга, музыкально образованного Гелли Занкера, разложил его по нотам и разучил его как партию духового инструмента,- трубы или саксофона. Заучил перевод соответственно музыкальным фразам. Уловив знакомые нотки, в вопросе экзаменатора, выдавал созвучный отрывок, начиная ответ то: «Йес, ит из», то: «Ду нот ит из» или «Из ит нот», выбирая по наитью.

Глаза преподавателя поначалу подбадривающие, становились с каждым ответом все удивленнее. Под конец экзамена он уже забывал закрывать рот, и на нижней губе его поблескивала капелька слюны.

Ставя оценку «Хорошо» он сказал:

— Ученик Бергер, я знаком с мнениями о вашей персоне и о том, что вы, в языках, полный дуб, простите. Но, то, что вы сейчас выдали – феноменально! Я уже в глаза вам стал смотреть, но видел в этих чистых голубых озерах незамутненную веру в своей правоте! Ведь в ответах на вопросы вы пару раз допустили полную ахинею! Я не знаю, какой вам поставил бы диагноз врач,- шизофрению или манию величия, но вы меня поразили, и я остановил свое любопытство, на критической черте, дабы не поставить вам плохую оценку, робот вы наш, германский.

На что Ваня не удержался, и уже на выходе закрывая дверь, ответил:

— Я не Германский робот, а Русский Мученик.

Экзаменатор, чуть задумавшись, блестяще парировал:

— Это одно и то же, Йохан.

У Йохана были друзья, но не спортивные типы,- краса и гордость школы, а «Школьные уродцы». Сам унижаемый он знал, что такое быть униженным. Он никогда не стремился занять место Унизителя – палача. Некоторые защищенные прилеплялись к нему и таскались следом. Он уклонялся, как мог от их общества. Но после, пусть нехотя, сойдясь с ними по ближе, увидел за каждым из них свой мир. И, как-то сразу, рациональной частью своего ума,- ведь сколько не называй он себя «Русским», был по крови чистый немец — пользу в каждом.

Один непролазный компьютерный маньяк. Другой хоть и вынужденный родительской волей не плохой музыкант. Третий, вообще — дебиловатый молчун — не выныривал из дедушкиного гаража – мастерской и был бесконечно предан всяким колесикам и клапанам. Был еще худосочный любитель средневековой истории, видевший себя по ночам прекрасным рыцарем в латах на могучем коне. Была и девочка. Уродиха, до сих пор играющая в куклы, но уже в игры с медицинским уклоном.

Так, как у Вани уже начал вызревать Великий План. Он не мог понять какой от последних двоих может быть толк, но поразмыслив, решил подкорректировать увлечения этих убожеств.

И вот «историк» стал с интересом изучать не только латы и гербы, а и политическую, экономическую историю и стал не малым знатоком многоходовых интриг. А «медсестра» постепенно перестала бесконечно бинтовать кукол и ставить им уколы. Она утонула в изучение фармацевтических справочников, разыгрывая с куклами фармакологическое действие и совместимость каждого из препаратов.

У Вани складывалась Организация, члены которой еще не знали ни о самой Организации, ни о своем в ней членстве. Не хватало только связей. Не хватало только самого Дела. Ваня решил искать «Русскую Мафию».

Он двинулся на поиски по наводке своих, далеких от криминала соратников. А также руководствуясь данными из репортажей телевизионных репортеров. Подготовившись, то есть, взяв с собой пару кастетов и надев армейские башмаки с металлическими вставками, Ваня отправился в район «захваченный», по словам журналистов, «беспредельно жестокой русской мафией».

Недолго побродив по улицам и закоулкам страшноватенького на вид района, Ваня наткнулся на группу ребят, судя по внешнему виду явно знакомых с криминалом. Поздоровавшись, вступил с ними в разговор. Естественно на немецком. Те отвечали ему грубо с диким акцентом, посылая его во всех смыслах далеко от сюда. Потом перешли на свой язык. И Ваня не узнавая язык, и не помня русский, сразу, третьим чувством понял – это не русские.

Тут его бросились бить. Заблаговременно окружив его с разных сторон.

Ваня держал руки в карманах свободной на талии куртки и давно уже вдел пальцы в кастеты.

Столкновение получилось жестким, но коротким. Мелькнувшие было ножи, успели лишь изрезать куртку крутящегося Вани, как тут же сунувшиеся поближе попадали под молотильню Ваниных кастетов.

Бил Ваня споро. Один удар по протянутой конечности, а второй уже летел в череп противника. Ребятки, побросав перья, громко причитая и визжа, поддерживая товарищей с разбитыми головами бросились неуклюже наутёк, в глубь грязноватого переулка. Какие-то женщины заголосили из окон.

Ваня двинулся прочь из переулка. А услышав шорох шин за углом, успел зашвырнуть, как не жалко, кастеты за ближайшую крышу. Подоспевшие полицейские выскочили из двух машин уже с пистолетами наготове. Увидели одинокого, хотя и крепкого паренька, сконфуженно попрятали оружие. А после, как Ваня подошел поближе, и они услышали его голос со словами благодарности, увидели его ясный васильковый взор и блондинистую стрижку, а также порезанную с висящими лоскутьями куртку, они так и вовсе запричитали. Обступили, ощупали, даже в уши заглянули — не разбиты ли. После осторожно усадили в одну из машин.

На вопрос как он, приличный с виду немецкий мальчик, оказался в здешней Гомморе, он почти честно ответил, что искал своих дальних русских родственников, но заблудился. Русского языка он не знает вот и обратился за помощью к ребятам стоящим на улице. А те бросились его бить. Ване сказали, что он наверно родился с золотым ключиком во рту – остался без единого серьезного пореза. На его наивный вопрос: «это за что русские его так встретили?» Полицейские заулыбались и ответили: «Нет, это албанцы».

Ваня чуть было не ляпнул, что по телевизору ни слова об албанцах в этом районе не сказано, а сказано о русской мафии, но воздержался. Только спросил, а где русские тут живут? Не нарушают ли порядок? На что ему ответили, что именно здесь русских нет, а вот в ближайшем по пути к станции метро квартале, живут какие-то криминальные типы. Русские, не русские, но славяне точно.

Расставшись у метро, поблагодарив полицейских и отказавшись от дальнейшей помощи, Йохан наметил на ближайшее время посещение упомянутого полицейскими района. Но теперь — до этого он еще сомневался,- без кастетов он никуда не сунется. Надо было снова срочно вооружаться. А потом можно и в гости, к очередным «русским».

К этим очередным русским он вынырнул из-за угла. Издали заметив их интерес к одному «Мерседесу». Подобрался и выпрыгнул, когда они уже вскрыли дверь и завели мотор. Сходу, отщелкнув защелку замка задней двери, и запрыгнув в автомобиль, приказал: «Гони!».

Что они с испугу и исполнили.

Через два квартала они опасливо обернулись и попытались задать вопросы. Но получили по затрещине и услышали знакомое: «Гони!». И еще: «Гони к своим!». Угонщики больше назад не оборачивались.

Через некоторое время они сходу влетели в загодя открытый гараж, где ребята сноровисто выскочили из машины и встав у стены стали криками: «Михал! Михал!», вызывать кого-то. Из проема двери, ведущей вверх во второй этаж дома, показался не маленький, коротко стриженный, но усатый, детина. Обращаясь к нему, два угонщика тыкали в сторону Вани, седящего на заднем сидении и торопливо что-то объясняли. Михал удивился и, сложив руки за спину, демонстративно медленно направился к машине, до узкощелочности жмуря глаза в попытке увидеть, вспомнить и понять.

Ваня вышел на встречу и, подняв ладонь, громко и четко выдал курьезную тираду: «Успокойтесь, камрады! Я не полицейский. Я ищу русскую мафию. Она должна здесь быть. Мне необходимо встретится с ней по личным причинам!». Михал вздел в удивлении кустистые брови, приспустил усы и, протянув из-за спины свою лапищу, сказал: «Добро пожаловать!».

Много позже когда они подружились и совершив не одно совместное дельце, они часто и долго смеялись, вспоминая момент их знакомства.

Ребята, конечно, ни какой русской мафией не были. Они не были русскими. Не были и мафией. Так, подворовывали хоть и регулярно, но по нужде.

Михал вспоминал — услышав нелепую речь, увидев светящиеся такой отчаянной надеждой глаза Вани — он просто не в силах был отказать. Поприветствовав Неизвестного тогда паренька: «Добро пожаловать!». Он, пожал ему руку и увидел, как у паренька обессилено опустились плечи. Тогда, приобняв его, Михал отвел наверх в дом на кухню, усадил к столу.

По дороге, Михал, лихорадочно вспоминал виденные им в фильмах мафиозные ритуалы. Путая «Крестного Отца» с «Калиной Красной», виденной им в детстве в родной Польше.

Решил, что всё ж — таки выпить по чарке водки будет к месту. Если он русский,- значит по полному стакану. А если еще и мафия,- то выпить стоя. И сопроводить это какой ни будь многозначительно туманной фразой. Но,- разрази его гром,- не мог припомнить из фильмов ничего стоящего, кроме: «Мафия – бессмертна!». Но, то приговаривали, кажется, итальянцы. А русские? Что-то русское надо добавить…

И вот что получилось: он, скоро нацедив в четыре высоких фужера для коктейлей самодельной водки до края, демонстративно встал. Отодвинул в сторону локоть под прямым углом. Подняв фужер на уровень груди, подождал пока так же, не сделают остальные. И выпил. Перед тем произнеся по-немецки: «Мафия Бессмертна!». А заглотнув водку, на выдохе, добавил по-русски «Ёб её мать!». Так и повелся с тех пор лозунг в команде Вани и Михала: «Мафия Бессмертна! Ёб её мать!». Лозунг не изменился, даже когда Вани стал понятен её русский смысл.

После, утром, когда оставшийся ночевать у Михала Ваня был в полудреме, Михал, подсев, к нему на кровать, осторожно признался, что они вообще-то ни какая не мафия. По мере возникновения нужды в деньгах угоняют машины, переделывают, перекрашивают, перебивают номера и продают в Польше. И не совсем они русские, то есть совсем не русские. Михал — поляк и его сын Владек – поляк. Ян и Козимир — полу румыны полу венгры – трансильванцы, одним словом. Они как раз и угоняли машину с Ваней. Еще есть словак Прутик – машинный и прочих дел мастер. Вот и вся их «мафия».

Но если надо они не только машины угонять и переделывать могут, если Ваню кто обидел, они все за Ваню постоять готовы. Мол, у них половина спортсменов, а другая просто – лихие драчуны. Потом, правда пояснил, что драчуны – трансильванцы, но дерутся чаще между собою. Что сын его Владек спортсмен — гонщик, но пока не у дел,- с тренером он поссорился, а своя гоночная машина и лицензия дорого стоят. А «спортсмен» Прутик – доминошник. А вот он, Михал — чемпион области по греко-римской борьбе. К тому же он и Прутик служили в армии. Правда, Прутик в армейской радиомастерской. Зато сам Михал был польский десантник и дослужился до капрала.

На все откровения сонный Ваня ни капли не огорчился, и, сказав: «Всё нормально», перевернулся на другой бок и засопел спокойным сном.

Уже на средине монолога Михала Ваня понял – всё надо делать самому. Ъ

И воспринял свою мысль, как Правило Жизни.

Ни кто не принесет готовую «мафию» и не отдаст ему. А ни в какую готовую мафию его не примут. Это его рок: всё делать самому. Начиная от своей собственной национальности до своей «мафии». И он её сделает. Все эти неумехи, неудачники и просто уроды, которых судьба сплетает вокруг него, все они в единой организации на правильном, только ему предназначенном месте станут силой, неколебимой и всепобеждающей. Он заберет, снимет с их душ гниль неуверенности в себе, смоет синдромы неудач. Потому что он,- Победитель. Русский.

Скоро устроилось некое подобие мафии. Высокопродуктивное предприятие, разбитое на ячейки по всем правилам конспирации. Но по сравнению с соседями албанцами и прочими — не громкое, и, на вид безобидное. Простая серенькая фирмочка. Поставленные дела связанные с автомобильным, радиоэлектронным а также мусорно -металлическим «бизнесом», не вызывали резонанса. Они не лезли жадно за копейками непосредственно на мусорные свалки. Они отказались от непосредственного участия в угонах, в обворовывании складов. Это все было правильно. Но нужно было противоречиво опасное, возбуждающее – люди забывали славу несгибаемого Немецкого Вани. А если так, то завтра всякие разные удальцы могут просто прийти и приказать работать на них.

Поучается парадокс. Правильно построенный бизнес не всегда правильный. Они криминальны, значит, нужна червоточинка, сознательно допущенная, контролируемая.

Его организация расширилась,- уже и настоящие русские эмигранты работали у него, ни чем особым его не поражая: европейцы европейцами. Его организация усиливалась. А как всякому быстро растущему организму ей отчаянно не хватало известности и статуса, значимости и авторитета.

…………………………

Гилли, музыкальный друг Вани, специально полетел на родину знакомого трубача аргентинца, где не дорого нанял уругвайца Херхио Начо. Только, что покинувшего стены тюрьмы хулигана и индейского погромщика, одного с Ваней роста и стати.

Покрасили его в блондина, загорелое лицо и руки покрыли белой крем – маской. Вставили сине зрачковые линзы. Собрали ему сборную подручных из своих, только в масках.

Добровольцев было! Пришлось устраивать конкурс на место в погромной команде. После устроили показной погром в одном районе зачумленный косоварами. Там носился среди всполохов огня и дыма очумелый Хорхио Начо, сверкая двумя огромными разделочными ножами, с выкриками: « я русский Ваня! Я немецкий Ваня! Бойтесь!».

В это время сам Ваня сидел в ресторане с двумя полицейскими чинами, которые хотели поговорить с ним в неформальной обстановке, пока. Вот он и пригласил их в ресторан, за свой счет. К его тогда удивлению они не отказались и не вспомнили о скрытой форме взятки. А на утро газетенки вопили о нацистском погроме. Вот тогда Ваня торжественно вошел в криминальный бомонд и прочно принят на заметку в криминальной полиции. Издержки известности, однако.

Ваня жаждал знакомства с самым влиятельным пауком криминального мира восточных ландтагов Германии господином Александером Йенсом. Потому начал тусоваться в людных местах. Ранее он старался их избегать. Теперь же фланировал открыто, давая возможность данной фигуре подойти к нему запросто. С выбором места теперь проблем не было.

На адрес его официальной фирмочки прикрытия по ремонту автомобилей посыпались приглашения на презентации, юбилеи и конференции от различнейших организаций и частных лиц. Вот задал работы своим «аналитикам» Ваня! Выяснить, кто из них кто есть: кто серые личности, кто криминальные, а кто просто любопытствующие аристократы или толстосумы, коллекционирующие знакомства.

Тогда он находился на презентации нового строительного проекта одной молодой и энергично развивающейся фирмы, организованной под патронажем известного риэлтора Ганса Маллера. Известного в криминальных кругах как верткого мошенника, но не гнушающегося в достижении целей и крайних мер. Он мог и резко испортить экологию облюбованного им района, что бы потом взять на себя труды по её восстановлению и улучшению. Мог и старушку придушить одинокую. Теперь уже чужими руками, конечно. А вот в молодости — но что и как — доказывать не кому.

Ваня, стоял в стороне и попивал яблочный сок из высокого фужера, со стороны так похожего на все пропитавшее своим духом вокруг шампанское. Александера Йенса подвел к нему и представил друг другу лично сам хозяин вечера, тут же элегантно их покинувший.

— А! Вы тот молодой человек, что портит и без того хрупкий мир меж представителями непризнанных законом профессий? Ох, как не хорошо! Но стоит признать – вы жестоки и изворотливы. Или просто по детскости своей обескураживающее наглы. Я еще не сделал выводы. Но при в следующей встрече я их вам сообщу. Одно скажите – вы чего-то добивались своей эскападой или всё это от избытка сил и гормонов?

— Прошу прощения, герр Йенс, но у меня просто не было, ни подходов, ни выходов на вас. А смысл моих действий может быть вот он: вы и я стоим рядом и разговариваем друг с другом.

От такого ответа Йенс недоумённо потирал нос минут пять.

— Оригинально. Так раньше чернь подпаливала барские конюшни, дабы Государь обратил внимание на их беды. Йохан, вы же не бедный?

— У меня было тяжелое детство.

После этой фразы Йенс улыбнулся. И не последние представители двух криминальных поколений, пожали друг другу руки.

………………………….

Ваня поехал в Россию с деньгами отобранными у очередных придурков. С мятыми, чудом уцелевшими бумажками с адресами. Со специальным словарем, где крупными буквами были транскрипции русских обиходных фраз. Сел в авиалайнер до Москвы. Дальше надо было либо поездом, либо самолётом до Омска. Из него автобусом до районного центра, а там, говорят, местные на частном транспорте подбросят.

Он поехал поездом, хотя один германец настоятельно рекомендовал дождаться вечернего самолета в Омск и лететь им. Не искушать пространства России своим иностранным видом. Но он упрямо решил ехать по железной дороге и посмотреть на великую страну хотя бы из окна вагона. Но на её просторах царила зима. Как будто специально для немцев – ранняя, ноябрская. И длинная ночь лишь накоротко оставляла землю в предвечерней мгле, называемой здесь «днем, только пасмурным». А когда пересекли великую реку Волгу и начались степи, весь состав пронзил ветер и мороз, и окна покрылись белой узорчатой вязью. Так что просторов страны он не увидел.

И, конечно, в первые же часы, когда он вышел в туалет и легкомысленно оставил куртку с портмоне в кармане, его как положено здесь,- за место: «Здрасте!»,- обокрали. Хвала Господу,- выпотрошенную шкурку кошеля с его паспортом великодушно подбросили в купе проводников. Потом он обнаружил, что в его, пусть и дорогой, из кожи тончайшей выделки, курточке холодно даже в купе. По его беспокойному мнению случился природный катаклизм. Катастрофическое падение температуры с -3 до -32. Он ждал когда, на какой станции всех пассажиров поселят в гостиницу, а поезд поставят на прикол до наступления приличных для передвижения температур. Не ниже -15 градусов по Цельсию.

На что ему, недовольные его возбуждением, отвечали проводники – радостные, как показалось Ване — «Такое бывает, вот только, бля, козлы казанские угля не дали. А ведь верно должны были знать о такой природной херне», и советовали ложиться спать, укрывшись двумя одеялами.

Его, обобранного, взял на поруки один русский. Немного говоривший на немецком, вернее едва говоривший, а чаше писавший ответы на клочке газеты. Он мнил себя довольно приличным знатоком языка Гёте и Гейне, которых он принялся без конца цитировать. Но только по-русски. После принимался переводить обратно на немецкий, коверкая немецкий смысл и сам язык.

На вокзале они оказались рано утром и попутчик, которому ехать в туже сторону, что и Ване предложил никуда не соваться, а обождать на вокзале, благо тепло: целый +1 в зале, а не -28 на пероне. Ваня согласился, но его дернуло побежать звонить в Германию пану Михалу о срочной пересылке финансовых средств. Дозвонившись, он наорал на пьяного румына. Наорал не справедливо,- каким еще быть румыну поздним вечером в пятницу? Он потребовал, что б тот нашел Михала и мчался на круглосуточный «Вестерн Юнион» пересылать деньги на их же подразделение, но на вокзале в Русском Омске.

Вернувшись успокоенный услышал строгий выговор обеспокоенного русского, что тот не предупредив ушел. И не зря – пропала уже и сумка с вещами Вани. Ваня опять взгрустнул — там не только вещи, там бумажки с адресами и прочее от прошлой жизни, сохраненной матерью. Потом он пошел в туалет. А зайдя в туалет, услышал шорох в соседней кабинке и по наитью сделал то, что не сделал бы в Германии,- рванул дверцу и увидел втиснувшихся в кабинку двух парней, примеченных им еще в поезде, тормошащими его сумку.

Увидев его, остолбеневшего, ребятки, цыркнув сквозь расшатанные зубы, сказали ему просто:

— Пошел на хуй, фашист.

И Ваня их понял.

Когда он уходил, ребятки, отрубленные наглухо, валялись на очке, брызгами своей крови изукрасив туалетный кафель под вид павлиньих хвостов.

Вернувшись в спящий зал, он, теперь уже молчаливый и наглый, забрался в сумку попутчика. Тот лишь с интересом смотрел на своего подопечного, сразу заметив окровавленные руки. Ваня достал из чужой сумки бутылку водки и выхлебал с горла половину, а на вопрос – утверждение:

— Что, друг, еще и впизды получил?

Отрицательно мотнул головой и разразился длинной матерной тирадой на чистом русском, хоть и свистящим шепотом. Чем привел попутчика в восторг. А когда он бросил из-за спины украденную сумку перед собой, попутчик просто задохнулся от восторга и замотал головой.

— Ну, бля, пацан! Считай, что ты уже вернулся. Ты теперь не в гостях. Ты на Родине. Может ты и другие слова вспомнил, кроме матерных?

И только тут Ваня с нарастающим удивлением вслушался в себя. В нем что-то сдвинулось. Сдвинулось поверх огромного темного кома, который он часто, будучи в стрессовой ситуации, ощущал в себе. Летали хлесткие матерные фразы, но они ему уже были неприятны, а там, внутри кома слышались звуки других слов, и их было много, им было тесно. Но они, как, ни силились,- не могли вырваться из стягивающего их, и душу Вани, липкого плена. Пока не могли …

Уборщица со шваброй удивленно и даже возмущенно выпялилась на него, когда он начал передвигать с место на место свою сумку и чемодан прикорнувшего попутчика, давая ей подмыть пол везде. Уборщица уже открыла рот что–то сказать, верно, резкое, но Ваня, сам от себя такого не ожидая, успел ляпнуть вперёд:

– Заебла.

Сказал, и его обдало запоздалой краской. Он точно не знал смысла того, что сказал. Он только знал: что-то очень грубое. Но уборщица, закрыла рот, так ничего и, не произнеся, продолжила тереть пол. Уже подальше от него.

Захотелось есть. Очень. Страшно захотелось есть. Толкнул спящего попутчика и объяснил ему, жестами,- показывая, как он ложкой забрасывает себе, что-то в рот,- что пора кушать.

В буфете Ваня, давясь, жрал какую-то херню, купленную сострадательным попутчиком. Но «херня» была горячей, а бурда под названием «чай с молоком» обжигающей. И было хорошо. Было вкусно, и противоречиво: мозгами понимаешь что херь полная,- от которой и отравится можно,- и ни чего вкусного. А — вкусно и хорошо,- тепло и сытно. А на тебя смотрит буфетчица, и в какой-то момент удовлетворенная чем-то, будто кивает. Кому? Ему? И отходит по своим делам.

Поев, Ваня почувствовал эйфорию. Тело было невесомым, телу и душе было тепло. И вся серость вокруг стала обретать цвета и принадлежность. Она становилось его, а он становился своим.

Потом осоловелый сунулся к окошку «Вестерн Юнион» и не обращая внимания на вывески и объявления принялся сначала просто просить открыть. Потом громче. Потом принялся тарабанить кулаком и орать матом. А в голове его, и по всему телу, млело, и струилась безотчетная радость.

Тут-то его и взяли под белы рученьки охранители правопорядка вокзала. Он только изумился: «Вас ис Дас?» как локти его отпустили, но провели в привокзальное отделение милиции, придерживая нежно за бока.

— Там Ваня выдал какой-то словесный сумбур, мешая немецкие слова и русский мат. Прибежал попутчик, волоча все их вещи. Видно ванин мат был слышен далеко. И принялся что –то по-русски объяснять стражам порядка. Те проявив было заинтересованность, верно услышав о краже в поезде, поскучнели и отложили достанные было ручку и бумагу. Спросили через попутчика – переводчика будет ли он, гражданин Германии писать заявление о краже в поезде. Ваня отрицательно замахал — и головой, и руками. Милиционеры облегчено вздохнули и вернули ему паспорт. Погрозили ему пальчиком, что б больше не орал, и не колотился. И, напоследок, почему-то обозвали «Декабристом».

Наконец, открылось окно «Вестерн Юниона» и сонная кассирша начала уныло отсчитывать ему доллары. Опять прибежал возбужденный попутчик, умоляя поспешить. Автобус до его остановки,- райцентра в который он ехал — вот, вот должен отойти. Ваня поспешил было, но Сергей, попутчик, остановился, взял у Вани доллары и ринулся обратно к окошку «Вестерн Юнион». Там громко заматерился и ринулся уже к автобусной кассе. О чем-то долго упрашивал еще одного кассира. Под конец опять громко заматерился и бросился на выход. Рукой махнув Ване — за мной, мол.

Автобус, к которому устремился его ангел – хранитель уже закрывал двери собираясь уехать. Попутчик настиг его и заколотил по корпусу. Автобус остановился. Прозвучали краткие переговоры. Двери закрылись и автобус уехал. Сергей остался на асфальте – весь расхристанный и в мыле.

Как он потом объяснил, отдышавшись: в «Вестерн Юнион» выдали деньги в долларах, а нужны рубли. Рублей у кассира не было. Должны были быть, а не было. Кассир же автобусной кассы, вполне правомочно отказался продавать билеты за доллары. Водитель автобуса вообще скорчил брезгливую рожу. А на предложение пассажирам обменять или взять в залог — услышал в ответ лишь раздраженное шипение: «мошенники, какие-то…»

Вот так они опять оказались прибитыми к тому же берегу. Но, не надолго.

Два простых парня согласились их подбросить и за «зелёные». Вернее за «зеленые» Ваню. Попутчик же бился рядом с ним из странной для Европы солидарности. Деньги у него были свои, и от Вани ему не чего не было надо. Как Ваня потом понял – его ему было просто жалко.

Один «ГАЗ 53» был с полным грузом. В него сел попутчик Сергей. Ваня сел в машину под названием «Ока». К крупному, толстому, и, конечно, добродушному водителю. Сзади, вместо сидения, лежал большущий связанный баран. Водила что-то с жаром принялся рассказывать Ване, кивая назад, в баранью сторону, верно про своё удачное приобретение. Ну, типичный немецкий фермер, только машинка уж слишком мелковата, тем более для этого здоровяка.

Дорога пошла лесом. Иван спросил:

— Тай –га?

Здоровяк, улыбаясь, отрицательно замотал головой:

— Подлесок.

Он сразу понравился Ване. Это потом Ваня понял особую породу Степана Лялюка.

Лялюк неприятности и обузы принимал с улыбкой и радостным выражением лица. Он принимался «возюкать» ту неприятность ли, ту обузу. Пока оное не меняло свою сущность. Приобретало положительную полезность, а то и доходность. Либо не пропадала в чистую.

А того, что добивался, над чем сознательно трудился, то воспринимал с холодком. Со своего планомерного и размеренного труда полученные плоды и достижения встречал хмуро. И, будь-то какая вещь, вертел порой, угрюмо, в руках и откладывал в сторону. Она ему была уже не интересна. Только Неожиданному он радовался. Проиграв сто рублей, радовался подобранной копейке. А случись с его дел взрыв – радовался бы удаче, что остался жив.

«Подлесок» перешел в «подгорок». Машину заметно потряхивало и заносило на поворотах. И вот на очередном ухабе баран заблеял, и запах аммиака ударил по носу Ване. Перегнувшись назад он увидел, что баран обоссался. Бывший недавно белым, валялся в моче и грязнился. Это показалось Ване почему-то вопиющим непорядком. И он пихнул водителя в бок, требуя его внимания на груз:

— Шо це там?- буркнул Степан и тоже перегнулся назад, повернувшись вправо. Ваня почувствовал — что-то твердое, и холодное, уперлось ему в бок. Он взглянул: это было рулевое колесо в руках Степана. Ваня уловил как у него пустеет в голове и расширяются зрачки. Он поймал взгляд водителя,- и у того тоже начали расширяться зрачки, еще не посмотревшие вниз на свои руки. На то, что они сжимают руль управления автомобиля, когда сам водитель повернут к направлению движения чуть ли не задницей. Водитель не заорал, только коротко молвил:

— Ась? – И посмотрел по ходу движения

Машина неслась, подпрыгивая на кочках с очередной горки, и дорога впереди плавно поворачивала в бок. А между ног водителя на месте руля торчала труба, уставившись жутким зраком смерти. Они слетели с обочины, будто пращей кинутый булыжник и, подмяв придорожную мелочь, врезались в сосну. Та треснула и медленно завалилась на них, покрывая хвоей Ивана и Степана. Уже распластавшимися тушками на капоте, с ногами в салоне. Они даже стекло не выбили. То от удара само выскочило и валялось рядом, целёхонькое.

Ваня отлепил от капота лицо и глянул на Стёпу. Тот тоже лежал щекой на капоте и внимательно пялился на Ваню. Молчали оба. Тишина леса, превратного тайги, укрыла хвоей срубленного ими дерева, и где-то выше, витая меж стволов соседних сосен корчилась их личная Смерть. Давясь от смеха.

Ваня отжался руками от эмалированной жести и, не прислушиваясь к ощущениям,- нет ли переломов, ушибов — поспешил выбраться из автомобиля.

Ему было стыдно, он был раздражен, частично возмущен и где-то безмерно удивлен как несостоявшийся ученый – исследователь, и банально счастлив — как человек. Столь разные и противоположные чувства, не умещаясь в нем, гнали Ваню все дальше в лес. Он спотыкался о валежник, цеплялся плечами за ветки, чертыхался беззвучно. Отмахивался от несуществующих мошек, и, остановившись на малюсенькой полянке – просвете меж сосен — просто сел на усыпанную палыми иголками землю. И горячо и раздраженно заговорил сам с собою вслух:

— Это невозможно. Это просто противоречит самым высоким и главным смыслам и целям существования человека.

Это какой-то цирк – едешь в храм, приезжаешь в цирк. Ну вот, вот оно,- тебя приветствует твоя Сказка. Да.… А клоунов нет, акробатов нет. Одни зрители. Зрители кругом. Сидят и смотрят. Читают программки и смотрят. Они смотрят на тебя, и ты оглядываешься – никто ни показывает, ни тычет в тебя пальцем. Но ты один. И ты понимаешь, — клоун-то Ты …

Я – клоун. Я ехал к детству. Я ехал в храм. Приехал, пусть в цирк, пусть в балаган. Но почему Клоун – Я? Что это значит? Что?

И тут Ваня вспомнил свою поездку с коллегами в одну из бывших югославских провинций. Как там местные пареньки подобострастно заглядывали ему в глаза и кричали друг другу: «Це е — мо Мон Ами!» и готовы были ему за копейки сосать член в обоих смыслах. То же было в поездке на турецкие курорты. Только на отлёте взгляда замечаешь кинжальную ненависть гостиничного персонала.

Но и его коллеги немцы отвечали вежливой презрительностью. Есть такая манера – просто не замечать персонал в любых ситуациях: в кафе, в спальне, в туалете. А вокруг всё ровно. Только: «что пожелаете?». За ваши деньги что угодно и станцуют и споют. А старым кошелкам и любовь изобразят.

И отправляясь в Россию, к своим детским миражам, Ваня, предупреждая боль разочарования, подготавливал себя к картинам, схожим с виденным в Бывшей Югославии и Турции. Он готовился.

— Я смирял рвущееся в Страну Сказки свое сердце. Но…. Но! Оказался клоуном в цирке. … Да, что это зрители притихли? Насторожились – уж не момент ли выхода на арену зверей? А я здесь, на манеже,- клоуном! Но где, же решетки? Или это звери местные, и своих не едят?

Вдруг кровь резко отхлынула от головы. И Ваня зажал онемевший рот. Удивительное дело,- он говорил сам с собою вслух.

Говорил на русском языке!

……………………