Человек с планеты Земля

Не существовало никакой иной благоприятной эпохи для людей, или для отдельно взятого человека; также не было в прошлом золотого, серебряного, или иного металла века — всё это анемоя и анемия здравого смысла, нехватка верного чувствования вибраций пространства и времени. И шире рассматривая огрехи суждений, можно сказать: сие не только бесполезная и болезненная ностальгия о том времени, в котором не жил, а ближе к сути — тоска о том времени, что не существовало, и это же распространяется и на грядущее, разница лишь в знаке на шкале бесконечно текущего настоящего.

Есть однозначное «здесь и сейчас», есть период жизни, краткий миг бытия — вот реальная эпоха.

«На заре кровавого мира» — оценка предвзятая и окрашенная эмоциями понятными для всех, но честность ее заключалась в том, что идеализировать доисторические времена, приукрашивать древность до возникновения первых государств также не стоило, как и после; не стоило и рассуждать о потерянном рае, ибо ничего человек неолитический не терял. Не было рая. Райский сад, Эдем, Элизиум — лишь маски заблудшего ума, потерявшегося в тумане минувшего.

Жил человек, и каждодневность — единственная реальность его.

Племя людей кочевало от одной плодородной земли до другой, от одного водоема до другого, или следовало за миграцией диких зверей. Племя шло уверенно по земле, ибо считало себя избранным перед лицом божеств и предков своих, которым поклонялось, а перст избранности символизировал соплеменник. Он был заколдован, он почти как бог, он наделен волшебным свойством — бессмертием, но сам человек не понимал до конца дара, и дар ли это — вечная жизнь? Или никакого бессмертия нет, только заблуждение, только неверные мысли о нем, ибо не могло существовать под солнцем бессмертного существа, так как противоречило сие окружающей природе. Им — соплеменникам — лишь казалось, что он вечен.

Старейшины знали одно: человек пришлый примкнул вместе с братом, легко приспособившись к новой жизни, будто просочившись в новую для себя жизнь, как горсть воды просачивается в сухой песок без остатка. Что имелось в жизни двух странников до прихода, никто не знал. Сами братья рассказывали без особой охоты о жизни прошедшей.

— Вы разве не помните ни отца, ни матери? — спросил как-то вождь.

Братья пожали плечами.

— Конечно, они были, — ответил один из них. — Но, например, я помню смутный образ семьи. Он настолько смутен, что похож на неясный сон на рассвете, когда первые лучи прогоняют ночь.

— Верно, — подтвердил второй. — В моей памяти сохранился образ отца. Отец точно был, но я словно отделен от него невидимой преградой. Возможно, ваше старейшинство, я ошибаюсь, и это воспоминание об еще одном брате, который жил с нами, а, возможно, и есть только сон, родившийся из желания обрести семью.

Пришлым казалось, что они существовали всегда, а воспоминания о прошлом — это мистический акт божества, которое искусно вплело в их память образы родных, смешав с потоком будничных размышлений. Вот поэтому, задумываясь о минувшем, двое братьев видели образы.

— Я понял вас, — ответил вождь. — Прошлое, оно таково. Оно походит на то, что плавает в воде. Ведь рыба живет в воде, только мы почти не видим ее, а если присмотримся, то выловим смутные очертания.

Со временем племя перестало расспрашивать пришельцев откуда они родом.

Вначале бессмертного приняли за младшего брата, но потом заметили, что тот почти не стареет, а раны его, полученные на охоте, заживают быстрее, чем у иных, а простуду он переносил легче, поэтому само собой сложилось мнение о волшебных свойствах одного из пришлых.

Бессмертие первого странника, как непохожесть, настораживало.

Похожесть с остальными второго странника сближала, но человека с волшебными свойствами не отторгали, так как считали знаком благоволения богов и талисманом племени. Племя бессознательно повторяло сие много раз, но не оттого, что легко забывало на следующий день всё без следа, как свет стирает подчистую ночь, а оттого, чтобы утвердить само себя в правоте своей. Убежденность звучала подобно заклинанию.

И предстоящая охота виделась им как словесные формы нарождающихся заклинаний, как потоком воды нанесло от горизонта некоторого количества песка, песчинки сложились в знакомые обрывки фраз.

Сегодня был дикий бык в холке два человеческих роста и с яростью, как внезапный огонь, что исторгался по легенде на краю света из огненных гор. Считалось, что это были подземные кузни богов, в которых боги ковали себе пространство и время для этого мира, ибо они — пространство и время — есть главное орудия богов. Если кто спрашивал: «В каком же количестве имелось орудия, созданное в огне?», то ответствовалось кратко: «Вполне достаточно».

Это было место и время, когда пространства и времени было достаточно, когда хтонические силы — силы земли сырой — властвовали над сознанием людей, то есть силы природы казались всепроникающими и могущественными.

Разъяренный бык — царь лесных чащ — еще не знал, что его выследили, а когда узнал, разъярился больше. Многожильное животное оказалось трудной добычей. Опытные охотники вспоминали присказки своих стариков о том, что когда-то жили огромные волосатые глыбы — звери с рогами, растущими изо рта. Многие верили, иные же, кто не до конца верил, все-таки считали их реальнее реальности, утверждаясь в сердце своем, что волосатые глыбы есть миф, а миф — то исключительное слово, которое выше всего живого и мертвого вокруг, то есть оно являлось силой, воплощающей землю, а бык же — продолжатель мифа.

Человек был охотником и собирателем, и сие одно и то же, потому как мертвые тела диких зверей — упавшие плоды. Разница только в одном: плоды с деревьев, кустов и растений всегда оставались на месте, а созревая падали вниз, животные же оказывались плодами ходячими, и составляло труда побегать за ними и убить их.

Влажный блеск леса на выпуклой роговице бычьего зрака походил на искаженный блеск отраженных картин от поверхности черных зеркал. Глаза, вспыхнув, глянули врозь на толпу, отчего они сделались безумней и неестественней. Люди отпрянули на миг, но безумие передалось племени. Оно бросилось к зверю, а зверь резко повернулся, взрезав воздух рогами, отгоняя всех, а затем побежал прочь.

Так началась охота.

Спустя время, зверя окружили, но он и не подумал сдаваться, хоть яснее проступила обреченность, и люди почувствовали запах костра и поджаренного мяса. Бык взвился, болтая головой, пытаясь поддеть на рога подошедших близко охотников. Ему это не удалось. Он сделал бессмысленный выпад и вдруг, точно овод его укусил: изогнулся, пытаясь достать зубами толстый зад свой. Один из рогов задел человека. Человек, сдавленно вскрикнув, упал, но сразу вскочил, и в этот краткий промежуток кто-то нанес удар в незащищенную шею быка. Как оказалось, достаточно мимолетной вспышки, случившейся в мозгу охотников — и всем показалось, что мироздание замерло, включая жертву, а сами они — люди — были на долю мига свободнее и быстрее всего окружающего, и бурая кровь полилась из шеи зверя.

Люди отступились от животного.

Они стали ждать, зная, что душа находится в крови, точнее, кровь и есть душа, и у кого в теле есть кровь, у того тело обладает душой.

Душа уходила в землю. Так должно происходить всегда. Бык опустился на колени, будто умоляя о чем-то, и вскоре излил душу. Она вернулась в лоно вечной природы.

Кровь — это душа. Ее можно понюхать, ее можно попробовать на вкус, ощутить ее хрупкое тепло и липкость, но это не разрушало тайны бытия, ведь она вот здесь, эта красная жидкость, в твоем теле, но ты никогда не сможешь постичь ее.

Волшебный человек, увидев кровь, вспомнил и растерялся, мысленно стоя перед картиной собственного прошлого, а картина проступила следующая…

Вначале возник лес, но взгляд его сосредоточился на невысоком кустарнике, в котором пряталось животное. Куст был усеян множеством разлапистых темно-изумрудных листьев, они действительно напоминали то ли лапу неведомого зверя, то ли пятипалую кисть человека. Листья, он точно это припомнил, на ощупь оказались плотными и холодными и матово отливали воском. Кажется, они имели едва уловимый кисловатый запах. Шкура животного незаметно проглядывала сквозь крону кустарника, она была коричневого цвета с тусклым бронзовым отсветом. Животное осторожно появилось из-за куста, и пятипалые листья (каждый в свой черед) коснулись красивой шкуры, оглаживая ее. Зверь оказался небольшим: ростом ниже человека. Маленькая сонная мордочка. На голове жителя лесных чащ имелись короткие мощные рога, немного загибающиеся назад. Животное проследовало дальше, не производя ни звука, будто кто-то отключил его, оставив естественный шум леса, затем животное попало под солнечные лучи, падающие сквозь ажурную листву высоких деревьев. Шерсть стала еще красивее. Зверь ушел в тень. Он двигался легко и осторожно, затем застыл и повернул голову, принюхался, прислушался, черный зрачок застыл. Глаза, обрамлённые короткими ресницами, похожие на маленькие шипы, округлились и…

Воспоминания волшебного человека стали смутными. Он плохо помнил миг сражения, неясно увидел себя с каменным ножом. Он набросился на животное и вонзил нож в шею, повалил добычу, из шеи потекла кровь, а затем… Затем волшебный человек вспомнил его. Кого? Отца? Старшего брата? Ему показалось, что второй охотник был чуть старше, но по лицу не поймешь, ибо перед охотой они вымазали кожу темной грязью и стали выглядеть одинаково. Земля сделала их неотличимыми друг от друга, и возраст исчез. Грязь помогла слиться с лесом и убивала естественный запах человеческих тел.

Пусть будет старший брат.

Старший брат сидел на корточках и потрошил добычу. Он распорол брюхо мертвого животного, извлек наружу дымящуюся печень и сказал:

— Возьми. Это твоя первая охота.

Он принял из рук брата теплый кусок сырой плоти и откусил. Немного прожевав, проглотил. Кусок противным слизняком скользнул в желудок и где-то там внизу затих.

Печень должна съедаться. Она дает силы, потому как в печени и живет душа. Печень производит кровь, значит, печень — родина, дом души; не сердце, сердце безмозглый насос, который гоняет душу по телу.

Откуда он это знал? О том, что делает печень и что делает сердце?

Краткое воспоминание закончилось, но волшебный человек продолжил припоминать. Ему были безразличны первая охота, убитый зверь и вырезанная печень. Он силился припомнить лицо старшего брата (или все-таки отца?), но черная грязь обезличила воспоминание. Перед ним встал только образ близкого человека. Кажется, имелись пышные волосы и короткая борода, но всё испачкано черным, а он хотел спросить у образа: «Ответь мне, ведь ты тоже бессмертный, да?». Минувшее безмолвствовало.

Человек вернулся к реальности.

Охота закончилась.

Бык, нанесший рану соплеменнику, ударил того в челюсть. Она распухла и покрылась тонкой паутиной ноющей боли. Есть хотелось, но раненый не смог есть как все, потому как кусок невозможно разжевать — боль камнем била по голове при каждом крупном движении челюсти. Пришлось свою долю разрезать на куски размером не больше дикой ягоды и заглатывать пищу целиком, затем запивать большим количеством, чтобы протолкнуть мясо внутрь.

Пока ел он, боль утихала. Вода помогла приглушить ее. Ощущалось так, что раненый пил, а тонкая паутина, раскаленная добела, вначале злобно шипела, но ослабляла хватку.

Волшебный человек, наблюдая за мытарствами соплеменника, все сильнее ощущал собственную отчужденность. Непонятно, отчего она усилилась. Наверно, решил он, связано это с моим братом, ведь брат обыкновенный человек, да и, кроме того, он живет с женщиной и у него родилась дочь. Ей уже девятая весна минула. Брат хуже переносил болезни, и раны его не заживали окончательно — оставались рубцы. Волшебный человек и раньше охотился, случались неудачи, калечился живот, руки, ноги, ломались кости, но кости быстро и правильно срастались, раны никогда не оказывались смертельными. Он часто ходил по краю жизни, часто смотрел в бездну, называемую смертью, но смерть была равнодушна к нему и всегда отворачивала личину, точно не замечала. Волшебный человек всегда возвращался из мира, называемого иным пределом. Раны заживали, а рубцы рассасывались — так не оставалось следов пережитых смертельных опасностей.

Брат…

Он снова увидел измазанное грязью лицо и протянутую руку, которая сжимала сырую печень. Может, то был отец?

Племя отошло ко сну.

Спустя короткое время, волшебный человек проснулся в пещере. Он лежал на боку. Холод пробежал по позвоночнику снизу вверх, сковав мозг пугающим вопросом: «Как я очутился в этом месте?». Племя спало в домах, сооруженных из дерева и шкур животных, а здесь… Он посмотрел внимательно перед собой и увидел гладь камня, а на ней собственную тень. Свет бил со спины — сзади или вход, или до сих пор горел очаг. Затем из его лежащей тени выросла еще одна — тоже мужчины. Волшебный человек резко перевернулся, подобрал под себя ноги для прыжка, но так и застыл. Заслоняя выход из пещеры, стоял незнакомец. Плотный свет ударял ему в спину, и лицо его оказалось неразличимым.

— Кто ты? — спросил волшебный человек.

— Просто гость у твоего очага. — Короткий взгляд на остывшие угли. — Ничего не бойся. Я просто принес тебе гостинец.

— Гостинец? Где?

— Вот он.

Незнакомец непонятно откуда извлек сверток из тонкой кожи животного.

— Что это?

— Подарок. — Мужчина сделал несколько шагов в пещеру, но лица его так и невозможно было рассмотреть. — Будь внимательным.

Гость одним движение развернул сверток, но сверток оказался пустым, лишь на коже имелись непонятные значки: черточки и точки.

— Что это?

— На коже? Это слова, видишь?

— Нет.

Волшебный человек вновь попытался всмотреться в лицо незнакомца, но лицо ускользало, словно вещий сон. Гость не пытался отводить взгляда, можно было дать зарок, что тот смотрел в упор. Неподдающееся описанию свечение заслоняло черты. Пришедший в пещеру, казалось, захватил немного света оттуда.

— Не обманывай себя, — произнес мужчина, — ты не только видишь, но и понимаешь эти символы.

— Нет. Не понимаю.

— А так?

Гость свернул кожу и протянул сверток волшебному человеку.

— Так я даже символы, которые не разумел, не смогу увидеть.

— Нет. Так ты видишь и понимаешь всё намного лучше. Я ведь знаю.

Он подумал, что перед ним стоит безумец: некто с кожаным свертком, одержимый бессмысленной идеей.

— Идея не может быть бессмысленна моя, ибо целей нет у меня в жизни сей, ибо я и есть сама жизнь, ибо я и есть сама тайна природы, она раскроется перед тобой, как свиток небесный.

С каждым словом «ибо» мужчина приближался, а лицо его плясало светом. Остался один шаг, и безумец набросился, пытаясь задушить кожаным свертком, и тогда волшебный человек с затуманенным взором и угасающим сознанием увидел вновь странные символы. Они точно зажглись в голове его, и тогда сумел прочесть их, и скрывали они тайну бытия — черные штрихи разной длины затанцевали на фоне травяной зелени, это были двери в иное.

И сон закончился.

Он очнулся, продолжая задыхаться наяву. Оказалось, кожаный шнурок, украшенный когтем дикого зверя; видимо во сне неловко повернулся и талисман попытался задушить хозяина. Выпутавшись, он лег на спину и затих, припоминая приснившийся сон, раз за разом перебирал его, словно четки в руке и не заметил, как начал додумывать реальность грёз. Вначале ему показалось, что не было никаких черточек на свитке, а имелись миниатюрные изображения — сцены из жизни, отдельно — люди, отдельно — звери, потом — всё вместе и так далее, и тому подобное, но смотрел на них волшебный человек как сквозь мутную воду — трудно различить. Затем явилось имя незнакомца. Почудилось, что его звали Фонфха — смешное имя. Наверно, он сам его выдумал, а гость в пещере не нуждался в человеческих именах, ибо не был он человеком, только отдалённо напоминал его, ведь так и не раскрыл незнакомец лица.

И было сновидение, и оно ускользнуло от меня…

Перебирание четок мыслей прервал стон. Стонал раненный. Он проснулся и покинул шалаш.

Вождь решил подселить раненного к волшебному человеку, здраво рассудив, что тот своей силой, дарованной свыше, поможет излечиться, однако недужному становилось хуже. Взгляд раненного всегда был затуманен; порой он, говоря здраво, вдруг спотыкался на ровном месте и начинал бормотать бессвязно, и все видели в его зубах слова, они перепутывались, менялись местами и менялись местами слоги и становились они похожими на страшные заклинания. Вождь сказал однажды: «Видится мне, что разум его слабеет, и тогда им завладевают духи земли».

Но волшебный человек не поверил в это, был убежден, что недуг, как сторукое чудовище, пытается облапить больного.

Его не брали уже на охоту, ибо он себя не контролировал. Он стал отчужденным от жизни племени.

Волшебный человек выглянул из шалаша и увидел стонущего соплеменника. Он шагал к воде, затем зашел по щиколотку в озеро и горстями стал лить воду себе в рот. Стон прекратился.

Волшебный человек подошел к нему. Тот обернулся и спросил:

— Скажи, а почему ты бессмертен?

Вопрос удивил. Он растерялся. Он не думал о себе, как о божестве.

Божество? Не верилось.

— Понимаешь… — Стал подбирать осторожно слова, будто ступая по мягкому пологу леса. — Я никогда… Я думал, что я… Мне… Мне повезло. Я везунчик.

— Везунчик? Что за странное словечко? Тебя просто не любит смерть. — Раненный вновь зачерпнул воды. — Ты множество раз видел береговые тотемы. У их основания лежат черепа наших предков…

— Тотемы? Я думал, это кто-то из побежденных вами врагов.

— Нет, предки. — Он выпил горсть воды. — Когда они были живы, они выгляди лицом по-разному. Старейшины рассказывали. Кто-то был красивее, кто-то — нет, у кого-то имелось широкое лицо, у кого-то — узкое, но смерть пришла за ними и сняла лица. Теперь они все одинаковые и лежат у основания тотема, но тебя смерть почему-то не любит.

— Я считал себя везунчиком.

Соплеменник странно разинул рот, задумавшись, и в свете полной луны на миг показалось, что на лице его образовалась дыра.

— Ах, нет. Я семь солнц с тобой живу, и многое передумал насчет тебя. Ты бессмертный. Ты не родился. Ты пришел.

— Если я пришел в этот мир, то зачем?

— Сам ответь на этот вопрос.

— Но у меня были родители.

— Как? Ты же говорил, и брат твой говорил, когда мы вас принимали в племя, что ничего не помните. Вы обманули?

— Недавно в голове моей была вспышка минувшего. Я видел лицо из воспоминаний. Наверно, то был мой отец, но отчего он покинул нас?

— Не вас, тебя, думаю, испугался, заметил твою иную суть, бессмертность твою.

— Возможно…

Волшебный человек увидел береговые тотемы перед мысленным взором. Они сооружались из поваленных высоких деревьев. Дерево очищали от мелких веток, оставались лишь крупные ветви; и, когда срубленное дерево водружали и укрепляли на новом месте, оно выглядело подобно великану, простершему руки свои к небесам. Черепа складывались у основания — так заключалась связь между людьми и высшими.

— Я устал, — сказал раненный. — Пойдем в дом. Скорей бы всё закончилось. Голова теперь всегда как не моя, точнее, она моя, но внутри едкий дым клубит, или кто-то держит смертельной хваткой за затылок изнутри.

Они вернулись в дом.

Раненный лег и, кажется, уснул быстро. Волшебный человек услышал его ровное дыхание, а из груди больше не вырывался стон.

Позже (на следующий день), ему стало лучше — так виделось всем в племени. Он бродил среди соплеменников, хмурился, был молчалив, но активен, нежели раньше, а в полдень просто упал и не встал больше. Он не умер. Он продолжал дышать, но его никто не смог добудиться.

Волшебный человек испугался такого глубокого сна, ибо видел подобное впервые. Внутренний голос сказал ему, что соплеменник скоро уйдет к умершим предкам. Когда поразила такая догадка, он еще больше внутренне оцепенел и со страхом ждал, словно безоружный ждет нападения гигантского хищника. Не смог сложить в голове своей он все обстоятельства. Открытые раны волшебный человек понимал лучше: разорванный живот, перекушенная шея, безостановочное кровотечение — всё есть признаки надвигающейся беды, значит, жди скорого прихода смерти, но здесь и сейчас имелось иное. Человек просто шел и упал и больше не очнулся — это было загадкой. Кровь не текла, покровы кожные не разорваны, внутренности целы, они не вывалились наружу. Просто смерть подло подстерегла. Или она уже жила в нем и сжирала изнутри?

Раненного перенесли в дом к волшебному человеку. Больной лежал, не шевелился, не стонал, ничего не просил, только дышал. Кажется, спал, а, возможно, так и было.

Волшебный человек коснулся ладонью его лба. Голова горяча. Он отправился к озеру с миской и принес воды, взял клок увядшей травы, намочил ее и приложил ко лбу больного. Почудилось, что влага под рукой быстро нагрелась от горячего лба. Он намочил снова.

Что же происходит?

Люди гибли на охоте от обильного кровотечения, от сломанных костей, а с соплеменником ничего такого не случилось. Бык ударил его в челюсть. Крови оказалось мало, только опухло. И что?

Люди?

До этого времени у волшебного человека, наверно, не было племени, была семья, отец точно был и, попытавшись погрузиться в воспоминания, он очутился в пропасти, минувшее привиделись ему огромной пустыней, среди которой легко затеряться. Там встречалось всё: животные, земля, растения, деревья, реки, озёра, небо. Но всё пусто. А людей мало, только один жил из рода человеческого — отец. Догадка поразила: отец — отшельник. Его отца кода-то давно изгнали из племени, потому что он тоже был бессмертным, но брат? Возможно, сил семени отца хватило лишь на одного человека, на него, а на брата — нет. А мать? Матери могло и не быть…

Он испугался. Безотчетный страх, скребущий внутри; так скребет металлический нож по камню. Матери не было, по крайней мере, у него точно, ведь он… Раненный соплеменник прав — без всяких «но» и «если» бессмертен, а смертные люди не смогут породить бессмертного. Смертное создает смертное, и вот у брата имелась мать, а у него — ничего подобного, она, если имелась, то мачеха. Отец острым каменным ножом отделил от себя часть плоти бедра и создал бессмертного его. Волшебный человек тут же вспомнил грязное лицо отца, он разделывает тушу, затем встает, обходит ее… Ну, конечно, хромает. Почему отец хромает? Рана на охоте? Возможно, но, скорее всего, он отрезал от себя кусок плоти и… Не может быть. Если отец бессмертный, то хромота проходит, а отрезанная плоть восстанавливается? Но зачем потом он избавился от них двоих, зачем заставил странствовать, и в результате скитаний они с братом набрели на это племя. Надо найти отца, ведь отец бессмертен. Но куда идти? Где искать свои корни?

Кожаный сверток, на котором имелись таинственные письмена — вот ответ. Сон есть пространство неведомого мироздания, сон его тайное место. Волшебный человек сбился с привычной дороги сновидений и, не заметив как, очутился в пещере. Смерть подобна вечному сну и то, что приносил в пещеру безликий незнакомец, являлось ответом на вопросы. Там (на коже) начертано всё, там сказано, почему он бессмертен. Всё сходилось: его воспоминание о первой охоте, сон о пещере — это лежало на одной равнине, равнине его бесконечной жизни.

— А я знаю ответ.

Волшебный человек очнулся от мыслей, будто сбил с ног сильный поток воды. Угодил в водоворот реальности. Это сказал раненный. Он открыл глаза и смотрел незряче перед собой.

— Что знаешь? — уточнил волшебный человек, не веря ушам своим.

— Ответ. Вопрос. Я задавал его себе. Я знаю.

Раненный доставал слова из глубин сознания с трудом, ибо с каждой минутой их становилось всё меньше и меньше, и всё труднее стало ловить их в полумраке гаснущего разума. Они как брошенные огни погибали без человечьего присмотра.

— Ответ?

— Да, Бессмертный. Буду звать тебя так. Ты жив. Так надо. Чтобы сказать.

— Сказать что?

— Поведать. О нас. Увидеть. Всех.

— Да, возможно. Но что я могу знать о мире? Я ничего не знаю. Это же смешно! Я прошлого-то своего не знаю. Вот недавно вспомнил человека. Кажется, отца, но уверенности нет.

— Узнаешь.

— Когда?

— Всегда.

И он замолчал и закрыл глаза.

Дыхание остановилось.

Остановился мир.

Позже, спустя тысячелетия, Бессмертный поймет, что помочь ему не возможно было. Опоздавшее знание открылось страницей справочника по медицине и ответ лежал на поверхности: зверь ударил соплеменника на охоте, челюстная кость треснула, затем случилось заражение, оно попало в кровь и отравило весь организм. Сепсис — ледяное равнодушное слово, будто приговор.

Мир остановился.

Больше нечего ждать.

Он сообщил о смерти.

Вождь раздосадованный произнес:

— Надо собрать совет.

— Зачем? Он умер своей смертью.

— Племя так не думает.

Еще не остыло тело соплеменника, еще не прошло прощание по обычаю, а люди искали виновного?

Глубокие и крупные морщины вождя ничего не сказали. Выражение лица главы рода не изменялось, ибо всё, что роилось в его голове, принадлежало только ему. Чтобы там не случилось, никто не смог бы понять по лицу вождя его мыслей. Вождь владел собой, людей это пугало и восхищало, страха не было, а имелся благоговейный трепет, существующий на границе с рабским испугом.

— Совету быть, — повторил он. — И сего не миновать.

Волшебный человек испытал недоумение с примесью неприятия, непонимания и отторжения. Ему представилось: он падает в яму, которая оказалась хитрой ловушкой мироздания придуманной специально для него, и хитрость вся — незаметное падение, как если б съесть забродивших ягод слишком много и увидеть на ночном небе звезды, которые вращаются и одновременно стоят на месте. Это было похоже не на головокружение, а на темный морок насланный мирозданием, поэтому, когда начался совет племени, волшебный человек не понимал, зачем собрались люди, зачем обсуждают, ведь не вернуть того, кто ушел к предкам.

— Все мы знаем его и его брата, — начал говорить вождь. — Они пришлые. Мы не видели, как они росли на наших глазах. К чему речи мои? Всё на поверхности: я не хочу толкать вас в сторону ложных заключений. Все мысли мои при мне. Я хочу дать слово кому-то из вас. Ну? Кто решится? Кто начнет совет племени?

Встал соплеменник по имени Долговязый.

— Возможно, он исчерпал свои волшебные силы, — предположил тот. — Возможно, его сил хватило на недолгое время. Возможно, мы не должны винить его в том, что не смог излечить нашего брата.

— Возможно. Возможно. Возможно, — медленно проговорил вождь. — Зачем, Долговязый, ты вставляешь подобные слова? Если ты не уверен, так и скажи. Нужно говорить твердо и красиво, но слово твое не твердо и не обладает приятием. Кстати, Красноречивый, ты никого никогда не обходил своим вниманием. Ты общался с пришлыми людьми больше остальных. Что скажешь?

— Да что я могу сказать, я ничего не могу сказать, вот, например, следующее…

Слова Красноречивого походили на мелкие семена, которые он с одинаковой скоростью и интонацией выплевывал изо рта; поскольку семена одного растения схожи друг с другом, то и речь Красноречивого оказалась ровной и однородной, точно он проговаривал одно и то же слово по многу раз, но всем слышались слова всякие.

— Вождь и старейшины племени, я говорил с волшебным человеком не единожды, а много раз, но я бы почел назвать сие не разговорами и даже не болтовней ни о чем, а короткими фразами приличия, который должен произносить каждый соплеменник. Конечно, и у меня возникал один вопрос к нему, что не решался задать вслух: прошло девять весен, но как ты смог не меняться, ведь, посмотри, брат твой постарел?

— Я не знаю, — ответил Бессмертный.

— Он не знает. Тогда, кто знает?

— Красноречивый, — обратился вождь к оратору. — Что ты хочешь сказать этим? Мы чего-то не знаем, что знаешь ты?

— Я ничего не хочу сказать, — тускло ответил Красноречивый.

— Тогда и не говори, — ответил другой соплеменник. — Я человек боя и коротких речей. Я не понимаю, что мы делаем? Да, мы не ведем войны с соседним племенем Черных Пауков, но это не значит…

— Погоди, — прервал его вождь. — Если ты человек боя, что ты предлагаешь нам? Затеять войну? По-моему, речь идет… Вот об этом пришлом.

И вождь взглядом указал на Бессмертного.

— Предлагаю: закрыть совет!

— А пришлый? Что делать с его волшебной силой его?

— Да никакой волшебной силы не существует, достопочтенный вождь и старейшины племени. Вернее, сила-то есть, но иного рода.

— Не тяни. Не надо нам твоих танцев глазами. Мы их видели множество раз, этим не удивишь.

— Он не дарует силу, а забирает.

— Докажи.

— А никаких доказательств и не надо. Он не излечил нашего брата, он позволил ему умереть… Нет, не так… Он украл его жизненные силы.

— Что скажешь, волшебный человек? — обратился вождь к Бессмертному.

— Ничего сказать не могу.

— Не бери пример с Красноречивого. Тебе слово — ты и говори.

— Но я действительно ничего не знаю. Я ничего не могу сказать на это.

— Да, он не может, — произнес человек боя и коротких речей. — Но кто-нибудь из вас задумывался над тем, почему он является пришлым. Ни брат его, что за девять весен постарел, а именно он. Почему он пришлый?

Вопрос был со вторым дном, и люди племени почувствовали это, оттого и молчали. Молчал и вождь. Он стоял как путник на распутье, ожидая знака свыше, а знаком могло стать продолжение речи человека боя. Подразумевался простой ответ: он пришлый, потому что пришел. Но сие не есть правильный путь, по которому двинется совет племени.

— Почему он пришлый? — спросил человек боя, и глаза его заплясали.

Бессмертный понял, к чему движется маленький мир этого племени; понял, куда потекут слова, как живая влага ручьев, а в следующее мгновение осознал всю жестокость и агрессивность человеческую, будто вражеские копья надвигающегося грядущего были направлены на него.

Мироздание?

— Он пришлый по причине изгнания.

— Это на тебя не похоже, — перебил вождь. — Ты говоришь таким слогом… Изгнание? Его изгнали из того племени?

— Племя, не племя. Важна причина изгнания. Ее я знаю. Там… — Человек боя указал себе за спину так, словно старался показать некий далекий предмет. — Его изгнали, ибо заметили, что он не меняется, а не меняется, потому что крадет жизненные силы.

— Смелый слова, — подвел итог вождь. — Дальше…

— Предлагаю изгнать.

— Его одного?

— Да.

— А брат его?

— Нет. Пусть остается, но думаю, что не братья они.

— Хорошо. Мы тебя услышали. Теперь твое слово, волшебный человек?

— Нечего сказать.

— Ладно. Мне надо подумать, и посоветоваться со старейшинами.

«Когда-то такое случалось», — решил вдруг Бессмертный. У него не было уверенности, ибо не помнил, но, кто знает, отец изгнал его по той же причине? Зачем? Для чего? Если он и сам стал изгнанным? Да отец ли то был?

Волшебному человеку привиделся призрак вдали у горизонта сомнений; привиделось, что в прошлом имелся рай, который он потерял, или из которого его изгнали, но не являлся ли рай выдумкой, опасным домысливанием. Опасным оттого, что миражи времени и пространства могут вывести на путь погибели.

Он вспомнил, как путешествовал с братом, как они преодолевали трудности, он удивился тому, что они выжили вдвоем в равнодушном мире; и ему думалось, что племя увеличивало возможность выживания, а оказалось наоборот. Бессмертный догадался: здесь больше людей, здесь сложнее состав, чем больше элементов, тем легче раскачать и вывести из равновесия. Да, равновесие — вот в чем дело.

Многосоставные структуры с одной стороны лучше приспособлены к выживаемости за счет множества вариантов ответов на агрессию внешнюю, но это и являлось их слабостью, ибо поддерживать такие структуры в гомеостазе труднее, и это Бессмертный не смог выразить словами, но самое досадное, понимая интуитивно обнаруженную мысль, он не знал, верна ли она? Заблуждение ли она? Самообман ли, который приводит к гибели?

Но сейчас это оказалось неважным, сейчас важнее сиюминутное выживание, и стояли на одной доске бытия мысль и смерть, как объект и его отражение в зеркале времени, поэтому философствования можно загнать на периферию сознания, а далее надо сосредоточиться на…

— Идем со мной, — сказал вождь, зайдя к волшебному человеку в дом.

— Зачем? Вы приняли решение?

— Никакого решения не будет.

— Я остаюсь?

— Я же сказал, следуй за мной. Нужно поговорить наедине у озера.

Они вышли.

Племя проводило их взглядами.

— Они смотрят на нас.

— Да, — кивнул вождь. — Я сказал соплеменникам, что попытаюсь получить от тебя последнее слово, которого, конечно, не получу.

— Не понимаю.

Вождь лишь в молчании бросил на него неодобрительно-усталый взгляд, и далее они пошли молча.

У озера глава рода взял слова в свои руки:

— Не перебивай. — Он достал из-под одежды кусок кожаной веревки и начал вертеть ее в руках. — Никто не отменил твоего изгнания, но я опасаюсь за человека боя. Он хочет твоей смерти.

— Зачем?

— Когда ты умрешь, силы, что ты украл, вернуться в наше племя. Так думает человек боя. Я с ним не согласен.

Вождь перестал перебирать веревку. Она многожильной змеею обвила его пальцы и застыла.

— Недавно со мной говорил твой брат. Он в неведенье своем сказал мне с глазу на глаз, что если племя примет окончательное решение об изгнании, то уйдет с тобой.

— Но его женщина, она…

— Она его женщина и обязана идти за своим мужчиной. Я иное хотел сказать. Ты остаешься здесь. Брат сейчас придет. Вы должны уйти.

Последние предложения прозвучали как удары боевого топора.

Вождь резко встал, не смотря на свой преклонный возраст, и направился в сторону поселения.

Волшебный человек посмотрел на свое отражение на водной глади и застыл заворожено. Его всегда удивляла игра природы в двойничество, ибо он не понимал смысла подобной игры, но где-то сквозь узкую щель в промежутке между дневным сознанием с ночным, пробивался свет, подсказывающий простые слова: может, это игра природы и только, а за ней ничего нет, не скрадывает она ни плохое, ни хорошее для человека.

Когда пришел брат со своей женщиной и ребенком, он подтвердил приказ главы рода:

— Решение окончательно. Пока день, нужно отправиться немедленно.

Брат указал Бессмертному на два кожаных мешка, один — его, другой — волшебного человека.

— Куда двинемся брат?

— Куда-нибудь, в любую сторону от них. Вечер придет, надо искать укрытие.

Племя с опозданием узнало об исчезновении пришлых, но сразу успокоилось — никто не будет похищать жизненные силы. Немного они сожалели о женщине — она еще молода и могла давать потомство, а в странствиях, ну, какие могут быть дети, ведь никаких условий.

Вечером, когда изгнанники правили свой путь далеко уже, на том озере встретились вождь и человек боя и коротких речей. Вождь сидел в ожидании на большом гладком камне. Человек боя появился слева и, идя, бросил под ноги главе рода фразу:

— Зачем их отпустил?

— Мы же изгнали их. Чем раньше уйдут, тем лучше, тем больше жизненных сил сохранится у нас.

— Не племя, а ты, достопочтенный вождь, изгнал его, но сейчас это неважно.

Человек боя опустил взгляд на руки вождя и заметил что-то спутанное на них.

— Руки. Что у тебя там?

— Кожаная веревка.

— Сумрак. Плохо вижу.

— Смотри. — Вождь бросил веревку человеку боя. — Видишь?

— Точно, веревка. Зачем она тебе?

— Так спокойней.

На следующий день племя Черных Пауков напало на них, а человек боя и коротких речей стал предводителем сражений, крикнув о том, что именно они и убили вождя, именно они, Черные Пауки, подло подкрались к главе рода со спины, когда тот говорил с духами предков, и удавили кожаной веревкой, и ее человек боя показал племени как доказательство, закончив словами: «Ее-то я и нашел у озера!».

Но об это не узнали изгнанники, они и не собирались повернуть обратно даже в мыслях своих, и Бессмертный вдруг подумал о том, что любые мысли, возникающие в голове, должны нести в себе смыслы, и порой смыслами должны быть насыщены мысли, как ливень напаивает почву, и она становится черной, теплой, влажной, рассыпчатой и пахнущей бессмертием. Поэтому он и решил: «А отчего есть два слова — “мысль” и “смысл”, надо иметь одно — “смысль”».

Внутриутробное странствие слов по затесам сознания, которого, кажется, не существовало, потому как имелось опять же слово, а предмет оказывался неосязаем, мешало Бессмертному жить текущим мгновением, но не мешало преодолевать жизнь. Внутриутробное противоречие двух явлений — жизнь и смерть — были обречены противостоять и убивать друг друга и в тот же миг поддерживать друг в друге жизнь, поскольку без вышеуказанного терялся онтологический смысл.

Оттого и решил волшебный человек, обретший новое имя — Бессмертный — выкинуть бесплодные блуждания внутри себя, потому как блуждания имели свойство бесплотности, их нельзя было привязать ни к земле, рождающей плоды, ни к душе, что есть кровь, которая имела жидкую суть.

Сколько минуло дней?

Тогда он помнил, сейчас же (только когда это сейчас?) Бессмертный затруднился ответить. Ему не дарованы были «жизнь сейчас» и «жизнь после», главенствовало только «здесь и сейчас».

Они набрели на озеро. Возможно, сработала короткая память: племя жило недалеко от похожего озера, на которое любил ходить вождь и внимать духам предков, и с которого началась новая война с Черными Пауками.

Исследовав территорию, они обнаружили песчаную плиту — здесь кто-то бывал ранее, он отшлифовал до идеала все пять поверхностей, оставил знак одноглазой рыбы, а дочь брата обнаружила дохлую птицу рядом. Труп ее лежал давно, он разложился, потеряв облик — что это за птица невозможно сказать, но даже в смерти своей крылатое существо сохранило грациозность и продолжало лететь путем, что ведом только ей. Птицу они, обмотав длинной травой, закопали подальше от плиты и обошли озеро кругом, изучая удобные подходы. Может, в воде есть рыба, а вода, может, пригодна для питья?

— Что ж, — сказал Бессмертный. — Рыба здесь есть. На первое время нам хватит. Недалеко лес. Можно с осторожностью сходить туда.

— Да. На время, — подтвердил брат.

— А дальше? — спросила женщина.

— А дальше куда пойдем, — спросила дочь.

— Туда, где природа нас ждет, — ответил отец. — Главное не забывать, что в этом мире ты можешь рассчитывать только на себя. Верно?

— Да, папа.

— Точно. На себя, — подтвердил, задумавшись, Бессмертный. — Ну, и на нас самих. Пусть племя у нас маленькое, но мы должны поддерживать друг друга, ибо не на что и не на кого. Опять же, кроме природы, помощи предков, их благосклонности и ее благоволения.

Дочь слушала внимательно, но не ясно, понимала ли?

Ее назвали Солнцем, и она была похожа на светило, неизменно появляющееся на небе. Светлые волосы ее в лучах дня вторили небесному свету и становились соломенно-рыжими, лимонно-золотыми, бежево-серебристыми, тогда и приходило понимание, что все эти оттенки правдивы и достовернее того цвета, когда стоял пасмурный день.

Их было четверо, и никто не решился заговорить о разделении обязанностей, как это случалось в племени, оно и бессмысленно, так что, если кто мог, тот и делал, кто свободен, тот и выручал.

Вначале Солнце изготовила лук, затем стрелы — это оружие она видела у соплеменников, среди которых родилась. Чтобы не пропадать труду человеческому, отец повел дочь в лес, где та научилась стрелять, благо каменных наконечников можно изготовить множество — разновеликий материал для них оказался в избытке по озерному побережью, ибо в далекие времена до сих мест дополз ледник с вмерзшими в его брюхо камнями. Глыба ледника замерла и медленно истаяла, оставив по себе озеро.

Затем Солнце смастерила легкое копье, его она тоже бросала ввысь и считала шаги до него после броска. Копье применить было невозможно, оно стало забавой, а с помощью лука можно охотиться на мелкую дичь. Она так и поступала, но с метательным оружием не расставалась, мало ли, считала она, куда-нибудь пригодится, тем более, рано или поздно они двинуться в путь на поиски… Чего? Или даже кого? Было б интересно повстречать иное племя, нет, лучше еще такую же семью. О большем мечтать не стоит — боги позавидуют и с укоризной начнут бдеть ее жизнь, а сего допускать не следует, не следует тревожить понапрасну богов.

В один год, год незаметный для человеческой истории, в год четыре тысяч шестисот девяносто второй до рождества Христова случилась охота на дикого зверя (седого волка) в прилесье, о котором никому никогда не будет известно, потому как линия леса изменится, а кости хищника будут брошены в костер и растворены во времени и пространстве бесконечного мироздания. Сохранится эхо того события, и именно благодаря эху любой сможет прочесть о том как загнанный зверь — последний в своем роде — станет бороться за жизнь.

Отец и дочь застыли перед хищником, остальные — по бокам, но животное, огрызнувшись, мотнуло головой, словно не согласилось с расстановкой сил. Оно крупнее и мощнее. Кто вы, слабые двуногие? Бессмертный припомнил охоту на быка, история повторялась, только у зверя имелись клыки, и он кинулся вперед, обнажая их, ему удалось перехватить копье Солнца и поднять в воздух девочку, но она не выпустила оружия.

— Пусти копье! — крикнул отец.

— Отпускай! — крикнул брат.

Седой волк ловко подбросил Солнце, и вдруг — секунда прошла — кисть ее скрылась в пасти хищника. Она закричал от боли и ужаса, и зверь, что удивительно, раскрыл пасть. Солнце упало на землю, выронив копье, а животное стало вести себя странно. Неужели пронзительный и протяжный крик девочки так подействовал на него? Солнце задохнулась, начал подвывать, поскуливать и всхлипывать, а седой волк замотал головой, будто его окружил рой назойливых мух, но мух не было, они прыгали и вертелись только в его сознании. Этим воспользовались люди и нанесли множество ударов копьями, и вскорости добыча лежала в пыли.

Дочь устала и теперь со страхом смотрела на окровавленную руку. Подбежал отец и, подхватив ее, понес к озеру. Все последовали за ним.

— Надо промыть рану.

— Папа, я умру?

— Ты лучше пошевели пальцами. — Она пошевелила. — Ты — героиня, ты своим криком напугала седого волка. И это правда. И еще. Пальцы шевелятся, видишь, он ничего не смог повредить. Удивительно. Но рана будет заживать долго.

Они пришли к озеру.

— Надо до заката разделать тушу, иначе это привлечет ночных хищников, — сказал Бессмертный.

— Верно. Займись этим, — согласился брат. — Держи.

Он протянул ему свой нож, и почему-то только в этот краткий момент Бессмертный успел рассмотреть его во всех подробностях; свет прошлого вновь воскрес: у отца был в точности такое же оружие, оружие, состоящее не из тех же материалом, а именно один в один. У каждого лука, копья, да и ножа, когда ими пользуется человек долго, появляется нечто вроде души, индивидуальности — хозяин оставляет свой невидимый след на предметах, что занимают его круг жизни. Это был обсидиановый нож, а обсидиан Бессмертный не находил там, где жило племя, к которому они пришли, не попадался он и в тех местах, что прошагали они вместе после изгнания, нет его и здесь.

Дочь опустила правую кисть в воду, боль чуть ослабла, став пульсирующей.

— В чем дело? — спросил брат, заметив, что Бессмертный не уходит.

— Я же волшебный.

— Что?

— Протяни кисть, Солнце. — Она повиновалась. — Молодец. Не смотри на меня смотри на руку, если хочешь.

— Не понимаю, что ты собрался сделать?

— Я тоже этого никогда не делал.

Бессмертный сделал надрез обсидианом на тыльной стороне своей левой ладони и сжал пальцы в кулак. Душа его закапала на раненую кисть Солнца, и душа ее остановилась, она заснула, кровь девочки заметно потемнела и даже попыталась двинуться обратно, заполнить собой тело, вернуться в дом, но это оказалось слабой попыткой. Кровь девочки застыла.

— Вот и всё. Я пошел разделывать тушу.

— Погоди! — окликнул брат.

— В чем дело?

— Но ты ведь мог спасти раненного в том племени, верно?

— Нет. Я давал ему пить воду с каплями своей крови, однако не помогло. Помнишь, однажды он даже вышел из дома и казался бодрым как никогда, точно болезнь отступила? — спросил Бессмертный.

— Да.

— Я давал ему пить свою кровь разбавленную водой, но как видишь…

— Понял. — Бессмертный ушел. — Как ты, Солнце?

— Лучше.

— Потерпишь?

— Я смогу.

— Еще болит?

— Да, но я смогу.

Женщина отвела ребенка к шалашу, который недавно построили мужчины.

Старший брат присоединился к Бессмертному. Они молча и остервенело разделывали тушу седого волка — хотели успеть до заката. Шкуры скрутили и перевязали жилами, из них женщина сошьет теплую одежду. Мясо нарезали крупными кусками — часть съедят, большую часть завялят под лучами летнего солнца. Куски были аппетитными, пахли кровью и звериной жизнью.

Бессмертный, вспоминая раненного соплеменника, припомнил сразу и кровь, вытекающую из раны на тыльной стороне ладони, и усомнился в даре души своей. Но Солнце он исцелил? Или его кровь подходила не для всех? И вновь отец воскрес на периферии прошедших лет, припомнилась фантазия о плоти, отрезанной от бедра. Пейте кровь мою и ешьте плоть мою, ибо это дух завета моего. Кто же ты на самом деле, отец, и отчего покинул нас?

Когда с тушей седого волка было покончено, мужчины закопали кости в земле, чтобы запах не привлек ночных хищников. Место схрона они пометили сломанной ветвью, кости можно использовать в повседневном быте — обработать и соорудить из них немудрящие инструменты для дома.

Дозволено ли человеку пить неразбавленную кровь человеческую?

Бессмертный не задавался подобным вопросом, потому как кровь — душа, и ее участие в лечении есть мистический акт. Также неведом ему было слово «каннибализм». Для доисторического человека не существовало сего. Древние и кровожадные божества сами промышляли каннибализмом, словно родственные связи внутри их семейств не имели голоса и являлись элементами, на фоне которых вершились судьбы. Питьё крови — вид каннибализма, но осознание сего возникло спустя годы и века, а сейчас нет каннибализма, поскольку нет слова такого.

Бессмертный забыл о своих терзаниях, но ему пришлось вспомнить о них, когда пришла зима и семья не пережила ее. Все они простудились, и только он — вечный странник по лицу земли — перенес недуг легче.

Он изрезал руки свои обсидиановым ножом, он почти не разбавлял крови и поил ею больных, но, видимо, простуда, питаясь жизненными силами людей, разбухла жирно, как насосавшийся комар и преобразилась в нечто невообразимое. Травяные отвары, о которых он знал, также не помогали. Бессмертный дошел до тупого отчаяния, когда не хотелось ни кричать, ни выть, ни совершать бессмысленных действий, а всегда тянуло сесть среди белого безмолвия и покинуть незаметно мир — угаснуть, остыть телом, но, наверно, он обладал бесконечной жизнью. Поэтому тело его продолжало существовать.

Пришло осознание, что это не дар, а проклятие, а боги жестоки как никогда, они отняли у него последнюю семью, и он дал зарок, что больше ни к кому не прилепится душой. Он есть бесприютный пилигрим по дорогам вечности.

Последней умерла Солнце.

Роковые минуты ее жизни, когда она уже не приходила в сознание, шептала странные слова, и они приводили в ужас Бессмертного.

Слова лились легко:

— Вытянутое, одно, вытянутое и круглое, четыре, круглое, человек в тонких одеяниях в лесу, он пришел, смотрит, стоит у края, в лесу и сразу на опушке…

Бессмертный вспомнил сон о незнакомце, который пытался задушить его кожаным свертком.

— Папа.

— Да? — машинально спросил он и почувствовал зубную боль, что пронзила от макушки черепа до сердца.

— Папа.

Он не ответил. Он сидел и беспомощно наблюдал, как утекает жизнь из детского тела, а кровь не текла, значит, все-таки кровь не душа, она связана с душой, но это не вся душа.

Что есть жизнь людей перед лицом богов?

Бога?

Божества?

Духа иного?

Бессмертный дошел до безвоздушных мыслей.

А есть ли на самом деле боги или бог? Может, весь огромный мир ободран и обездолен, а человеческое сознание заполняет пустоту словами о надмирном бытии и о мирах посмертных? Может, мироздание есть живое и разумное, но оно не хочет говорить с человеком? Поэтому человек не слышит его голоса. Ни сейчас, ни тогда, ни потом — безмолвие.

Верно?

Почему?

Не молчи.

— Папа.

Июль 2025 года.