Глава 9

Последствия

А история явно пошла наперекосяк. Вскоре мы получили известия, что русские войска пошли вперед, и что они берут все немецкие города на пути и ставят гарнизоны. Через месяц русские в третий раз, и на сей раз без боя, вошли в Берлин. Через пару дней началась вообще фантастика. В Берлин прибыл сам Фридрих и подписал соглашение о перемирии для переговоров о мире. Еще через месяц Фридрих торжественно короновался в Берлине короной королевства Ободритского в присутствии морганатического мужа императрицы Разумовского и канцлера Бестужева. Тем самым Россия признала его королем Ободритским, и в самой торжественной форме. На следующий день был подписан мир, в рекордные сроки обменялись ратификационными грамотами и через неделю Фридрих публично передал прусскую корону в руки Разумовского.

Кое-что о мире мне рассказали барон Скуратов, теперь уже подполковник, и сам генерал. По явным его статьям Россия удерживала за собой навечно Пруссию и Фридрих отказывался от всяких претензий на нее. Россия обязывалась посредничать в деле достижения мира между Фридрихом и Англией, с одной стороны, и Францией, Саксонией и Австрией, с другой, но договор был составлен так, что Россия вполне могла посредничать не совместно со всеми этими тремя странами, а по отдельности. Фридрих оплачивал военные издержки, и, пока они не были оплачены, в занятых русскими германских (теперь уже ободритских) городах стояли русские гарнизоны и немцы сами их содержали.

По тайным же статьям Россия обязывалась охранять занятые немецкие города от вторжений всякой третьей стороны, и передавать их лишь лично Фридриху или по приказу, подписанному и Фридрихом, и русской императрицей, а возможные дополнительные военные издержки подлежали отдельной оплате. Так что Фридрих получил свободу рук на других фронтах за весьма умеренную цену. Фридрих обязался при первой же возможности заключить взаимовыгодный мир с Францией без ущерба для какой-либо стороны, заключить мир с Саксонией, не трогая ни ее территории, кроме разве спорных мест, ни ее суверенитета, кроме необходимого для дальнейшего ведения войны и обеспечения уплаты военных издержек.

А вдобавок к этому Россия в секретных статьях соглашалась с возможными территориальными присоединениями Фридриха в Богемии и других местах, а также признавала, что он, как король ободритский, имеет права на Шлезвиг и ГОЛШТИНИЮ, Этот вопрос Фридрих обещал, поелику возможно, решить мирно с Данией, коя ими владеет сейчас, и не применять ни силу, ни угрозу ею, без согласия России. Так что Австрия оставлялась на милость Фридриха, в обмен на Пруссию.

Дальше — больше. Наследник престола Петр, по глупости своей, вознегодовал, что его родную Голштинию отдают Фридриху, и стал лаять императрицу и Фридриха, которому раньше поклонялся. Императрица прогнала его в ДАНИЮ. Мы смеялись: «Лучшего места не найти! Датский король получил голштинского наследника в свои руки и теперь уж его живого не отпустит!»

Вскоре императрица умерла, и по ее, заранее оглашенному, завещанию трон получил малолетний Павел Петрович при регентстве его матери Екатерины, получившей титул императрицы-матери.

Австрийцы попытались было нахрапом взять у русских Франкфурт, но гарнизон дал отпор, а затем подошла вся русская армия, и несчастный фельдмаршал Даун еле унес ноги, боясь сражения с грозными русскими. Естественно, после этого отношения с Австрией были разорваны, и австрийская Мария-Терезия поняла, что она и ее министры сами себя обхитрили, пытаясь заставить Россию таскать для них каштаны из огня.

Прусские же немцы поняли, что Пруссию Фридриху не вернут, и стали вовсю выслуживаться перед русской властью.

Шильдерша кормила теперь меня на убой, и каждый вечер выходила в пеньюаре, откровенно приглашая в постель, где уже отнюдь не вела себя, как скромница. Более того, она стала отказываться брать плату за квартиру. Я решил разрубить гордиев узел и предложил ей выйти замуж. Она пришла в ужас: ведь для этого надо было перекреститься в православие!

Василий Артамонов, переводчик губернатора, как-то раз во время очередной встречи рассказал, в чем дело. Губернатор прекрасно знал немецкий, но говорить по-немецки лично с людьми намного ниже его по положению, было, как он считал, невместно, и он брал переводчика, у которого по этим всем причинам работа была трудная и доставалось ему на орехи за неточности в переводе весьма часто. Когда я был под арестом, губернатор заехал к Шильдерше, лично попробовал ее обед и лично поднялся в мою комнатку, после чего распек ее через Василия по первое число. Василий передавал распеканцию примерно следующим образом:

— Господин Поливода один из лучших чиновников, и я ведь знаю, что ты, хитрюга, вовсю берешь с просителей: дескать, я замолвлю за вас ему словечко. А сама, жадюга и ведьма, его голодом да холодом моришь! Что у тебя тут на втором этаже?

— Комната покойного мужа, герр губернатор.

— Так отдай ее постояльцу! А то рядовой солдат Фридриха жил лучше, чем живет русский чиновник! И корми его как следует! Да и, по справедливости, платы ты с него не должна брать!

— Все будет сделано, герр губернатор.

— А еще вот что. Хочешь за него замуж выйти, я лично благословлю вас, ежели ты в православие перейдешь. Если же не хочешь веру менять, то не допускай, чтобы он скучал. Будет у него сын от тебя или твоей служанки, я буду крестным отцом и исходатайствую ему узаконение. Так что род русского дворянина не прекратится.

Шильдерша побежала к пастору советоваться, и пастор сказал, что начальство ее поставило перед выбором между меньшим грехом: предаться незаконной связи, и большим, поскольку брак ее в любом случае погубит ее душу: если она перейдет в православие, то погубит лишь себя, а если чиновника уговорит перейти в лютеранство, то его душу спасет, но навлечет на всю немецкую общину и на себя громадное неудовольствие русских властей. Так что она может спокойно выбрать меньший грех, он с нее почти что снят, поскольку делает это она по велению начальства и по совету духовного отца.

Вот Шильдерша и расковалась! Видно было: ей очень хотелось, чтобы ее сын стал дворянином.

Сама Гретхен рассказала мне, что ей 28 лет. Ее муж был сапожным мастером и типичным немецким пьяницей: скупым, скучным, унылым и грубым. Скупость не дала ему пропить состояние, и Шильдерша после смерти его завела лавочку, с которой кормилась. Скупость же вместе с пьянством его и свели в могилу: он польстился на даровую выпивку, оказался завербованным в армию Фридриха и в первом же сражении с русскими был убит.

Шильдерше еще повезло, что сражение было в Пруссии. После него среди разбежавшихся солдат нашлись местные, которые знали мужа и сообщили ей, где лежит его тело. Она хоть похоронила мужа по-человечески.

Я, зная умение немцев судиться и склонность к сутяжничеству, наотрез отказался не платить за квартиру, и теперь платил по-прежнему уже за другое.

С Кантом я еще несколько раз встречался, разговаривал в основном о логике, рассказал ему, ссылаясь на Эйлера, идею представления соотношений между понятиями и суждениями в виде диаграмм. Она Канту понравилась, но неизвестно, включит ли он ее в свои лекции и в свой курс. Дело дошло до того, что Кант как-то пригласил меня пообедать вместе. Я знал, что Кант за обедом деловых разговоров не любит, но все-таки он отпустил шуточку насчет того, что никогда не думал, что русские приспособлены к пониманию логики. Я в ответ аргументировал, что, если русские как следует логикой займутся, то они быстро достигнут в ней громадных успехов, поскольку русский язык настолько нелогичен сам по себе, что нетривиальные рассмотрения потребуют строжайшей логики, и не удастся отговориться очевидностями, как в более логичных по своей структуре языках. Кант посмеялся парадоксальному рассуждению, и сказал, что-де магистр Шлюк как-то даже утверждал, что русский был бы лучшим базисом для универсального языка науки, чем латынь. Разговор сразу же перешел на другие, легкие, темы, а внутри меня появилось ощущение, что я еще на один шажок (и как быстро! Два года еще не совсем прошло!) приблизился к разгадке, в чем же проблема.

При дальнейших разговорах с Кантом я пытался осторожно расспросить его о магистре Шлюке, но Кант лишь отшучивался. На нескольких обидных конфузах я уже понял, что в моем случае любые попытки идти напролом лишь могут погубить дело, и поэтому стал (не скажу, что уж очень терпеливо, но без лишних движений!) ждать удобного момента, чтобы как-то использовать полученную информацию.