Глава 6

Мы еще долго гуляли по улицам. Они уже опустели, только редкие пары попадались нам навстречу. Шли обнявшись, больше времени молча — общее чувство, испытываемое нами, не требовало слов. Вернулись домой уже под утро. Тихо, стараясь не разбудить маму нечаянным шумом, прошли в комнату Кати. Поднял на руки девушку, уложил в ее постель, а после стал целовать. Она отвечала неумело, подставляя свои чуть приоткрытые мягкие губы моим поцелуям. Закрыла глаза, когда расстегнул платье и приник к груди. По ее телу прошла дрожь, со стоном прижала мою голову. А едва я прикоснулся к ее лону, выгнулась навстречу, вся горя от желания. В какой-то мере поразился такой страсти неопытной девушки, а потом уже стало не до размышлений — наши тела слились в единое целое.

Катя старалась — с готовностью выполняла мои пожелания, интуитивно подстраивалась под меня, вносила что-то свое, довольно необычное. Нехватку умения щедро возмещала пылом, идущим из самой глубины любящего сердца. Невольно вспоминал Киру — в ее страстности не было и намека на душевные порывы. Она просто брала из нашей близости плотское наслаждение, даже не пытаясь внести в нее частицу своего сердца. Впрочем, теперь и я с ней вел также, процесс между нами приносил чисто физиологическое удовлетворение. С Катей же сейчас происходило совсем иначе — она старалась передать мне свою любовь, в нежных ласках девушки чувствовалось желание дать мне все возможное от ее души и тела. Я отвечал тем же, обходился с ней мягко и бережно, а не терзал, как Киру.

Мы заснули в объятиях — не стал уходить в свою комнату, как предложила Катя. Она все таки побаивалась мою маму, ее строгого взгляда, так и сказала: — Ой, Сережа, а вдруг твоя мама меня заругает? Скажет — потеряла стыд, ее не стесняюсь!

— Не бойся, не заругает. Мы же любим друг друга. Ничего зазорного нет, если теперь будем вместе. Мама поймет и даже будет рада, что мы нашли свое счастье. Вот увидишь сама.

Само собой разумеется, что я знаю свою маму лучше. Утром она не стала будить нас, хотя, конечно, заметила, что мы с Катей спим вместе. Уже ближе к обеду, когда мы проснулись и встали, пригласила за стол поесть. Не высказала и слова в укор ни мне, ни покрасневшей от смущения девушке. Когда же я сам сказал, что мы с Катей любим друг друга и будем жить вместе, ответила:

— Я рада за вас. Хочу, чтобы вы были счастливы. Только, Сережа, наверное, будет правильным, по-людски, если мы засватаем Катю и вы поженитесь. Кате скоро восемнадцать, так что сложностей не должно быть. Или вы собираетесь жить без регистрации?

Переглянулся с Катей, она пожала плечами, после я ответил за нас обоих: — Знаешь, мама, о регистрации мы еще не думали. Полагаю, время у нас еще есть, до дня рождения Кати. Тогда и решим.

Мы не расставались друг с другом в праздничные дни — побывали на новогодних представлениях в театре и цирке, на городских площадях, просто ходили по улицам. Мне было приятно смотреть на Катю, когда она с детской непосредственностью следила за спектаклем, смеялась репризам клоунов, замирала от страха во время рисковых номеров. В ней еще оставалось много детского, вызывавшего у меня щемящую сердце нежность. Обещал себе оберегать девушку от жизненных невзгод — ей и так уже досталось, с лихвой. Но как защитить ее от самого себя — встал вопрос, когда мне позвонила Кира и назначила встречу.

Первой мыслью после того, как услышал предложение Киры, стало отказать ей. Тут же отмел — встретиться все равно нужно, хотя бы для того, чтобы объяснить молодой женщине причину разрыва наших отношений. Уже после телефонного разговора пришло сомнение — а выдержу ли я прямое свидание между нами, устою ли в намерении расстаться с ней. Прежде, когда понял, что любовь к Кире ушла из моего сердца, также предпринимал попытки свернуть нашу связь, но они закончились провалом — так и не смог оставить ее. Теперь ситуация поменялась — у меня есть Катя, любящая и преданная. Да и в сексуальном плане она удовлетворяет меня, так что искать добра от добра нет смысла. Но сомнение не уходило — я не мог забыть то неистовое, самозабвенное соединение наших тел, сводящее с ума наслаждение, которое давала мне близость с Кирой. С Катей подобного чувства, вернее, состояния, нет — честно признался себе.

Сразу, как только вошел в квартиру Киры, высказал ей: — Мне надо обсудить с тобой наши отношения. Давай присядем и поговорим.

Молодая женщина, уже направившаяся в спальню, остановилась и с недоумением спросила: — Что-то случилось, Сережа?

— Да, Кира. Давай все же присядем, — стоя в коридоре, проговорил я.

— Хорошо. Пройдем на кухню — в зале у меня не прибрано.

Мы уселись за стол. Не стал медлить, начал трудный разговор:

— У меня есть девушка, мы собираемся с ней вместе жить. Продолжать теперь наши встречи считаю невозможным. Нам надо расстаться.

Кира молчала, смотрела на меня широко раскрытыми, неверящими, глазами. Потом все же до нее дошло, что я оставляю ее, воскликнула: — А как же я? Ты же прекрасно знаешь, что без тебя не смогу жить! Я же сойду с ума или брошусь в воду!

Теперь я молчал — ничего другого предложить мне нечего. Но и продолжать, как прежде, тоже нельзя. Кира прервала затянувшуюся паузу: — Если хочешь, то я разведусь с мужем и будем жить вместе!

Когда-то такое предложение не вызвало бы у меня и тени сомнения, с восторгом и благодарностью принял бы его. Теперь, когда узнал ближе Киру, а нежные чувства к ней ушли безвозвратно, ничего приемлемого для себя в нем не видел. Покачал головой, а потом ответил: — Нет, Кира, ничего хорошего у нас не выйдет. Мы совершенно разные, чужие друг другу.

— Но как нам быть, Сережа? Ты же не можешь бросить меня, зная, что я умру!

Понимал, что Кира играет на моем сострадании — я не могу оставить ее в беде, но немалая доля правды в ее словах имелась. На себе, пусть и в меньшей, чем у нее, степени чувствовал зависимость от нашей близости. Единственное, что приходило в голову — воспользоваться своей способностью к внушению. Но для более или менее долгого эффекта надо, чтобы Кира сама захотела перебороть свою нездоровую привязанность. Постарался максимально убедительно высказать такую возможность:

— Кира, думаю, есть выход из нашей ситуации. Но надо, чтобы ты сама, по своему желанию, предприняла все, что зависит от тебя. Предлагаю пройти в нашей лаборатории перестройку твоего эмоционального центра. После мы проведем специальный курс психологических тестов. Есть большая вероятность, что снимем твою зависимость от наших отношений.

— Но я не хочу — снимать эту зависимость! Нам же хорошо вдвоем — признайся, ведь так? — никак не поддавалась Кира. — Пусть у тебя будет девушка, но ей же не убудет! Как сейчас, с моим мужем — нам он не помеха. Я могу пойти к твоей невесте и упрошу, даже готова на колени встать перед ней, чтобы согласилась с нашей связью.

— Нет, — со всей возможной твердостью в голосе сказал ей, — я не стану ломать нашу с Катей жизнь отношениями с тобой. Выбор за тобой — или я просто ухожу, дальше сама разберешься со своей проблемой, или помогу тебе справиться с ней, но только по твоему желанию. Я тебя не тороплю. Как надумаешь — позвонишь мне.

С этими словами встал из-за стола и направился к выходу. Кира соскочила и встала передо мной: — Не уходи, Сережа, умоляю! Я так ждала тебя, твоей ласки. Ты видишь — вся горю! Прошу, возьми меня — прямо сейчас!

Одним движением скинула с себя халат, уже нагая, подступила ко мне и попыталась снять куртку. Видел перед собой ее манящее тело, изученное мною от ногтей до кончиков волос. Все мое естество взбунтовалось против воли, вожделение затуманило разум. Руки уже сами потянулись ласкать ее небольшие упругие груди, коснуться возбужденно торчащих сосков. Из последних сил тающей на глазах воли унял похоть, прояснившийся рассудок помог мне справиться с наваждением. Остановил ее руки и, глядя в безумные от страсти глаза, приступил к глубокому внушению — обычным сеансом разгоряченную женщину уже не успокоить.

Уже потом, когда оставил в постели уснувшую женщину и отправился к себе, с дрожью в душе вспоминал происшедшее. Понимал, что оказался на грани срыва, но все же сдержался. Повторить такое испытание я бы не решился — слишком трудно оно мне далось. Вернувшись домой, я не сказал Кате о разговоре с Кирой, а она не расспрашивала — наверное, поняла по моему отрешенному виду, что дался он непросто. Зато ночью я неистовствовал — не жалел девушку, как обычно, а брал ее грубо, всей силой. Она кричала, стонала и плакала, а я продолжал, не мог остановиться. Все, что вытворял с Кирой, перенес на юную девушку, снимал разбуженное вожделение. После, когда опустошенный до дна, приходил в себя, слушал с раскаянием плач Кати. Обнял ее, виновато проговорил: — Прости, Катя, я сорвался. Постараюсь больше такого не допускать.

Она прижалась к моей груди и пожаловалась: — У меня там все болит, Сережа, — а потом высказала догадку: — Ты так с Кирой обращался?

Кивнул в темноте, как будто-то она могла видеть, потом уже вслух ответил: — Да, Катя, — и добавил: — Я сегодня расстался с ней.

После небольшого молчания девушка отозвалась: — Ты не пожалеешь, Сережа. Я научусь, не хуже, чем она.

Обнял ее покрепче, так в объятиях мы заснули. В последующем все же берег Катю, но иногда она сама просила не жалеть ее — и я вновь отдавался безудержанному вожделению. А она терпела, старалась сама не отставать, но все же ее сил не хватало продержаться до конца. Да и физически, по своему сложению, не полностью подходила мне, особо глубокие проникновения доставляли ей боль. Я утешал словами и ласками расстраивающуюся девушку и она успокаивалась. Но все же какое-то чувство вины в ней оставалось, как-то проговорилась после нашей бурной близости с не совсем удовлетворенным финалом: — Сережа, если тебе нужно — верни Киру. Не переживай за меня — я выдержу, что ты будешь и с ней.

Кира продержалась долго, почти месяц. Не звонила мне — я уже подумал, что она сама справилась со своей бедой. В глубине души беспокоился за нее, от прежней любви все же осталась жалость. И когда она позвонила мне на работу и попросила приехать, отправился немедленно, не стал откладывать до конца дня. В голосе Киры услышал не наигранную грусть, даже отчаяние — понял, что ей плохо. Вид молодой женщины, открывшей дверь, подтвердил мое опасение — изможденная, запавшие глаза с нездоровым блеском. Пригласила в зал, здесь мы сели за стол напротив друг друга. Кира заговорила тихо, останавливаясь после каждого предложения, как-будто ей не хватало сил выговорить:

— Не могу без тебя, Сережа. Старалась забыть, пила таблетки от депрессии, но ничто не помогло. С каждым днем мне становилось только хуже. Уже хотела наглотаться таблеток и заснуть — у меня нет сил жить. Отказаться от тебя, как ты предлагал, не смогу, не вижу смысла — это будет не жизнь, а просто существование, без радости и надежды. Позвала сказать о своем решении и попрощаться — больше меня ты не увидишь.

В словах Киры чувствовал ее решимость, я поверил, что она готова уйти из жизни. На сердце вернулась давно забытая боль по ней — не стал сдерживаться, встал и подошел к ней, а после прижал к своей груди.

— Что же ты надумала, девочка моя! Разве можно губить себя!

Кира заплакала, уткнувшись лицом в мою грудь. А потом, всхлипывая, проговорила, смотря мне в глаза: — Знал бы ты, Сережа, как я мучаюсь, когда вспоминаю — сама поломала свою жизнь, отказалась от твоей любви. Как бы хотела вернуть то время, когда мы любили друг друга! Только теперь, когда потеряла тебя, поняла, что люблю и не переставала любить. Как же мне отказаться от тебя? Лучше не жить!

Я молчал, слушая запоздавшую исповедь прежней возлюбленной. Жалел ее, сердце отзывалось болью переживания, но волнующей до дрожи любви уже нет — другая девушка заняла его без остатка. И именно жалость толкнула меня утешить бедную женщину, приласкать ее. Я поцеловал ее мокрые глаза, а потом перешел к губам и пропал. Нежность и страсть захватили меня, поднял Киру на руки и понес в постель Целовал ее мягко, как когда-то, в начале нашей любви. Бережно касался ее тела, ласкал легкими касаниями губ. Кира лежала с закрытыми глазами, из них продолжали течь слезы — наверное, тоже вспоминала наши первые ласки. Этот вечер мы провели как в первую нашу близость, без обычных между нами терзаний. Я отдавал юной женщине долг памяти о нашей первой любви, а она с благодарностью принимала.

Вот так и случилось, что жил теперь с двумя девушками, знающими друг о друге. Коллизии в нашем любовном треугольнике решились сами. С молчаливого согласия подруг делил вечера между ними — сегодня с одной, завтра с другой. Открыто они не выражали мне своего недовольства, хотя и без слов понятно — ни одну из них такие отношения не устраивали — каждая хотела обладать мною полностью, а не делить с кем бы то ни было. Но коль обстоятельства сложились таким образом, то пришлось им смириться. Удивила Кира — где-то через месяц после возобновления нашей связи сказала о разводе с мужем. Она уже не могла жить с ним под одной крышей, вернулась в свою квартиру. Объяснила мне:

— Знаешь, Сережа, мне противно, когда он дотрагивается до меня. Не хочу даже разговорить с ним, а тем более поддерживать какие-то супружеские отношения. То, что терпела еще не давно — сейчас стало для меня невыносимо.

Тем временем в институте произошли события, едва не закончившиеся моим отчислением. Началось с небольшого спора между мною и доцентом кафедры неврологии и психиатрии Исаевым. Он вел у нас на четвертом курсе неврологию и нейрохирургию. Я усомнился в его утверждении о причине неврологических расстройств дегенеративного характера в наследственном механизме. В нашей лаборатории проводили исследования больных, пораженных синдромом Альцгеймера и Паркинсона. На участках нервной ткани, подвергшихся атрофии, обнаружили особый токсин, неизвестный науке. Насколько мне стало известно от коллег, занятых этой темой, именно он провоцировал разрушение нервной системы. Они опубликовали статью в солидном медицинском журнале, я и воспользовался ею — показал Исаеву после лекции.

После не раз пожалел о своем опрометчивом поступке. Но тогда и не предполагал от рассудительного и неглупого преподавателя такой реакции на мой вопрос. Он побагровел, а после принялся отчитывать как несмышленыша, вздумавшего поучать ученого мужа: — Как твоя фамилия, молодой человек? Так вот, Максимов, прежде чем говорить всякие бредни, выучи азы. Если твоя пустая голова разберется с ними — в чем сильно сомневаюсь, тогда и подойдешь. А я проверю на зачете — что же ты понял.

Пренебрежительный тон и обидные слова Исаева завели меня, не стал оставлять их без ответа:

— Михаил Ильич, но ведь это не бредни, а серьезная работа ученых, доказанная экспериментами и в клинических условиях. Вот здесь рецензия профессора Архипова, подтверждающая ее ценность.

— Все, иди, Максимов. Я не собираюсь спорить с сопляком, нахватавшимся всякой чуши!

Позже мне рассказали о злопамятности Исаева. Один из старшекурсников, с которым у меня сложились неплохие отношения, с сочувствием высказался: — Да, Сергей, нашел ты на свою голову приключения! Исаев будет тебя валить, как бы ты ни готовился к его экзамену или зачету. Иди к завкафедрой — он вроде мужик нормальный, попроси прийти на экзамен. При нем препод не так зверствует.

Советом старшего товарища не воспользовался — решил обойтись своими силами. К зачету проштудировал конспекты от корки до корки. С уверенностью, что должен сдать, зашел в аудиторию, где Исаев принимал студентов. Здесь сидели еще пятеро, усердно писали по своим билетам. Взял со стола преподавателя листочек с заданием, прошел за свободный стол и тоже принялся готовиться по вопросам. Ничего сложного или незнакомого в них не нашел, быстро набросал ответы. Идти к Исаеву не торопился, дождался, пока последний из студентов не вышел из аудитории. Подсел к столу, зачитал вопрос, а потом без запинки, по-писанному, отчеканил свой ответ. Исаев выслушал меня, нахмурившись, а потом стал задавать такие вопросы, о которых даже не слышал — их не было в учебных материалах. Понятно, что не мог ответить того, чего не знаю.

С заметным злорадством вынес свой приговор — не сдал, уже собрался писать его в ведомости, когда я всей силой своей энергетики подал на него управляющий импульс. То, что случилось, с преподавателем, никак не ожидал — у него начался припадок, как при эпилепсии. Задергался всем телом, у него закатились глаза, а после упал со стула на пол. Едва успел подхватить, уложил на бок. Конвульсии продолжали сотрясать его грузное тело, дышал трудно, с хрипом. Удерживал его на боку несколько минут, пока приступ не закончился. Еще через какое-то время Исаев стал приходить в себя — открыл глаза, непонимающе стал озираться вокруг. Когда же увидел меня, его лицо перекосилось от злобы, прохрипел с натугой: — Сволочь! Это ты довел меня! Вызывай скорую, у меня может быть инсульт.

После, когда мой недоброжелатель выписался из больницы и вышел на работу, он предпринял все, чтобы выжить меня из института. Обращался к декану и ректору, даже с заявлением в милицию, обвинял в оскорблении, умышленном доведении до опасного для жизни приступа. Я отрицал, клялся и божился, что ничего подобного не совершал. Но все же ясно понимал, что, пусть и не преднамеренно, но действительно довел преподавателя до криза — в состоянии злости переборщил с ударом по нервной системе и эмоциональному центру. В конце концов меня оставили в покое — прямого доказательства моей вины у недруга не оказалось, только его слова. Но отношение преподавателей ко мне испортилось надолго, придирались по любому поводу. Правда, я старался не давать его — занимался со всей тщательностью, вовремя сдавал задания и зачеты, на экзаменах был среди лучших.

Происшедший с Исаевым инцидент подтолкнул меня проверить свой потенциал. Прежде, занятый переживаниями с подругами, не удосуживался его контролем. Когда же в лаборатории замерили напряженность моего энергетического поля, то все — и я тоже, поразились — она за последние два месяца выросла кратно. И без того не маленькая, она теперь стала почти в сотню раз превышать уровень других участников проекта. Неудивительно, что такая мощь пробила защитные барьеры моей жертвы. Как еще не разрушил психику — с запоздалым страхом подумал я, надо как-то научиться точно дозировать силу. Чем и занялся в своих поисках и экспериментах. Возможное решение нашел по принципу автотрансформатора — с заданной энергией на выходе. После уже спокойнее брался за эксперименты со своими подопечными — пациентами клиники и теми, кто проходил у меня реабилитацию.

Первый успех в излечении травм позвоночника стимулировал руководство института, да и нас самих, опробовать мой метод реабилитации на больных с другой клиникой. Начали с болезней и травм, сопровождаемых частичным или полным параличом. Все они связаны с поражением центральной нервной системы — невропатией. Поэтому искали универсальный способ, который бы позволил влиять непосредственно на нервную ткань в очаге поражения — независимо от места, характера и степени невропатии. Через нашу лабораторию прошли больные вирусным энцефалитом, полиомиелитом, детским церебральным параличом, параличом Эрба, с различными травмами. Их всех предупреждали о экспериментальном характере нового метода — что успех не гарантирован, возможны побочные последствия.

Добровольцы находились, прежде всего из числа отчаявшихся, как когда-то и я, готовых на все ради призрачной надежды на излечение. Проводил лечебные сеансы сам — у Юры еще не готов усилитель энергетического поля, чтобы им могли воспользоваться другие экспериментаторы. У всех клиентов видел заметный темный сгусток в месте разрыва или деформации нервных волокон. Сращивать разорванные концы у меня не получалось, хотя провел сотни опытов со своей волной пси-материи. Они не дали нужного эффекта, но все же оказались полезны — наработал на них практику исправления деформаций. Так что части больных помог — они смогли полностью или частично восстановить подвижность. Их радость разделял как свою — я воспринимал чувства подопечных и транслировал в собственный эмоциональный фон, наполняя его новой силой. Такое свойство перестроившей психики заметил недавно, оно помогало аккумулировать нужную для пси-воздействий энергию.

Как-то заинтересовался — от чего растет мой потенциал, что служит его генератором. Провел эксперименты с возможными источниками — от солнечной до биоорганизмов. Выявил, что основным фактором стала эмоциональная составляющая биоэнергетики — как собственной, так и окружающих людей. Сильные чувства — с интенсивным их излучением, принимались моим полем, а после через собственные эмоции трансформировались в рост потенциала. Причем именно позитивные — радость, благодарность или любовь. От злобы, ненависти, тоски я чувствовал подавленность, мне труднее становилось работать со своей энергетикой. Со временем научился различать по ауре окружающих их нравственные качества, ставить эмоциональный щит от волны негатива.

С такими недобрыми людьми из власть имущих столкнулся в начале весны, они доставили мне немало проблем. Можно сказать, что я оказался не в том месте, в не то время. Возвращался поздним вечером после работы и увидел на улице, как двое молодых мужчин избивают старика. Тот упал на землю, напавшие продолжали бить его уже ногами. Не мог остаться безучастным наблюдателем и пройти мимо, как другие прохожие, заступился за старика — вырубил обоих драчунов. Доброе дело не осталось безнаказанным, через день меня прямо с занятий забрали в милицию, а потом закрыли в следственном изоляторе по обвинению в нападении и нанесении телесных повреждений. Позже выяснилось, что один из побитых мною молодчиков сын заместителя начальника городской милиции, у второго отец тоже из влиятельных людей в силовых органах.

На первом допросе следователь — худощавый мужчина лет сорока в милицейской форме капитана, ознакомил с обвинением, после стал наезжать на меня, обращался как с закоренелым преступником, требуя признания вины. По злому выражению лица и характерной — ярко-красному оттенку ауры, ясно понимал, что от него нельзя ожидать какого-либо объективного расследования — он уже принял решение подвести меня под заключение любым путем. Так и сказал: — Вина твоя, Максимов, несомненна. Тебе грозит лишение свободы от трех до пяти лет. Можешь облегчить себе участь и уменьшить срок до минимума чистосердечным признанием. Вот ручка, бумага — бери и пиши, я продиктую.

Никакого признания я и не собирался писать, но ручку и лист бумаги принял от следователя. Пока капитан диктовал текст признания, я писал совершенно иное — переносил на бумагу свою версию о случившемся в тот вечер и предъявленном мне обвинении. Когда же следователь закончил с диктовкой, подал управляющий импульс на его эмоциональный центр. Силу не жалел — мне надо было действовать наверняка, неизвестно, будет ли у меня еще возможность. Потом, уже держа сознание под своим контролем, ввел программу гипноза на последующие действия. Мельник как-то научил меня такой технике, я позже отрабатывал его в ходе своих экспериментов — не ограничивался только эмоциональным внушением. Тихим ровным голосом, четко проговаривая каждое слово и смотря в глаза капитана, произнес:

— Мою бумагу в деле не оставляйте. Сегодня же передадите в институт психологии завлабу Мельнику и забудьте о ней. А сейчас заканчивайте допрос и отправьте обратно в камеру. Все понятно? Приступайте.

Следователь молча кивнул, вложил лист в папку, после дал мне подписать протокол и вызвал конвоира. В ходе гипноза у меня на секунду возникла мысль внушить ему, что я не виноват и отпустить на свободу. Но тут же отказался — интуиция подсказывала, что дело так просто не закроют, только вызову на себя лишние сложности. Казалось бы — обычный случай с небольшой потасовкой, все живы-здоровы. Такие происходят каждый день и не по разу — из-за них даже не вызывают милицию. А тут оперативно нашли меня, даже без допроса в отделении милиции посадили в изолятор как опасного преступника. Так что, чувствовал — меня ожидают большие неприятности. Единственно, на что рассчитывал — я занят в важном государственном проекте под контролем комитета национальной безопасности. Полагал не без основания — если я нужен такому авторитетному органу, то меня должны вытащить из заключения, закрыть дело.